Страница - 20

Продолжение подвига

КОГДА БАМБУК ЦВЕТЕТ

Н. ЕГОРОВ

Самые нетерпеливые пассажиры начали соска кивать на перрон, не дожидаясь остановки поезда. И только худощавый китаец не спешил покинуть вагон. Он стоял у окна, чужие радостные лица не интересовали его, зато мужчина, стоявший с озабоченным видом, привлек его внимание, и он рассмотри его очень тщательно. Такого же пристального осмотра китаец удостоил еще одного человека. Видимо, наблюдение успокоило его, и он с явным облегчением вздохнул.

Китайца, как видно, никто не встречал, и он ждал, коя схлынет толпа, станет свободнее. Но вот и он закинул на плечо свой тощий мешок и направился к распахнутой настежь двери вагона.

В густой толпе прибывших и встречающих он почти ничем не выделялся. На нем был потрепанный, в нескольких местах заштопанный с мужской старательностью ватник черные, протертые в коленях штаны, грубые порыжевши ботинки, замызганная шапчонка. Все это было обыденные в начале второго послевоенного года, когда страна залечивала раны после страшной четырехлетней войны, и народ еще не имел возможности одеваться по вкусу.

Лицо китайца было невозмутимо, только изредка подергивающееся левое веко свидетельствовало о внутреннем напряжении. Выдавала его настороженность и то, что он несколько раз словно невзначай оглядывался назад. Но привокзальной сутолоке никому не было дела до одинокого незнакомца. Толпа подхватила его и вынесла через узкие ворота города на привокзальную площадь. Здесь он остановился в раздумье, соображая, куда пойти.

Наш незнакомец отошел в сторону, не спеша достал из кармана штанов кисет, клочок газеты, ловко свернул цыганку, прикурил у проходившего мимо и, затягиваясь едким дымом, стал осматриваться. Сквозь уже поредевшую толпу он наконец, увидел в дальнем конце площади привокзальный базарчик.

 Докурив самокрутку, китаец направился через площадь в тот ее конец, где под деревьями несколько человек предлагали свой нехитрый товар: картофельные лепешки, сушеные яблоки, семечки. Там же стоял и торговец нитками-иголками. Приезжий не сразу подошел к лотошнику. Вначале он поторговался с крикливой бабкой за полстакана семеек, потом повертел в руках и даже посмотрел на свет полинялую солдатскую гимнастерку, что предлагал подвыпивший веселый инвалид с костылями. Убедившись наконец, что никто на него не обращает внимания, приезжий направился к Лотошнику и вдруг остановился. На лице его отразилось недоумение, удивление. Он даже поморгал, словно не веря своим глазам. Наконец, подошел и поздоровался по-китайски.

— Хао,— равнодушно отозвался торговец.

Приезжий еще раз глянул на лотошника, вдруг улыбнулся и, поворошив пальцем кучку пуговиц, сказал что-то по-китайски, Лотошник нехотя ответил, поднял голову, присмотрелся к неожиданному покупателю и в замешательстве оглядел площадь.

— Ты?—с недоверием и тревогой в голосе по-русски спросил он.

— Я, я,—охотно подтвердил приезжий и добавил еще несколько слов по-китайски.

Лотошник дрожащими руками сложил товар, перебросил лямку короба через плечо, подхватил подставку.

— Шихоу даола,— бросил он, не глядя, и пошел вперед. Приезжий на мгновение задумался, еще раз посмотрел по сторонам, потом подхватил свой мешок и зашагал следом в сгустившиеся сумерки.

* * *

В Министерстве государственной безопасности Казахской ССР Кузнецов работал старшим оперуполномоченным второй год. Его боевые заслуги были отмечены орденом Красной Звезды, медалью «За победу над Германией в Beликой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.» и медалью «За отвагу», которую Иван Григорьевич получил еще в 1939 году за участие в боях с японскими милитаристами на Халхин-Голе.

Почти восемь лет прошло с тех пор, но Кузнецов не может забыть, как 22 августа 1939 года их авиадесантную бригаду выдвинули на левый фланг советско-монгольских войск, где шли ожесточенные бои за высоту «Палец». Японских захватчиков пришлось вышибать гранатами и штыками. Почти сутки не утихал здесь бой, а когда высота была взята, ему с товарищами по оружию пришлось отбивать яростные атаки самураев, которые хотели прорваться к окруженным высотам по обе стороны речушки Хайластыи-Голостаткам ударной группировки генерала Камацубара.

Давно это было. Уже повержена Германия, разгромлена Квантунская армия и капитулировала Япония. Но мир все еще не наступил. Газеты и радио сообщают о боях гоминдановцев с частями Народно-освободительной армии Китая. Вчерашние союзники по антигитлеровской коалиции, почти не таясь, пытаются спасти военный потенциал Германии. Американцы, оккупировавшие Японии, перестали считаться с союзниками. Даже англичане проявляют недовольство самоуправством янки. Притаившиеся было фашисты то тут, то там вновь поднимают головы. Участились нарушения государственных границ. Засылаются шпионы, диверсанты...

— О чем мечтаешь, мудрейший? Какие мировые проблемы решаешь? — услышал Кузнецов веселый голос своего начальника Мустафина.

Ответить помешал телефонный звонок. Мустафин поднял грубку:

— Слушаю вас... Да... Слушаюсь. Сейчас зайдем. Иван Григорьевич, начальство приглашает. Пошли!

Быстро собрав со стола бумаги, Кузнецов сложил их в сейф. Мустафин торопливо докуривал папиросу и нетерпеливо смотрел на товарища. «Волнуется,— подумал Кузнецов. — Вероятно, что-то важное».

В просторном кабинете полковника Сухомлинова собрались почти все сотрудники отдела. Даниил Осипович быстро, но внимательно дочитывал какой-то документ. Наконец, он поднялся, оглядел собравшихся.

— Начнем, товарищи. Как вам известно, кое-кто на западе пытается разогреть холодную войну, усилить подрывную деятельность против стран демократии, Советского Союза. Обстановка очень непростая, и центр ориентирует все органы госбезопасности, что в Соединенных Штатах произведена реорганизация сети разведывательных органон, в Японии американская военная разведка — Джи-тву берет на учет всех уцелевших офицеров разведывательного управления бывшего генштаба, особенно тех, кто работал в русском отделе. Для чего это делается — догадаться нетрудно.

Наверняка можно ожидать, что усилятся попытки к засылке в нашу страну агентуры, к восстановлению связей с еще невыявленными затаившимися агентами...

Кузнецов, как и все, внимательно слушал полковника. В его памяти всплывали слышанные или вычитанные в разное время факты о деятельности агентов иностранных разведок против России, а потом и против Советского Союза. Конечно, работать агентам в нашей стране становится все труднее.

Но это побуждает их действовать еще изворотливее и хитрее. Взять того же Чжан Цзяна из консульства гоминданского Китая, что находится в городе на углу улиц Панфилова и Максима Горького. Странно ведет себя этот вице-консул...

После совещания Мустафин и Кузнецов вернулись к себе в кабинет, еще раз уточнили и скорректировали план мероприятий и пришли с ним к полковнику. Даниил Осипович внимательно прочитал план. Временами он одобрительно кивал головой, над одним пунктом задумался. Постучал мундштуком дымящей папиросы по спичечной коробке и решительно произнес:

— Это вот легковесно. Не пойдет!— задумался.— А если сделать вот так?—И в нескольких словах он изложил свою мысль.— Впрочем, я не настаиваю на таком именно решении. Лучше подумайте над этим пунктом еще.

* * *

Господин вице-консул Чжан Цзян нервничал. Поведение его заметно изменилось.

И когда Кузнецов узнал об этом, он решил изменить свой утренний маршрут так, чтобы проходить мимо консульства. Во вторник вице-консул только выглянул на улицу и ушел обратно. Зато в среду он действовал энергично. Выйдя из консульства, он направился к улице Гоголя, но затем повернул назад, к улице Пастера. Здесь он сел в трамвай, потом выскочил из тронувшегося вагона, перешел на противоположную сторону улицы и сел в маршрут другого направления.

— Соображаешь, что это значит?—спросил Мустафин, выслушав Кузнецова.

Иван Григорьевич задумчиво потер щеку:

— Похоже, что... но...

— Правильно,—согласился Мустафин.—Спешить с выводами не будем. Но так просто такие вещи не делают.

Действительно, господин вице-консул вел себя как разведчик, который идет на встречу с нужным человеком заметает свои следы.

На несколько дней необычные вылазки вице-консула неожиданно прекратились, а затем начались снова». Теперь Мустафин и Кузнецов окончательно утвердились и мысли, что Чжан Цзян является гоминдановским разведчиком и пытается с кем-то установить связь.

— А знаешь,—читая как-то рапорт Кузнецова, задумчиво молвил Мустафин, — несмотря на все разнообразие путей...

— Они перекрещиваются в двух точках,—продолжил Кузнецов.

— У музея в городском парке или...

Кузнецов опять подхватил:

— Или у аптеки возле Зеленого рынка.

— Места известные, так сказать, неповторимые. А значит, что мистер Икс, которого так старательно ищет господин вице-консул, человек не местный,— убежден заявил Мустафин.

— Совсем не обязательно, — возразил Кузнецов. — Просто это достаточно людные места.

— Вокзал еще многолюднее.

— Верно. Однако у вице-консула не так много причин, чтобы крутиться там. К тому же как разведчик прекрасно знает, что такие места постоянно находятся поле зрения соответствующих органов.

— Но есть еще одна точка,—напомнил Мустафин.

— Знаю. Кинотеатр ТЮЗ. Однако кинотеатр в систему не укладывается.

Как знать. А может, здесь штука тоньше?— усомнился Мустафин.

После разговора Сухомлинова кроме аптеки и музеи было решено взять под контроль и кинотеатр ТЮЗ. Гостиницу, как место возможной встречи, Даниил Осипович Cyxомлинов отклонил, тем более, что возле нее Чжан Цзян не появлялся.

— В гостинице,— сказал он,— вице-консул может повиться в том случае, если там остановится лицо официальное. А к официальному лицу, как вы знаете, поедет сам консул. А консулу удобнее принять в консульстве. Так что у  гостиницы Чжан Цзяну делать абсолютно нечего...

В городской парк Иван Григорьевич пришел рано утром, Решил осмотреться. На боковой аллейке в тени нашел скамейку. С нее хорошо просматривался вход в музей, дорожка, что вела к кинотеатру. Чтобы не казаться бездельником, но прихватил несколько учебников и походил на студента, у которого одна забота - поскорее подготовиться к экзамену. Где-то с другой стороны музея расположился Аскар Мустафин.

Минуты складывались в часы. К кинотеатру, музею подходили люди. Брали билеты, разговаривали друг с другом, смеялись, уходили. Ничего подозрительного. Не привлек внимания Ивана Григорьевича и мужчина, неторопливой походкой отдыхающего человека шагавший от кинотеатра к музею. В светлой одежде, с газетой в руке. «Кореец или китаец, — подумал Иван Григорьевич, прикрываясь книгой.

 Мужчина остановил шедших навстречу парней, что-то спросил. Высокий, без головного убора, юноша поднял левую руку. До Кузнецова долетели слова: «...часов пять минут». Мужчина, пропустив парней, достал из кармана голубоватую бумажку, повертел ее в руках. «Билет в кино, - догадался Иван Григорьевич.—Спросил время, а до начала сеанса еще почти полчаса».

Майское солнце изрядно припекало. Мужчина огляделся и прошел к скамейке, что стояла справа от входа в музей, сел, закурил. Положив рядом с собой пачку с папиросами и спички, он развернул «Казахстанскую правду» и не спеша начал читать. На соседних скамейках сидели пожилой мужчина тоже с газетой и нетерпеливо оглядывающийся парень.

Чжан Цзян появился неожиданно. Заметив сидящих на скамейках около музея, он замедлил было шаг, но вдруг оглянулся, заторопился, повернул влево к выходу на улицу Гоголя и пропал из виду. По-разному отреагировали на появление Чжан Цзяна сидевшие на скамейках: парень равнодушно скользнул взглядом, любитель кино даже не оторвался от газеты, а пожилой мужчина пристально смотрел в спину удалявшегося Чжан Цзяна.

 «Что же спугнуло Чжан Цзяна?»— подумал Кузнецов. В эту минуту на аллее появились спешащие парень и девушка. Они озабоченно кого-то высматривали. «Не их ли испугался вице-консул?» — предположил Кузнецов, машинально следя за троицей у музея.

 Любитель кино встал, сладко потянулся, сунул папиросы и спички в карман и зашагал к кинотеатру, где раздался звонок о начале сеанса. Парень, безнадежно опустив голову, пошел в музей. Пожилой мужчина, проводив обоих взглядом, направился к выходу на улицу Гоголя следом за вице-консулом.

Подумав, Иван Григорьевич пошел за ним. Но не успел пройти и десяти метров, как вновь встретил пожилого мужчину, но уже с девочкой, видно внучкой, на руках. Оба они весело смеялись, а сбоку семенила молодая женщина и с улыбкой смотрела на них. Кузнецов глубоко вздохнул и, разочарованно подумав: «Опять осечка»,— направился разыскивать Мустафина...

Так продолжалось три недели. Господин вице-консул то бродил по городу, ни с кем не встречаясь, то на несколько дней не показывал даже носа на улицу.

— А может, он физзарядкой занимается? Или к чемпионскому забегу тренируется?— мрачно пошутил Мустафин — Петляет по городу, словно заяц.

— Вернее, как матерый лис,— заметил Сухомлинов

— Ну, да ладно. Нам не удалось установить, встретился он, с кем хотел, или нет. Ясно одно: перед нами опытный и осторожный разведчик. Это первое. Второе. Поведение господина вице-консула подтверждает вывод центра об активизации гоминдановской разведки. Значит, и мы| должны усилить работу. Кстати, обратите-ка внимание на повара консульства.

Позднее уже в своем кабинете Кузнецов и Мустафин долго сидели молча. Наконец, Аскар спросил:

— Ну, что вырисовывается на горизонте, мудрейший из мудрейших?

— Два вопроса, — отозвался Кузнецов.

— Какие же?

— Что интересует гоминдановскую разведку? Кто может нам помочь?

— Пожалуй, легче сказать, что этих господ не интересует.

 — Да-а. Это усложняет дело, — заметил Иван Григорьевич. — Если знать, что их интересует, то возле предполагаемого объекта легче бы обнаружить любопытствующего. Ведь мухи и осы летят на мед.

— Ну, положим, мух привлекает и помойка...

Иван Григорьевич, не обращая внимания на замечании Мустафина, продолжил:

— Воинские части, предприятия, железная дорога...

— Трудности, недостатки,—подсказал Аскар Мустафин.

— ... в первую очередь со снабжением. Ведь последствия войны еще сказываются,—развил мысль Кузнецов.

— И это верно.

* * *

Го Динфу был испуган. Когда на колхозном рынке эта сводня Соня с двусмысленной усмешкой сказала, что его рассказывает старый приятель, Го Динфу тоже улыбнулся и негромко ответил: «Для приятеля мой дом всегда открыт. По воскресеньям я бываю дома». И это была сущая правда. Жена от Го Динфу ушла, и в выходные дни ему как холостяку приходилось заниматься стиркой и уборкой.

... Утром Го собирался стирать рубашки, когда за его спиной скрипнула открываемая дверь. Думая, что заглянул сосед, Го не поднял головы от корыта. И вдруг услышал резкий голос:

Плохо же ты гостей встречаешь, Го Динфу!

Го повернулся и остолбенел. Если бы он знал заранее, о каком приятеле толковала Соня, то наверняка смотался куда-нибудь, хотя бы к этому шулеру Чу Лантину. «Впрочем, — подумал он, — от этого дьявола вряд ли скроешься. Вот если бы уехать в другой город. Но теперь это не удастся. А как было спокойно до сих пор. И вот на тебе!» Вошедший же нагло ухмыльнулся:

—Что, опять не узнаешь старого друга?

—Кин...

— Что ты, старина! Я ведь китаец и имя у меня китайское, -вошедший бесцеремонно, в упор разглядывал Го-Динфу.— Неужели надо напоминать нашу старую дружбу и... службу?

— Что ты. Да я... Да у меня... — залепетал Го.

—Ну вот и хорошо. А Кина... забудь. Его больше нет...

Легко сказать «нет», когда вот он, сам Кин Нагатакэ с его бульдожьей хваткой. Выходит, зря он надеялся, что встреча в феврале на станции была случайной и последней.

— У тебя смолоду язык был чуть длиннее нужного,— продолжал вошедший.— И если он таким остался, то я могу при случае вспомнить о твоих похождениях с Музаи-саном в Хумахе и Хейхе. Придется тогда и рассказать, как в результате этих «невинных» прогулок ушли из жизни содержатель харчевни и извозчик, единственным достоянием которого был полуслепой мул...

Го Динфу задрожал. Ему бы не помнить арестованных в Хумахе по его доносу сельского трактирщика по подозреванию в связи с партизанами и того извозчика. А «старый приятель» Кин Нагатакэ внимательно изучал комнату.

— Один живешь?—поморщился.— Грязнее, чем в свинарнике.

— Да вот жениться думаю,— нервно хихикнул Го.

— А ты не забыл пословицу: «Длинный язык жены —лестница, по которой в дом приходит несчастье?»

— Нет, конечно. Однако плохо в доме без женщины.

— Не разводи грязь, убирай почаще. А если уже здорово допечет, обратись к Соне. По старой памяти поможет.

— Да ведь...

— Ну хватит,— грубо оборвал Кин.— Теперь о деле. К тебе много народу ходит?

— Нет. Иногда соседи заглядывают поговорить о том о сем.

— Хорошо! Я сегодня у тебя заночую. В городе мне остановиться негде... А вообще-то думаю я перебираться в Алма-Ату. Здесь и работу можно найти, и... нашего брата много.

От этих слов Го опять стало не по себе.

— На первое время не откажешь в квартире?

— Э-э-э... рад буду.

— Вот и ладно. А сейчас мне немедленно нужно рубашку и светлые брюки.

— Есть, есть!—заторопился Го.

— Давай. А в доме прибери...

Гость ушел, а Го Динфу задумался. Ему почему-то припомнилось, как однажды, еще там, Кин хвастался, что у него мать чистокровная маньчжурка, а семья богатая. «Ишь, маньчжурский мандарин,— зло усмехнулся Го.— Опять командовать пришел. Прищемить бы тебе хвост...» Но напоминание гостя о длинном языке и о Хейхе все еще звучало в ушах. Го испуганно оглянулся, сел к столу, уронил голову на руки. Долго сидел он так, не шевелясь, потом глухо пробормотал бормотал:

— А-а-а. Все равно! Не будет же он себя выдавать... Не выдаст и меня,— и принялся за работу.

Смахивая с подоконника всякий хлам, скопившийся за много дней, Го Динфу наткнулся на китайскую трубку с металлической чашечкой. Он хотел сунуть ее в ящик, но задумался. Потом усмехнулся неожиданной мысли, тщательно отскоблил с трубки нагар, до блеска начистил металлические части и, завернув ее в чистую тряпку, положил в ящик стола.

Кин вернулся под вечер. К этому времени Го Динфу несколько успокоился. Это не ускользнуло от острою взгляда гостя.

Не проболтался?

Мы, вроде бы, одной веревочкой связаны и мне совсем ни к чему превращать ее в намыленную петлю,— ответил Го.

—Верно говоришь,— с явным облегчением проговорил Кин, доставая из газетного свертка бутылку водки.

—Закусить-то найдется?

— Сейчас соберу.

Пока хозяин готовил на стол, гость внимательно осматривал комнату.

Молодец! Хорошо прибрал. Теперь похоже па жилье человека.

Молча выпили. Первым заговорил Кин. Его интересовали квартира и место, где можно хотя бы временно устроиться на работу, как прописаться.

Когда в бутылке не осталось ни капли, Го Динфу достал из стола китайскую трубку и заметил, как в глазах Кина блеснули жадные огоньки. «Хорошо!»—подумал он, и, не спрашивая согласия, протянул гостю круглый сероватый шарик.

— Трубка у меня одна. Кури ты, а потом я.

— Ты хозяин,—облизывая пересохшие губы, отказался Кин.

Го не стал больше уговаривать гостя, дорожащей рукой положил в трубку комочек опиума, и с блаженным видом натянулся. Гость внимательно смотрел на хозяина, и дождавшись, когда на его лице заблуждала бессмысленная улыбка, он спокойно забрал трубку, покосился на дверь и глубоко затянулся. Через несколько мгновений гость забыл обо всем, трубка выпала из его ослабевших пальцев на стол, ни что-то невнятно забормотал.

Го Динфу перестал раскачиваться, слегка приоткрыл глаза, посмотрел на собутыльника, уже одурманенного сладковатым дымом. На губах Го появилась торжествующая улыбка. Кажется, ему удалось перехитрить этого дьявола! Во время ужина он сумел лишний раз подлить Кину водки, да и с трубкой ловко вышло.

«Великий дао! Да ты, никак, шпион?»—воздрогнул Го Динфу, схватил трубку, дрожащими пальцами сунул в нее крошку ядовитого зелья и затянулся так, что слезы выступили из глаз. Но у Го Динфу еще хватило сил, чтобы положить трубку возле руки гостя. Он закрыл глаза и поплыл не то к горным духам, не то к феям, которые мягко подхватили Го под руки и, смеясь, бросили его на мягкую лужайку...

Спустя некоторое время Кин очнулся. Широко открытыми глазами он долго смотрел на стол, где стояли пустые стаканы, бутылка из-под водки. Кое-как сообразив, где он, Кин с трудом повернул разламывающуюся голову. Го Динфу, скорчившись, лежал на полу и на его побледневшем лице застыла мучительно-восторженная гримаса.

Еле переставляя заплетающиеся ноги, Кин ощупью отыскал двери, выбрался в узкий темный коридор, нашел умывальник и долго лил себе на затылок холодную воду. Когда мысли немного прояснились, он попытался представить, что же с ним было. Ничего не вспомнив, Кин махнул рукой, вернулся в комнату и лег в постель, оставив xoзяина на полу.

 * * *

В это теплое июньское утро вице-консул поднялся раньше обычного. Быстро оделся и, еле сдерживая нетерпение, стал ходить по длинным коридорам консульства, а затем вышел во двор- Где-то около восьми калитка осторожно отворилась и появился худощавый китаец. Сделав несколько шагов во двор, он подобострастно поклонился. Почти сразу к радости Чжан Цзяна на крыльцо вышел консул Инь Кенху.

— Господин консул,—обратился к нему Чжан Цзян. — Вы как-то говорили, что надо сменить ограду. Я нашел подходящего плотника. Вот он пришел.

Инь Кенху внимательно посмотрел на стоящего перед крыльцом китайца. Ничем не примечательное лицо. Скромная одежда рабочего человека. Кисти рук вот только не рабочие — узкие с длинными тонкими пальцами. Консул вздохнул:

— Ну что ж. Пусть работает.

— Только вот...— замялся Чжан Цзян.

— Что еще?— холодно осведомился консул.

— Жить парню негде. Может, пристроить его у нас в сарае? Погода-то теплая.

Инь Кенху посмотрел на Чжан Цзяна, на скромно потупившегося китайца и милостиво улыбнулся, разрешающе кивнул головой.

Новый плотник оказался скромным малым. На глаза особеннo не лез, в разговоры вступал редко. Охотно помогал повару и конюху. За это первый подкладывал плотнику лишнюю горсточку риса, а второй одалживал на ночь старую попону.

Уборщица тетушка Лю, которая приходила в консульство по утрам и вечерам, пыталась как-то заговорить с плотником, но тот неприветливо буркнул что-то в ответ, отбив всякую охоту к расспросам. Тетушка Лю даже не узнала, как зовут нового работника. Зато она видела, что дела у него движется не очень-то быстро. Иногда он с утра уходил в город и возвращался только к обеду. Успела тетушка Лю заметить, что плотника охотно приглашает к себе кабинет вице-консул и о чем-то подолгу с ним беседует. Однажды до нее долетели обрывки фраз, и она поняла, что новенький просит Чжан Цзяна устроить его на работу в городе, помочь с пропиской. «Без этого толку не будет»,— сказал плотник.

— Смотри-ка! Скромник-скромник, а наглец,— подумала тетушка Лю и отошла подальше от неплотно прикрытой. И вовремя. Чжан Цзян почти тотчас выглянул в коридор и наглухо притворил дверь. Тетушку Лю он, видимо, не заметил. А может, и не обратил на нее внимания. Все сотрудники считали эту уже немолодую женщину тугоухой и разговаривали при ней, не стесняясь. Ни консул, ни его заместитель не знали о маленькой слабости тетушки Лю: она была любопытна. А эту страсть не усмиришь молчанием, вот она и любила посудачить с соседями о делах в консульстве.

* * *

При основании Верного на берегу студеной речки казаки заложили военное укрепление. Много воды утекло с тех пор. От некогда величественной крепости остались заметно осевшие земляные валы, поросшие травой. Но, как и раньше, здесь квартировали солдаты. В описываемое нами время в расположенных за валом постройках размещалась кавалерийская часть. Почти на все лето конники, забрав свои нехитрые пожитки, уезжали в лагеря. Не было в старой крепости ни мощных казематов, ни долговременных огневых точек, ни даже складов с новейшей военной техникой. Солдатская жизнь также не заключала в себе особенных секретов. Подъем, учеба? приемы пищи, отбой. Оружие? Но его у кавалериста немного: шашка, винтовка или карабин. Правда, в годы Великой Отечественной войны появились у конников автоматы ППШ. Но и они давно уже никакого секрета не представляли. Что же тогда могло интересовать господина вице-консула Чжан Цзяна в старой крепости. Воинское умение командиров? Численность личного состава? Оружие? Боевой дух солдат? По-видимому, и то, и другое, и третье.

Вице-консул, а точнее гоминдановский разведчик, Чжан Цзян не мог пройти мимо столь привлекательного уголка: он старался разузнать, какие тайны скрыты за валами земляного укрепления. И даже сам разок продефилировал мимо, старательно кося глаза на закрытые ворота. Но постоянно торчать около крепости Чжан Цзян не мог, значит, он должен был кого-то привлекать на помощь. Естественно, в первую очередь соплеменников. Их можно было встретить в городе, в Малой станице, в Тастаке. И работали они в разных концах столицы. Многие ездили и ходили на службу мимо старой крепости. Но не все же они были тайными помощниками разведчика с документами дипломата.

Иван Григорьевич Кузнецов несколько раз побывал у бывшей крепости. Ничего примечательного. По кривой неширокой улочке проходит мимо нее дорога на Талгар и Иссык. По ней с утра и до позднего вечера бегут автомашины, катятся телеги, семенят с поклажей на маленьких повозках длинноухие ослики... У тесовых ворот, прикрывающих въезд в крепость, стоит часовой. Люди проходят от него в нескольких шагах.

Один раз судьба, казалось, вознаградила терпение Кузнецова: из отделения милиции сообщили, что возле крепости задержан китаец. В повозке у него нашли гранату. «Гранату?»— переспросил Кузнецов. Воображение уже нарисовало потрясающие картины неудавшейся диверсия, и Иван Григорьевич немедленно отправился в отделение, чтобы присутствовать при допросе задержанного и лично осмотреть содержимое повозки.

Предъявив начальнику отделения милиции удостоверение, Иван Григорьевич попросил показать ему гранату. Капитан милиции посмотрел на него... и смутился. Затем достал из ящика нечто невообразимо ржавое и с неловкой улыбкой заметил: 

— Когда-то это действительно была граната. Вероятно, осталась от времен гражданской войны.

— Да, в разряд боевых средств ее не отнесешь,—согласился Кузнецов, но добавил.—И все же это опасная штука, особенно для неумелого человека.

— Пожалуй, так,— согласился капитан.

— А что еще оказалось в повозке?

— Пойдемте, посмотрите, — предложил начальник отделения.

Во дворе стоял запряженный в повозку ишак. Опустив голову и полузакрыв глаза, он флегматично пережевывал пучок травы. Кузнецов осмотрел кучу рухляди. В ней были ведpa без днищ, ржавые обручи, кости, несколько замызганных тряпок, лошадиные копыта, обломок рога....

Вымыв руки, Кузнецов проинструктировал дежурного лейтенанта, как вести допрос.

— Выясните, пожалуйста, почему старьевщик оказался у крепости, бывал ли он здесь прежде, для чего подобрал гранату,— подумав, добавил.— Задержанного следует отпустить. Но обязательно предупредите, что такие железки трогать опасно.

Ввели задержанного. Сидя на стуле у стены, Кузнецов внимательно слушал беседу лейтенанта с ним. Старьевщик говорил по-русски довольно сносно и с ответами не медлил. Когда же лейтенант стал выговаривать за гранату, он горячо, даже с обидой воскликнул:

— Моя армия служу нету. Моя не знай гранада.

— Да она ведь взорваться могла, чудак-человек. И твоя рука, нога нету!—в тон китайцу проговорил лейтенант.

— У нас китайски Ван Шенгун солдата служи. Его знай гранада. Моя не знай. Умирай хочу нету!

— Это какой Ван? Тот, который на Талгарской живет?— небрежно спросил лейтенант.

— Нет, это другой Ван на Талгарской. Его Ван Чифу есть. А Ван Шенгун Кавалерийская живи.

«Молодец!» — мысленно одобрил Кузнецов лейтенанта1 И записал в блокноте: «Ван Чифу — Талгарская, Ван Шенгун (солдат?) — Кавалерийская».

— Гранаты собирать не надо, — продолжал лейтенат.— Собирай лучше бумагу. Тоже утиль.

Осматривая рухлядь в повозке, Иван Григорьевич заменил, что бумаги там в самом деле не было. Ни одного клочка.

— Там бумага лежи нету, — обиженно ответил китаец.

— Ну ладно. Отправляйся домой. Да больше возле крепости не ходи, а то еще наткнешься на такую вот железку и... твоя живи нету.

...Поблагодарив работников милиции за помощь, Кузнецов отправился в министерство. Но что-то его тревожило. Снова и снова перебирал он в памяти вопросы лейтенанта и ответы старьевщика.

«Почему поехал к старой крепости?».— «Сынишка говорил, что какие-то мальчишки видели там железо и кости». — «Когда сын говорил об этом?»—«Вчера вечером».—«Пси этому ты и заторопился?».— «Так мальчишки в воскресенье хотели прийти туда за железом».—«Где нашел гранату?».—«У самой воды из земли торчала. Ковырнул палкой и выкопал».—«Собирал бы лучше бумагу. Тоже ведь утиль».—«Там бумаги нет».—«Это какой Ван, который на Талгарской живет?».—«На Талгарской живет Ван Чифу, а Ван Шенгун, который был солдатом, живет на Кавалерийской».

«А может, этот Ван Шенгун и снабжает Чжан Цзяна сведениями о гарнизоне старой крепости? Надо будет разобраться с ним и выяснить, что за бывший солдат», — раздумывал Кузнецов по дороге.

Доложив Мустафину о результатах посещения милиции, Иван Григорьевич добавил, что в понедельник решил посмотреть на старого солдата Ван Шенгуна.

— Это под каким предлогом?

— А хотя бы как пожарный инспектор.

— Ну-ну! Смотри, чтоб соседи не обиделись за невнимание, — усмехнулся Аскар Габбасович.

— Не обижу. Обойду всех. Где наша не пропадала, ответил Кузнецов, довольный, что Мустафин не поднял его на смех с гранатой.

Воскресным утром Иван Григорьевич предупредил жену, что ему надо отлучиться по делам до обеда, оделся в старенький гражданский костюм и пошел. Возле крепости он остановился, недовольно нахмурился: возле вала толпились ребятишки. Вспомнив о гранате, Кузнецов направили к ним. Ребята о чем-то спорили и размахивали руками. Увидев взрослого, они насторожились.

— Что не поделили, ребята, железку или кость? А может, из-за клочка бумаги собираетесь открывать баталию?

Ребята обступили Кузнецова и загалдели. Каждый доказывал что-то свое. Из их сбивчивых рассказов Иван Григорьевич понял: какой-то китаец говорил, что около крепости полно бросового железа. Они договорились сегодня прийти А тут ничего нет. Вот и выясняют, кто в эти дни перетаскал металлолом.

— Зря вы обвиняете друг друга,—заметил Кузнецов.— Вчера здесь был сборщик утиля и все железо и кости вывез на ишаке. Вот так вот. Да, кстати, что за китаец направил вас к крепости?

Ребята переглянулись, недоуменно пожали плечами. Никто китайца не знал. А у крепости он собирал макулатуру. Вот осталось всего несколько обрывков газет.

— Ну что же, — посочувствовал Кузнецов. — Считайте, что здесь вам крупно не повезло. Придется искать другую залежь черных и цветных металлов. Жаль, не знаете вы этого человека, а надо бы поговорить с ним, чтобы не обманывал малышей.

Расставшись с ребятами, Иван Григорьевич глубоко задумался. Те обрывки газет, что остались у крепости, явно сначала были подняты, расправлены, а потом выкинуты. Это настораживало. Похоже, человек знал, что искать. Но что именно? Мысль пришла неожиданно четкая и ясная: солдатами письма, обрывки военных газет. Беспокоило и другое. Такой наблюдательный народ, как мальчишки (пусть их было всего двое), ничего не могли сказать о неизвестном китайцe, кроме того, что был он во всем черном.

Похлопав себя по карманам, Иван Григорьевич с досадой вспомнил, что забыл захватить папиросы. Осмотревшись, он увидел невдалеке магазин и решил зайти туда.

В магазине было прохладно и после яркого солнца — даже сумрачно. Доставая деньги, Кузнецов невольно прислушался к разговору двух покупательниц. А они, не обращая ни на кого внимания, громко судачили о какой-то женщине, к которой каждую неделю приходит сержант из кавполка. «Кумушки» вскоре ушли.

У вас всегда так бойко? — полюбопытствовал Иван Григорьевич, обращаясь к продавщице.

— Нет, что вы! Товару мало, а покупателей и того меньше.

— А кто же покупатели?

— Да все местные. Позавчера, правда, зашел незнакомый китаец. Насилу и поняла, что ему курева нужно. Хорошо, эти балаболки помогли.

— Тоже, небось, перемывали косточки бедному сержанту?

— Нет. Какого-то младшего лейтенанта обсуждали.

— Ого! Да они этак и до нас с вами доберутся. Я ведь тоже когда-то был младшим лейтенантом,— сделал Иван Григорьевич испуганную мину.

— Да ну вас,— засмеялась продавщица, протягивая папиросы и сдачу.

Посмотрев на часы, Иван Григорьевич отправился домой, хотя испытывал острейшее желание посетить Кавалерийскую улицу. «Ничего, завтра загляну», успокоил он себя. Но выполнить задуманное смог только через неделю, так как пришлось под руководством опытного пожарного брандмейстера изучить несколько инструкций по противопожарной безопасности, ознакомиться с правилами ycтановки отопительных, обогревательных и варочных печей приборов, осветителей, хранения дров, угля, легковоспламеняющихся жидкостей. Иван Григорьевич пытался было возразить против занятий, но у брандмейстера от негодования даже усы встопорщились.

— Какой ты к черту инспектор, если не сможешь указать, от чего может возникнуть загорание! Домовладельцы в этих делах народ дотошный и твое невежество разоблачат в один момент, да еще и милицию вызовут.

Кузнецов промолчал. Зато в субботу, когда с него чуть ли не семь потов сошло, пока он отвечал на вопросы, брандмейстер наконец прогудел в усы:

— Теперь ничего, пойдет!

Были еще два обстоятельства, которые помешали сразу же пойти с проверкой пожарной безопасности. От осмотрщицы вагонов станции Алма-Ата первая поступил заявление, что неизвестный гражданин китайской национальности интересовался прохождением воинских эшелонов. Кузнецов разыскал женщину и попросил объяснить как было дело.

— Да очень просто. После проверки состава шла я на пункт сдавать смену. Иду, значит, по путям. Вдруг догоняет китаец. По-русски складно говорит. Спрашивает, не проходил ли поезд. «Какой?». Отвечает, мол, возле Ташкента его друг-казах служит. Прислал письмо, что едем командировку, но только не пассажирским поездом, а товарным. Я ему объсняю, что после войны в товарных поездах никто не ездит. Он даже растерялся и опять про письмо начал толковать: может, мол, с пушками или с танками. Напутал, говорю, твой друг чего-то. Он тогда извинился ушел через пути прямо в город.

— А какой он из себя?

— Да, как сказать? Росту среднего. Лет может 25. Одет в черный костюм. На голове черная фуражка. Лино... Да, собственно, и не успела разглядеть его. Вот как бы он про пушки не спросил, я бы и писать не стала.

Пиан Григорьевич тепло поблагодарил осмотрщицу, хотя и был разочарован ее нехитрым рассказом.

Второй случай был еще обиднее. По свидетельству трех пожилых женщин неизвестный мужчина, как будто кореец лет 28—30, спрашивал в Тастаке про воинскую часть под предлогом, что у него заняли деньги два солдата. Выяснять, что это был за мужчина, не удалось, так как он успел уехать на трамвае.

Кузнецов знал, что никаких воинских подразделений в Тастаке не было, поэтому разыскал старушек и побеседовал с ними. Но ничего нового не узнал. На вопрос, почему женщины решили, что обращался к ним кореец, они охотно пояснили, что китайцы говорят, вроде как мяукают, а этот твердо так слова выговаривал. Да и кожа у него светлее...

И вот шагает Иван Григорьевич по Кавалерийской. Обычная городская окраинная улица. Утопающие в садах дома. Узкие калитки. Свирепые тощие псы, лязгающие цепями. Внимательно настороженные хозяева показывают ему печи, дровяники, места, куда высыпается зола. Беглый осмотр электропроводки, примусов, керосинок, сараев.

В двух домах, несмотря на заискивание хозяев, пришлось составить акты. В одном — на неисправность электропроводки, в другом —на неправильное хранение керосина.

В доме Ван Шенгуна Кузнецова встретила русская женщина. Узнав о цели визита, она пригласила его зайти.

— Шура, тут к нам пожарник.

Китаец, сидевший за столом, отложил в сторону газету, поднялся.

— Хорошо. Я сам все покажу.

Иван Григорьевич осмотрел печь, сарай с углем и саксаулом, спросил, где хранится керосин. Слазил на чердак проверить разделку печных труб. После осмотра Кузнецов в сопровождениии хозяина вернулся в комнату, чтобы сделать записи. Присев к столу, он с удовольствием вытянул гудящие ноги и, отодвинув газету, раскрыл тетрадь. День был жаркий, во рту пересохло. Иван Григорьевич попросил воды.

— Маша! Налей-ка товарищу чаю.

Кузнецов запротестовал, но хозяйка уже поставила перед мужчинами пиалы и разлила желто-зеленоватый напиток.

— Зеленый чай,— пояснил хозяин.—В жару после него пить меньше хочется.

Отказываться было поздно, и Кузнецов взял в руки пиалу. Кивнув на газету, он с любопытством спросил:

— Что новенького?

— Похоже, скоро в Маньчжурии большое наступление будет,—ответил Ван Шенгун.

Кузнецов не понял, на чьей стороне симпатии хозяина и ответил неопределенно:

— Нелегко это будет сделать теперь.

— Кто же говорит, что легко,— согласился Ван Шенгун.— Ведь чанкайшисты заняли всю индустриальную часть Маньчжурии и вытеснили наших в сельскохозяйственные или горно-лесистые районы севера и северо-востока. Да только времена теперь не те, что в 1932 году.

— А причем здесь 1932 год?—с интересом и некоторым недоумением спросил Иван Григорьевич.

Ван Шенгун задумался.

— Тут, видите ли, вот дело какое. В 1931 году японская Квантунская армия оккупировала Маньчжурию. Я тогда был бедным крестьянином и копался на своем огороде в деревне близ Чанчуни. Этот город японцы объявили столицей империи Маньчжоу-го и посадили в нем на престол императора Пуи — своего послушного ставленника. В то время все это меня мало касалось. Но были люди, которые говорили, что японцы — грабители и их вместе с Пуи надо выгнать.

Появился такой агитатор и в нашей деревне. Японцы пронюхали о нем и прислали из Чанчуни полицейский отряд с дюжиной своих советников. Жителей деревни собрали возле дома деревенского старосты. А тут еще оказалось, что накануне ночью на поселок японских колонистов по соседству с нашей деревней кто-то совершил нападение.

Японский советник через переводчика предложил выдать, как он сказал, „красных дьяволов” и смутьянов. В противном случае грозил сурово наказать всех поголовно. Крестьяне молчали. Тогда всех нас заперли в двух фанзах, Мужчин затолкали в одну, женщин с детьми в другую.

Наутро, не добившись ответа, японцы отобрали десять человек. Среди них были мой отец и старший брат. Всех их расстреляли на наших глазах.

Весь день мы стояли под палящим солнцем и смотрели на убитых. А на ночь нас опять загнали в фанзу. Кто-то сказал, что если мы не убежим, нас всех убьют. Нашли мы несколько палок, стали делать подкоп под стену. На наше счастье, земля была сырая и сделать лаз оказалось нетрудно. Несколько стариков отказались уходить. Пришлось связать их, заткнуть рты. Впрочем, это никого не спасло. Наутро всех оставшихся казнили.

Мы хотели укрыться в посевах гаоляна и ждать ухода карателей, но партизанский агитатор посоветовал немедленно уходить. Он оказался прав. Утром посевы подожгли. Я и еще четверо пошли на восток в горы. Так я попал к партизанам. Скоро стал участвовать в засадах и боях. Японцы называли партизан хунхузами-бандитами и вели против них истребительную войну. Наш отряд несколько раз вырывался окружения, уходил на восток. Наконец, нас прижали к советской границе. Мы дрались с японцами почти сутки, но вырваться так и не сумели. Ночью оставшиеся в живых переплыли через речку на советскую сторону. В этом бою и был ранен в ногу и в грудь навылет. Потерял сознание и как меня переправили, не знаю.