Страница - 21

Советские врачи долго лечили меня, а когда я выздоровел, то попал в Казахстан. Я рассчитывал, что отсюда с помощью китайского консульства смогу вернуться в Китай, чтобы драться с японцами. Выдавал себя даже за солдата гоминдановской армии. Но в консульстве не очень-то торопились. Посоветовали подыскивать работу, жилье, Сослались, на то, что Советское правительство заключило с Японией соглашение и поэтому не разрешает пока китайцам выезжать на родину. Не знаю, было ли такое соглашение, но консульские работники относились к таким, как я и советским китайцам, настороженно.

— Это почему же?— поинтересовался Кузнецов.

— Боялись нас. А может, презирали, как земляных червей.

Увидев в глазах Кузнецова недоумение, Ван Шенгун печально улыбнулся.

Вам, советским, это странно. А ведь в гоминдановском консульстве на нас и сейчас смотрят так же. Вчера пришлось вот мне слышать, что тетушка Лю про вице-консула Чжан Цзяна рассказывала.

Кузнецов внутренне насторожился и опустил глаза на свою тетрадь. Ван Шенгун продолжал:

Убирала она кабинет вице-консула и вымела из-под стола листок бумаги, вроде письма. Только письмо это валялось где-то в грязи: буквы наполовину расплылись. Так Чжан Цзян, как увидел этот листок, даже позеленел весь и закричал на тетушку Лю, что она глупая женщина, важные документы выметает.

Ну, тетушка Лю, конечно, обиделась и ответила, что мол, к ее башмаку бумажка прилипла, вот она ее и вымела. После этого Чжан Цзян вроде бы успокоился. Повертел бумажку в руках, посмотрел на нее со всех сторон и бросил на пол. Сказал, что у него такой бумажки и в самом деле не было, и, наверно, тетушка Лю притащила ее в дом своими башмаками.

— Может, и в самом деле так получилось?—спросил Кузнецов.

— Ну, тетушка Лю не такая неряха. А потом —как может бумажка прилипнуть к башмаку в сухую погоду?

— Ну, чего не случается,— как можно равнодушнее сказал Кузнецов. Посмотрев на часы, он спохватился,—Ox, сиделся я у вас. А ведь мне работать надо.

— Ничего, работа не волк, никуда не убежит,— заметил Ван Шенгун.— Да вы заходите как-нибудь. Просто так, поговорить.

— Работы много. Так что скоро вряд ли смогу зайти, — нерешительно ответил Кузнецов.

...Несколько дней потратил Кузнецов на отведенный ему щедрым брандмейстером участок. О всем замеченном он подробно доложил, и расстались они с пожарником друзьями. Итоги обхода участка обсуждали также у Cухомлинова.

— Итак,— сказал Даниил Осипович,— мы получил пусть косвенное, но достаточно убедительное подтверждение: Чжан Цзян интересуется старой крепостью. И, по-видимому, это он посылал туда своего агента. К сожалению, мы пока не знаем, кто он.

— Кроме мальчишек, такого китайца никто не видел, они никаких примет назвать не могли,— отметил Кузнецов.

Но для чего ему понадобилось посылать к крепости сборщика утиля?— недоуменно спросил Мустафин.

— А он и не посылал. Старьевщик замешан здесь случайно,— возразил Иван Григорьевич.

— Может, случайно. А скорее всего идейка была подброшена мальчишкам именно в расчете на такую случайность, — предположил Мустафин.

— Если это так, то сделан умный ход,— рассудил Сухомлинов. — С одной стороны, можно отвести подозрение, другой — проверить, как мы будем реагировать. Впрочем, продолжайте.

На мой взгляд,— сказал Кузнецов,—к этому случаю примыкает происшествие на станции Алма-Ата первая. Человек, который интересовался воинскими эшелонами, одет был точно так же, как неизвестный у старой крепости.

— О нем ничего выяснить не удалось?— спросил Сухомлинов.

Ист, товарищ полковник ,— виновато кашлянув в кулак, Кузнецов продолжал:— И наконец, сомнительный кореец в Тастаке. На нем опять же черная одежда. Смущает, правда, одно обстоятельство—речь. Одни утверждают, что незнакомец в черном говорит по-русски довольно плохо, другие — с сильным акцентом, третьи уверяют, что речь его четкая, правильная.

— А может, в Тастаке действительно был кореец?—усомнился Мустафин.

— Я не исключаю такой возможности. Однако, по-моему, это один и тот же человек.

— Если это разные люди,— заметил Сухомлинов,— задача ваша намного усложнится. Если же это одно лицо, то мы имеем дело с опытным и ловким противником.

Помолчав, полковник добавил:

Если считать незнакомцев за одну личность, то бросается в глаза такое обстоятельство. Обращаясь к женщинам, мужчина располагает их к себе тем, что бьет на жалость и сочувствие. Далее. Он довольно искусно изменяет речь. Это говорит об осторожности и хитрости, противнику нашему не чужды психологические приемы.

— Да, это так, — признал Кузнецов.

— А на мой взгляд, в действиях на станции и в Тастаке значителен элемент авантюризма. Пойти на это может гастролер, который спешит, а риск оправдывает цель, — выразил свое предположение Мустафин.

— Мысль не лишена логики и интереса, Аскар Габбасович. Поэтому попрошу вас продумать меры по этой версии и завтра доложить мне, — приказал Сухомлинов и, обращаясь к Кузнецову, спросил:— А каковы ваши выводы по итогам обхода участка?

Сверяясь с тетрадью, чтобы не спутать фамилии, Иван Григорьевич стал конкретно, но по возможности четко, характеризовать тех, с кем ему пришлось в эти дни встречаться и, беседовать. Пришлось, как он признал, и упреки выслушивать, и на вопросы отвечать.

Слушая Кузнецова, Даниил Осипович изредка что-то записывал на листке бумаги. После доклада Кузнецова полковник обратился к Мустафину.

— Ну, а у вас, Аскар Габбасович, что есть?

— Удалось установить, что в консульстве почти месяцы жил китаец, которого все звали Ваня. Ушел, а вернее исчез, он из консульства, если наши данные верны, через день после визита незнакомца к старой крепости.

— Вот как?

— Да, товарищ полковник. Как стало известно, работники милиции по поводу проживания в консульстве постороннего лица обращались с предупреждением к консулу Инь Кенху.

— И что же?

— На вопрос, кто этот человек, консул пожал плечами и ответил, что фамилию его не знает, так как пригласил плотника не он, а вице-консул. Такую же неосведомленность проявили Чжан Цзян и секретарь Гао. Последний даже изумился, зачем ему знать этого человека. Работал он за питание и ночлег, зарплаты никакой не получал, в ведомостях не значился, ну и ему, мол, дела до него нет.

— Круговая порука, выходит? — побарабанил Данил Осйпович пальцами по столу. Закурил, пустил кольцо дыма, понаблюдал, как оно расплывается в воздухе. — Странно. Три работника консульства месяц общаются с человеком, кормят его, предоставляют ночлег и... не знают, а имени. Этим «незнанием» они дают нам лишний повод к подозрению.

— Товарищ полковник, имени и фамилии этого человека, оказывается, не знают и повар с конюхом,— закончи Мустафин.

— Даже так, — Даниил Осипович повертел в рун карандаш, внимательно посмотрел на Мустафина.— Так говорите, что плотник Ваня исчез из консульства черта день после появления неизвестного сборщика макулатур; у старой крепости?

— Так точно,

— Странное совпадение. Очень странное...

* * *

Постепенно в папке Ивана Григорьевича накапливались бумаги: справки, заявления, записи бесед, планы работы, Из всей этой писанины постепенно вырисовывалась не совсем еще ясная картина. Но делать какие-либо выводы Кузнецов не спешил, а продолжал методично проверять заявления, ходить в организации, на предприятия, беседовать с людьми. Он искал китайца, который у старой крепости и собирал бумагу, неизвестного со станции Алма-Ата первая, корейца, что был в Тастаке.

У Ивана Григорьевича сложилось твердое мнение, что во всех случаях это был китаец лет 28—30, одетый в черный пиджак и штаны из дешевой материи, в черную фуражку.

Толстогубый, большеухий. Но дни шли один за другим, а о китайце, которого разыскивал Иван Григорьевич, никаких сведений больше не поступало. Никто не знал, как его по-настоящему зовут, где он живет. Мустафин, правда, выяснил, что плотник Ваня тоже носил черные штаны, да и черная фуражка у него вроде была. Но это не было достаточно достоверно. Кузнецов понимал, что одежда — примета не очень надежная. Пиджак можно снять, брюки и фуражку заменить.

Ничего определенного не дала и разработка версии Мустафина о заезжем агенте. Запросы к пограничникам в свое время были направлены. Однако в интересующий период нераскрытых переходов через государственную границу не было.

 «Видимо, мысль о маршрутном агенте придется отложить и пристальнее заняться поиском неизвестного среди местных китайцев,— решил Кузнецов.— Нужно проверять каждого из тех, о ком шел разговор у Сухомлинова.

И опять же нельзя слепо подозревать каждого только из-за того, что он иностранный подданный, или человек без гражданства...»

Унывать Кузнецов не любил. Да и время, потраченное на поиски, дало свои результаты. Кое-что удалось узнать.

Как-то, возвращаясь с работы, Кузнецов встретил Ван Шенгуна.

— Здравствуйте, товарищ инспектор, — обрадовался Ван.— Что не заходите?

> — Работы много. Как вы живете, как у вас дела?— поинтересовался Кузнецов.

Ван Шенгун радостно заулыбался.

— О-о-о, дела шанго! Как говорят русские: на большой! Читали, как наши чанкайшистам в Маньчжурии дают?

— Читал, читал!— улыбнулся Кузнецов.

— Маньчжурия почти вся освобождена. Да что Маньчжурия! В Центральном Китае гоминдан теряет города и солдат. Кое-кому от этих вестей, наверно, выть по волчьи хочется.

— На кого же так вредно действуют радостные известия?

— А на вице-консула Чжан Цзяна, — довольно засмеялся Ван Шенгун.

— А-я-яй! Такой уравновешенный человек и так расстроился...

— Если верить тетушке Лю, то этот господин даже заговариваться стал. Приехал из ташкентского консульство какой-то важный чиновник, Чжан Цзян разговаривал с ним и вдруг заявил: «Бамбук укоренился и расцвел!" А кто из китайцев не знает, что если бамбук расцвел, в этом радости мало — он погибнет!

— Вот как? — искренне удивился Кузнецов. — А может, господин Чжан просто выпил? А с пьяного какого спрос?

— Да нет. Тетушка Лю уверяет, что он был трезв.

— Может, стихи обсуждали,— предположил Иван Григорьевич.

— Чего бы ради стихов чиновнику тащиться из Ташкента в Алма-Ату. В Китае такие дела происходят, что сегодня-завтра самому Чан Кайши будет крышка. Kакие им тут стихи.

— Да, успехи Народно-освободительной армии убедительны,— заметил Кузнецов. — Будем надеяться, что и дальше дело будет идти так же хорошо.

— Спасибо за доброе слово. Я знаю, что советские люди горячо сочувствуют делу китайской революции. Когда воевал против японцев, то еще тогда слышал про ваших советников. У нас, правда, отряд был небольшой, и мне не довелось сражаться рядом с русскими.

Ван Шенгун некоторое время молчал, потом снова вернулся к вице-консулу.

— Может, какую-нибудь пакость затевают ? Ведь от таких, как Чжан Цзян, всего можно ожидать. Не случайно он препятствовал выезду китайцев на родину в трудные годы. Да и сейчас неспроста вынюхивает настроение китайцев, их отношение к гражданской войне. Через Лю Пеина, Чу Лантина распространяет панические и провокационные слухи. Говорит, что скоро коммунистов Китая сотрут в порошок... Кое-кто верит в это, поддакивает Чжан Цзяну. Особенно усердствует Лю Пеин, служивший у японцев.

Не расстраивайтесь. Правда все равно восторжествует, — успокоил Иван Григорьевич разволновавшегося Ван Шегуна.

Вечером Кузнецов доложил Мустафину о разговоре с Ван Шенгуном. Тот походил по кабинету, обдумывая слова Вана. Затем спросил:

— Вану можно верить?

— Чекисты Дальнего Востока подтвердили, что в 1932 году после жестокого боя через пограничную рекуна советскую  территорию перешли остатки отряда Вана. По имеющимся у них данным, Ван Шенгун храбро сражался с Лионскими оккупантами. Проверял я его и здесь. Отзывы о нем положительные. К Советской власти настроен лояльно, работает добросовестно.

Аскар Габбасович задумался. Как бы про себя заметил:

— Что значат эти слова: «Бамбук укоренился и расцвел?» Давай, Иван, пиши отчет и пойдем к Сухомлинову...

Прочитав записку Кузнецова, полковник сказал:

— О консульском госте мы навели справки. Узбекские товарищи не сомневаются, что это работник разведки и, по-видимому, высокопоставленный, так как наносит визиты и китайские консульства других городов. Следовательно, остается предположить, что Чжан Цзян отчитывался перед гостем и даже успехами хвастался. Теперь будем разгадывать: много ли бамбука удалось посадить господину Чжану и наш советский огород... Ван Шенгун прав: бамбук после цветения погибает. Причем цветет и гибнет одновременно вся бамбуковая роща. Чем это объясняется, я не знаю, но это так. Не помогает ни удаление цветов, ни выламывание отдельных побегов...

Обратите внимание, Иван Григорьевич, на слова Ван Шенгуна, что Чжан Цзян пытается выяснить, не собираются ли китайцы выезжать в Маньчжурию.

— Пожалуй, следовало бы взять под контроль все учреждения, организации и предприятия, в которых работает много лиц китайской национальности, — предложил Мустафин. — Возможно, там есть люди Чжан Цзяна. И они, конечно, по указке хозяина ведут свою агитацию...

— Вы правы, Аскар Габбасович,— согласился Сухомлинов.

После беседы Кузнецов запросил списки личного состава разных организаций, просмотрел их, сделал выписки по интересующим его лицам. Когда в первый раз промелькнула фамилия Цзин Чжанчжу, чекист мысленно сопоставил ее с имеющимися данными. Грузчик саксаульной базы никаких сомнений и тем более подозрений не вызвал. Но почему-то эта, похожая на звон колокольчика, фамилия осталась в памяти. И она вспомнилась, когда летом 1949 года до Ивана Григорьевича дошел слух о китайце, который расспрашивал ремонтников, не курды ли они. В бригаде в ту пору работало несколько казахов, туркмен, азербайжанцев, греков. Ремонтники — молодые парни отпустили усы, носили широкие, навыпуск шаровары, цветастые рубахи. На голове бригадира-туркмена красовалось что-то среднее между тюбетейкой и турецкой феской. Услышав вопрос: «Ты курд?»,—бригадир подмигнул своим товарищам и, свирепо вращая глазами, рявкнул: «Я курт? А, может, это ты курт?»—«Я китаец».—«Какой такой китаец? Я Османоглы, а ты?»—«Я Цин Чанчу»,— невнятно проговорил китаец.—«Вот я покажу тебе курт!» Бригадир сунул под нос китайца громадный кулачище. Того словно ветром сдуло.

Мустафин, услышав об этом, усмехнулся:

— Курт по-казахски не только молочный продукт, ни еще и червяк. А почему тебя заинтересовал этот Цин?

— Одет он был в черные брюки и черный пиджак. Как те. Похожую фамилию имеет один грузчик с саксаульной базы.

— Вот оно что! Личное дело запросил? — поинтересовался Мустафин.

— Увы, — вздохнул Кузнецов. — На саксаульной базе на Цзина личного дела не оказалось. Сам он уволился еще в апреле. Куда уехал, никто не знает. К тому же ремонтники фамилию своего китайца называют по-разному: Цин Тянзу, Цинь Чаньсу и даже Син Сянчу. Может, и не он..,

— Да-а-а,— разочарованно протянул Мустафин, — Хоть бы маленькое фото раздобыть...

— Леший бы побрал этих кадровиков, — ругнулся Иван Григорьевич. — Я так рассчитывал на личное дело, главным образом из-за фотографии. И вот...

Фотография в руки Кузнецова попала лишь через несколько месяцев, когда Цзин Чжанчжу был выявлен средя подсобных рабочих Среднеазиатского геодезического треста. К этому времени Ивану Григорьевичу стало известно, что Цзин Чжанчжу несколько раз высказывался против Советского Союза, восхвалял клику Чан Кайши.

С помощью сотрудников треста Кузнецов получил подробную биографию Цзин Чжанчжу. И вот что выяснилось, Советский Союз Цзин попал в 1942 году. Он нелегально перешел границу в районе Хабаровска. Позднее удалось получить следственное дело, по которому Цзин Чжанжу был осужден.

Изучив эти материалы, Иван Григорьевич заподозрил, что Цзин перешел границу не с добрыми намерениями. Городишко, в котором он служил бухгалтером в маньчжурском пограничном отряде, был окружен высокой стеной, и всех, кто выходил вечером из города, обыскивали. А у Цзин Чжанчжу при задержании были обнаружены цифровые данные о личном составе Фуюаньского погранполицейского отряда. Как он ухитрился их пронести, если в дневное время не мог уйти с работы? На допросах в Хабаровске Цзин показал, что эти сведения составлялись им в течение некоторого времени. И это под носом у японцев!

—Ваши сомнения уместны. Но что вы подозреваете?— спросил Сухомлинов, когда Кузнецов доложил ему об этом.

—Да разве не ясно, что Цзин — японский шпион, а теперь связан еще и с гоминдановской разведкой ?

— А это доказано? Учтите, капитан, самое яркое предположение— еще не улика. Интуиция для контрразведчика хорошая вещь, но в качестве доказательства судом не признается. Нужны свидетели, вещественные доказательства, признания.

Ясно, товарищ полковник,— ответил Кузнецов.

* * *

В последнее время господин Чжан Цзян стал заметно волноваться. Он в глаза не видел советских контрразведчиков, но чувствовал, что каждый его шаг контролируется, словно бы он находится под стеклянным колпаком, где никуда не спрячешься.

Гоминдановское консульство в Алме-Ате доживало последние дни. Чан Кайши убрался на Тайвань. В Китае провозглашена Народная республика. Но от Чжан Цзяна требовали все новых и новых сведений. Ясно было, что они нужны не столько Дай Ли и его ведомству, сколько тем, кто стоял за их спиной. Из-за кордона сообщили, что сбор сведений должен продолжаться и в том случае, если Чжан Цзян выедет из Советского Союза. Нужно было искать себе замену. А кто подходит для этой цели? Уже несколько проверенных, опытных агентов провалилось. Остальные наверняка под контролем чекистов. И зачем он тогда похвалялся перед ташкентским коллегой, что «бамбук укоренился и расцвел»? Чжан Цзян мрачно улыбнулся. Накаркал на свою шею. Так, кажется, говорят в подобных случаях русские. Ведь бамбук цветет перед гибелью. Выходит, слова-то пророческие. Хотя в тот день вкладывался в них иной смысл.

От неприятных размышлений Чжан Цзяна отвлек стук в дверь.

— Войдите,— сдерживая раздражение, крикнул он.

Дверь открылась. На пороге появился... плотник Ваня.

— Ниньхао, Чжан-сяньшэн!

— Хао,— обрадовался вице-консул.—Очень ты мне нужен. За тобой никто не следил?

— Два года хожу. Никого ни разу не видел на хвосте,

— Это хорошо. Рассказывай, что нового...

Вести были не очень интересными. О многом Чжан

Цзян уже знал, но виду не подал. Ценным было сообщение о строительстве железной дороги на участке Моинты — Чу. Ее завершение приближало Алма-Ату к Уралу. Сообщение о «курдах» удивило Чжан Цзяна.

— А ты не ошибся?—спросил он.

— Нет, господин Чжан.

— Значит, курды находят убежище в СССР!—удовлетворенно воскликнул Чжан Цзян.— Нашему великом союзнику этот факт будет очень кстати.

Матерый разведчик не заметил, как проговорился. Но когда сидишь на чемоданах и опасаешься, что повезут тебя не в том направлении, в каком хочешь, то недолго и проговориться.

Слушая обстоятельный рассказ Вани о посещении колхозов «Вторая пятилетка», имени Кирова, Чжан Цзян полуоткрыл глаза, вспоминал, как два года назад по указанию своего шефа разыскивал этого человека. В сообщенных данных его фамилия была совершенно иной, и если бы Ваня не пришел сам, вряд ли удалось бы его найти. Ваня помнил пароли на все случаи встреч. Все же Чжан Цзян хорошо его проверил. За пять лет, что прошли с момента перехода им границы до появления в Алма-Ате многое могло измениться. К тому же те хозяева, что посылали его в СССР, были противниками гоминдана, хотя уже вышли из игры. Но для таких, как этот Ваня, главным был не цвет флага, а принципы, которые осеняют флаг. Проверка лишний раз убедила Чжан Цзяна, что Ваня еще сильнее стал ненавидеть Советскую власть. Не растратил он и полученных когда-то навыков. Ваня помог Чжан Цзяну отыскать нескольких китайцев, служивших в маньчжурской полиции. Эти сведения пригодились в развертывании агентурной сети, на чем так настаивали чунцинские шефы.

Когда Ваня закончил свой рассказ, Чжан Цзян встал.

— Не сегодня-завтра я должен буду уехать отсюда. Причины, надеюсь, понятны. Так вот. Борьба не кончена. Чтобы победить там, надо бороться здесь... Больше в консульство не приходи. Веди себя незаметно. И жди. Со временем к тебе придет человек. От меня. Неважно, кто это будет: мужчина, женщина, европеец, азиат. Ему передашь все собранные сведения и получишь новое задание.

— Я вас понял, господин Чжан. Будет сделано.

* * *

 За два с половиной года Мустафин и Кузнецов заметно возмужали, стали опытнее, сдержаннее. На погонах их офицерских кителей, никогда почти не надеваемых, прибавилось еще по одной звездочке. Они выявили и обезвредили несколько агентов гоминдановской разведки. «Бамбуковая роща» господина Чжан Цзяна заметно поредела. Не оставалось никакого сомнения, что Мустафин и Кузнецов вышли на опытного разведчика, прошедшего школу недоброй памяти генерала Доихара. Противник был умен и коварен. Имеющиеся данные убеждали в предположении, что Цзин Чжанчжу был в свое время заброшен в нашу страну японской разведкой. Встал вопрос, как подступиться к этому скользкому, увертливому врагу. Прав был полковник, когда говорил, что предположение — не улика, а интуиция — не доказательство.

Ну что ж, давай думать, мой дорогой мыслитель,— сказал Мустафин, усаживаясь на стул верхом.

 — Давай,— согласился Кузнецов.

— Итак. Дано: неизвестное лицо по фамилии Цзин Чжанчжу.

— Почему же неизвестное?— удивился Иван Григорьевич.

— да потому, что, кроме фамилии, мы о нем почти ничего не знаем.

— Ну, не скажи!—возразил Кузнецов.— Мы знаем, что в Советский Союз он попал 10 марта 1942 года, после того, как нелегально перешел границу. Нам также известно, что в Алма-Ату Цзин Чжанчжу прибыл в середине февраля 1947 года, получил вид на жительство, остановился в Талгаре. Кроме того, установлено, что он работал на саксаульной базе, затем был грузчиком в стройконторе при управлении колхозными рынками, после чего поступил разнорабочим в Среднеазиатский геодезический трест.

— Все правильно. Дальше.

— Мы знаем, наконец, что в настоящее время Цзин живет по улице Шаврова.

— Браво!

— Мы установили, что Цзин интересовался дислокацией воинских частей, воинскими перевозками по железной дороге.

—Еще миг — и ты выложишь железное доказательство причастности названного Цзина к иностранной разведке,— иронически заметил Мустафин.

— У нас,— не обратив внимания на иронию, перечислял Кузнецов,— есть предположение и даже основательные подозрения. А это уже кое-что...

— И все же для полного разоблачения Цзина собранных улик мало,— серьезно закончил Мустафин.— Давай думать, как нам связать известное с неизвестным,как выявить тайное, ибо внешнее вроде бы ясно...

Долго сидели в своем кабинете два молодых офицера, два чекиста. Их беседа текла то тихо, то вдруг взрывалась горячим спором, чтобы через минуту снова утихомириться.

Августовский день был на исходе. Жара заметно спала. Кузнецов не спеша шагал к городскому парку.

— Иван Григорьевич!—окликнули его негромко.

Кузнецов обернулся, увидел догонявшего Ван Шенгуна.

— Здравствуйте! Как здоровье, как дела? — пожимая руку, спросил Иван Григорьевич.

— Ничего, все в порядке, — хмуро ответил Ван Шенгун.

— Случилось что-нибудь?— насторожился Кузнецов,

— Поговорить надо, Иван Григорьевич.

— На работе что случилось?

— Нет. На работе и дома все в порядке. Тут другое. Посоветуйте, как быть. Есть в городе один очень плохой человек. По-моему, он —враг.

Вот даже как! — воскликнул Иван Григорьевич с неподдельным удивлением. — Ну, если это доказано, я знаю такого человека, который может помочь.

Зачем человек? Ты сам ему скажешь... Пошли ко мне. Дома тихо. Никто мешать не будет.

Иван Григорьевич подумал и решил пойти. Слова Ван Шенгуна и заинтересовали, и обеспокоили.

Дома Ван Шенгун продолжил свой рассказ.

Помнишь, я говорил про тетушку Лю. Так вот, в прошлую субботу она задержалась в консульстве дольше обычного. И слышала, как вице-консул разговаривал с кем-то, Чжан Цзян сказал, что, мол, надо бороться здесь, чтобы победить в Китае, что от него, Чжана, придет человек, которому и надо будет передать все сведения и Получить, новые указания. Тетушка Лю потихоньку выбралась из консульства и остановилась за углом, чтобы посмотреть, кто выйдет. Она знала, что в консульстве, кроме гостя Чжан Цзяна, никого постороннего не было.

Из консульства вышел плотник Ваня и пошагал к базару Тетушка Лю — за ним. Видит, он говорит с знакомым ей китайцем. От него она узнала, что этого Ваню по-настоящему зовут Цзин Чжанчжу, а работает он в геодезическом тресте. Еще тетушка Лю сказала мне, что этот Ваня— Цзин несколько раз подолгу беседовал с вице-консулом я в его кабинете. Был Цзин у вице-консула и тогда, когда из Ташкента приезжал какой-то человек. Они разговаривали с ним, и Ваня—Цзин сказал, что в Китае всех коммунистов надо уничтожить.

Иван Григорьевич задумался. То, что рассказал Ван Шенгун, полностью подтвердило связь Цзина с гоминдановским разведчиком Чжан Цзяном. Наконец, он сказал:

— Спасибо, товарищ Ван, за доверие. Больше сейчас Ничего сказать не могу.

Я понимаю, — согласился Ван Шенгун. — Вам ведь надо поговорить с тем человеком.

— Обсудив сообщение Ван Шенгуна, Мустафин и Кузнецов не пришли к единому мнению: должен ли Кузнецов открывать себя. Когда они сказали о своем сомнении Сухомлинову, полковник неожиданно рассердился.

— Что за ерунду вы тут выдумали! Сами Ван Шенгуну доверяете, а кто такие — сказать боитесь. Нет уж, дорогие товарищи, извольте играть в открытую. И, уверяю вас это полезнее для общего дела. Надеюсь, я убедил вас?

Слова полковника внесли ясность, и офицеры дружно ответили:

— Так точно.

3 сентября — день победы над милитаристской Янонией был воскресным днем, и Кузнецов решил посетить Ван Шенгуна с утра. Как и предвидел Сухомлинов, признание Кузнецова не удивило и не испугало Вана. Возвращая Кузнецову удостоверение сотрудника органов государственной безопасности, он с облегчением вздохнул:

— Это очень хорошо, что, ты, Иван Григорьевич, из ЧК. Я тебя немного знаю, и вижу — ты человек хороший. И мне приятно, что ты веришь мне.

Сменив официальный тон, Ван с лукавинкой в голосе добавил:

— Что же мы теперь будем делать, товарищ инспектор по скрытым загораниям?

Кузнецов улыбнулся. Обстановка разрядилась, и он в тон Ван Шенгуну ответил:

— Будем вместе выявлять и ликвидировать источники возможных пожаров. А теперь о деле, — посерьезнел Иван Григорьевич.—Ваше сообщение очень ценное, но оно пока почти ничем не подкреплено. Наша задача доказать, что или Цзин невиновен, или же он враг. Помогите в этом разобраться.

— Постараюсь.

Иван Григорьевич объяснил Ван Шенгуну, как можно будет его найти в случае необходимости, попросил пока не говорить соседям, что пожарный инспектор на самом деле является сотрудником госбезопасности.

— А сейчас разрешите мне от своего имени и от лица моих товарищей-чекистов поздравить вас как активного борца с фашизмом на Дальнем Востоке с днем победы над милитаристской Японией.

На лице Ван Шенгуна появилась смущенно-счастливая улыбка, он дрогнувшим голосом ответил:

— Спасибо! Спасибо, товарищ Кузнецов. И вам, и вашим товарищам и за поздравление, и за то, что вы боретесь с врагами нового Китая.

Прошло некоторое время. Мустафин и Кузнецов накопили достаточно фактов, чтобы окончательно разоблачить Цзин Чжанчу. Сдерживало одно обстоятельство: хотелось узнать, кто придет к Цзину с получением от Чжан Цзяна, который после победы в Китае народной революции покинул Советский Союз.

Мустафин стоял за то, чтобы немедленно привлечь Цзина ответственности. По слухам, Цзин намеревался нелегально выехать за пределы Советского Союза. Кузнецов был против.

Посланец Чжан Цзяна появился неожиданно и так же неожиданно исчез. Ван Шенгуну удалось узнать, что это была женщина. Она, видимо, забрала у Цзина какие-то бумаги и как сквозь землю провалилась.

Мустафин упрекал Кузнецова в медлительности, нерасторопности. Иван Григорьевич сокрушенно разводил руками. Женщину обнаружить так и не удалось. Правда, пограничники задержали мужчину, пытавшегося провезти в Синьцзян какое-то письмо на китайском языке. Задержанный оказался торговцем, и его, как следует не допросив,отпустили.

—Все! — сурово нахмурился Мустафин. — Надо немедленно брать Цзина, пока он сам не сбежал за границу.

— Будем брать! — согласился и Кузнецов.

* * *

Арест Цзин Чжанчжу и обыск в его квартире по указанию Сухомлинова производили Кузнецов и Мустафин. Обыск был недолгим. Но одна деталь бросилась Мустафину в Глаза. Едва он принялся перебирать стопку книг, как Цзин Чжанчжу изменившимся голосом заявил, что книги чужие. А когда Аскар Габбасович взял в руки «Краткий курс истории ВКП(б) », Цзин побледнел и напрягся. «Эге»,— подумал Мустафин и стал перелистывать книгу. Понятой следил за чекистом с явным недоумением на лице: зачем понадобилось листать всем известный учебник? Но когда между его страницами обнаружился сложенный вдвое листок бумаги, исписанный иероглифами, Цзин подался вперед.

— Спокойно! —приказал Мустафин и сказал понятым и Кузнецову.— В книге между страницами 132 и 133 обнаружен листок бумаги с китайской письменностью. Попрошу понятных расписаться... Так. Теперь вы, — протянул он ручку Цзину.

В другой книге Мустафин обнаружил семь накладных, среди которых лежал еще один исписанный листок. Его так-же внесли в протокол обыска.

Цзин тяжело вздохнул, опустил голову и до конца обыска не поднимал ее. Правда, когда из стола достали самодельную трубку для курения опиума и хозяин дома сказал, что она принадлежит Цзину, тот пробормотал, что курил опиум в лечебных целях.

В протокол были также занесены 265 рублей 55 копеек две фотокарточки, расписка о приеме китайского паспорта, удостоверение от конторы «Утильпром», выданное 31 августа 1950 года на имя Цзин Чжанчжу. Кроме того, были обнаружены иголки, нитки, перья ученические, резинка бельевая—товар, который обычно предлагают сборщики утиля.

...И вот первый допрос. Иван Григорьевич готовился в нему тщательно. Он досконально изучил материалы следственного дела, поступившего из Хабаровска, свидетельские показания. Документы разоблачали антисоветскую деятельность Цзина, его причастность к шпионажу.

Они сидят друг против друга. Кузнецов за столом, на котором, кроме легкой пластмассовой чернильницы, ученической ручки и бланков протокола допроса, ничего нет, Цзин — на легком венском стуле в углу комнаты.

— Вы владеете русским языком? — задает первый вопрос Иван Григорьевич

— Да, владею.

— Допрос будет вестись на русском языке без переводчика. Имеете ли вы возражение против этого?

— Нет. Не имею.

— Хорошо. Расскажите свою биографию.

— Родился в деревне Чилиндзы уезда Ляоян в Маньчжурии в 1920 году. Отец Цзин Шоуджу занимался хлебопашеством, мать Ху—домохозяйка. К началу 1942 года братья Цзин Чанцзен, Цзин Чанкуй, Цзин Чанджи и сестра Цзин Фынин, а также моя жена Ли Чжон жили с родителями в Чилиндзы. Где они сейчас, не знаю.

В 1929—1935 годах учился в гражданской начальной школе в Чилиндзы, а с 1935 по 1939 год—в первой высшей гражданской школе в Ляояне. Затем работал бухгалтером и административном провинциальном управлении в городе Цзямусы. Через год по личной просьбе переведен в уездное управление в город Фуюань, откуда 10 марта 1942 года нелегально прибыл в Советский Союз. Хотел пробраться на свободную от японцев территорию Китая, чтобы принять участие в антияпонской войне. Но был задержан.

Отбыв наказание за нелегальный переход границы, и середине февраля 1947 года приехал в Алма-Ату. Несколько дней жил у Го Динфу. Это был первый китаец, с которым я встретился у вас в городе.

Получив документы, выехал в Талгар, где работал по частному найму. В июне и июле жил в Алма-Ате в консульстве. С сентября 1947 по декабрь 1948 года находился в области, работал по частному найму. С января по май сорок девятого — грузчиком саксаульной базы. В феврале приехал в Алма-Ату и поступил сначала грузчиком в строй-контору при управлении колхозными рынками, потом разнорабочим в Среднеазиатский геодезический трест. С августа — сборщик утильсырья.

— Материальное положение вашего отца?

— Жили скромно. Участок был небольшой. Отец имел лошадь, две коровы, свинью, кур. Был небольшой фруктовый сад.

— Где учились и работали братья и сестра?

— В деревенской начальной школе. Жили с родителями, помогали им в сельском хозяйстве.

— Где изучали русский язык?

— В исправительно-трудовой колонии, когда отбывал срок за самовольный переход границы.

Кузнецов записал ответы Цзина, спросил:

— Вам прочитать или сами?

— Давайте, прочитаю сам.

Пока Цзин Чжанчжу знакомился с протоколом, Кузнецов внимательно рассматривал его. «Странно. Кажется я его где-то видел раньше. Где же?» Однако, как ни напрягал он свою память, вспомнить так и не смог.

Заметив, что Цзин прочитал протокол, Кузнецов задал традиционный вопрос:

— Возражений против записей нет?

Цзин Чжанчжу отрицательно покачал головой.

— Подпишитесь.

Цзин расписался по-русски и по-китайски, положил ручку, вернулся на место. Иван Григорьевич внимательно посмотрел на него и с некоторой ноткой сожаления, которую Цзин не мог не заметить, сказал:

— Я уже предупреждал вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вы—умный человек, а пытаетесь ввести нас в заблуждение. Неужели думаете, что нам ничего неизвестно? Наивно... И, я бы сказал, глупо.

Цвет лица Цзина слегка изменился, но он промолчал. Кузнецов продолжил:

— Вот вы гладко изложили свою биографию. А ведь рассказ ваш во многом не соответствует действительности. Во-первых, ваш отец Цзин Шоуджу имел большой надел пашни, фруктовый сад, участок леса, держал до 30 коров, а для работы нанимал от 5 до 10 батраков.

— Я ... хотел представать себя в более выгодном свете,— стал оправдываться Цзин Чжанчжу.— Ведь в Советском Союзе ненавидят эксплуататоров.

— Допустим. Но сейчас нас интересует не это. Каково истинное положение вашей семьи?

— Я признаю, что мои сегодняшние показания по этому вопросу ложны. Отец действительно был богатым человеком.

— Подтверждаете ли вы показания о своих братьях и сестрах? — спросил Кузнецов, пристально глядя на Цзина.

Тот молча кивнул. Тогда Иван Григорьевич достал из ящика письменного стола листок бумаги и сухо сказал:

— Вот справка о ваших родственниках. Брат Цзин Чжаицзен, 1921 года рождения, учился в юридическом мши титуте в городе Чанчуни. Сестра Цзин Фынин, 1923 года рождения, в 1942 году работала в Мукдене секретарем-машинисткой на японском заводе автопокрышек. Между прочим, завод этот военного назначения.

По щеке Цзина сползла крупная капля пота. А Кузнецов, убирая бумажку в стол, сухо добавил:

— Как видите, ваша попытка обмануть нас заранее была обречена на провал. Советую еще раз: давайте правдивые показания. Это в какой-то мере облегчит шину участь.

Цзин подавленно молчал.

— Итак, продолжим нашу беседу. Для чего вам были нужны обнаруженные у вас при обыске книги «Краткий курс истории ВКП(б)», «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького, «Молодая гвардия» Александра Фадеева и другие?

— Я читал их, чтобы углубить свои знания русского языка.

— Какие еще языки вы знаете?

— Кроме китайского и русского, других не знаю,— опустил Цзин глаза.

— Ну что ж. Давайте разберемся и с языками, — сказал Кузнецов, когда Цзин расписался под своими ответами.— Вы заявили, что русским языком овладели, когда отбывали наказание. Но нам известно, что во время следствия по вашему делу в Хабаровске вы почти не прибегали к услугам переводчика.

— Я... я ошибся,—пробормотал, заикаясь, Цзин.

—Так когда же вы изучили русский язык?

—Еще в Маньчжурии, — выдавил Цзин признание.

— Знаете ли вы японский?

—Немного. Учил в школе ...

— Повторяю вопрос, не обращая внимания на слова Цзина, спокойно сказал Кузнецов,— Знаете ли вы японский?

— Очень плохо.

— А на каком языке вы разговаривали с японскими офицерами и чиновниками в Фуюани?

— На... китайском и отчасти на японском.

— А на каком языке вы разговаривали с китаянкой Соней в Алма-Ате ?

На японском,—вынужден был признать Цзин.— Но я с 1942 года не говорил по-японски и думал, что забыл его.

— Значит, вы знали его довольно хорошо?—почти утверждая, произнес Кузнецов.

— Да.

— Вы в каждом ответе пытаетесь исказить правду, — заметил Кузнецов. — Чистосердечное и откровенное же признание советским судом берется во внимание при определении меры наказания. У вас, по-моему, была возможность убедиться в этом.

Цзин Чжанчжу тяжело вздохнул, вытер о колени потные ладони рук. Попросил воды. Жадно отпил несколько мотков и стал рассказывать.

— Японский язык я стал изучать еще в школе. Мне также приходилось дружить с детьми японских колонистов. Очень хотелось выбиться в люди, чтобы не копаться всю жизнь в земле. В ноябре 1939 года сдавал экзамены, в том числе и по японскому языку. Позднее получил назначение в Цзямусы. Знание японского языка пригодилось и тогда, когда я задумал перейти в СССР. Перед этим обратился с просьбой о переводе в Фуюань, так как назначенный туда человек не согласился ехать.

— Какова истинная цель вашего перехода госграницы?

— Я думал обратиться в китайское консульство в Хабаровске, хотел попросить переправить меня в Китай, где я включился бы в антияпонскую борьбу.

— Разве нельзя было бороться с японцами в Маньчжурии?

— Я не знал о таких возможностях в то время. Xoтел воевать против оккупантов с оружием в руках.

— С кем вы поддерживали знакомство в период проживания в Фуюани.

— Кроме чиновников уездного управления, знакомства ни с кем не заводил.

— Почему?

— Японцы следили за каждым китайским чиновником, любое знакомство рассматривалось, как попытка установить связи с партизанами.

— Вы находились в Фуюани почти два года. Применяли — Да. Двух китайцев арестовали за связи с партизанами. Полицейско-пограничный отряд в 1940 и 1941 годах несколько раз проводил карательные операции.

Следовательно, партизаны в районе Фуюани появлялись?

—Да.

— Почему же вы уверяете, что не знали, где найти партизан? С какой целью вы перешли госграницу?

— Я боялся пойти... к партизанам. И потом я был связан с группой патриотов, по поручению которых должен был пробраться в Китай.

— Кто они? Назовите фамилии,— настаивал Кузнецов

— Я н-не могу их назвать.

— Может быть, вам помочь? — осведомился Кузнецов с усмешкой. — Например, Лю Кегун.

— Да, мы учились одно время с ним, потом... встречались, — глухо сказал Цзин.

— Лю Кегун, — уточнил Кузнецов, — был разоблачен как агент японской разведки. Так где вы с ним учились—в Харбине или Мукдене?

Цзин испуганно отшатнулся и, словно в ожидании удара, закрыл лицо рукой.

— Надеюсь, вы убедились, что мы знаем больше, чем вы думаете. Отвечайте на поставленные вопросы правдиво,

Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, Цзин Чжанчжу стал рассказывать, что перешел границу по заданию японского офицера. Он должен был выяснить, есть ли оборонительное сооружение по Амуру, попытаться выяснить расположение воинских частей. Сделав записи, Иван Григорьевич задал последний, решающий вопрос:

—Вы признаете, что были активным пособником и агентом японских милитаристов?

— Да, признаю, — чуть слышно прошептал Цзин Чжанчжу.

Иван Григорьевич ознакомил Цзина с записями. Арестованного увели, а Кузнецов принялся анализировать ход допроса. Задача первого этапа была выполнена: Цзин признался, что работал на японскую разведку. «Ну где же я встречал этого человека? Где?»—тревожил Кузнецова вопрос, в котором, он чувствовал, кроется ключ к очередной победе над Цзин Чжанчжу.

За ночь Цзин Чжанчжу сильно изменился. Щеки на его кудощавом лице ввалились, вокруг глаз легли темные круги. Левое веко время от времени вздрагивало. Замети это, Кузнецов спросил:

—Вы, случайно, не заболели?

— Спасибо. Я здоров.

— Тогда приступим к делу. Вчера вы говорили, что в нюне — июле сорок седьмого жили в консульстве. С кем вы там общались?

Я разговаривал с консулом Инь Кенху, секретарем Гао, с конюхом, иногда — с поваром.

Еще с кем?

Больше ни с кем.

А с вице-консулом Чжан Цзяном?

В глазах Цзин Чжанчжу на мгнование вспыхнул тревожный огонек и тут же потух.

— Да, иногда говорил и с вице-консулом.

— Когда с ним познакомились?

— Когда стал жить в консульстве,— ответил Цзин.

— Как нам известно,— спокойно заметил Кузнецов,— в консульство на работу плотником вас пригласил вице-консул Чжан Цзян, а не кто-либо другой.

— Да, да,— заторопился Цзин.— Но до этого я с ним не был знаком.

— И не искали встречи?

— Н-н-нет,— дрогнул голос Цзина.

Кузнецов пристально посмотрел на арестованного и в этот момент неожиданно вспомнил. Майский день 1947 года. Городской парк. Скамейки в тени кустов. Справа от входа в музей с газетой в руках сидит китаец в светлой одежде. На скамейке рядом с ним лежит пачка папирос. К нему идет вице-консул с незажженной папиросой. Внезапная догадка молнией сверкнула в мозгу Кузнецова: вице-консул должен подойти и попросить прикурить.

— С какой целью 18 мая 1947 года вы сидели на скамейке около музея?

Цзин недоуменно посмотрел на Кузнецова, и тот уточнил:

— Вы читали газету «Казахстанская правда», возле вас лежала пачка папирос. Просидев полчаса, вы пошли в кино.

Лицо Цзина побледнело, в глазах появилась растерянность. Он не знал, что сказать. Простые на первый взгляд вопросы Кузнецова таили в себе опасность. И уйти от этой опасности было невозможно. Кузнецов внимательно посмотрел на Цзина и задал еще вопрос:

— А с кем вы встречались в аптеке возле Зеленого рынка в среду 21 мая?

Губы у Цзина беззвучно зашевелились. Такого удара он не ожидал. У музея Чжан Цзян к нему не подходил, а в аптеке, кроме старушек да провизорши, никого не было. Откуда же чекист знает все это? Может быть, ему давно все известно?

— Я жду,— властно бросил Кузнецов.

— Д-д-а-а,—стал заикаться Цзин.—Я должен был встретиться с человеком, который назовет пароль.

— Вас никто не принуждал к встрече. Следовательно, вы пришли на нее сами, по доброй воле.

— Да, сам,— чуть слышно проговорил Цзин.

— И вы готовы были выполнять задания, к которым вас готовили японцы и которые вам стал давать Чжан Цзян Какие это были задания? Как они привлекли вас к антисоветской и разведывательной работе?

Лицо Цзина посерело, на лбу выступил пот. 

— Говорите. Я жду,— требовательно произнес Кузнецов.

— В аптеке после обмена паролем Чжан сказал, чтобы я пришел в консульство и нанялся плотником. Через несколько дней я встретился с ним в его кабинете. Состоялась беседа. Вице-консул спросил, как я отношусь к Советской России, к красному Китаю. Узнав, что мое отношение к этим странам враждебно, он предложил начать борьбу, Чжан Цзян напомнил, что о моем прошлом ему все известно. В подтверждение своих слов он рассказал о том, как японский советник Туан Муцзы помогал мне готовить цифровые сведения о погранполицейском отряде в Фуюани. Я понял: отныне Цзян стал моим начальником.

Вы признаете себя виновным в том, что стали агентом гоминдановской разведки?

Признаю.

Ваши дальнейшие шаги на этом пути?— продолжал наступать Кузнецов.

После отъезда Чжан Цзяна я перестал собирать разведданные.

Вот как?—вскинул брови Кузнецов, затем достал из стола какой-то снимок.—С границы прислали один любопытный документ за подписью Хуан Дунцая. Вот посмотрите фотокопию. Вам это не знакомо?

— Нет! — с отчаянием произнес Цзин.

—Не буду спорить, — холодным тоном произнес Кузнецов. — Вот этот листок изъят у вас при обыске, что засвидетельствовано подписями понятых. Узнаете? Вам, как человеку грамотному, имеющему специальную подготовку, должно быть известно о так называемой графической экспертизе. Она доказала, что записка и шпионское донесение, перехваченное на границе, написаны одной и той же рукой.

Цзин закрыл ладонью глаза.

— Вы только что заявили, что после отъезда Чжан Цзяна больше не собирали разведданные. Но содержание письма, адресованного Чжан Цзяну, носит характер разведывательно-шпионского донесения. В нем есть такие слова: «...эта работа полезна не только для нашей страны, но и для дружественных нам стран». При последней встрече с вами Чжан Цзян сказал, что через некоторое время придет человек и передаст новое указание. Таким образом, работая на гоминдановскую разведку, вы в то же время сотрудничали С разведкой другого зарубежного государства. Вот так-то, Цзин Чжанчжу, вы же Хуан Дунцай и Кин Нагатаке. Придется рассказать о себе все с самого начала и до конца.

Цзин попросил закурить и после нескольких затяжек заявил:

— Это конец! Пишите. Я расскажу вам всю правду.

Отправив арестованного, Иван Григорьевич откинулся

на спинку стула. Предстояло выяснить отдельные частности, но поединок был уже выигран. Иван Григорьевич улыбнулся, представив Чжан Цзяна, и подумал: «Шпионский бамбук плохо укореняется на советской земле и гибнет, даже не успев отцвести!»