Страница - 11

4. Ч. Валиханов и общественные течения

В 50—60-х годах идейная борьба в России значи­тельно обострилась. Под действием разраставшихся ре- воліоционных движений народных масс стали обнажать­ся характер и природа различных идейных концепций. На этом ответственном и сложном этапе освободительно­го движения важное значение имел известный вопрос «кто с кем».

Отдельные наброски мыслей и высказывания Чокана Валиханова, а также воспоминания его современников дают достаточно оснований для вывода о том, что он от­рицательно относился к консервативным и либеральным общественным течениям и всецело находился в лагере сторонников русской революционной демократии, под влиянием ее идей.

Одной из распространенных в то время идей была «теория официальной народности», выдвинутая минист­ром просвещения графом С. Уваровым, который утверж­дал, что основанием России служат православие, само­державие и народность. По его мнению, единение царя с народом характерно для всей истории России. В этом он видел отличие традиций и путей развития России от «гнилого» Запада. Приверженцы этой теории пытались доказать, что революционность чужда русскому народу. Нетрудно усмотреть, что эта «теория» была идеологией правящей верхушки Российской империи и «теория» эта явилась бюрократической реакцией на революционные движения.

Против «теории официальной народности» боролись представители складывающегося революционно-демокра­тического лагеря во главе с Белинским и Герценом. В своем «Письме к Гоголю» Белинский гневно осуждал писателя за то, что он выступил в защиту этой теории. Отвергая тезис о «глубокой религиозности» русского на­рода, Белинский писал, что «церковь явилась поборни­цей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительни­цей братства между людьми, чем продолжает быть и до сих пор».

А. И. Герцен назвал эту теорию «цареградской фило­софией рабства». «Идея народности,— писал он,— сама по себе—идея консервативная, выгораживание своих прав, противоположения себя другому; в ней есть и юдаическое понятие о превосходстве племени, и аристо­кратические притязания на чистоту крови и на майорат...  Николай бежал в народность и православие от револю­ционных идей».

Ч. Валиханов не только осуждал «теорию официаль­ной народности» в целом и видел в ней замкнутость, служащую преградой культурному обмену между наро­дами. Он отвергал и ту часть этой «теории», которая вы­глядела безобидной и либеральной, где народность трак­товалась как нечто самобытное и изолированное. «Вооб­ще из сказанного нами не следует думать,—писал он в одной из своих поздних работ,— чтобы мы принадлежали к последователям той узкой теории народности, которые смотрят на народность, как на нечто предопределенное от начала, и думают, что она должна развиваться только сама из себя».

О проблеме народа и народности Чокан Валиханов высказал ряд интересных и глубоких мыслей, в основе своей сходных с идейными установками по этому вопро­су видных деятелей русской революционной демократии. Под «народом» он понимал не какую-то этническую общ­ность вообще, а определенную социальную категорию. Описывая народонаселение Қашгарии, Ч. Валиханов указывал, что оно состоит из трех социальных групп («классов»)—из чиновников, духовенства и простого народа. Причем первые две группы освобождены от по­датей, а последняя обременена налогами и весьма стес­нена «высшими классами». Они по своим взаимным от­ношениям делятся на господствующие и подчиненные, «на патронов и клиентов», первые живут за счет вто­рых.

Эти идеи получили конкретизацию и дальнейшее раз­витие в «Записке о судебной реформе» (1864 год). В ней Валиханов открыто говорил, что интересы привилегиро­ванных классов в казахском обществе совершенно проти­воположны интересам простого народа и что первые не могут быть выразителями чаяний и желаний второго.

К. простому народу Валиханов относился с особенной теплотой и заботой. Народ, по его мнению,—«это народ рабочий, дельный, трудолюбивый», с которым ничего общего не имеют его притеснители. В ряде своих запи­сей, не предназначенных для публикования, он с грустью описывает тяжелое положение и отсталость народа как в Қашгарии и в Бухаре, так и в казахской степи. Много говорит он о необходимости распространения среди на­родов этих стран просвещения и передовой культуры.

Как видно из изложенного, Ч. Валиханову была чуж­да идея соединения царя с народом, правителей и чинов­ников— с подвластным им населением. Наоборот, он по­стоянно подчеркивал противоположность их интересов, и решительно восставал против того, чтобы считать мусульманство каким-то неотъемлемым атрибутом на­родов Азии.

«Теорию официальной народности» косвенно поддер­живали славянофилы (А. Хомяков, И. Киреевский и др.). Они выступали с лозунгом «сила власти—царю, сила мнения — народу», доказывали самобытность русского народа, восхваляли деятельность русских царей. Славя­нофилы говорили о необходимости отмены крепостного права и разрешения крестьянского вопроса в рамках са­модержавного режима. Они «защищали» общины, но хо­тели, чтобы во главе их стояли дворяне. «Мы видели в их учении,— говорил А. II. Герцен,—новый елей, пома­зывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, но­вое подчинение совести раболепной византийской церк­ви».

Если славянофилы опасались пролетариата Запада, видя в нем корень всех зол, то западники (Т. Гранов­ский, К. Кавелин, В. Боткин, М. Катков и др.) прекло­няясь перед Западом, выступали за конституционную монархию, за постепенную отмену крепостного права «сверху». Они отрицательно относились к социалистиче­ским учениям. Западничество было характерно в основ­ном для 40—50-х годов.

Как славянофилы, так и западники исключали всякую возможность разрешения наболевших вопросов России революционным путем. Несмотря на полемическую борь­бу между собой, славянофилы и западники, будучи мо­нархистами и защитниками помещиков, являлись, в конце концов, носителями одной и той же буржуазно-помещи­чьей идеологии.

Еще Чаадаев расценивал кредо славянофилов как «пагубное учение русских националистов». Белинский видел в славянофилах «витязей прошедшего и обожате­лей настоящего». Западников он назвал «беспаспортны­ми бродягами в человечестве». Славянофильское на­правление, по Герцену, это «кость в горле» русского общественного движения, от славянофилов «веет застен­ком, рваными ноздрями, епитимией, покаянием, Соловец­ким монастырем». «Славянизм и европеизм—писал он о славянофилах и западниках,— представляют негодные, неприлагаемые ими чужие формы для уловления нашей жизни; они ее мерят по другим эпохам, по иным миросо- зерцаниям; ни загробный голос праотцов, ни соседний ум не помогут разрешить его вполне». Белинский и Герцен сходились с западниками только в одном — в одобрении передовых европейских идей.

Чокан Валиханов лично знал многих видных славя­нофилов и крайних западников, которых критиковали Белинский и Герцен. Личные контакты, порою личные связи с некоторыми из них не помешали Ч. Валиханову отрицательно относиться к их программам. В этом отно­шении характерно отношение Ч. Валиханова к Ф. М. До­стоевскому. Уже будучи больным в степи, он смог пра­вильно оценить приспособленческую программу «почвен­ничества» Достоевского, к которому питал огромное личное уважение. Когда Достоевский со своим братом че­рез свой печатный орган «Время» начал проповедовать идеи славянофилов и доказывать «смирение» и религиоз­ность русского народа, Ч. Валиханов в письме А. Майкову в 1862 г. отмечал: «Что делают Достоевские?.. Как их журнал идет?... Говоря между нами, я что-то плохо по­нимаю их почву, народность, то славянофильством пах­нет, то западничеством крайним. По-моему, что-нибудь да одно: или преобразования коренные по западному об- разцу; пли держись старого, даже старую веру надо исповедовать».

В свое время А. Н. Пыпин писал, что «по своим ум­ственным симпатиям и направлению Валиханов был рус­ским западником». Некоторые наши исследователи, не разобравшись, чуть было не отнесли Чокана Валиханова к группе буржуазно-помещичьих западников. Они не учитывали того, что в то время, с одной стороны, славя­нофилы всех своих противников окрестили западниками, независимо от того, кто в какой степени и в какой форме стоял на стороне опыта Западной Европы. С другой сто­роны, революционные демократы критиковали не вообще сторонников Запада и отнюдь не за то, что они видели положительное в историческом опыте Запада, а за то, что они хотели использовать отдельные уроки Запада для совершенствования буржуазно-помещичьего строя и его укрепления. Русская революционная демократия, как указывал В. И. Ленин, сама жадно искала революцион­ную теорию, с удивительным усердием изучая все новое в демократическом и революционном движении Запа­да. Но это она делала для того, чтобы найти средства для свержения самодержавного строя. В этом плане рус­ских революционных демократов иногда в свое время также называли «западниками». Известно, что Герцен только в таком понимании, называл себя западником¹⁵⁵. Потанин, чьи революционные побуждения в те годы были открытыми, западниками считал всех тех, кто воспиты­вался на идеях Белинского, Герцена и Чернышевского. Когда А. Пыпин называл Чокана Валиханова «русским западником», он, несомненно, имел в виду такого рода западников, о которых говорит Потанин.

С течением времени название «западник» приобрело определенность и было закреплено за теми, кто был в лагере буржуазии и помещиков. Разумеется, в наше вре­мя расширительное толкование термина «западники» не может считаться научным.

Известно, что в период жарких споров и разногласий общественные деятели группировались вокруг периоди­ческих органов и па их страницах печатали свои поле­мические статьи, ведя борьбу за общественное мнение. Основным органом русских революционных демократов был «Современник». Ближе всех к нему стоял сатириче­ский журнал «Искра». Сторону революционной демокра­тии по некоторым важным вопросам держали и «Отече­ственные записки».

Против революционно-демократического направления в печати выступали реакционеры Катков и его окружение, господствовавшие в особенности на страницах газеты «Московские ведомости». В своей злобе Катков доходил до того, что называл «Современник» «красного Черны­шевского» «гнездом революции». Это признание врага не ослабляло позиций революционной демократии, а, на­оборот, усиливало ее влияние в народе.

В этой сложной обстановке, когда на головы молодых людей со страниц печатных органов обрушивался поток различных идей, разобраться в них, распознать ложный демократизм от подлинного было нелегким делом. И все- таки Чокан Валиханов сблизился именно с редактором «Искры» Курочкиным, а Г. Потанин, несмотря на личное знакомство с Катковым в период его заигрывания с де­мократизмом, перешел на сторону революционной орга­низации «Земля и Воля», во главе которой стоял П. Г. Чернышевский.

Ч. Валиханов, Г. Потанин, Н. Ядринцев, следив­шие за каждым словом революционно-демократической печати, порою видели, что мнения журналов расходятся, но они всегда при этом оправдывали курс «Современни­ка» Чернышевского. Так, в начале 60-х годов возникли некоторые расхождения между «Современником» и «Русским словом» Писарева по проблеме будущности Сибири, а также по некоторым другим вопросам. Сибир­ские патриоты быстро откликнулись на это. Г. Потанин в своих воспоминаниях писал: «Наши размышления о местных делах происходили в рамках общего влияния русской прессы, в которой в это время обнаружились два направления, выразившиеся в двух журналах: «Совре­меннике» и «Русском слове». В рамках одного направ­ления перед нами прошли Чернышевский, Добролюбов и Антонович, в рамках другого—Писарев. Зайцев и др. Ядринцев и мы были противниками «писаревщины». На­правление «Современника» казалось нам более здоро­вым; мы думали, что если бы мы вошли в редакцию это­го журнала с изложением своих чувств и идей, то в ре­дакции «Современника» к нам отнеслись бы с большею благосклонностью, чем в редакции, пропагандировавшей писаревские идеи». Из этих слов видно, что сибирские патриоты ближе всего стояли к «Современнику», ценили его идейные установки и позицию.