Страница - 3

ГЛАВА 1. ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ И КАЗАХСТАНА В 30—60-Х ГОДАХ XIX ВЕКА

В 30—60-х годах XIX века, как никогда раньше, обо­стрились и обнажились основные противоречия, свойст­венные Российской империи. Они проявились как в области экономики и социальных отношений, так и в об­ласти политики и государственного управления. Относи­тельно быстрое развитие буржуазного хозяйства в го­родах уживалось со средневековым консерватизмом в де­ревне. Возрастающий спрос на свободные рабочие руки наталкивался на глухие стены крепостнических отноше­ний. Прогресс в экономике строился на нищете и крови десятков и сотен тысяч людей. Пропасть между имущи­ми и неимущими классами все больше увеличивалась, создавая угрозу нарушения общественного «равновесия» и стабильности существующего режима. Действия и по­литика государственных органов, рассчитанные на смяг­чение этих противоречий, не только не сгладили, а, нао­борот, еще больше осложнили их. Передовые представи­тели народа лишний раз убедились в гнилости царской политической системы.

В силу объективных факторов, присущих этому пе­риоду, формируются и развиваются новые идейные тече­ния в прогрессивной общественной мысли России. К этим факторам, в первую очередь, относятся:

• интенсивное развитие буржуазных отношений в экономике и как отражение этого процесса — рост «мо­лодых» (буржуазных) сил в области культуры и идео­логии;
• значительный рост числа вольнонаемных рабочих в основном за счет вчерашних крестьян и тенденция к их концентрации. Само по себе это создавало возможность еще большего революционизирования общественного движения;
• ухудшение экономического и политического поло­жения крестьян, массовые выступления, готовые вылить­ся во всеобщее крестьянское восстание, утвердили кре­стьянскую идеологию как ведущую составную часть про­грессивной общественной мысли России.

XIX век (вплоть до 60-х годов) вошел в историю Рос­сии как период общего кризиса феодально-крепостниче­ской системы. Этот кризис выражался: во-первых, в ак­тивном разрушении устоев и все большем сужении сфе­ры феодального способа производства в результате развития буржуазных отношений; во-вторых, в неудер­жимом росте оппозиционных сил — как левых, так и правых — по отношению к официальной власти и режи­му; в-третьих, в неотвратимости падения старой систе­мы и в тщетности приемов и отдельных реформ, пред­принятых правительством для укрепления положения феодально-крепостнической системы; в-четвертых, в от­ставании государственной политики и все более резком ее несоответствии потребностям общественного развития.

Для первой половины XIX века характерен своеобраз­ный начальный промышленный скачок. Это хорошо вид­но из следующих данных, показывающих рост промыш­ленных заведений в обрабатывающей промышленности России (без Польши и Финляндии).

Если в 1831 —1840 годах в стране было произведено 2750 единиц машин, то в 1851 —1860 годах—36 433 еди­ницы. За этот же период ввоз машин из-за границы воз­рос с 4111 до 48 080 единиц. К началу XIX века страна располагала только одним машиностроительным заво­дом, а к 1861 году их было уже около сотни. Промыш­ленное развитие привело к увеличению городского насе­ления. С 1811 по 1858 год городское население в России возросло с 2,7 до 5,7 млн. человек.

Путь промышленного развития страны был сложным и противоречивым. Оно происходило в условиях сохране­ния крепостного права и господства феодальных отно­шений в экономике и политике в целом, т. е. в условиях ограниченных возможностей. Это сдерживало развитие капиталистического уклада. Достаточно сказать, что многие вольнонаемные рабочие — вчерашние крепостные крестьяне, отпущенные помещиками на оброк и не по­рвавшие связей с сельским хозяйством, рассматривали свою работу в городах лишь как вспомогательный источ­ник дохода и только. Часть рабочих просто временно бы­ла приписана к предприятиям, причем за помещиками сохранялось право отзыва их по истечении определенно­го срока. Государство, оставаясь в основном диктату­рой феодалов, оказывало поддержку промышленному развитию лишь в пределах, допускаемых интересами феодально-крепостнической системы. На этой почве назревал острый конфликт между буржуазными и фео­дальными отношениями как в экономике, так и в поли­тике, конфликт между объективной тенденцией экономи­ческого развития и силами, препятствующими ему, меж­ду развивающимися производительными силами общества и старыми производственными отношениями, превратившимися к этому времени в оковы для первых.

Особенно сложными были социальные отношения в деревне. Несмотря на то, что Россия была преимущест­венно крестьянской страной и обладала достаточными земельными массивами, производительность труда в сельском хозяйстве оставалась низкой и не росла, а эко­номическое положение основной массы земледельцев, которое было незавидным и раньше, все больше ухуд­шалось. Причиной этому было сохранение крепостного права, усиливающийся феодальный гнет крестьян и тех­ническая отсталость сельского хозяйства.

Показательно, что в это время происходит постоян­ное ограничение участия крепостных крестьян в земле­владении, уменьшение их наделов. С конца XVIII до середины XIX века надел земли на душу населения в барщинных имениях сократился с 10,1 до 2,5—3 десятин, в оброчных имениях — с 13,9 до 4—5 десятин, что не могло не отразиться на экономическом положении зем­ледельцев. Картина будет неполной, если не сказать о многочисленных повинностях, которые несли крестьяне, и о неограниченном произволе помещиков. По некото­рым данным, во второй четверти XIX века только кресть­янский оброк составлял в среднем 30 рублей. Это была немалая сумма, если принять во внимание, что пуд хле­ба стоил 43 копейки, крестьянская лошадь—17 рублей, а сам крестьянин («ревизская душа») оценивался в 60 рублей.

Кроме того, в период с 1802 по 1852 год было 34 не­урожайных года, которые явились настоящим бедствием для слабообеспеченного крестьянского населения.

Некоторые новшества в помещичьих хозяйствах — внедрение машин, поворот к возделыванию технических культур и даже увеличение товарности хозяйства в ре­зультате активного проникновения в деревню товарно­рыночных отношений не принесли облегчения подневоль­ным крестьянам.

Все это вместе взятое обострило социальные противо­речия в деревне, которые выражались в углублении про­цесса пауперизации крестьянского населения, усилении роли промыслов, выходящих за рамки помещичьего хо­зяйства, и росте отходничества, в сильном стремлении крестьян освободиться от крепостной неволи и, нако­нец, в открытых классовых выступлениях крестьян, под­час разрозненных, стихийных, которые, однако, с каж­дым годом становились более зрелыми и более опасными для существующего режима.

Обострение классовой борьбы в деревне наглядно подтверждается следующими данными. Если в первой четверти XIX века в среднем на каждый год приходилось около двух-трех десятков небольших, локальных выступлений крестьян, в большинстве своем быстро лик­видируемых местными силами, то в 1859 году только по губерниям европейской части России имело место 91 крестьянское выступление, а в 1861 году — уже 1259. Для подавления этих выступлений (соответственно в 26 и 358 случаях) привлекались воинские команды. Қ. Маркс говорил, что царская Россия со страхом ждет аграрной революции.

Умонастроение народа передалось передовым слоям интеллигенции, офицерства, студенчества и разночинцев и еще больше революционизировало их. Обогащенные отечественным опытом и воспринимая революционное влияние Запада, они выросли идейно и стали смелыми в действиях. Вскоре после восстания декабристов нача­лось освободительное движение в Польше, которое, по словам В. И. Ленина, имело «первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской». В начале 50-х годов разразилась венгерская революция. Бунты средн военных поселян в Севастополе, Тамбове, Старой Руссе и Новгороде сливались с волнениями в военных гарнизонах других городов, среди студенчества и на ко­лониальных окраинах империи. Эти выступления не бы­ли связаны между собою, носили локальный характер и не достигали тех целей, которые ставили. Но они яви­лись грозным предупреждением всей феодально-крепост­нической системе и под их ударами содрогались ее основы.

Среди интеллигенции, особенно молодежи, начиная со второй четверти XIX века, заметно усиливается тяга к изучению политико-просветительской и революционной литературы, порою запрещенной официальной властью как «мятежной», и тяга к организации различных круж­ков нередко с выраженными политическими оттенками. В кружках Лермонтова, Сунгурова, Станкевича, Белин­ского, Герцена и Огарева и других студенческая моло­дежь зачитывалась запрещенными стихами Пушкина и Рылеева, изучала литературу о Великой французской революции, увлекалась сен-симоппзмом, вопросами конституции и республики, живо интересовалась судьбой России и устраивала по этим вопросам острые диспуты. Лермонтов предсказывал, что и для России наступит время, «когда с царей корона упадет». Члены общества Супгурова ставили своей целью введение в России кон­ституционного режима. В кружке Станкевича, куда од­но время входили Неверов, Бакунин, Белинский, Гра­новский, А. Аксаков, Клюшников и др., изучали филосо­фию Шеллинга, Канта, Фихте и Гегеля. Члены кружка придавали большое значение распространению просве­щения среди народа и вопросам избавления его от кре­постного права.

Кружки Белинского, Герцена и Огарева скоро стали в центре революционной общественной мысли России. В них оправдывались идеи и действия декабристов, гово­рилось о явном несовершенстве существовавшего в стране общественного и политического режима, о пара­зитизме крепостного права, о заманчивости идей социал-утопистов Запада. Для деятельности Белинского и Гер­цена в 40-х годах характерен поиск революционных пу­тей разрешения социальных противоречий эпохи, стра­стная приверженность социализму. В 1841 году Белин­ский писал: «Я теперь в новой крайности — это идея социализма, которая стала для меня идеею идей». По свидетельству одного из сведущих современников, в это время «социализм делал широкие завоевания в русской молодежи».

После смерти Белинского (1848 г.) и эмиграции за границу Герцена, несмотря на строгую цензуру на их произведения и установление надзора над деятельнос­тью их единомышленников, освободительные идеи в России не потухли. Члены кружка Петрашевского, не­смотря па репрессии царизма, сумели расширить свои ряды и увлечь социалистической идеей многих передо­вых людей в разных уголках страны.

Объясняя, что такое социализм, петрашевцы писали: «Социализм не есть изобретение новейшего времени, хитрая выдумка XIX века, подобная пароходу, парово­зу иди светописи,— он всегда был в природе человека и в ней пребудет до тех пор, пока человечество не лишится способности развиваться и усовершенствоваться... Со­циализм вообще не есть прихотливая выдумка несколь­ких причудливых голов, но результат развития всего че­ловечества... Мы осудили на смерть настоящий быт об­щественный, надо приговор наш исполнить». Не отрицая положительной роли своевременных реформ, пе­трашевцы думали уничтожить «настоящий быт общест­венный» посредством всеобщей крестьянской революции в России. По мнению петрашевцев, в отличие от дека­бристов, эту революцию должны совершить массы, народ. В этом заключалась заслуга петрашевцев в рус­ском освободительном движении и глубина их политиче­ской мысли. Если, по определению В. И. Ленина, В. Бе­линский был предшественником полного вытеснения дво­рян разночинцами в русском освободительном движе­нии, то историческая роль петрашевцев заключалась в том, что они положили начало вытеснению дворян разно­чинцами. Неслучайно поэтому В. И. Ленин считал су­ществование «социалистической интеллигенции» в Рос­сии, «начиная от кружка петрашевцев, примерно».

В условиях развернувшейся борьбы вокруг аграрной проблемы в России в 50-х годах лагерь борцов за инте­ресы крепостных крестьян и обновление господствующего строя возглавила революционная демократия во главе с Чернышевским и Добролюбовым. Они совместно с «Колоколом» Герцена прилагали огромные усилия и проводили большую идеологическую и практическую ра­боту в целях освобождения крестьян от крепостной нево­ли, по подготовке крестьянского восстания против само­державия, за торжество крестьянского социализма. «На богатой почве классовой борьбы еще в период крепостни­чества, в 40—50-х годах XIX века,— указывается в исто­рии партии,— выросли такие революционные демокра­ты, как В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский. Деятельность их была пронизана глубокой ненавистью ко всем проявлениям крепостниче­ства в общественной жизни России и посвящена горячей защите прогрессивного развития страны». Как указы­вал В. II. Ленин, под влиянием могучей проповеди Чер­нышевского воспитывались настоящие революционеры. Фронт сторонников и сочувствующих идеям революцион­ных демократов, расширялся с поразительной быстро­той, охватывая даже такие далекие уголки, как Сибирь, Азербайджан и Казахстан. Влияние революционных де­мократов на умы передовых людей в то время было ко­лоссальным. Какой позиции и линии придерживалось в этот период царское правительство, каково было об­щественное значение его внутренней и внешней политики, в каком направлении развивалась государственная си­стема в целом — это вопросы также важные для харак­теристики развития политических отношений в стране.

Царское правительство получило достаточный урок для понимания серьезности положения в стране и, пред­видя неизбежный исход событий, решило опередить объективное их развитие и отменить сверху крепостное право. Этим оно хотело одновременно достичь ряда це­лей, укрепить в конечном счете позицию господствующих в обществе классов и правительства, а именно: проблему «отмены крепостного права» и «отпуска» крестьян решить в формах и направлениях, наиболее приемлемых в этих исторических условиях для помещиков и правительства; демонстрируя «понимание» стремлений крепостных кре­стьян, в какой-то степени укрепить веру их в царя и по­мещика, которая пошатнулась не нашутку; в той или иной степени удовлетворить основные требования нацио­нальной буржуазии, все больше влиявшей на общест­венное развитие и политику; «разрешив» крестьянский вопрос и ослабив бунтарский дух в деревне, собраться с силой для нанесения нового широкого удара по револю­ционным, оппозиционным силам.

Однако царское правительство и его политика как в метрополии, так и на окраинах империи, настолько успе­ли разоблачить себя как орудия крайней реакции и ан­тинародной силы, что различные подтасовки и ухищре­ния властей вели к еще большему ослаблению их пози­ции, еще глубже обнажали их классовую природу, еще больше укрепляли ряды противодержавного обществен­ного движения, в особенности революционных сил.

Николаи I, бесчеловечно расправившись с декабрис- тамп, по всем линиям усилил репрессивные и надзорные меры против лиц, отнесенных к категории «нежелатель­ных». Говорят, что однажды он заявил: «Революция па пороге России... Но клянусь, она не проникнет в Россию, пока во мне сохранится дыхание жизни». Страна была наводнена всякого рода тайными агентами, в жандарм­ских и полицейских управлениях составлялись длинные «черные списки» неблагонадежных, над которыми навис­ла угроза постоянного преследования. Широкая жан­дармская инквизиция, соединенная с произволом и без­законием специальных судов, была увенчана созданием III отделения «собственной его императорского величе­ства канцелярии». С организацией III отделения дороги в тюрьмы и на каторги стали еще более тесными, была введена дополнительная цензура на демократические издания, усиливается контроль над мыслью в учебных заведениях.

Как и следовало ожидать, в середине 30-х годов под­верглись разгрому кружки передовой русской интелли­генции. Волна суровых репрессий, в первую очередь про­тив революционеров, прокатилась по всей России. Она не стихла даже после очередных «успехов» властей в этой области. Россия действительно стала казармой, в которой господствовали три вещи: ограничение свободы, насилие над мыслью и кара за стремление к лучшей жиз­ни. Как говорил В. И. Ленин, правительство защищалось драконовскими мерами от натиска революционеров.

Одним из методов борьбы царского правительства с растущим революционным движением была идеологиче­ская диверсия порою с использованием разных штрейк- брокеров в демократическом движении. «Теория офици­альной народности» министра народного просвещения Уварова которой православие, самодержавие, народ­ность объявлялись качествами и мотивами, присущими жизни русского народа, была призвана противостоять идеологии революционеров. Известно, с какой горячей страстностью разоблачали эту теорию представители складывающегося в то время революционно-демократи­ческого лагеря во главе с Белинским и Герценом. Белин­ский гневно обрушился на Гоголя за то, что тот высту­пил в защиту этой теории, невольно оказавшись «про­поведником кнута и апостолом невежества». Белинский писал: «Церковь же явилась поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства меж­ду людьми, чем продолжает быть и до сих пор». Вы­смеивая «теорию официальной народности», А. И. Герцен указывал, что Николай I бежал в народность и право­славие от революционных идей.

Подобную служебную роль играли и установки сла­вянофилов и западников. Славянофилы (А. Хомяков, И. Киреевский и др.) выступили с лозунгом «сила влас­ти— царю, сила мнения — народу». Они защищали гос­подство церкви, доказывали самобытность исторического пути развития России в отличие от западноевро­пейских стран, доходя до восхваления деятельности рус­ских царей. Правда, они в то же время выступали про­тив крепостного права, но ратовали за «свободный» труд в рамках самодержавия, стояли за учреждение Земского собора во главе с царем. Западники (Т. Гра­новский, Қ. Кавелин, В. Боткин, М. Катков и др.), пре­клоняясь перед Западом, выступали за конституцион­ную монархию, за постепенную отмену крепостного пра­ва «сверху».

Как славянофилы, так и западники исключали всякую возможность разрешения наболевших вопросов России революционным путем. Несмотря на полемическую борь­бу между славянофилами и западниками, они сходились и были едины в главном — в желании сохранить и укре­пить буржуазно-помещичий строй. Разумеется, во взгля­дах славянофилов и особенно западников имеются трез­вые положительные моменты, которые, однако, не опре- дсляют характер их теории в целом. Именно благодаря этим отступлениям и реверансам официальная идеология хотела привлечь па свою сторону народные массы.

Еще Чаадаев расценил концепцию славянофилов как «пагубное учение русских националистов». По мнению Чаадаева, прошлое Московской Руси было «рабством более, чем монгольское иго». Белинский видел в славя­нофилах «витязей прошедшего и обожателей настояще­го». Западников он назвал «беспаспортными бродягами в человечестве». Славянофильское направление, по Гер­цену,— это «кость в горле» русского общественного дви­жения. По словам Герцена, от славянофилов «веет за­стенком, рваными ноздрями, епитимией, покаянием, Со­ловецким монастырем». «Славянизм и европеизм,— пи­сал он о славянофилах и западниках,— представляют негодные, неприлагаемые ими чужие формы для улов­ления нашей жизни; они ее мерят по другим эпохам, по иным миросозерцаниям; ни загробный голос праотцев, ни соседний ум не помогут разрешить его вполне».

Русские революционные демократы во главе с Н. Г. Чернышевским к разрешению аграрной проблемы и вопросу отмены крепостного права подходили совер­шенно с иных позиций—с революционных. Они требо­вали безоговорочного освобождения крестьян без выкупа помещикам, сохранения и развития общинного земле­пользования в деревне и боролись за крестьянский со­циализм и республику, которые, по их мнению, одни спо­собны были возродить по-новому общество.

Правительство вначале было непрочь отделаться частными реформами в крестьянском вопросе и затянуть отмену крепостного права. Во всяком случае оно хотело ослабить волну выступлений крестьян, несколько смяг­чить нравы твердолобых помещиков, упорствующих в своих старых позициях. В этом отношении показательна реформа Киселева, направленная на «благоустройство» государственных крестьян в хозяйственном и админи­стративном отношениях. Было провозглашено местное «самоуправление» крестьян, приняты меры по переселе- лию части крестьян на свободные земли (в Сибирь), открыты кое-где школы и больницы.

Все эти реформы и идеологическая обработка, хотя нередко были связаны с известными уступками со сто­роны правительства в пользу народных масс и кое-где оказали свое влияние, не могли ослабить аграрное дви­жение и удовлетворить далеко идущие требования кре­стьян.

Поражение в Крымской войне окончательно подорва­ло престиж власти в глазах народа и еще больше утвер­дило мнение о гнилости существующей политической си­стемы. По всему было видно, что крепостнический строи доживает последние дни. Правительство в союзе с по­мещиками серьезно занялось рассмотрением различных аспектов отмены крепостного права. Были созданы се­кретные комитеты и комиссии по изучению этого вопро­са и разработке конкретного проекта. Помещики и пра­вительство всеми мерами старались не допускать пре­вращения крестьян в собственников земельных угодий. Было признано необходимым отпускать крестьян на сво­боду через выкупную систему, укрепляющую позицию и положение помещиков.

В стране назревала революционная ситуация, когда не только «низы» общества не хотели жить, как прежде, но и «верхи»— господствующие в политике классы — не могли хозяйничать и управлять обществом, как прежде. Угроза революционного взрыва в конце 50-х—начале 60-х годов стала наиболее реальной.

В начале 1861 года царское правительство «под дав­лением военного поражения, страшных финансовых за­труднений и грозных возмущений крестьян» отменило крепостное право. Но это «освобождение» не принесло и частицы тех благ, которых ожидали от него крестьяне, хотя проблема свободных рабочих рук как будто бы бы­ла решена. Крестьяне в результате освобождения оказа­лись ограбленными и в экономическом отношении. Так, только в 36 губерниях Европейской России крестьяне потеряли не менее 18% лучшей земельной площади, ко­торой они раньше владели. Более того, земля, стоившая по ценам 1854—1858 гг. 544 млн. руб., была оценена при выкупе в 867 млн. руб. «Пресловутое «освобождение»

«было бессовестнейшим грабежом крестьян, было рядом насилий и синюшным надругательством над ними».

Отмена крепостного права не разрешила политиче­скою кризиса и не сняла с повестки дня возможности революционного взрыва. В. II. Ленин указывал, что «па­дение крепостного права было таким крупным историче­ским переломом, который не мог не надорвать и поли­цейской завесы, прикрывающей противоречия между классами». Крестьянские выступления не стихали и все больше раздавалось голосов, призывающих к борьбе за «новую волю».

В этих условиях революционные демократы, их ячей­ки и сторонники, наряду с разоблачением антинародных приемов и методов «освобождения» крепостных кресть­ян, стали вести усиленную подготовку к крестьянской революции. Петербургский центр революционной демо­кратии устанавливает более тесную связь с заграничным центром, Герценом и революционерами Польши. Созда­ется тайная революционная организация «Земля и воля», призванная обеспечить мобилизацию революционных сил. Среди населения распространяются прокламации и листовки с призывом свергнуть самодержавный строй.

Складывающаяся в центре России обстановка ока­зывала свое влияние на все уголки империи и революци­онизировала прогрессивно настроенные местные силы.

В этой сложной политической обстановке, полной противоречий и борьбы, Чокан Валиханов формировался и мужал как политик и как общественный деятель.

20-60-е годы XIX века были относительно неспокой­ными в истории Казахстана: многие кочевые коллективы пришли в волнение, чаще, чем прежде, меняли место сто­янок, отходили от традиционных кочевых путей. То в одном, то в другом месте возникали малые и значитель­ные стихийные выступления.

Причинами этого были: а) усиление колониального проникновения Российской империи в центральные и глубинные области казахского края, порою сопровож­давшееся действиями военных и карательных отрядов; б) энергичные меры царского правительства по насаж­дению новой системы управления в казахской степи с тем, чтобы превратить ее в придаток колониальной ад­министрации. Это не могло не задеть интересы местной знати, державшей в своих руках власть в больших и ма­лых коллективах; в) активизация Хивинского и Коканд- ского ханств на юге и юго-востоке Казахстана с явной целью захвата новой территории и ограбления местного населения, а также с целью остановить Россию на даль­них подступах к этим ханствам; г) усиление борьбы сре­ди знати за власть, за лучшие пастбищные угодия — в ущерб интересам народных масс; д) обострение в казах­ском обществе внутренних экономических и социальных противоречий.

В народе, отсталом, темном и жившем отдельными мирками, в условиях господства патриархальных при­вычек и быта, любое новое веяние, тем более внешнее давление, нарушающее эту стабильность, вызывало серьезную тревогу. Она, конечно, обострялась в период экономической, политической и военной экспансии извне. Как правило, в эту пору различные слухи распростра­нялись с удивительной быстротой, сознательно и бессоз­нательно преувеличивались. Простота нравов и легковер­ность народа нередко использовались в своих интересах корыстолюбивыми богачами-феодалами. Все это вместе взятое могло только осложнить общую обстановку и по­ложение народна.

Рассматриваемый нами период в истории Казахстана может быть назван и периодом новой ориентации. Как бы ни активизировали свою деятельность среднеазиат­ские ханства, то посылая карательные отряды в казах­скую степь, то наводняя ее исламскими миссионерами и торговцами-агентами, они постепенно теряли свои пози­ции в казахском обществе и вытеснялись из него в свя­зи с растущим влиянием России. Потерпела неудачу и попытка китайского правительства охватить сферой свое­го воздействия некоторые районы Восточного Казахста­на. Одерживая успехи в конкурентной борьбе по коло­низации казахской) степи, царское правительство посте­пенно перешло от политики склонения местной знати на свою сторону к ее подчинению. Этот процесс не мог не влиять на ориентацию значительной части населения. Жить в условиях подданства России, и опираясь на ее мощь, дать отпор агрессии со стороны Хивы, Қоканда и Бухары — такой взгляд становился все более определен­ным и доминирующим в народе.

Колонизация обширной казахской степи была завер­шена к середине 60-х годов XIX века. Қ этому времени царизм более или менее преуспел в области управления Младшим и Средним жузами. Вначале здесь местные ханы были ограничены в правах, а затем, в 20-х годах XIX в. (за исключением Букеевской орды), совсем от­странены от управления. Полнота власти на этих терри­ториях перешла в ведение царской администрации, по­лучившей возможность по своему выбору и усмотрению назначать местных начальников.

Назначение и формальные выборы в органы местно­го управления, введенные в 20-х годах, привели к оже­сточенным схваткам между различными группами знати и кочевыми коллективами. Часто эта борьба приобрета­ла окраску родовой вражды и соперничества. Взаимные доносы и обвинения, подкуп, насилие и шантаж, высту­павшие прежде неостро и во многом завуалированно, стали теперь главными средствами достижения цели — прихода к власти борющихся групп.

Реорганизация управления в интересах колониаль­ных властей имела и другую, оборотную сторону. Она во многих случаях проводилась торопливо, без достаточ­ного изучения быта, уклада народа и учета других ме­стных особенностей, безжалостно ломая устоявшиеся представления народа об управлении и власти и привыч­ные для него традиционные формы организации общест­ва. Удовлетворив некоторую часть крупной и средней местной феодальной знати, вошедшей в союз с царской администрацией, реорганизация ущемила интересы мно­гочисленной прослойки мелкой знати, занимавшей проч­ные позиции в казахских аульных и общинных коллек­тивах.

Одним из немаловажных результатов было то, что власть стала терять прежние связи с хозяйственными коллективами и массами, еще больше отделилась от них. Если раньше как бы ни была тверда и деспотична власть, она в своих же интересах старалась находить опору в народе, в родовых коллективах, то теперь поси- тели местной власти больше ориентировались на поддер­жку колониальной администрации, ее воинской силы.

Следует еще указать на то, что система колониаль­ного управления, пришедшая на смену султанско-бий­ской, стала функционировать в условиях в основном старой, неколонизированной экономики, т. е. обнаружи­вала несоответствие базису. Таким образом, дальнейшее развитие колониальной системы управления не могло не вызвать известного расстройства прежней экономики и хозяйственного уклада населения. Поскольку эта новая система управления имела основную задачу укреплять колониальные отношения во всех областях жизни, она не могла не оказывать в ряде случаев отрицательного влияния на развитие общества.

Младший жуз был разделен на три административ­ных управления — части, во главе каждого из них нахо­дился султан-правитель. Қ нему были приставлены двух­сотенный воинский отряд и делопроизводитель-агент (мулла) от правительства. Средний жуз по Уставу Спе­ранского 1822 года состоял из округов, а округа — из волостей, во главе которых находились соответственно старшие султаны и управители. Вместе со своими пред­ставителями на местах они составляли так называемую «туземную администрацию».

Эти местные правители, для которых превыше всего были принципы обогащения, еще больше умножили зло­употребления в обществе, что ложилось тяжелым бре­менем на плечи простого народа. Как описывается в од­ной из работ того времени, один из старших султанов в Среднем жузе, обнаглев, получил взятки одновременно от нескольких претендентов на одну и ту же должность волостного управителя, подчиненного ему, а именно: от первого — 1000 баранов, от второго — 300 лошадей и т. д., и обещал каждому из них содействовать его избра­нию. Управитель Баян-Аульского округа бий Турсун- баев допускал такие злоупотребления, сообщается в другом источнике, что целая волость в 1841 году чуть ли не отложилась от него. Эти факты были типичными для «туземной администрации».

Народ, каким бы он пи был отсталым и обманутым, не мог долго оставаться пассивным, испытывая открытое притеснение и ограбление. Он направляет свою злобу в первую очередь против наиболее нетерпимых представи­телей местной власти. Так, в 1855 году был убит султан- правитель Младшего жуза Джантюрин. В одном до­несении, относящемся к 1845 году, сказано, что волост­ной управитель Кокчетавского округа Байджанов послал своего сына наблюдать за занятием подвластными ему коллективами зимних стойбищ. Недовольные этим ко­чевники убили его и бросили в воду. Были случаи, когда целые волости и даже округа выходили из повиновения местных властей. Так было в 1844 году в Аман-Карагай- ском округе. Население этого ведомства склонно к «не­повиновению установлениям властей», — говорилось в официальном представлении.

Несмотря на сопротивление масс местная бюрокра­тия, при поддержке колониальной администрации, все больше росла и укреплялась. «Вслед за нашим прихо­дом в край, — писал В. Наливкин, — ... образовалась тесно сомкнувшаяся вокруг нас и разобщившая нас от народа и народной жизни стена, составившаяся из ту­земной администрации, торгашей и переводчиков. Народ сносился с нами через эту непроницаемую для него сте­ну, а мы видели глазами, слушали ушами, к стыду на­шему, думали лукавым и хищным умом этой живой сте­ны, постепенно утолщая ее разными способами».

Колониальный режим насаждался не только через «туземную администрацию», сколоченную царскими чи­новниками. Царское правительство, хотя и не всегда с желаемым эффектом, заигрывало также с местной зна­тью. Наряду с этим оно часто использовало карательные силы, которые, совершая рейды в более глубинные уча­стки степи, чинили жестокую расправу над «непослуш­ными» родами и аулами, наводя страх на население це­лых районов. Даже в 1820—1825 годах, в относительно спокойный для края период, было совершено более десят­ка крупных рейдов войсковых частей с целью «устраше­ния» местного населения. С такими задачами выступили в степь, например, отряды полковника Милорадовича (2519 человек), полковника Назарова, полковника Циол­ковского, полковника Лржанухина (в трех последних от­рядах было 2220 человек), подполковника Щапова, пол­ковника Берга и другие. В 30—40 годы таких отрядов было направлено в степь еще больше. Как указывает М. Венюков, до 40-х годов среди ведущих царских чинов­ников в Оренбурге «продолжала господствовать теория, что степь нужно держать в покорности одними летучими отрядами...»

На этих рейдах сильно наживались военная верхушка и чиновники. Каждый раз военные команды пригоняли огромное количество скота, отобранное в большинстве случаев у мирных аулов. Сами царские чиновники при­знавали, что «эти летучие отряды редко настигали винов­ных и грабили только тех, кто, не чувствуя за собой вины, сидел спокойно на месте и не торопился уходить при вести о русском отряде». В свою очередь, некоторые разграбленные коллективы собирали силы, старались отомстить и организовывали нападения на военные ка­зачьи поселения, расположенные вдоль пограничной по­лосы, угоняли у них скот.

Среди многих фактов, объективно сдерживающих борьбу народных масс как против колониальных влас­тей, так и против своих владельцев и знати, важное зна­чение имели: забитость и разобщенность казахских шаруа, изолированность от внешнего мира и узость их интересов, в том числе и экономических, господство па­триархальщины в бытовых и семейных отношениях и от­сутствие просвещения, образованных людей, способных нести передовые идеи в массы.

Скотоводческие хозяйства, раскинувшиеся отдельны­ми островками на бескрайних степных просторах, устой­чивый монотонный кочевой и пастушеский образ жизни не способствовали совершенствованию личности, ее ин­теллектуальному развитию. Наоборот, член аульного коллектива больше был склонен к тому, чтобы оставать­ся простым придатком природы. Аульная община, обы­чаи и установления предков, языческие представления, смешанные с догмами ислама, притупляли сознание ро­довых масс, делая их более покорными «судьбе» и тер­пеливыми в условиях произвола и угнетения.

Но пережитки старины представляли значительную силу не во всех областях и звеньях общественных отно­шений. Например, они были более устойчивыми во вну- триродовых, чем в межродовых отношениях. Если эти патриархальные пережитки служили еще в той пли иной мере укреплению связей между властями и подданными в пределах рода, то эту роль они мало играли во взаимо­отношениях ханов, султанов, ходжей — с одной стороны, и мелкой знати и рода в целом—с другой стороны. Эти особенности имели существенное значение в объяснении противоречий и борьбы как между отдельными звеньями власти, так и между массой и носителями власти.

Патриархальщина нередко служила ширмой для при­крытия отношений господства и подчинения, выступав­ших иногда в кочевых коллективах в резко выраженных и грубых формах. Господствующие классы, в целях вы­годной им идеологической обработки масс, вытаскивали из древней истории реликвии и наставления предков, проповедовали соблюдение различных семейных и об­щинных обрядов, призванных сохранить и утвердить «общность» интересов всех членов рода и его отделений, насаждали догмы ислама и выписывали проповедников- мулл из Татарии и Бухары, чтобы их молитвами заглу­шить голос народа. Развращая таким образом сознание народа, они отводили от себя удары и временами ловко использовали недовольство масс в своих групповых и кастовых интересах.

Пережитки старины давали о себе знать не только в бытовых, семейных и социальных отношениях. Они игра­ли значительную роль и в политике, и в организации и деятельности органов власти и управления. Хотя усиле­ние колониальной и огосударствленной «туземной адми­нистрации» ослабило силу старых, традиционных поли­тических форм и институтов, однако не уничтожило их. И эти органы не могли не воспользоваться авторитетами привычных для общества учреждений, таких как «народ­ное» собрание, советы знати, коллегия знатоков обычного права, а также обычаем решать важные вопросы и спо­ры в широком кругу в местах сбора населения во время праздников («той»), поминок («ас») и т. д.

В начале XIX века в казахских аулах еще были жи­вы остатки патриархальных форм организации власти. Сиверс, побывавший в районе Тарбагатая, в ауле Сул­тана Сарымбета, так описывает обстановку: «С собст­венным тюре (султаном) беднейший (в смысле поддан­ный.— Авторы.) из них мало церемонится; садится спо­койно подле него, куря свою трубку». Один -из наблюдательных и образованных русских офицеров, ока­завшийся в Казахстане в первой четверти XIX века, Г. Б. Броневский, под свежим впечатлением писал, что рядовые кочевники осуждают «своих солтанов и беев, если это не согласуется с их выгодами и внутренними по­буждениями». На это же указывал и Назаров, побы­вавший в степи в 1813—1814 годах: «Кочующая жизнь избавляет их (т. е. казахов.— Авторы) от большой под­чиненности». Не очень много изменилось в этом отно­шении и к середине XIX века. 3. Григорьев, десятки лет непосредственно изучавший жизнь казахов, писал: «Ни­где в мире и главы народа и аристократия по происхож­дению не имели так мало значения, так мало действи­тельной силы, как ханы и султаны у киргизов».

Эти авторы в основном правильно заметили внешнюю демократичность в обращении представителей власти с подданными, но это вовсе не отражало всей сути отно­шений господства и подчинения в ауле. Мы должны учи­тывать, что названные нами авторы судили о казахском обществе исходя из представлений развитого феодально­го общества с централизованным управлением. Поэтому их тезис о слабости местной власти в Казахстане должен восприниматься относительно и в сравнительном плане.

Таким образом, некоторые особенности управления в казахском обществе вытекали из специфических усло­вий его существования в целом. Заигрывание властей с массами, стремление порой волю власти облекать в форму веления старшего, «советываиие» с народом —- все это в первое время использовалось в интересах самой власти. Однако постепенно значение этих институтов все больше падало и, наоборот, крепла власть царских ставлен­ников.

Изменения в положении народных масс, связанные с усилением влияния колониальных органов в обществе, а также с развитием и углублением внутренних социаль­ных противоречий в кочевых и полукочевых коллективах, не могли определенным образом не отразиться на их умонастроениях и действиях. В 20—60-е годы прошлого века в казахском обществе сложился целый комплекс новых противоречий, намного более острых и глубоких, чем прежде. Этот период был сравнительно насыщен разного рода волнениями и выступлениями, которые мож­но разделить на три группы:

• волнения и выступления против власти ханов и султанов (до второй четверти XIX века), против царских ставленников — султанов и биев, доводивших народные массы своими злоупотреблениями и притеснениями до отчаяния. Борьба подобного рода имела значительный размах, порою выливалась в крупные выступления, как, например, восстание Исатая Тайманова во Внутренней орде против Джангер-хана. Как правило, в этих выступ­лениях аульными и подродовыми коллективами предво­дительствовала «своя» мелкая и средняя знать;
• волнения и выступления освободительного харак­тера, направленные против колониальной политики и господства царизма в крае, против захватнических при­тязаний Хивинского и Қокандского ханств, постоянно со­вершавших нашествия на пограничные и глубинные ка­захские аулы и грабившие их;
• конфликты и распри между родами, между круп­ными отделениями родов. Обида, нанесенная видному члену рода другим родом, стычки на почве заключения брачных актов или несоблюдения в последующем обы­чаев, борьба за первенство среди родов, проблемы рас­пределения и пользования пастбищами и стойбищами и многие другие причины порождали вражду между более или менее крупными коллективами. Непременными атри­бутами таких отношений являлись взаимные скрытые и открытые угоны скота, нападения с целью ограбления и отмщения, убийства. Такие отношения стойко держались в течение десятилетий и осложнялись новыми неуряди- цами. Середину XIX века можно назвать периодом осо­бенного разгула межродовых конфликтов и распрей.

Что касается классовой борьбы внутри аулов и ро­довых коллективов, борьбы рядовых шаруа против «своих» мелких и средних феодалов, то она, в силу ряда факторов, была вообще слаба, а в условиях вспышек в значительных масштабах освободительной и межгруппо­вой борьбы еще более приглушалась. Классовая борьба в Казахстане не могла принять зрелых форм в резуль­тате того обстоятельства, что это была страна исклю­чительно крестьянская, отсталая, страна, которая не имела своих ремесленных, культурных центров, своей интеллигенции, способной на обобщения, осознавшей не­обходимость просвещать народ и нести в массы передо­вые идеи. Односторонность и пассивность внешних свя­зей, неподготовленность населения к восприятию имею­щегося у других народов опыта классовой борьбы — все это предопределяло низкий уровень социальной борьбы в казахском обществе.

Выступления народных масс, которые, несмотря на то, что росли с каждым годом, оставались примитивны­ми, местными, эпизодическими, ограниченными по целям рамками существующих отношений, а по социальной структуре—неоднородными, большей частью недиффе­ренцированными, потому они и не могли иметь серьезно­го успеха.

В хозяйственном укладе основной массы населения в первой половине XIX века каких-либо существенных из­менений не произошло. При некотором росте земледелия кочевое скотоводство оставалось абсолютно доминирую­щей отраслью общественного производства. Известное оживление торговых связей Казахстана с соседями, в особенности с Россией, относительно активное проникно­вение товарно-денежных отношений в кочевые и полуко­чевые коллективы не нарушили старые формы связей в обществе и натуральный характер хозяйства.

Органы, проводившие колониальную политику, не бы­ли заинтересованы в изменении существующего хозяйст­венного уклада и кочевого быта местного населения. Тем более они не думали о каком-либо приобщении казахов к передовой культуре, к цивилизации. Наоборот, коло­ниальные органы явно были заинтересованы в сохране­нии и консервации старого во всем, что было им выгод­но. Так, управляющий областью оренбургских казахов генерал-адъютант Сухтслен (1830-1832 гг.), но свиде­тельству его ближайших чиновников, в своей политике исходил из того, что «киргизы полезны для России толь­ко в виде кочевого народа, как потребители наших хлеб­ных продуктов и мануфактурных изделии и производите­ли кож и других сырых продуктов, поэтому правительст­во должно стараться удержать их в этом состоянии». Этой установки придерживался и с большой настойчи­востью проводил ее в жизнь и его преемник генерал Пе­ровский (1833—1842 гг.).

Объективное развитие общества не всегда следовало за намерениями колониальных властей. Под действием различных конкретных исторических условий хозяйствен­ный уклад, образ жизни п мышления, правы народа в некоторых отношениях постепенно видоизменялись. Ха­рактерно, что в 1854 году Оренбургской пограничной ко­миссии было сделано центральным правительством серь­езное замечание за то, что она не смогла своевременно воспрепятствовать строительству за р. Уралом примитив­ных землянок казахами, жившими раньше в юртах. Даже в этом безобидном явлении царское правительство усмотрело вред для колониальных интересов. Подобны­ми мерами царизм хотел задержать и так довольно му­чительное развитие казахского общества, хотел увекове­чить в нем отсталость, патриархальщину и дикость.

Если методы осуществления колониальной политики и преследуемые при этом царским правительством цели были реакционными, если союз аристократической вер­хушки казахского общества с колониальной администра­цией имел антинародную направленность, то совершенно иное значение приобретало само присоединение Казах­стана к России, развитие тесных связей между русским и казахским народами в экономической, культурной и политической областях.

Қ середине XIX века в стена нередко можно было встретить не только русского чиновника и казачьего офицера, но и русского крестьянина, порою, кое-где, и русского учителя, обучающего казахских детей. Наряду с ташкентскими и казанскими торговцами, проникавши­ми в отдаленные казахские аулы, можно было видеть там и приказчиков, и агентов русских купцов. Разумеет­ся, среди них немало было людей, ищущих наживы и корыстолюбивых. Но были и представители трудового русского народа, были интеллигенты-гуманисты и лица, сочувствующие казахскому народу и искренне желающие ему благополучия.

Примечательным было и то, что среди некоторой части казахского общества зародилось определенное, хо­тя еще довольно робкое культурное течение — казахи хотели знать русскую грамоту, обучать своих детей в русской школе, держать воспитателей из русских или знакомых с русской культурой, отвести детей русскому «тамыру» на воспитание и т. д. Этому новому веянию в основном была подвержена верхушка казахского обще­ства, связанная с царским правительством и служив­шая ему в степи. При всем том оно имело впоследствии весьма положительное значение. Дети казахов, окончив­шие Неплюевский кадетский корпус в Оренбурге, Сибир­ский кадетский корпус в Омске, казачьи полковые шко­лы в пограничных районах, крестьянские школы в мес­тах смешанного расселения, которых было еще немного, под влиянием воспитания стали вносить свежую струю в жизнь своих аулов и родичей. Весть о них разносилась далеко за пределы кочевий родителей.

Определенное значение в поступательном развитии казахского общества имела промышленная разработка полезных ископаемых на территории Казахстана и в прилегающих районах Сибири и Урала. Правда, объем этой работы также был незначителен. На этих во многом примитивных предприятиях труд рабочих эксплуатиро­вался хищнически: рабочие, в особенности казахи, мас­сами погибали от антисанитарии, эпидемий и недоеда­ния. Но пребывание здесь вчерашних казахских шаруа имело большое значение для пробуждения их сознания. Они постепенно начали понимать, что и русские трудо вые люди имеют своих угнетателей и что не все русские такие, какими бывают царские сатрапы в колониальном управлении в степи. Казахи перенимали бытовой режим, положи тельные штрихи поведения русских рабочих, за­водили с ними настоящую дружбу. По возвращении в свои аулы после окончания сезона работы побывавшие на предприятиях казахи вели себя по-новому, их взгляды на жизнь изменились.

Колониальная администрация и местная знать, сле­дуя своей эксплуататорской политике, сеяли среди тру­дящихся масс семена раздора и взаимного недоверия. Это была глубоко враждебная народу политика. В по­исках путей сопротивления реакции и деспотизму наибо­лее передовые люди казахского общества доходили до понимания необходимости совместного выступления с русским народом против царя и феодалов и того, что освобождение казахскому обществу придет через борьбу русского народа. Такого взгляда придерживался слав­ный сын казахского народа Чокан Валиханов.