Страница - 4

ГЛАВА II. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ Ч. ВАЛИХАНОВА КАК ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЯТЕЛЯ

1. Годы учебы

Чокан Чингисович Валиханов родился в 1835 году в зажиточной и влиятельной в степи семье. До 12 лет он воспитывался дома и учился в частной мусульманской школе.

Чокан весьма рано проявил свои способности и об­ратил на себя внимание родственников и некоторых рус­ских чиновников, посещавших аул его отца. По воспо­минаниям его брата Кокыша, он в пять лет научился писать и читать. Еще будучи мальчиком стал помогать отцу, занимавшему в то время высокий пост в «тузем­ной» администрации, вести делопроизводство на татар­ском языке. Как сообщает А. X. Маргулан, Чокан еще до поступления в Омский кадетский корпус «читал на ча­гатайском языке памятники средневековой литературы, упражнялся в разговорной арабской и персидской речи, декламации стихов восточных поэтов». Он с детства лю­бил фольклор. Ему нравилось записывать песни и ска­зания, широко распространенные среди казахского насе­ления. По словам самого Чокана Валиханова, в шесть лет он впервые услышал известную поэму «Едиге», а в семь лет обработал три ее варианта.

Все новое и занимательное быстро увлекало мальчи­ка. Замысловатые линейные и объемные рисунки топо­графов и геодезистов, останавливавшихся в крепости Қушмурун, где родился и жил Чокан, и представлялись ему загадочно интересными. Он увлекся ими и при со­действии этих русских специалистов научился рисовать карандашом настолько, что мог легко воспроизводить основные портретные штрихи людей.

Биографы Чокана Валиханова отмечают своеобраз ные черты в его природном характере и поведении, кото­рыми он также выделялся среди своих сверстников. Он любил мыслить и действовать по-своему, самостоятельно. Порою убедить его в чем-то, с чем он не был согласен, стоило родителям и близким много труда. Причем «я» Чокана не было голым самовоображеиием. Он был не по возрасту серьезным, у него рано появились свой соб­ственные взгляды на то, что «хорошо» и что «плохо». В го время, в особенности в такой аристократической и ди­настической семье, в какой жил Чокан Валиханов, ста­рые традиции держались прочно. Слова властного главы семьи, каким был отец Чокана, как правило, не встречали возражения в семье, тем более со стороны де­тей, не достигших совершеннолетия. Чокап рос не всегда послушным мальчиком. Бывали случаи, когда он возра­жал отцу, уклонялся от выполнения его указаний. Эта черта в характере Чокана Валиханова резко проявилась в последующие годы, и в конце концов он был вынужден надолго оставить отцовский дом, хотя и питал нежную любовь к родителям и близким всю жизнь.

В то же время Чокан был ласковым и весьма общи­тельным. Он любил общество взрослых и мог слушать их разговоры часами. Его присутствие забавляло стар­ших. Он не отставал от русских геодезистов и топогра­фов, когда увлекался рисованием, и пользовался их теп­лым расположением. Он не отходил от сказителей и пев­цов, когда они появлялись. Он увлеченно слушал русских чиновников, останавливавшихся в их доме, которые сооб­щали различные новости, происходившие за пределами аула. Чокану были чужды робость, стеснительность, пуг­ливость, замкнутость. Он рос сдержанным, но в тоже вре­мя активным, располагающим к себе, общительным.

Домашнее воспитание юного Чокана в тех условиях было поставлено по-своему великолепно, его отец и бли­жайшие родные были образованными людьми с относи­тельно широким кругозором и интересами. Они надея- лись, что Чокал со временем сделает значительную карь­еру и будет достойным продолжателем дела и свершений рода. С ранних лет его готовили к этому.

Среди людей, окружавших в своем ауле юного Чока- на и занимавшихся его воспитанием, следует выделить отца, бабушку Айганым и Мусу Чорманова — дядю по матери.

Отец Чокана — Чингис Валиханов имел русское об­разование, что было редким в те времена. Он окончил училище Сибирского линейного казачьего войска. Зна­чительную часть своей сознательной жизни Чингис Ва­лиханов усердно служил царизму. В 23 года он был избран старшим султаном вновь созданного Аманкара- гайского округа. Эту должность он занимал в течение десяти лет, затем стал советником пограничного управ­ления сибирских казахов (1854 —1857) и старшим султа­ном Қокчетавского округа (1857—1866). Первый офи­церский чин русской армии он получил в 1838 году, а в 1855 году был возведен в ранг полковника. Его служба неоднократно отмечалась наградами. Чингис Валиханов был кавалером орденов святого Станислава 2-й степени и святой Анны 2-й степени, он был награжден также зо­лотой медалью на Александровской ленте и золотым перстнем с бриллиантами.

Весной 1855 года он возглавил депутацию от казахов Среднего жуза к царскому двору в Петербург. 23 марта 1855 года все члены депутации были представлены им­ператору Николаю I. Чингис Валиханов был произве­ден в достоинство дворянина Российской империи. Впо­следствии, в 1868 году, военный губернатор области сибирских казахов характеризовал его как «вполне заслу­живающего внимания правительства» и ходатайствовал о присвоении ему звания генерал-майора по армейской кавалерии.

Человек традиций, придерживающийся местных пра вов, в то же время видный чиновник, которому были из вестны все зигзаги колониального управления казахской степью, видевший перспективу развития личности в цар­ской службе, таков был отец Чокана. Отец сделал нема­ло для того, чтобы Чокан изучил «язык семи народов», в том числе ряд классических восточных языков. Особен­но он хотел, чтобы сын освоил русскую грамоту и речь.

Отец Чокана был большим любителем народного фольклора, истории и музыки. В его ауле временами со­бирались даровитые личности — певцы, сказители, ора­торы, знатоки устной народной истории и музыканты. Юный Чокан восхищался талантом этих людей, их про­никновенным, западающим в душу искусством.

Как правильно отмечает А. X. Маргулан, «значитель­ное влияние на духовный рост маленького Чокана ока­зала его бабушка Айганым». По-восточному грамот­ная, обладавшая ясным умом и мужской волей, она была активной личностью, вмешивалась в политические дела и упорно отстаивала семейные привилегии после смерти мужа. В период реорганизации управления в казахской степи в соответствии с «Уставом о сибирских киргизах» она была одолеваема заботой о том, чтобы сохранить власть своих братьев и сыновей в тех родовых объедине­ниях, которые раньше признавали власть ее мужа — ха­на Вали. Когда многие старые местные правители все еще раздумывали относительно принятия нового устрой­ства, введенного уставом 1822 года, ханша Айганым с некоторыми своими ближними султанами 25 февраля 1824 года обратилась к царским властям в Омске с просьбой «о скорейшем введении у них в степи порядка и устройства». Этот ее шаг был расценен сибирским начальством весьма положительно.

Стремясь сохранить старые земельные привилегии, ханша Айганым просила сибирское начальство отвести подвластным ей двум родовым объединениям (кудай- берды-агаевскому и уак-кпреевскому) земельные участ­ки и закрепить их за ней. Она также просила построить за счет государственной казны специально для нее дом, мечеть со школой, баню п двор с сараем. В уважение то­го. что опа с рядом братьев и старших детей хана Вали, со своими сыновьями, имевшими влияние в обществе, придерживались прорусской ориентации и отказалась поддерживать феодально-монархические вспышки, на­правленные против интересов России, указом правитель­ствующего сената от 30 апреля 1824 года ей была отве­дена земля «у камня и урочища Сырымбета по реке Иши­му до редута Новоникольского, на сибирской линии состоящего, и по реке Бурлуку за камень Сырымбет в ле­сах» и разрешено построить дом с мечетью стоимостью в 5 тысяч рублей. Этот дом в урочище Сырымбет (за­ново перестроен в 1832 г.), куда она вошла в 1825 году со своими детьми и родственниками, стал впоследствии фамильной усадьбой Валихановых.

Ханша Айганым, которая принимала деятельное уча­стие в воспитании Чокана, была энергичной, властной натурой. Во многих прошениях, исходивших от местных именитых лиц, ее подпись значилась в числе первых. Она выразила в свое время открытый протест Омскому об­ластному правлению за избрание в некоторых волостях правителями не султанов (не по ханской линии), а вы­ходцев из казахских родов. Увидев, что ее желание в этой части не может быть удовлетворено, она стала до­могаться поездки в Петербург па личную аудиенцию к царю. Она писала губернатору Западной Сибири в пись­ме от 21 мая 1828 года, что «не желает, чтобы волости были в зависимости киргизов, происходящих от просто­го племени». Ханша Айганым пользовалась печатью хана Вали, не передавая ее кому-либо из старших своих сыновей, как это было принято.

Маленький Чокан питал особую привязанность к дя­де по матери — Мусе Чорманову. Здесь, по-видимому, существенное значение имело, во-первых, то, что у ка­захов братья матерей («нагашы») пользовались большим уважением в семьях своих сестер, особенно среди пле­мянников («жиен»). Во-вторых, Муса Чорманов был незаурядной личностью, крупным знатоком родословия казахов, фольклора и адата. В-третьих, он много време­ни уделял Чокану и был к нему по-родственному нерав­нодушен.

Муса Чорманов—сын известного бия Чормана Ку­чукова, занимал должности волостного правителя (1833—1811). заседателя от казахов Баян-Аульского ок­ружного приказа (1811 — 1851) и старшего султана Баян- Аульского округа (1854—1868). Это был влиятельный че­ловек с трезвыми суждениями. Имел чин полковника. За различные заслуги перед правительством Муса был на­гражден медалью и орденом. В составе депутации от казахов Среднего жуза два раза был в Петербурге и присутствовал при коронации Александра И.

Муса, как и Чиигис, вел полуоседлый образ жизни, наряду со скотоводством занимался земледелием. Муса был сторонником переселения безземельных русских крестьян в казахские степи. «В течение не менее полу­века Омская администрация пользовалась советами и влиянием на степное население этих трех лиц, султана Чингиса, его сына Чокана и его свояка Мусы Чормано- ва»,— писал Потанин.

Порою он выражал недовольство отдельными сторо­нами политики царского правительства в Казахстане. В 1865 году в беседе с членами Степной комиссии Муса Чорманов заявил: «Хуже настоящего нам не будет», имея в виду усиление влияния колониальных властей в местных органах и заметное ослабление позиций мест­ной знати. Одно время Муса предлагал сибирскому на­чальству обязать старших султанов, биев и старшин от­давать своих детей в русские учебные заведения — в ка­детские корпуса, гимназии и университеты с правом поступления по их окончании на гражданскую службу. Он рекомендовал в административном порядке изменить ненужные и бесполезные» обычаи кочевого народа. После реформы 1867 —1868 гг. Муса предлагал властям, в целях пресечения подкупа и групповой борьбы, прини­мавших широкие размеры, заменить выборы должност­ных лиц из казахов жеребьевкой.

Казачий офицер II. Катанов писал в 1875 году из Омска Г. Н. Потанину: «Степь делается дойной коровой, которую сосут всякие проходимцы... По-видимому, коро- ва эта хочет брыкаться и ждет только удобного случая... У Мусы, по-видимому, бродят какие-то замыслы относи­тельно будущего управления степью, в нынешнем году было уже несколько заявлений о зачислении в гимназию киргизят. Это предполагаемый противовес грабежу рус­ских уездных начальников». Подобные поступки М. Чор- манова не правились представителям колониальных властей, которые стали видеть в нем беспокойного и не­достаточно благонадежного человека.

По всему видно, что Муса Чорманов не был пассив­ной, покорной натурой. Его интересы не замыкались в узком кругу чиновничьих обязанностей. По-своему он оценивал политику, проводимую царским правительст­вом в Казахстане. Обладал смелостью иногда говорить в глаза ответственным чиновникам об отдельных недо­статках управления степью. Однако его требования в основном не выходили за рамки дозволенного, хотя не всегда были приятными для областных начальников. Все же с ним, имея в виду его влияние и вес среди мест­ного населения, не могли не считаться в правительствен­ных учреждениях.

Чокай поддерживал с ним теплые отношения во время учебы в кадетском корпусе и службы в Сибирском управлении, писал ему письма из Петербурга и пользо­вался его материальной поддержкой. В трудные дни, когда осложнились его отношения с отцом, Чокан искал совета и содействия у дяди.

Мать Чокана также была незаурядной женщиной, умелой и властной хозяйкой. Она, как и многие другие выходцы из казахской аристократии, более или менее строго придерживалась старых обычаев и порядков в быту и во взаимоотношениях в семье.

Дом родителей Чокана имел значительные связи с внешним миром. И нить управления степью тянулась сюда. Не только многочисленные дальние и близкие родст­венники, но и многие влиятельные в родовых объедине­ниях люди приезжали в этот дом — одни за советом, другие с предложениями и претензиями, а третьи просто поговорить, погостить, узнать новости и поклониться. Часто посещали этот дом и различные проезжие русские чиновники.

В доме родителей Чокана много говорили в этот пе­риод о дела.х династии Валихановых и Аблайхановых. о борьбе за власть, разгоревшейся среди родственных фа­милий, об обидах, нанесенных друг другу, о недовольст­вах одной части султанов политикой царизма в Казах­стане и о поддержке ее другой частью. Для впечатли­тельного мальчика многое из того, что он слышал, не могло пройти бесследно. Первые искорки размышлений, пусть даже наивных, появились у него именно в эти годы.

В 12 лет Чокана отдали в Омский кадетский корпус, в стенах которого он рос и достиг совершеннолетия. Пре­бывание в этом учебном заведении имело существенное значение в формировании Чокана как общественно-по­литического деятеля. Самыми важными чертами вну­тренней жизни кадетского корпуса в годы обучения в нем Чокана, отличавшими его от многих военных учеб­ных заведений в России, пожалуй, были: а) известное вольнодумство и буржуазный демократизм ряда ведущих преподавателей; б) многие кадеты являлись выходцами из казачьей среды, питавшей недовольство сословной и земельной политикой царского правительства; в) само расположение этого учебного заведения в Западной Си­бири, превращенной правительством в обширный район ссылки и поселения «политических преступников» и вся­ких других нежелательных в метрополии элементов, не могло не иметь определенного влияния на жизнь в корпусе.

В момент поступления Чокана Валиханова в кадет­ский корпус здесь происходили значительные перемены в постановке преподавания учебных дисциплин, обнов­ление преподавательского состава, улучшение быта ка­детов и их воспитания. Эти перемены, намного повысив­шие значение этого учебного заведения, были связаны: во-первых, с преобразованием в 1846 году «училища Си­бирского линейного казачьего войска» в кадетский корпус co всеми вытекающими отсюда последствиями; во-вторых, с приходом к руководству корпусом энергичных и образованных людей, сумевших привлечь к преподава­нию подготовленных учителей.

Омское казачье училище до 1846 года оставалось за­холустным учебным заведением. В нем, за отдельными исключениями, не было образованных и постоянных преподавателей. Отдельные студенты университетов, по тем пли иным причинам оказавшиеся в Сибири, в роли учителей в училище задерживались недолго. Да многие из них попадали туда случайно и не были подготовлены для педагогической работы. В низших классах учите­лями состояли одни урядники с ограниченными позна­ниями и кругозором.

Основным методом учебы было механическое заучи­вание положений и цитат из различных посредственных учебных пособий. Поскольку такие пособия были только у преподавателей, учащиеся тратили значительное вре­мя на переписывание из них целых страниц. Основой развития «внутреннего сознания долга» и источником формирования «понятий и чувств» воспитанников счита­лись в училище «Начатки христианского учения», «Про­странный катехизис» и «Сто четыре священных исто­рии», догмами из которых занимали внимание учащихся в классах, во время молитвенных часов, постных дней и посещения церковной службы. Все это происходило в условиях строжайшего соблюдения «дисциплины и су­бординации», разгула грубости со стороны офицеров, а в особенности урядников. Провинившихся публично по­роли, прогоняя сквозь строй под ударами плетей и палок. Вот почему это училище негласно называлось «казачьей бурсой».

С преобразованием училища в кадетский корпус мно­гое изменилось к лучшему. Самое важное—были при­глашены из Петербурга и других городов образованные молодые офицеры, воспитатели и преподаватели, увлеченные не только своими узкими специальностями. Из прежних учителей в корпусе были оставлены только наиболее опытные н способные, такие как Н. Ф. Косты- ленский и Т. Гоисевский. Урядники во всех классах заме­нялись офицерами. Обновилась программа обучения кадетов, она приобрела более научный характер. В лек­циях дух творчества стал вытеснять долбление «от сих до сих». По отношению к кадетам поощрялась вежли­вость, с ними стали обращаться на «вы». Намного улуч­шился быт и обслуживание кадетов.

Кадетский корпус был призван «приготовлять своих воспитанников для службы офицерами в линейных ба­тальонах и в казачьих войсках Отдельного сибирского корпуса». В него могли поступать как дети казачьих и пехотных офицеров, так и дети чиновников из дворян в Сибири. По рекомендации генерал-губернатора Запад­ной Сибири в нем могли обучаться дети казахских сул­танов и лиц, имеющих военные и гражданские чины.

Учебным планом, принятым в корпусе в период обу­чения Чокана Валиханова, предусматривалось изучение следующих дисциплин: математики и геодезии; «строи­тельного искусства с главными началами архитектуры»; естественной истории; оснований физики и химии; рус­ской и всеобщей истории; русской и всеобщей географии; русского языка; французского или немецкого языка — для детей линейных офицеров и гражданских чиновников из дворян; татарского языка—для воспитанников из казачьего сословия и казахов; закона божьего; оснований артиллерии; полевой фортификации; начальной тактики, военного судопроизводства и правил делопроизводства; чистописания, рисования и черчения. Кадетов обу­чали также гимнастике, плаванию, танцам, фехтованию и верховой езде. Занятия по строевой и стрелковой под­готовке, топографии и саперному делу в основном про­водились в период лагерных выездов. Обучение в корпу­се было семилетним. На последнем курсе изучались спе­циальные военные пауки, от которых дети казахов осво­бождались.

Сибирский кадетский корпус ио постановке препо­давания и качественному составу учителей, офицеров- воспитателей, ио тем знаниям, которые он давал своим воспитанникам, и по успехам кадетов вскоре стал луч­шим в тех условиях учебным заведением в Сибири.

«Новый дух в заведение», как указывает Г. Потанин, внес инспектор классов молодой артиллерийский капи­тан Ждан-Пушкии. С его прибытием в начале 1847 года «в корпусе заметно усиливается деятельность как по учебной, так и по воспитательной части» . Он оказался хорошим организатором. Вместе с тем он был высокооб­разованной личностью: знал немецкий, французский и английский языки, любил европейскую литературу, мог читать лекции по истории и вести курс алгебры, геоме­трии и артиллерии не менее интересно, чем преподавате­ли-специалисты. По характеру он был сдержан и благо­роден, любил свое отечество и военную службу и вскоре завоевал симпатии воспитанников.

По своим убеждениям Ждан-Пушкин вряд ли был последовательным монархистом. Его преданность пре­столу не была сухой и односторонней. Она смягчалась влиянием либеральной и радикальной общественной мысли в России. Ждан-Пушкин с симпатией относился к некоторым русским революционерам и их судьбе, по­стоянно выписывал и читал петербургские передовые журналы. Он хотел в рамках царского режима придер­живаться принципов гуманности и добра. И следуя этим своим убеждениям, он не стеснял мысли и работу других преподавателей, терпеливо относился к некото­рым вольностям в их лекциях. Ждан-Пушкин сыграл важ­ную роль в интеллектуальном воспитании молодых ка­детов. Г. Потанин, обучавшийся тогда в корпусе, писал позже, что Ждан-Пушкипу «были мы, конечно, обязаны своим воспитанием».

Однажды. в часы самостоятельной подготовки по математике (преподавание которой было поставлено вначале неважно). Ждан-Пушкин застал Ч. Валиханова за другим делом. На вопрос: «Валиханов, почему вы не занимаетесь?», Чокап смело ответил: «Если я не усвоил этот предмет за год, то что даст мне час подготовки?» «Идите за мной!»—скомандовал Ждан-Пушкин. «Вы­секут»,— беспокоились кадеты. Но вместо наказания Ждан-Пушкин посадил Валиханова за стол и предло­жил почитать «Современник»— журнал, который считал­ся в то время самым радикальным. Нельзя в связи с этим не предположить, что старший офицер-воспитатель был осведомлен об увлечениях Чокана демократической литературой.

К числу других способных педагогов, живо интересо­вавшихся современными им событиями и идеями, сле­дует отнести в первую очередь Қостылецкого и Гонсев- ского.

Николай Федорович Костылецкий (1818—1867), вы­пускник восточного факультета Казанского университе­та, преподавал в кадетском корпусе русскую словесность, временами и татарский язык. Он хорошо владел восточ­ными языками — арабским, персидским, тюркскими, был в курсе русской литературной жизни. Сохранившиеся о нем отдельные сведения характеризуют его смелым в высказываниях своих мыслей и весьма остроумным. Как вспоминает один из бывших кадетов, «его ядовитые за­метки и вставки, рассыпанные среди учебных занятий, сливались в нашей памяти в непрерывный протест про­тив глупости, пошлости, ложного мишурного блеска, про­тив бездарности, пользующейся незаслуженной почестью и т. д.» Он «сатанински издевался над омскими генера­лами и подрывал в нас к ним всякое уважение».

Костылецкий был тайным почитателем Белинского. Он был увлечен идеями Белинского настолько, что свои записи по истории русской литературы, о творчестве Го­голя, Пушкина и Лермонтова, которые раздавал кадетам и по которым последние должны были сдавать годовые экзамены, составлял в основном по критическим статьям Белинского. Это однажды стало известно ревизовавше­му корпус генералу, который не замедлил сделать ему упрек.

Очень интересные страницы об убеждениях Косгы- лецкого приведены в работе А. X. Маргулана, впервые использовавшего неопубликованные о нем материалы. «Қостылецкий оставался до конца жизни стойким борцом против крепостничества, верил, что придет час свободы. Это был человек кристальной чистоты, всегда смело стоявший за правду. Он с убийственным сарказмом гово­рил о крепостнических порядках в России, о несправед­ливости и косности, с которой надо бороться... Впослед­ствии за открытую пропаганду освободительных идей Н. Ф. Костылецкий был уволен из кадетского корпуса и умер в большой нужде».

И. Ф. Костылецкий больше всех других преподавате­лей был близок к кадетам, «имел наиболее сильное влия­ние на своих учеников». Он, как правило, не уходил после лекции из аудитории, оставался проводить прак­тические занятия с учениками или занимал их увлека­тельными рассказами и уроками по восточным языкам, пристально наблюдал за склонностями и ростом каждо­го из них. Он шутил с кадетами, присваивал некоторым смешные клички. Разумеется, Чокай Валиханов был в числе первых учеников, обративших его внимание. Костылецкий видел в этом сухощавом, рослом юноше недю­жинный талант. Он был одним из тех ведущих деятелей кадетского корпуса, которые заговорили о большой бу­дущности Чокаиа Валиханова и стали готовить его к деятельности ученого-путешественника и разведчика. За год до окончания корпуса Қостылецкий лично рекомен­довал его известному профессору-ориенталисту И. Н. Бе­резину, высоко оценивая его познания. Чокай Валиханов по заданию профессора работает над расшифровкой не­которых восточных рукописей, в том числе отдельных выражений и слов в «Ярлыке Токтамыша».

К числу способных и влиятельных преподавателей в кадетском корпусе следует отнести также Гилярия Ва­сильевича Гонсевского, поляка по национальности, в свое время принимавшего участие в студенческих дви­жениях и высланного за это в восточные провинции Рос­сии. Гонсевский, бывший студент Казанского универси­тета, был самым начитанным среди педагогов. Он вел историю, хорошо ее знал и умело излагал. С особен­ным подъемом он говорил о Великой французской рево­люции и ее деятелях, выставляя «ее культурные заслуги для европейского общества».

По программе кадетских корпусов изучение истории доводилось до 1815 года, то есть до конца Отечественной войны 1812 года. Однако Гонсевский в своих лекциях захватывал и «запретную зону» истории и доводил ее до 1830 года, что было безусловно смело. Движение де­кабристов было еще свежо в памяти, многие его видные участники продолжали отбывать наказание в Сибири. О них запрещалось говорить, тем более в учебных заве­дениях. Гонсевский же охватывал в своих лекциях и этот «крамольный» период в истории России.

Чокан питал привязанность к Гонсевскому и часто бывал у пего на квартире. Это знакомство имело немало­важное значение для идейного развития Чокана. «Беседы с Гонсевскнм познакомили его с политическими взгляда­ми уже тогда,— писал Г. Н. Потанин,— когда для его товарищей, и в том числе для меня, это была замкнутая еще книга».

Несколько позже Қостылецкого и Гонсевского начал свою педагогическую работу в кадетском корпусе В. П. Лободовский, ученик и последователь Н. Г. Черны­шевского. Его появление в Омске и в кадетском корпусе привнесло сюда свежую струю демократических идей столицы. Прекрасный знаток русской и европейской ли­тературы, замечательный оратор, В. П. Лободовский бы­стро выдвигается в ряды авторитетных и уважаемых ка­детами учителей. В одном из материалов, подготовленных руководством Омской военной гимназии (бывший Си­бирский кадетский корпус) для печати, когда Лободов- ского давно уже не было в живых, о нем было сказано:   

«Преподаватель русского языка и словесности оставил по себе память человека, глубоко преданного служебно­му долгу, строгого и требовательного преподавателя. Любя свой предмет и веря, что художественные произве­дения наших писателей — великая сила при воспитании юношества, он широко знакомил с образцами классиче­ской русской и иностранной литературы. Будучи при этом прекрасным декламатором и отличаясь талантом ораторского искусства, он производил глубокое впечат­ление иа учеников».

Последние годы жизни этого замечательного челове­ка были нерадостными. Арест И. Г. Чернышевского и за­точение многих друзей, реакция в политике и во всей внутренней жизни России после шестидесятых годов, бес­конечные придирки грубых и никчемных чиновников, охранявших царский режим, со временем породили уныние и замкнутость у Василия Петровича Лободов- ского. Он стал нелюдим, взбегал встреч даже с товари­щами. Такова была судьба многих и многих русских мы­слящих людей.

Костылецкий, Гонсевский, Лободовский и некоторые другие преподаватели кадетского корпуса были настоя­щими проводниками знаний и радикально-демократиче­ских идей, почерпнутых из трудов Белинского, Герцена, Чернышевского и Добролюбова. Эти идеи они воспиты­вали в своих учениках.

В кадетском корпусе были и другие способные педа­гоги, влиявшие на формирование убеждений своих вос­питанников. Даже учитель богословия А. И. Сулоцкий, окончивший Петербургскую духовную академию, скром­ный, набожный и ученый человек, старался не столько забивать головы кадетов различными мертвыми религи­озными догмами, сколько воспитывать в них чувство долга, стремление служить во имя земных идеалов. Его лекции, насыщенные фактическим и иллюстративным материалом, взятым как из «священных книг», так и из обыденной жизни, из гражданской истории и из природы, были весьма интересны. Чокан старался не пропускать уроков Сулоцкого. Увлечение в последующем Ч. Валиха­нова историей христианства в определенной мере было связано с чтениями Сулоцкого.

В целом обстановка и условия для познания и ин­теллектуального развития кадетов в корпусе в этот пе­риод были благоприятными. «Не боясь солгать,— писал Г. Н. Потанин,— можно выразиться, что Сибирский ка­детский корпус был в то время лучшим учебным заведе­нием во всей Сибири. Даже Иркутская и Тобольская гимназии уступали ему в выборе хороших учителей, не говоря уже о Томской, в которой в это время все учителя были какие-то допотопные фигуры».

Воспитанники Сибирского кадетского корпуса были разделены на две части — на роту и эскадрон. Рота счи­талась подразделением дворян, а эскадрон — казачьим. В роту зачислялись дети чиновников-дворян и офицеров регулярных войск, в эскадрон — дети казачьих офице­ров, в основном выслужившихся из солдат, и дети казах­ских султанов, биев и старшин. Различие между этими двумя группами подчеркивалось во всем совершенно официально. Так, рота занимала лучшие казармы и луч­ше обслуживалась. К ней были определены офицеры, приглашенные из Петербурга и Москвы, а в эскадроне были оставлены старые казачьи офицеры. Все новое и организации учебного процесса и досуга кадетов, в их воспитании вначале вводилось в роте, а потом уже в эс­кадроне.

Воспитанники роты и эскадрона, несмотря на то, что обучались в одном и том же заведении, по одной и той же программе, оказывались по окончании кадетского корпу­са в различном положении. Казачий офицер мог служить только в своих территориальных казачьих час­тях — на окраинах империи. Возможность выхода в от­ставку до истечения 25-летнего срока службы для каза­чьих офицеров была почти исключена, жалованье они получали низкое — всего 72 рубля в год. Квартирные, фуражные, отопительные виды довольствия им не пола­гались. Закон о пенсиях на них не распространялся. Со­вершенно в другом положении находился выпускник роты — пехотный офицер. Он мог служить в линейных частях на всей территории страны, пользовался правом выхода по своему желанию в отставку, получал солид­ную пенсию по окончании службы. Сверх оклада ему выплачивались квартирные, фуражные и определенные суммы па другие бытовые расходы.

Открытое разделение кадетов на привилегированных и непривилегированных порождала ненормальные отно­шения между этими группами. Кадеты из роты, как пра­вило, вели себя заносчиво, считали себя более интелли­гентными и начитанными, чем казачьи дети, смотрели на последних с некоторым пренебрежением. Многие моло­дые кадеты из сибирских казаков, среди которых были более сильны чувства дружбы и товарищества, таили обиду на свое положение, чувствовали себя принижен­ными. Если ротные считали «себя солью земли, то мы чувствовали, что мы плебеи», — писал один из воспитан­ников эскадрона. Это вызывало настроение смутной не­удовлетворенности, не очень лестные суждения о царе и его власти, отдельных сторонах правительственной поли­тики в Сибири и т. д. Хотя молодые кадеты еще были да­леки от серьезного размышления о происходящем и не всегда полностью сознавали значения того, о чем они го­ворили, тем не менее такая атмосфера не могла не ос­тавлять определенного следа в сознании юношей.

Недовольство казачьих детей порою принимало серь­езные формы, на которые не могли не обращать внима­ния некоторые ревностные защитники интересов царско­го престола. Так, кадеты эскадрона открыто, с юноше­ским задором, говорили, преимущественно среди своих, что казаки в Сибири — те же крепостные, а если отли­чаются от них, то только тем, что они являются «крепо­стными государства», а не собственностью помещиков. Однажды кадет Бедрии, совершивший какой-то просту­пок, на угрозы генерала: «Будешь простым казаком, не дам тебе надеть па плечи эполеты», стоя в строю, смело ответил: «Для меня эполеты — кандалы».

В этой шумной и дерзкой среде и жил Чокан Валиха­нов. Он не только не остался в стороне, а, наоборот, ос­воившись с условиями, впоследствии выдвинулся в чис­ло лидеров среди кадетов эскадрона. Г. Н. Потанин, вспоминая эти годы, с осторожностью указывал, что «жизнь в плебейской среде, вероятно, не осталась без влияния на образование демократических мыслен Чока­на».

Чокан Валиханов развивался в кадетском корпусе на­столько быстро, что, плохо говоривший по-русски при поступлении, он за короткий срок успешно преодолел языковый барьер и стал выделяться среди своих това­рищей знаниями, обширностью интересов и находчиво­стью. Современник и друг Чокана Н. М. Ядринцев поз­же писал, что в школе Чокай «обнаружил значительное превосходство над своими русскими товарищами». На это указывал и Г. Н. Потанин.

Обладая многими притягательными качествами, Чо­кан завоевывает симпатию не только товарищей, но и старших — преподавателей и офицеров. С помощью и при содействии своих воспитателей он получает доступ в фундаментальную библиотеку города. Некоторые нуж­ные ему книги, особенно по истории Туркестана и Восто­ка, он доставал через преподавателей. Таких возможно­стей другие кадеты не имели. Наоборот, тем из них, ко­торые проявляли интерес к подобной литературе, запре­щали увлекаться «посторонним делом».

Другой привилегией Ч. Валиханова была предостав­ленная ему возможность посещать квартиры преподава­телей и высокопоставленных чиновников. Образованная и увлекающаяся часть молодых и старших учителей и чиновников заинтересовалась Чоканом Валихановым. Во время дней отдыха и каникул они приглашали его к себе домой на обеды и официальные вечера. Чем больше они узнавали Чокана, тем больше он им нравился, и вскоре Чокан стал нужной личностью среди интеллигентной мо­лодежи города. Первое время Чокан бывал у востоковеда Сотникова, потом у офицера генштаба Померанцева, Г. Гонсевского, а в последние годы учебы у Қ. Гутков- ского и Капустиных. Эти посещения оставили значитель­ный след в развитии Чокана Валиханова.

Сотников, которого посещал Чокан Валиханов в пер­вые годы пребывания в кадетском корпусе, окончил во­сточный факультет Казанского университета и состоял на службе в Сибирском управлении казахской степью. Он знал казахский язык, по делам службы бывал в ауле от­ца Чокана, писал статьи. По свидетельству Г. Н. Пота- вина, Сотников не был поддакивающим начальству чи­новником, когда надо отстаивал свои взгляды, боролся за них и на этой почве часто ссорился в управлении. Ко всему этому он был энергичным молодым человеком, любящим действовать. Бывали случаи, когда он, перео­девшись в степного джигита, нападал на дороге на нена­вистных ему высоких царских чиновников. В конце кон­цов его осудили и сослали в Енисейскую губернию, где он бросился с борта парохода в реку и утонул.

Об учителе рисования Померанцеве, который забо­тился о Чокане после Сотникова и часто брал его к се­бе домой, а потом дружил с ним, известно только то, что он был молодым, веселым и скромным офицером гене­рального штаба и хорошо рисовал. Впоследствии он ча­сто бывал вместе с Чоканом в доме Капустиных, участ­вовал в молодежных вечерах.

Пожалуй, самым значительным было близкое зна­комство Чокана Валиханова с преподавателем Гонсев- ским. Как уже говорилось, Гонсевский сочувствовал де­кабристам, с особым подъемом излагал историю фран­цузской буржуазной революции. Кроме того, он сам был участником студенческих волнении. Современники и друзья Чокана Валиханова в один голос признают бла­готворное влияние Гонсевского на научное и идейное развитие и склад его мыслей.

Карл Казимирович Гутковский — поляк по нацио­нальности, занимал должности адъютанта генерал-гу­бернатора Западной Сибири, члена областного правле­ния сибирских казахов, а в последние годы пребывания Ч. Валиханова в кадетском корпусе был председателем правления. Гутковский преподавал кадетам физику, ар­тиллерию и тактику. Он имел энциклопедическое образо­вание, считался поклонником Кювье, был организатором клуба «избранной омской интеллигенции», сочувство­вал ссыльным революционерам, заводил связи с некото­рыми из них.

Он с пониманием относился к положению казачьих офицеров, особенно тех, которые, получив образование, остро ощущали сное неравноправное состояние. Говорят, что однажды, защищая интересы молодых способных казачьих офицеров, он бросил упрек правительству: «За­чем лицам, лишенным свободы, оно дает просвещение? Это безжалостно». Гутковский был одним из тех, кто в рамках колониальной политики желал добра местно.му населению, сокрушался при виде разительных недостат­ков управления степью. Будучи членом Степной комис­сии 1865 г. он с сожалением говорил: «Я почти тридцать лет указывал властям на безобразные принципы, кото­рыми управляются степи». Гутковский основал в Омске приют для девушек-сирот.

Чокан Валиханов быстро вызвал к себе уважение в семье Гутковского. Со временем он стал здесь настолько близким, что Гутковскпе заботились о Чокане, как о родном сыне. Дружественную связь с Гутковскпм Чо­кан сохранил и после учебы в кадетском корпусе. Во время службы Ч. Валиханова в системе администрации Западно-Сибирского генерал-губернаторства Қ. Гутков­ский с большим интересом и вниманием относился к раз­личным предложениям Ч. Валиханова и поддерживал их, хотя это иногда вредило его престижу и служебной карьере. Уже после смерти Ч. Валиханова Гутковский проявил искреннюю заботу о его наследии и трудах. Он убедил султана Тезека (шурина Ч. Валиханова) от­дать ему все черновые бумаги Чокана, которые могли бы затеряться в степи. Часть этих бумаг Гутковский пере­дал в свое время П. П. Семеиову-Тян-Шанскому, а оставшаяся часть была передана его семьей профессору Н. Веселовскому, опубликовавшему произведения Чока­на Валиханова в 1904 году в «Записках Русского геогра­фического общества».

Семья Капустиных, где собиралась передовая и об­разованная молодежь, была вторым родным домом Чо­кана в Омске после семьи Гутковских. О роли этой семьи в общественной жизни города, а также в развитии Ч. Ва­лиханова более подробно будет сказано несколько поз­же. Здесь мы лишь укажем, что глава семьи, Яков Фе­дорович Капустин, занимал должность советника глав­ного управления Западной Сибири, его жена Екатерина Ивановна была родной сестрой знаменитого русского химика Д. И. Менделеева. По отзывам современников, она была необыкновенно приятной, общительной, куль­турной женщиной, выражавшей искреннее сочувствие ссыльным революционерам и принимавшей участие в облегчении их участи в Сибири. Забегая вперед, укажем, что в этой семье впоследствии Чокан встречался с рево­люционером-петрашевцем Дуровым и другими полити­ческими ссыльными.

Близкое общение с видными деятелями края оказало серьезное влияние на интеллектуальное развитие и на по­литическое образование молодого Чокана. Разговоры о большой политике, об управлении Сибирью и казахской степью, о политических ссыльных, прибывавших в этот период большими группами, и многие другие, которые велись часто в присутствии Чокана, все больше вводили его в курс жизни и событий. Некоторыми впечатления­ми, полученными у Сотникова, Померанцева, Гонсевско- го, Гутковского, Капустиных и из книг, Ч. Валиханов делился с близкими своими друзьями, невольно стано­вясь «окном в Европу» для своих друзей-кадетов, ко­торые узнавали от него много нового и интересного.

Во время летних каникул Ч. Валиханов, особенно когда он учился уже в старших классах, ездил к своим родным в степь. С каждым приездом рос его интерес к жизни и отношениям людей. Аулы богатых родных об­служивались многочисленной челядью, работниками. Ч. Валиханов часто бывал среди них, сочувственно от­носился к их думам и стремлениям. Он много разъезжал, общался с родными и неродными, часто гостил в далеком ауле Чормановых.

В это время некоторая часть местной знати за участие в феодально-монархическом движении Кенесары Касы­мова находилась в опале. Она выражала сожаление об утраченной «свободе народа», о привилегиях и правах представителей «белой кости». Другая часть знати, вся­чески проявляя свою верность царизму, стремилась стать его надежной опорой в управлении Казахстаном. Такое расслоение было характерно и для родных Ч. Baлихановa, живших разными мыслями и тревогами. Чо- каи’хорошо видео положение в степи и воспринимал его критически.

В 1853 году Чокан Валиханов па год раньше своих сокурсников оканчивает Сибирский кадетский корпус, ему присваивается офицерское звание корнета армейской кавалерии.

Теперь следует поставить вопрос, с какими знаниями и подготовкой, с какими убеждениями завершил Чокан Валиханов курс в Сибирском кадетском корпусе. Ему было 12 лет, когда перед ним впервые открылись двери этого учебного заведения, и покинул его взрослым, 18 ­летним. Годы пребывания в кадетском корпусе были го­дами упорной учебы и возмужания в самом широком зна­чении этого слова.

Чокан Валиханов окончил Сибирский кадетский кор­пус с уверенностью и сознанием того, что посвятит себя исследованию Востока. Он мечтал стать ученым-путеше­ственником. Эта мечта увлекла его еще в детстве, до приезда в Омск. Қ этой миссии он сознательно готовился в годы учебы в кадетском корпусе. Это решение находи­ло полную поддержку у самых ценимых им авторите­тов — учителей, и это еще больше его воодушевляло.

Когда Чокану Валиханову было всего 14—15 лет, т. е. уже на третьем году обучения в корпусе, «кадет­ское начальство начало на него смотреть, как на буду­щего исследователя и, может быть, ученого. Сам Чокан мечтал о путешествии по Средней Азии», — писал его товарищ и друг Г. Потанин. Эта мечта с каждым днем становилась реальнее и сильнее. «Қ концу пребывания в корпусе Чокан начал серьезно готовиться к миссии, на которую ему указывали его покровители, читал путеше­ствия по киргизской степи и Туркестану, изучал историю Востока...», — читаем мы в другой статье того же ав­тора.

Чокан Валиханов поражал сверстников-кадетов сво­ей страстью к путешествиям, желанием открывать тайны восточных народов. Видный деятель Колосов, в свое время обучавшийся вместе с Чоканом Валихановым в кадетском корпусе, вспоминал впоследствии, как однаж­ды группа кадетов, в которой был и Чокап, стояла у во­рот учебного здания. Перед молодыми людьми прости­ралась бескрайняя степь. Чокан жадными глазами впил­ся в голубую даль, а потом, взглянув на свою ногу, ска­зал: «Бог знает, где эта нога очутится впоследствии». Как рассказывает Колосов, эта фраза Чокана крепко запомнилась ему и он почувствовал, что «перед ним стоял необыкновенный человек».

Мы можем теперь сказать, что Чокан Валиханов как будущий ученый-путешественник формировался в сте­нах Сибирского кадетского корпуса. Это учебное заведе­ние вправе было гордиться своим питомцем. В день сто­летия со дня основания корпуса, которое пышно отмеча­лось в 1913 году, в ряде приветствий юбиляру в числе выдающихся его воспитанников называлось имя Чокана Валиханова.

Более сложным и в то же время весьма важным явля ­ется уяснение того, с какими политическими взглядами окончил Чокан Валиханов кадетский корпус. Известно, что он живо интересовался литературным движением и общественно-политическими событиями в России. Ему были знакомы в некоторой степени новости Европы. Он немало наслышался различных вестей и толкований о злободневных вопросах современности в кругу кадетов, от преподавателей, молодых офицеров и образованных чиновников. Все это, разумеется, не прошло бесследно для Чокана Валиханова.

Обобщая сказанное, можно утверждать, что миро­воззрение юноши Чокана Валиханова во время его пре­бывания в кадетском корпусе, формировалось под воз­действием следующих условий.

Между кадетами существовало открытое социаль­ное разделение. На одной стороне — дети дворян и при­равненных к ним офицеров, пользовавшиеся особым по­кровительством, на другой — дети казачьего сословия, униженные этим неравноправием, без всяких привиле­гий и недовольные своим положением. Получалось, что учебное заведение само различало среди своих воспитанников маленьких аристократов и демократическую массу. Такое отношение не могло не влиять на неокреп­шее еще сознание казачьих детей. На этой почве у нн.х постепенно зрело чувство протеста против социаль­ной несправедливости. Именно в эту группу в качестве одного из ее лидеров входил в то время Чокан Ва­лиханов.

Среди ведущих преподавателей были лица, кото­рые сочувственно относились к демократическим и рево­люционным движениям в России и на Западе, к деятель­ности Белинского, восторгались произведениями Пушки­на, Гоголя и Лермонтова. Лекции этих учителей увле­ченно слушали кадеты, особенно дети казаков, средн которых был и Чокан Валиханов.

Почти все воспитатели и чиновники, которые так любовно и с интересом относились к Чокану Валихано­ву и вводили его в круг своих семей, были не только об­разованными людьми. Они, независимо от того, какое официальное положение занимали в обществе и какого взгляда в конечном счете придерживались, радовались прогрессу и с одобрением относились к подъему общест­венной мысли в России. Они были людьми нового поко­ления, усвоившими гуманные принципы XIX века и не стеснявшимися иногда критически оценить отдельные стороны политики правительства.

В то время в Омске, если говорить в целом, свободо­мыслие было в большем почете, чем преданность пре­столу и царю. Это отдавалось эхом и в домах некоторых чиновников, па вечерах и собраниях молодежи, которые посещал Чокан Валиханов. Недовольство крестьян и ка­захов вливалось в кадетский корпус через их детей, с ко­торыми Чокан делил свою участь и, можно сказать, даже сросся с ними.

Вот в каких условиях проходило интеллектуальное становление Чокана, его идейное развитие.

Для определения характера и степени идейной зрело­сти Чокана Валиханова большую ценность имеют рабо­ты Г. Потанина, опубликованные им в разное время. Это описания его встречи с Дуровым (1900), биографи­ческий очерк о Чокане Валиханове (1904) и воспомина­ния (1913). Г. Н. Потанин, как никто другой, близко и хо­рошо знал мечты и взгляды Чокана Валиханова. Он пи­сал следующее:

«Чокан много читал в то время. Чтение развило в нем критические способности (курсив наш.— Авторы), прило­жением которых он удивлял нас как в области нравст­венных вопросов, так и в области восточной филологии, которая становилась уже его специальностью» (стр. XVII).

«...Мы вышли из корпуса с большим интересом к об­щественным делам. Еще на школьной скамье мы заду­мывались, как мы будем служить прогрессу. Любовь к прогрессу у нас включалась в любовь к родине... О про­грессе вообще мы могли думать не иначе как только так, что мы будем толкать Россию по пути прогресса» (стр. 257—258).

«Мы смотрели на себя, как на будущих борцов, и ре­формы могли быть встречены нами только рукоплеска­ниями. Мы даже сочувствовали революциям там, где об­щество не могло мирными средствами проложить путь к прогрессивным учреждениям...» (стр. 258).

Лекции преподавателя Гонсевского о французской революции 1789 года «сделали из нас республиканцев, Лафайет и Демулен стали нашими любимцами» (стр. 256). Другой учитель — Костылецкий «был очень хоро­ший чтец и особенно славился у нас как превосходный чтец Гоголя. На казаков сильное действие произвел «Тарас Бульба»; мы увидели нечто общее между нами и героями Гоголя и почувствовали себя сродни тем рес­публиканцам, которые избирали Қирдягу кошевым ата­маном» («Сибирская жизнь», № 56).

«Склад политических воззрений, с которыми я и мои сверстники вышли тогда из корпуса, можно бы назвать политическим двоеверием или политическим двоемысли­ем» (стр. 256).

Во время учебы в кадетском корпусе «наши мнения были одинаковы», — указывал Г. Потанин, имея в виду Чокана Валиханова.

Эти строки говорят о многом: о том, что Г. Потанин и Ч. Валиханов вышли из кадетского корпуса с явно на­метившимся внутренним убеждением служить прогрес­су и народу. В них клокотала страсть к демократиче­ским преобразованиям. Но они еще были молоды и не­зрелы, не имели опыта, недостаточно были знакомы со сложной действительностью, потому и не представляли еще себе конкретных путей действий. В то же время они находились под влиянием общей господствующей иде­ологии — сознательного и бессознательного почитания особы государя. Действительно, они были двоеверами.

Г. Потанин, как нам кажется, очень правдоподобно обрисовал внутреннее содержание этого политического двоеверия. «Да, мы были политические двоеверы, — писал он в 1900 году, — может быть, вроде Карамзина, который говорил о себе, что он в душе республиканец, хотя в то же время искренне любит своего монарха, как верноподаиный, или, может быть, вроде тех иркутян про­шлого века, которые два раза, недовольные царскими воеводами, поднимали против них бунт, заковывали их в кандалы, садили в острог. На воеводский стул садили сыновей этих воевод, грудных ребят, вводили казачий круг, т. е. казачью республику, учреждали народное пра­вительство, а в Москву отписывали, что они выправили царскую службу и сокрушили крамолу против царя».

Это уже совершенно не похоже на легкомыслие мо­лодых людей, лишенное внутренней логики. Это настоя­щий бунт мысли, характерный периоду активного идей­ного пробуждения передовой молодежи, способной пе­рейти к практическому действию.

Чокан Валиханов и Григорий Потанин вынесли из стен кадетского корпуса убеждения, в основном противо­положные тем, какие это учебное заведение должно бы­ло прививать своим воспитанникам. Вместо терпимого отношения к сословным и социальным контрастам, ко­торые они наблюдали в кадетском корпусе и за его пре­делами, у них выработалось мнение о несправедливости возвышения детей дворян и унижения детей казаков. Вместо чувства отвращения, которое должно было ими руководить в оценке противоправительственного движе­ния декабристов и других революционеров, они горячо сочувствовали им и считали их настоящими героями. Вместо примирения с действительностью они находили ее далеко несовершенной и мысленно переносились то в ряды республиканцев, то в ряды борцов баррикад.

Словом, Чокан Валиханов и Григорий Потанин, как представители передовой части кадетов, покинули стены корпуса, можно сказать, с беспокойством в сердцах. В то же время они сохранили уважение к особе монарха. Они верили в возможность устранения недостатков и не­справедливостей в обществе с помощью царя и царской власти, ибо они не знали и не мыслили себе другого го­сударственного устройства. Однако это не может бро­сить тень на убеждения Чокана Валиханова и Григория Потанина. Подобных наивных чувств нельзя было ми­новать в тех условиях и в том возрасте, в котором на­ходились эти только что надевшие эполеты молодые офицеры. Важно то, что они готовились жить с чистой мыслью служения человеческому прогрессу и народу. По свидетельству Г. Потанина, Чокан, будучи, кадетом, «мечтал о своем служении казахскому народу». Прихо­дится порою удивляться тому, как могли относительно высоко подняться в своем идейном стремлении Чокан Валиханов и Григорий Потанин. И в этом немалая за­слуга кадетского корпуса и его преподавателей.

Академик В. А. Обручев в своей монографии, посвя­щенной жизни и деятельности Григория Николаевича Потанина, дал следующую характеристику обстановки в кадетском корпусе в конце 40-х — начале 50-х годов. «Хотя корпус был закрытым учебным заведением, — писал он, — но... сношения с внешним миром у кадет были. Поэтому на них все же сказалось влияние передо­вой части русской интеллигенции. А к тому же до них докатились отголоски революционных событий 1848 г. Постепенно у некоторых кадетов стал оформляться го­рячий протест против вопиющего факта пребывания русского крестьянства в крепостной кабале и против ко­лониальной политики русского царизма в Сибири, об­рекавшей на вымирание местные национальности, имено­вавшиеся «инородцами».

Из изложенного видно, что учеба в Сибирском ка­детском корпусе дала Ч. Валиханову многое. Кроме при­обретения знаний, он получил возможность общаться с передовыми, трезво мыслящими деятелями, втягивался в прогрессивное общественное движение и в политику. Ч. Валиханов жадно впитывал идеи, которым суждено было развиться в более или менее цельную систему в последующие годы его жизни.