Страница - 7

Раздел второй. МИФЫ, ПРЕДАНИЯ, ЛЕГЕНДЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ КАЗАХСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Магжан Жумабаев

СЛОВО ХРОМОГО ТИМУРА

— Все же, что Вселенная?

— Она с ладонь величиной!

Не пристало же многим богам Быть на ладони одной.

Бог неба — великий Тенгри,

Пусть правит он небом своим!

Ну а я — бог земли, Тимур,

Ты, Тенгри, не касайся земли!

У бога неба Тенгри Рода нет и сути нет.

Ну а я, бог земли Тимур,

Родом — тюрок, сутью — пламени свет.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Кто такой Тимур? Какова его роль в истории тюркского мира?

2. Какова тема стихотворения Магжана Жумабаева? Как связано оно с древнетюркской мифологией?

3. В какой форме написано стихотворение?

4. Как отвечает Тимур на вопрос: “Что Вселенная”? Кому и почему он себя противопоставляет?

Легенда о Коркуте

(Отрывок из романа Р. Сейсенбаева “Отчаяние, или Мертвые бродят в песках")

Эту легенду Ладов не раз слышал от казахов. Ну и удивительный же был человек, этот Коркут-баба. Никто так сильно не любил жизнь, как он, музыкант с кобызом. И никто не был так наивен, как он. Подумать только! Он полагал, что люди умирают потому, что на свете существуют могильщики и существует земля, в которой они роют могилы. И всякий могильщик — то ли в шутку, то ли нет отвечал ему, когда он спрашивал, для кого роют могилу: “Говорят, есть на свете музыкант с кобызом — для него и роем”. Много земель обошел Коркут, и везде ему могильщики отвечали одно и то же: для Коркута.

Тогда он бросил в Сырдарью ковер и поплыл на этом ковре по течению. Он сильно тосковал, он понимал, что теперь ему не вернуться к людям, не вернуться на землю, потому что среди людей, потому что на земле живут могильщики. Он днем и ночью играл на своем кобызе прекрасные, волшебные мелодии о жизни, о любви и счастье. И заслушивались люди по берегам, и печально махали ему руками. Наконец ковер вынесло в море. Его светлые песни полюбили и рыбы, и чайки, и даже сама Ата-балык заслушивалась ими. Много лет, как только поднималось из-за горизонта солнце, брал в руки Коркут кобыз и начинал играть. И выплывала Ата-балык, слушала и спрашивала:

“Много печали в твоей музыке, Коркут. Откуда эта грусть? Что гнетет тебя?”

“Ах, Ата-балык, — обычно отвечал Коркут, -жизнь — это вечная печаль. Как же веселиться мне, если я знаю, что рожден для того, чтобы однажды умереть?”

“Значит, нет в жизни радостей?”

“Мало радостей, зато много страданий”.

“Так отчего же ты боишься смерти? Разве она не избавит тебя от страданий?”

“Как ни горьки страдания, Ата-балык, но жить хочется, а умирать страшно”.

“Тогда не умирай, Коркут! Твоя музыка нужна здесь, в этом мире, хоть и полон он страданий”.

“Да благословит тебя царь всех вод — Сулейман, Ата-балык! Да услышит он твои слова и примет мою печаль близко к своему сердцу!”

Однажды Ата-балык спросила музыканта: “Говорят мне, что ты не спишь ни днем, ни ночью, Коркут. Правда ли это?”

“За мной следит Всевышний. Он только того и ждет, чтобы я заснул. Как только я усну, он выкрадет из меня душу и унесет на небо ...”

И так ответила ему Ата-балык:

“Пока я с тобой, не бойся ничего. Спи, я буду стеречь тебя”.

И Коркут поверил могущественной рыбе — и стал с тех пор спать.

“Какое это блаженство — сон!” — восхищенно думал он.

Однако всем известно, что не бывает на свете людей, которым удается избежать своей участи. Смерть все-таки следовала за ним, как ни печально ей это было. Да, да — дело в том, что она очень жалела Коркута и всячески оттягивала это роковое мгновение, когда взмахнет она над ним своим крылом. Частенько Всевышний упрекал ангела смерти Азраила в излишней доброте к Коркуту, но ничего не мог поделать с собой Азраил — он следовал за Коркутом по пятам и наслаждался игрой его кобыза. Азраил часто возражал Всевышнему так: “Если забрать душу этого гения — что станет с его волшебной музыкой? Мне жаль Коркута до слез — такие вдохновенные музыканты рождаются на земле раз в тысячу лет”. — “Разве гений его не моих рук дело? Разве не я распоряжаюсь его жизнью?” — отвечал творец. “Но зачем же ты создал его отличным от других людей? Зачем же ты не отпустил ему два жизненных срока — разве гений не достоин 38 того?” — “Это правда, что Коркут гений. Но я не делаю исключения и для гениев. В конце концов он не бог, а всего лишь двуногое существо… Лети быстрее на землю и доставь сюда его душу!”

И полетел Азраил к Коркуту.

Коркут проснулся на своем ковре в холодном поту и понял, что разговор творца и ангела всего лишь приснился ему. Но не в таком он был уже возрасте, когда люди легко отмахиваются от снов. Впервые печально понял он, что и ему не избежать смерти. “Коркут-баба, — сказал он себе, — и твоя смерть ходит где-то рядом, встреть же ее с достоинством”.

Так сказал он себе, умылся морской водой, прочитал утреннюю молитву и взял в руки черный кобыз. И заплакал кобыз, едва пальцы Коркута коснулись его струн. И увлажнились было глаза музыканта, но усилием воли Коркут сдержал слезы, чтобы не увидел Азраил его слабости. Ата-балык плыла рядом, подталкивая красный ковер. Она спросила:

“Невесело тебе сегодня, Коркут?”

Ничего не ответил Коркут, лишь громче заиграл его кобыз. Кобыз пел о том, как слаб, немощен человек, но как безмерна, бесконечна жизнь, которую он оставляет. Коркут, не признававший ислама*, а до последнего своего часа поклонявшийся лишь огню, вдруг наяву увидел этот яркий свет. Но не сразу понял он, что за огонь зовет его к себе — не сразу догадался, что не огонь это, зажженный человеком, а лик солнца, поднимающегося из-за горизонта. И тогда вздрогнул он и подумал: “Сегодня, когда небесное светило на закате коснется линии воды, мое старое тело, на протяжении девяноста шести лет наслаждавшееся жизнью, станет хладным трупом”.

Но странное дело! Чем надрывнее плакал черный кобыз, тем светлее становилось лицо старца. Его сердце, казалось бы, бесчувственное, оттого что радость в нем часто сменялась печалью, все больше 39 и больше теплело, и мигом потеплевшая душа сама стала с нетерпением рваться к небу. Его сердце говорило: “Стыдись! Не унижай себя неблагодарной любовью к жизни — ведь жизнь так скоротечна! Разве ты не устал? Разве ты не хочешь отдохнуть? Не жалей о ней, ведь впереди у тебя вечное блаженство — ты теперь никогда не будешь думать о смерти, теперь ты будешь счастлив навеки. Время безжалостно здесь, на земле, — для него все равны. А там его просто не будет — разве это не блаженство: никогда не думать о времени! Торопи земную смерть, Коркут, — с ее наступлением ты будешь рожден заново для новой жизни ...”

И тогда Коркут, воздев к небу руки, прошептал сквозь счастливые слезы:

“Смерть, иди ко мне!”

В это самое время змея, посланная Азраилом, вползла ему на грудь, и яд ее мгновенно проник в кровь старца. Кобыз выпал из его рук, и Коркут умер.

С печалью приветствовал его Азраил:

“Добро пожаловать, святой Коркут! Да обретет твоя душа покой в раю!”

И черный туман пал на море — черный морок пал на море. Море буйствовало, вздымая гигантские волны. Это заметалась Ата-балык в глубинах — тоска вдруг пронзила ее. Она металась по морю в поисках красного ковра, в поисках друга, но душа святого старца уже покоилась на небесах...

От смерти не спастись, ее не избежать,

Когда б ты мог себя и львом средь львов считать. Захочет бог — звезда сорвется Вдруг с небес И рухнет, чтоб у ног осколками сверкать.

Жигиты, верьте мне — над нами бог велик,

Пускай ему хвалу возносит наш язык,

Коркут на сорок лет свой возраст пережил,

И все ж в конце концов скончался тот старик. Закрыл глаза старик — и замерли ветра.

Так и жигит умрет. Так молнии игра Большое дерево порой испепелит В единый только миг. Куда как смерть быстра.

С тех пор стали ходить слухи, что тоскующая Ата-балык часто зовет к себе душу Коркута: говорят, что порой душа Коркута в самом деле нисходит с небес и подолгу беседует с могучей рыбой.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Перескажите прочитанный вами отрывок из романа Р.Сейсенбаева “Отчаяние, или Мертвые бродят в песках”.

2. Что, по-вашему, явилось причиной, побудившей писателя обратиться к Древней легенде о Коркуте?

3. Как перекликаются народная легенда с пересказом известного казахского писателя?

4. Какие сказочные и мифические персонажи встретились вам в легенде, пересказанной Р.Сейсенбаевым?

5. Какова роль стихотворения Шал-акына, включенного в легенду, пересказанную Р.Сейсенбаевым?

Мухтар Ауэзов (1897—1961)

Вся жизнь его была непрерывным, упорным, никогда не прекращающимся трудом

К.Алтайский

В горах Заилийского Алатау уходит в поднебесье снежный пик, носящий имя Мухтара Ауэзова, человека, которого современники называли символом эпохи.

Родился Мухтар Ауэзов в урочище Чингистау. Его отец Омархан и дедушка Ауэз были людьми культурными: хорошо знали старинную арабскую грамоту. Детство будущего писателя проходило там, где с наибольшей силой ощущалось влияние Абая: аул великого акына, с которым у родственников Мухтара были хорошие отношения, располагался по соседству с их аулом. Это не могло не отразиться на творческой судьбе М. Ауэзова. В своих воспоминаниях он писал: “Мне с детства стали известны произведения Абая. Дедушка заставлял нас, внуков, по многу раз перечитывать и оригинальные, и переводные стихи поэта...”

Поэзия Абая пробудила в душе будущего писателя высокие и светлые чувства любви к знаниям, к Родине, народу, стремление служить его интересам. Учеба с этих пор стала его заветной мечтой. Поэтому мальчика повезли в Семипалатинск и устроили в мусульманское медресе. Вскоре одиннадцатилетний Мухтар перешел в городское училище, а после его окончания поступил в учительскую семинарию. Позже он окончил университет в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), аспирантуру в Ташкенте. Очень много времени Ауэзов проводил за чтением книг русских, казахских, зарубежных писателей и поэтов и сам стал пробовать писать небольшие произведения.

За годы своей творческой деятельности он создал много рассказов, повестей, романов, очерков, пьес, научных статей. Но главным делом его жизни и крупнейшим произведением в казахской литературе стал роман “Путь Абая”. Это книга, которую с полным правом можно назвать “энциклопедией казахской жизни”: действие романа развивается на протяжении почти полувека, в нем широко показана жизнь народа — его мечты и чаяния, его обычаи, традиции, его трудовые будни и праздники. Использовал Ауэзов в своем романе и произведения устного народного творчества, легенды и предания, которыми так богата казахская степь.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. В какой семье рос и воспитывался будущий писатель? Какую роль в его жизни, в его творческом пути сыграл Абай?

2. Расскажите о том, какое образование получил Ауэзов.

3. Почему роман “Путь Абая” можно назвать “энциклопедией казахской жизни”?

4. Перечитайте эпиграф к статье. Как вы думаете, какие обстоятельства жизненного и творческого пути писателя позволили поэту и переводчику К.Алтайскому сказать, что вся его жизнь “была непрерывным, упорным трудом”?

Легенда об Енлик и Кебеке в романе М.Ауэзова “Путь Абая”

Отрывок из главы “АБАЙ-АГА”

Осеннее небо пасмурно. Воздух пронизан сыростью. Холодный ветер усиливает резкую свежесть раннего утра. Уныло чернеет голыми ветвями потерявшая листья таволга, краснеет пересохший тростник. Кивая облетевшими головками, колышутся под порывами ветра пожелтевшая полынь и ставший белесым ковыль. По поблекшей траве катится гонимое ветром перекати-поле. День только что занимается. Обильная роса, рожденная холодной ночью, еще не просохла, ноги лошадей мокры до самых щеток, влажные копыта поблескивают в траве.

Всадники, показавшиеся на широкой долине Ералы, далеко обогнали свои аулы, которые снялись на кочевку с рассветом. Впереди, беседуя со своим племянником Шубаром и с дальним сородичем Кокпаем, ехал Абай. За ними шумной кучкой двигалась молодежь: сыновья Абая -Акылбай и Магаш, еще один племянник — Какитай, и молодой акын Дармен. Чуть поотстали от этой группы двое всадников: Ербол, друг юности Абая, и сказочник Баймагамбет.

Ни унылая серая погода, ни дорожная усталость не мешали молодежи весело смеяться и перекидываться шутками. Все они были поэты, и хотя обычно сочиняли стихи дома с карандашом в руках, никто из них не отказывался сложить песню или стихотворение перед друзьями по-акынски — под напев домбры. Часто Акылбай вызывал молодых акынов на состязание в импровизации; порой он подбивал их на это даже во время быстрой скачки верхом. Тот же Акылбай рассказал им недавно о трудной форме стиха-подхвата, когда четыре поэта должны экспромтом сложить четверостишие, поочередно подхватывая друг за другом по строке.

Как раз эти стихи-подхват и были причиной шумного веселья всадников. Молодые акыны состязались в быстроте стихосложения, безобидно посмеиваясь друг над другом в своих стихах.

Магаш, пригнувшись в седле, повернулся к Какитаю и Акылбаю.

— Ну, давайте еще!

Застыл весь я! Дует со всех сторон ...

Ожидая вызова, все жигиты были настороже, но первым подхватил строчку Акылбай:

Замерз и я! Осень взяла нас в полон ...

Дармен раскрыл уже рот — из всех молодых акынов он был самым находчивым и обычно заканчивал сразу обе последних строки, — но Магаш схватил повод его коня и закричал:

— Погоди, Дармен, умерь свой пыл! Какитай всегда у нас в долгу, пусть он подхватит. Ну, Каке, скорее!

И Магаш с лукавой улыбкой обернулся к Какитаю, своему другу и сверстнику, над которым постоянно подшучивал. Но тот, к удивлению всех, не медля ни мгновения, тут же закончил стихи звонким, высоким голосом:

Ну, что ж, друзья! Замерзнешь ты и застынет он -Останусь я! Заменит обоих Какитай-шон!

И он громко рассмеялся, довольный своей находчивостью.

Акылбай в раздумье повторил про себя строчки Ка-китая и спросил с недоумением:

— “Шон...” Что это еще за слово?

— Просто Какитай не подыскал рифмы и выдумал “шон”! — насмешливо сказал Магаш. — Такого слова вовсе нет. Стоит Какитаю взяться за стихи, обязательно придумает какую-нибудь чушь!

Дармен заливался хохотом.

— Ой, Каке! Откуда ты приволок такое слово, какого ни один казах не знает?

Какитай дал им посмеяться вволю, но потом начал защищаться:

— А разве для стихов годятся лишь слова всем известные, избитые, которые в зубах навязли? Порой красивые, звучные слова приходят издалека, вот тогда они и изумляют людей, как сейчас. По-моему, уж если называть нашу чепуху стихотворением, так только из-за моего слова “шон”!

Услышав взрывы смеха, Ербол и Баймагамбет нагнали молодежь, и Магаш решил обратиться к старшим. Акыны повторили свои строчки, прося Ербола рассудить их. Насмешки друзей не очень задевали Какитая, но все же он стал шутливо жаловаться Ерболу.

— Ербол-ага, избавьте меня от глупых острот! Будьте моим заступником, подтвердите им, ради бога, что есть в казахском языке слово “шон”!

Видя, что в этом споре ему приходится быть судьей, Ербол попросил прочесть стихи-подхват целиком.

Магаш начал, остальные продолжили:

Застыл весь я! Дует со всех сторон...

Замерз и я! Осень взяла нас в полон!

Ну что ж, друзья! Замерзнешь ты, и застынет он -

Останусь я! Заменит обоих Какитай-шон!

Ербол подумал и отрицательно покачал головой. Новый град насмешек обрушился на Какитая.

Тогда Какитай кинулся за помощью к Баймагамбету.

— Подумай, что они говорят, Баке! — закричал он во весь свой звонкий голос. — Твои уши много слыхали, нет слова, которого бы ты не знал! Скажи свой приговор!

Баймагамбет с обычной своей прямотой решительно ответил:

— Ты неправ, Какитай. Ни в сказках, ни в песнях не встречал я такой чепухи. Нет такого слова —“шон”.

Все опять зашумели, ожидая, что вспыльчивый Какитай сцепится с Баймагамбетом. Но на этот раз юноша не стал спорить, хотя и не признал своего поражения.

— Ладно, Какитай не из тех, кто валится с седла от первых ударов! — воскликнул он. — Обращусь к суду Абая-ага. Скачите за мной, поглядим, какие вы мудрецы!

И, хлестнув коня, он помчался вперед.

Пока друзья нагоняли его, Какитай, подскакав к Абаю, успел уже рассказать о споре. Видимо, о слове “шон” здесь что-то знали: Кокпай, улыбаясь, переглянулся с Абаем. В сердце юноши вспыхнула надежда. И действительно, едва остальные поравнялись с ними, Абай повернулся к Ерболу и Баймагамбету.

— Выходит, вы оба стали на сторону Магаша и принуждали Какитая сдаться? — спросил он усмехаясь.

— Я испытанный судья, — шутливо ответил Ербол. -Не только Какитая — тебя самого вынуждала сдаваться моя справедливость, вспомни, Абай!

— Принудить к сдаче нетрудно. Много труднее — справедливо судить. Что ты скажешь, если Какитай все-таки прав?

И судьи и обвинители, уже торжествовавшие победу, в недоумении посмотрели друг на друга. Ербол и Баймагамбет начали неуверенно возражать Абаю, но Магаш и Акылбай, перебивая их, изумленно воскликнули:

— Что вы сказали, отец?

— Вы говорите, есть слово “шон”?

— Да, Какитай прав, — повторил Абай. — У казахов есть слово “шон”, есть даже и такое имя. В роду Суюндик, как две высокие горы, возвышались братья Шон и Торай-гыр. Оба были на редкость красноречивы, их крылатые слова известны всему Среднему Жузу. Вероятно, слово “шон” пришло к нам от киргизов. Оно часто встречается в старинных песнях, в рассказах о знаменитых батырах рода Уйсун. Как видите, Какитай крепко утер вам нос! Все вы непомерно довольны собой, среди вас он самый скромный, даже не смеет называть себя акыном. А на деле именно он и оказался настоящим поэтом, владеющим богатством речи. “Шон” означает: мощный, достойный. Какитай и о себе сказал как о достойном и вас уязвил, зябнущих и мерзнущих. Вы просто положены на обе лопатки! Вот что я скажу вам, самонадеянные акыны Магаш и Акылбай! -Абай лукаво взглянул на сыновей.

Выслушав эту добродушную отповедь, все от души расхохотались — и победивший Какитай, и побежденные поэты, и посрамленные судьи.

Всадники двинулись дальше, пробираясь в густых зарослях осоки, уже поникшей по-осеннему. В стороне показался невысокий холм. Абай, ехавший впереди, молча повернул коня к нему. Видя его задумчивость, примолкли и остальные. В полной тишине всадники поднялись за Абаем на холм, на вершине которого оказались две старые могильные насыпи, почти сравнявшиеся с землей. Молодежь вопросительно переглядывалась: никто не знал, чью память хранят эти древние курганы. Абай остановил коня.

Охватив ладонью свою красивую, не очень густую бороду, в которой уже пробивалась седина, Абай молча смотрел на могилы. Порой он щурил глаза, и сеть мелких морщин — знак прожитого времени — проступала у висков яснее; порой он совсем прикрывал веки, погруженный в мысли о давно минувших днях, свидетелями которых были эти осевшие курганы. Молодежь, остановившись поодаль, молчала, не понимая, что вызвало такую глубокую задумчивость Абая. Два ястреба, сидевшие на руке у Дармена и Шубара, вытянув шеи, тоже уставились немигающими золотистыми глазами на могилы, словно ожидая, что из-за них вот-вот выскочит дичь.

Наконец Абай, не оборачиваясь, поднял руку и сделал жигитам знак приблизиться. Всадники тронули коней. Когда стук копыт замер и все остановились возле Абая, он заговорил негромко и медленно, как бы раздумывая вслух:

— Вот уже сто раз угрюмая осень сменяла над этими могилами благодатное лето… Целый век глядят эти курганы на шумящую вокруг них жизнь новых поколений. Страшную тайну хранят они в себе. И каждый раз, когда я проезжаю мимо, я чувствую себя должником… Мой долг им — долг поэта. Здесь похоронены жигит и девушка. Жигита звали Кебек, девушку — Енлик...

Абай поднял голову. Голос его зазвучал громче, теперь он говорил, обращаясь к молодежи:

— Жестокий родовой обычай принудил тех, кто жил в одно время с ними, убить их обоих. Убить лишь за то, что они любили друг друга… Их привязали к хвостам коней и вскачь волокли по этой земле, пока жизнь не покинула их тела… Так велел закон рода сто лет тому назад. Так велит он карать и теперь, в конце девятнадцатого века. Страшный закон был и остается путами для жигита, петлей для девушки...

Абай замолк. В порывах осеннего ветра, клонившего траву над могилами, юношам слышался жалобный, печальный напев. Ковыль и полынь, покачиваясь, согласно кивали головками, как бы подтверждая, что рассказ о трагедии, разыгравшейся здесь давным-давно, — страшная правда. Абай продолжал:

— Гонимые, как звери, затравленные, несчастные, Енлик и Кебек скрылись от преследования вон там, в горах Орды. Здесь родился у них сын — плод короткой счастливой любви, продолжиться которой было не суждено. Их нашли и казнили. Мальчика отнесли туда, на ту голую вершину, и бросили там. До самой ночи, пока длился день, пока кровавое солнце не скрылось за горами, плакало на камнях ни в чем не повинное созданье… Лишь ночью умолк одинокий детский голосок, взывавший к черствым, жестоким людям в черством, жестоком мире. Умолк навсегда.

Юноши невольно откинулись в седлах, словно отшатнувшись от холода, которым повеяло на них от этих древних могил.

Первым взволнованно заговорил Дармен:

— Абай-ага… Чья же злоба решилась на такой приговор?

— Кто их убил? — не выдержал и Магаш.

— Кто заставил людей совершить это? — воскликнул Какитай.

— Тот, кто был тогда главой наших родов, — ответил Абай, — кого мы чтим как аруаха — духа наших предков: Кенгирбай.

Абай произносил эти слова медленно, обводя лица испытующим взглядом. При имени Кенгирбая Шубар вздрогнул и беспокойно взглянул на Абая. Все слушали в тяжелом молчании. Лишь Дармен не сдержался.

— Кого же мы чтим — аруаха или палача? — с горечью спросил он.

Абай посмотрел на него с видимым одобрением, но Шубар хмуро остановил юношу:

— Хватит, Дармен, думай что говоришь...

— Прошло сто лет, но аркан на шее казахской девушки затянулся еще туже… — снова заговорил Абай, внимательно вглядываясь в Дармена. И внезапно оборвал свою речь: во взгляде юноши он увидел просыпающееся вдохновение. Глаза Дармена горели и искрились, как у ястреба, сидевшего на его руке; казалось, молодой акын так же рвется в полет.

— Абай-ага, — взволнованно начал он, — у меня есть просьба. Наверное, всякий, кто проходил мимо этих могил, произносил поминальные слова из Корана. Пусть их молитвы утешают дух безвинных жертв. Но позвольте мне по-своему помянуть этих несчастных и тех, кто и теперь страдает, подобно им. Можно?

Слова Дармена как будто и не удивили Абая. Ласково кивнув, он сказал:

— Конечно.

— Вот моя поминальная молитва Енлик и Кебеку...

И Дармен запел протяжную, звучную песню.

Он пел с вдохновенной печалью, и пение его совсем не походило на то, что все привыкли слышать в дружеском кружке или на больших сборищах. Оно было как скорбное, полное раздумья жоктау — песнь, которую поют об умершем, рассказывая людям о его жизни и восхваляя его достоинства. Лицо певца-поэта и все оттенки его звучного голоса выражали волнующее его душу сокровенное и глубокое чувство. Он изливал печаль двух юных сердец, рвущихся друг к другу и готовых легко расстаться с жизнью, если она не соединит их:

Без ума — бия нет.

В доме тьма — дома нет.

Коль в душе нет огня,

Жизнь — тюрьма, жизни нет!

И хотя песня, которую он цел, была всем известна, она звучала у него по-новому — торжественно и трогательно. Это была сочиненная недавно Абаем песня любви “Ты — зрачок глаз моих”. Магаш и Какитай, вполне понимая вдохновенный порыв Дармена, восхищенно переглядывались.

Дармен пел недолго. Спев четыре строфы, он глубоко

вздохнул и умолк. Абай молча тронул коня. Остальные

двинулись следом. Ястребы на руках охотников с шумом встряхнулись; теперь они оглядывали степь хищными, отливающими золотом глазами, отыскивая дичь.

Абай, погруженный в мысли, течение которых не было прервано пением Дармена, продолжил то, что хотел сказать молодым акынам:

— А ведь аркан, который накинули на шею Енлик, задушил не только ее. Им задавлен отчаянный крик, не успевший вырваться в мир… Не пора ли хоть теперь поведать народу тайну этих двух могил? Нельзя ли голосом Енлик выразить тайну девичьего сердца, а устами Кебека -мятежный призыв мужественной души, встающей на защиту прав человека… Ведь вы поэты. Прислушайтесь: осенний ветер доносит к нам из мглы времен жалобы и стоны… Мне кажется, вдохновенье надо искать не только в радости и в счастье, но и в горькой доле народа, в подавленных порывах его смелых сынов. Если слово берет поэт, пусть оно выражает всю правду жизни. Стих, рожденный правдой, подобен ручью, чей исток на высокой горе: он всюду найдет себе дорогу. Почему бы вам не создать стихи из того, что мы пережили вместе сегодня? Кто из вас возьмется за это?

Дармен, понявший мысль Абая еще до того, как тот закончил, хотел назвать себя, но Шубар опередил его:

— Абай-ага, я напишу об этом!

— Шубар сказал то, что было у меня на языке! — воскликнул Дармен. — Напишу я.

— У тебя на языке? — насмешливо повторил Шубар. -Я сказал то, что было у меня в мыслях. Я говорю только свои слова, и стихи будут только мои. Писать буду я!

— Нет, я!

— Нет, не ты! Я первый ответил Абай-ага...

Абай улыбнулся. Засмеялись и остальные. Дармен обратился к суду друзей:

— Пусть решит большинство! Но не забывайте, что свое намерение я выразил песней там, у могил, еще до того, как Шубар сказал об этом словами...

Магаш сочувственно кивнул головой.

— Вот так довод! — с издевкой сказал Шубар. — Ну, скажи сам по совести: разве в песне была хоть одна твоя строка? Песню сложил Абай-ага! А я еще тогда подумал обо всем этом и первым сказал слово “напишу”!

— Ты подумал, а я почувствовал это всей душой! -страстно возразил Дармен. — Ты первый выговорил это слово языком, зато я сказал его всем сердцем! Пусть то была песня Абая-ага, но разве ты не понял, что все мои чувства, все вдохновение обращены к памяти тех двоих несчастных?

Ербол, который только что смеялся вместе с Абаем над горячностью спорящих, поднес ко лбу ладонь и, вглядываясь прищуренными глазами куда-то вперед, перебил их:

— Эй, жигиты, сами вы ничего не решите! Дайте я скажу, кому из вас писать!

— Говорите! — отозвались оба сразу.

— Смотрите, — начал Ербол, понижая голос почти до шепота, — вон там у горки притаилась стая дроф. Ястребы ваши уже видят их. Спустите птиц! Чья первой схватит дрофу — тому и писать стихи.

Абай одобрительно улыбнулся. Шубар и Дармен, зная, как чутки дрофы, также шепотом ответили Ерболу:

— Ладно...

— Согласен!

И, отъехав в сторону, они взмахнули руками, выпуская ястребов. Шубар, проследив полет своей птицы и убедившись, что она, взмыв, сразу же направилась к стае, быстро обернулся к Абаю:

— Значит, так, Абай-ага? На этом и решили?

Абай не спеша ответил:

— Ербол хорошо придумал… Но я добавлю еще условие: пока ястребы летят к цели, сложите на скаку несколько строф!

И он первым тронул коня крупной рысью. Шубар и Дармен поехали рядом с ним по обе стороны, остальные за ними. Шубар, видимо довольный условием, весело сказал:

— Согласен и на это, Абай-ага! Значит, про наших птиц?

Молодежь, уже приготовившаяся мчаться вскачь, чтобы не пропустить удара ястребов, придержала коней, с любопытством глядя на Абая.

— Нет, не про них… Вы поэты, так покажите, что мысль ваша гибка и быстра! Старая бабушка в морозную зимнюю ночь убаюкивает внука под унылый вой холодного ветра… Вот ее слова и скажите стихами. Начинайте! — И Абай хлестнул коня.

Шубар, обманутый в своих ожиданиях, с укоризной взглянул на него.

— Ну, Абай-ага, это не состязание, а наказание! — растерянно воскликнул он.

Дармен, скакавший рядом с Абаем, с удивительной быстротой начал свою импровизацию. Необычные условия состязания привлекли внимание всех. Всадники забыли о птицах. Дармен, чувствуя, как внимательно все его слушают, продолжал говорить строку за строкой. Абай, довольно посмеиваясь, скакал, посматривая сбоку на Дармена; он даже снял шапку, чтобы расслышать каждое слово.

Дармен громкой скороговоркой читал рождавшиеся одна за другой строки:

Есть много на свете акынов таких,

Кто быстро слагает заданный стих,

Но много быстрей полет мыслей моих -

Ястреба крылья нынче у них!

Следите, друзья, как стих мой летит

В зимнюю ночь, где вьюга свистит,

Где лютый мороз за стеною трещит,

Где старая бабушка с внучком сидит,

Где тихая песнь над ребенком звучит:

Спи, ягненочек мой, спи,

Вьюга рыщет там, в степи,

Не залезет к нам в окно,

Не найдет нас все равно...

Баю-баюшки, бай-бай,

Спать нам, вьюга, не мешай,

Зря ты внучка не пугай,

Не возьмешь нас, так и знай!

Уходи ты в степь — гуляй,

На просторе поиграй,

Никого ведь нет в степи!

Спи, ягненочек мой, спи,

Ребенок под песенку эту уснет,

А бабушка тихо поет и поет, -

Найду ей слова на сто лет вперед,

Покуда мой ястреб окончит полет...

Дармен приподнялся на стременах и вдруг, обернувшись в седле, закричал в восторге:

Но ястреб мой в когти зажал врага!..

Победа! Стих кончен, Абай-ага!

И, вытянув коня плетью, он во весь опор помчался к горке. Все со смехом устремились за ним.

Первым доскакал Магаш и резко осадил коня возле крупной, с козленка, дрофы, в спину которой вцепился ястреб Дармена, терзавший ее так, что пестрые перья взлетали в воздух. Магаш сорвал с головы тымак и, размахивая им, закричал догонявшим его всадникам.

— Дармен, Дармен, суюнши!* Тебе писать о Енлик!

Дармен, примчавшись к нему, кубарем скатился с

коня и побежал к своему ястребу. Кокпай, Акылбай и всюду поспевающий Баймагамбет тотчас окружили его.

Шубар в стороне возился со своим ястребом. Издали никому не было видно, поймала ли птица добычу.

Увязав убитую дрофу в тороки Ербола, молодежь направилась к Шубару. Тот сидел на корточках, прикрывая ястреба полами чапана.

Кокпай первый понял, в чем дело.

— Какой позор! — закричал он, покатываясь от хохота. — Покажи, покажи всем!

Он отдернул полу Шубара, и тогда все увидели ястреба. Весь мокрый, дыбом подняв взъерошенные, перепачканные перья, он гневно вертел головой. Кокпай, всегда нещадно высмеивавший Шубара, дал себе волю и на этот раз.

— Ай-яй-яй, ну и подвел тебя твой ястреб! — издевался он. — Да еще в таком благородном состязании. И дрофы не схватил и сам в беду попал. Бедняжка, всего обгадила проклятая дрофа! Плохой признак для тебя, Шубар, подвела тебя дрянная птица!

Шубар только презрительно взглянул на Кокпая и под общий смех стал садиться на коня.

— Не говори так, Кокпай, — примиряюще сказал Абай. -Ястреб вовсе не дрянная птица, не зря его считают символом мужества. Взгляни, в каком он гневе! Что же, с каждым может случиться неудача. Чего же издеваться над Щубаром? Но стихи, видно, придется писать Дармену! -закончил он.

Дармен, счастливый, взволнованный, хлестнул своего белого коня, крепко натянув поводья. Конь взвился на дыбы, перебирая передними ногами, вытянувшись вверх белой свечой. Широкая улыбка сияла на привлекательном лице Дармена, озаренном чистым пламенем юности и счастья. И серый ястреб, сидевший на его руке, тоже напряг отливающее стальным блеском тело в стремлении в небо, в вольный полет.

Солнце, прорвавшееся вдруг сквозь серые облака, осветило розоватыми лучами коня, всадника и ястреба, охваченных единым порывом, и Абаю показалось, что он видит перед собой прекрасное изваяние, высеченное из мрамора.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Что вы знаете о Мухтаре Ауэзове? С каким его произведением познакомились в 5 классе?

2. Какое событие изображено в главе “Абай-ага” из романа Ауэзова “Путь Абая”?

3. Прочитайте описание природы в начале главы. Почему “ни унылая серая погода, ни дорожная усталость” не мешали молодёжи весело смеяться и перекидываться шутками?

4. Что вы узнали о сыновьях Абая Акылбае и Магаше? С какими еще молодыми героями романа Ауэзова “Путь Абая” вы познакомились, читая главу “Абай-ага”? Охарактеризуйте этих героев.

5. Расскажите, как сочиняются стихи-подхват? Почему именно эти стихи стали причиной шумного веселья всадников?

6. Из-за какого слова возник спор между участниками “поэтического состязания”? Кто оказался прав в этом споре? Как характеризует Абая тот факт, что он смог объяснить молодежи и своим друзьям значение слова “шон”?

7. Что вы узнали о трагической судьбе Енлик и Кебека? Почему речь заходит о легендарных влюбленных? Какие чувства испытывают молодые люди, слушая Абая?

8. Почему молодые поэты были вдохновлены этой древней легендой?

9. Что явилось причиной спора между Дарменом и Шубаром?

10. Какое задание дал Абай двум молодым поэтам? Как вы думаете, в чем трудность этого задания?

11. Как разрешился спор? Кому выпала честь слагать стихи о большой и трагической любви Енлик и Кебека?

12. Кто из героев главы “Абай-ага” стал вам особенно близок и почему?

13. С какими особенностями поэтической импровизации вы познакомились? Какую роль в жизни казахских акынов играла поэтическая импровизация?

14. Что нового о жизни казахской степи вы узнали, читая главу “Абай-ага”? Что вас удивило и порадовало?

15. Подготовьте пересказ легенды о любви Енлик и Кебека. Попробуйте нарисовать иллюстрацию к главе “Абай-ага”.