Страница - 13

НЕ ДЕЛИТЕ ПЛАНЕТУ ЛЮБВИ!

В. Гундарев

В наступивший год России в Казахстане прежде всего надо говорить о тех русских писателях, которые обрели здесь свою вторую родину. В отличие от многих своих собратьев по перу, в годы обвальных постсоветских перемен, раскола и разброда они не изменили своего гражданства — ни государственного, ни духовного. О них в России, к сожалению, почти не знают, так напомним: разноязыкая литература Казахстана — наше общее большое достояние.

Без всяких табелей о рангах, речь пойдет о Владимире Гундареве, имя которого давно на слуху в литературных и читательских кругах, в частности о его новой книге «Я живу на планете Любви» (Алматы, 2003).

В.Гундарев — сибиряк, живущий и работающий в Казахстане с 1961 года, и в этом году ему исполняется всего лишь 60 лет. Это разнообразно талантливый человек. Прежде всего, он поэт (8 стихотворных сборников) и прозаик-документалист (13 книг). Именно с этих книг начиналась у нас его заслуженная, добрая известность. Кроме того, он автор сценариев документальных кино- и телефильмов, переводчик с казахского и туркменского. Наконец, один из первопроходцев — организатор литературного дела в ту самую окаянную эпоху перемен, создатель и главный редактор популярного журнала «Нива». Не потому ли у него шкиперский облик — спокойная улыбка бывалого человека, трубка и баки, неизменно переходящие в бородку? Хотя сам он вполне сухопутный писатель, обживающий Казахстан как «планету Любви», а не «лабораторию дружбы народов».

Однако было бы наивно представлять новую книгу Гундарева только как собрание накопленных стихотворений о любви. Это книга о жизни и судьбе человеческой, о радости и неизбывной печали нашего земного бытия, окрашенного не только ностальгией возраста, но и размышлений о нашем времени. Книга имеет очень личный исповедальный характер и потому, наверно, производит впечатление очистительного покаяния, который и есть залог духовного «второрождения». Помните, как сказано у Пушкина: «И горько жалуюсь и горько слзы лью, Но строк печальных не смываю...»?

В то же время как сквозная тема звучит здесь эхо тютчевского мотива — «О как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней..».

Лирика Гундарева, выдержанная в классических традициях Блока, Есенина, Твардовского, располагает к себе, может, быть не столько перипетиями сердечной маяты, сколько доброй и честной отзывчивостью к природе и человеку, нравственной совестливостью и бескорыстием. Именно это вдохновляет и врачует лирического героя, превозмогает чувства тоски и одиночества.

Природа здесь на первом месте (точнее образы лирического родства с ней): «Живи взволнованностью вешней, Восторгом мартовских капелей», «Ходит снег в задумчивых степях… Я, как снег апрельский, виноват — Не умею во время уйти...», «В лад со мною вздыхают поля...», «Ветер, ветер светлощекий… Почему со мной не ладишь, Черный ландыш, черный ландыш?»

В этом смысле, пожалуй, самое сильное стихотворение — «Ноябрь как предисловие зимы». Здесь образ наступающей, предупреждающей зимы трансформируется как ее «имитация», «репетиция» и, наконец, как «послесловие любви». Пусть читатель не соотносит этот финал с известным припевом в песне В. Кикабидзе «А ведь это проводы любви». У Гундарева не шлягер, а лирическая драма назревающего разрыва, где сквозь приметы зимы проступает собственно «человеческий фактор». А это свойство подлинно глубокой лирики, превозмогающей обычную пейзажность. Вот вам контрастная, так сказать, антипейзажная концовка из стихотворения «На город наступает осень»:

Когда в природе увяданье,

Как хорошо быть молодым!

И это не просто «человеческий фактор», а мотив беспокойной души, взыскующей родства не только с природой, но и с другой душой. И, может быть, не только с женской, хотя с нее, конечно, начинается открытие всего прекрасного на земле — даже пора «бабьего лета» в жизни мужчины: «И врывается печально-беспричинно Бабье лето и к седеющим мужчинам».

Ламентации и заклинания любви бесконечны, но Гундарев понимает, что не единой любовью к женщине жив человек. И потому трудное, как всегда, «равновесие на проволоке чувств» он подытоживает мудро и по-пушкински светло:

Исчезли дней былых подруги,

Но благо: Троица со мной —

Надежда, Вера и Любовь.

Да не упрекнут его ортодоксальные богословы за обмирщение Троицы в этих строчках! Да, Цветаева права — поэта «далеко заводит речь», но пусть его слова нам говорят о «правде сущей»; без которой «вс не так, как надо». У Гундарева, к счастью, есть место этой правде, и она бесстрашно заземляет и его собственные любовные жалобы: «Чем меньше любви остается — Тем больше стихов о любви», «Остается бригантина на мели… Это сказка оторочена красой. А реальна — только дочь моя Ассоль...», «Быть суждено всегда в долгу — В долгу у бескорыстья».

Именно в этом русле идут замечательные «цитатные» стихотворения «Метель на пушкинской площади» и «Облака текут устало». Это стихи о том, что поэзия есть не только лирическое самовыражение, но и приобщение к большим духовным ценностям. Так, говоря словами Андрея Платонова, Пушкин становится «нашим товарищем», а мы немножко его соавторами, как у Гундарева.

Так расширяются масштабы и атмосфера «планеты Любви». Вот он этот новый масштаб, например, лирической соприродности человека: «Я лежу в траве, раскинув руки. На щеке Земли — моя щека». В этом образе есть что-то знакомое (ср. С. Орлов «Его зарыли в шар земной»). Но среди заключительных стихотворений книги отметим еще три— «Могло ль в кошмарном сне присниться...», «И каждый раз, когда моя дорога» и «Свет родины». Здесь слова любви и покаяния звучат как элегическая ода и решительно отодвигают в сторону ту самую «стихию страсти», от которой «на сердце саднят ожоги».

«Безмолвный разговор» сына с портретом отца в стихотворении «И каждый раз» — это стремление сохранить высокую преемственность поколений. Это осознание того, что «Нас честными отцовскими глазами Оценивает время непрестанно». Оказывается, не только зов любимых, но и зов Родины — «тяготенье земное» — определяют судьбу и жизненный путь человека, заставляют его покаяться в том, что «тебя (родное сибирское село — В.Б.) возвеличить — не сыскал я заветного слова». Именно этим стихотворением — «Свет родины» завершает автор свою книгу.

И вроде бы все правильно — планета Любви начинается с малой родины, где бы она ни находилась. Это так. Но по логике исторической судьбы самого автора, не просто его лирического героя, да и по замыслу книги, именно финальным стихотворением книги является другое, удивительное по силе художественной правды, — «Могло ль в кошмарном сне присниться..».

Вот где звучат во весь голос «саднящие ожоги»: «Теперь Россия — заграница Для россиянина, меня… Теперь для омского казаха И Казахстан — иной предел… Ну разве было неизбежным Вполне обычное сейчас: Все то, что в ближнем зарубежье, — Подальше дальнего для нас?».

А русский, значит, для казаха был всегда колонизатором только по причине своей национальной принадлежности? И это не вопросы, а боль и гнев простого русского человека, оказавшегося за рубежом, и простого казаха, ставшего иностранцем в России. Так быть или не быть?.. Но процитируем финал этого стихотворения:

Гораздо все сложней и проще:

Мне одинаково нужны

Сибирские леса и рощи,

И даль ишимской стороны.

И это — в сердце, в этом — счастье,

Навеки соединено,

Не разделить его на части —

Ведь сердце у меня одно.

Вот ответ самого поэта — внятный и честный, подтвержденный его казахстанской судьбой и творчеством. А смысл ответа однозначен: планета Любви — это наше братство, наше прошлое и будущее — неделимое, как человеческое сердце.