Страница - 22

ГНЕВНЫЙ ГОЛОС МОЛЧАНИЯ МУРАТА АУЗОВА

«Уйти, чтобы вернуться» — это превосходная интеллектуальная проза очень высокой пробы. Мурат Ауэзов не только мыслитель, философ-публицист, литературный критик и эстетик. Он еще и, безусловно, писатель, художник, который, оказывается, почти всю жизнь писал в стол (дневник) и все время стремился (но вроде бы не совсем успешно) уйти от всякого сотрудничества с режимом, даже выйти из СП и прочих псевдопросветительских организаций типа Охраны памятников культуры.

Сколько помню, Мурат Ауэзов был всегда на виду общественности как человек мыслящий, но в основном по-сократовски — вслух. Перечитал его вторую книгу «Иппокрена» (1997).

Она стоит нескольких докторских диссертаций и хотя бы одного диплома почетного доктора наук.

«Уйти...» — всего лишь третья его книга по счету. Но М. Ауэзов не молчал, как многим казалось, он и сам писал. Просто его никто не записывал. Теперь он стремится с достоинством оправдать свое молчание — вопреки всем своим современникам (Олжасу, Ануару, Аскару Сулейменову и др.) и благожелателям, которые уговаривали его все-таки печататься (идти на компромисс) — оправдать молчание принципиальной стойкостью, несогласием, протестом.

Но это, подчеркивает сам М. Ауэзов, было не диссиденство, характерное для России, то есть борьба за демократизацию общественного бытия. Нет! Это был протест коренного прирожденного тюрка против колониального угнетения и попрания культуры, этнических традиций его народа, против извращения народного духа… И прежде всего со стороны России — как царской, так и советской. Он и не скрывает своей тюркской гордости, исключительности, ставшей для него, надо понимать, еще тогда в 30-35 лет, принципом жизни, творчества и мышления.

Мурат Ауэзов отодвигает в сторону русско-казахское культурное сотрудничество, решительно поворачивая разговор в идеологическую сторону: «не поднимать на щит былое эпизодическое родство (со славянами — В. Б.)- Политическое противостояние — главное, что нам предстоит осуществить». Корит Олжаса за половинчатость и мировоззренческую ограниченность, проистекающую из «склонности к компромиссу». И рядом как абсолютное сredo: «Россия — колонизатор… мы вспомним о родстве, но только потом.., когда осуществим свои политические притязания». Тут самое время русскому читателю невольно обидеться или возразить традиционным упованием на дружбу наших народов — дружбу «поверх барьеров» царской и советской тоталитарной политики. Можно уповать на великих русских и западно-европейских востоковедов, может быть, зачинателей будущего евразийства.

Но — стоп: записи извлечены из дневника 78-79 гг. И если они публикуются в начале XXI века, после распада СССР, значит не просто фантомная, но живая этно-культурная боль не отпускает сердце автора. Чуть не сказал «героя»: записи сами собой складываются в дневниковую повесть «Тюрк нашего времени».

Образ ауэзовского «я» акцентирован еще и великой фамилией его отца, которая в данном случае, говоря словами Пастернака, становится не именем автора, а фамилией нового содержания.

Наверное, об этом надо помнить в первую очередь, чтобы не обижаться по привычке. Образ, как известно, не только обобщает (очищает и проверяет) личный опыт, он еще «покушается» на открытие истины. Если хотите, в данном случае, исторической. А суть ее, зерно — в самом настоятельном, уже не терпящем отлагательств — этно-культурном духовном раскрепощении, или освобождении. Это уже «голосящий смысл жизни, поставленный в оскорбительные для нее условия тоталитарно-колониальной системы». И вот, пожалуй, кульминационный тезис, который, казалось, принять совершенно невозможно: «Во имя гуманизма и демократии прозвучат выстрелы, прольется кровь — такова навязанная нам историческая ситуация». Вот оно — «слово — действие» и в то же время слово — предсказание!

Удивительно художественно (в образе!) звучит в конце книги молитва, а скорее духовная заповедь и призыв принести себя в жертву свободе: «Тюрк я. Один из последних не примирившихся, один из первых избравший путь войны бескомпромиссной». И подтверждено это исповедальное завещание очень откровенным признанием: 

— Это я — болен неизлечимой идеей Нового Турана..

«Уходить» не значит молчать, это всегда значит напоминать о грозно нарастающем голосе молчания.

В ПОИСКАХ ЯЗЫКА СО-БЫТИЯ

О новых филологических книгах Олжаса Сулейменова

После выхода книги «Аз и Я» (1975) у Олжаса Сулейменова, историка и филолога, был значительный перерыв — вплоть до издания книги «Язык письма» (1998). Перерыв, который кое-кому стал уже казаться затянувшимся. Быть может, и в связи с общественной перегрузкой. Но олжасовский «благонамеренный» читатель терпеливо ждал и теперь лишний раз убедился в том, что его не обманули. Обещания поэта неожиданны и по-цветаевски непредсказуемы: «Поэт издалека заводит речь, поэта далеко уводит речь». Завершен четвертьвековой путь от «темных» мест в «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» до теории происхождения древнетюркских языков и письменностей, кардинально пересматривающей методы традиционной лингвистической компаративистики. Это не только «ЯЗЫК ПИСЬМА», но и «ПЕРЕСЕКАЮЩИЕСЯ ПАРАЛЛЕЛИ», и «ТЮРКИ В ДОИСТОРИИ» (Алматы, 2002).

Эти книги — смелая захватывающая гипотеза об общем праязыке, скрупулезное исследование, основанное на взаимодействии палеографии, археологии, истории, философии и других наук. Поэтическая этимология Олжаса 60-х гг. давно переросла в оригинальную методологию «воп-рошания» и расшифровки древних знаков, предшественников письменного слова, знаков, вобравших в себя не только многотысячелетнюю история мирового этногенеза, но и культурно-историческую эволюцию слова-знака и слова-символа.

Да, Олжас прав: по истории мировых письменностей написано не слишком много трудов. Лингвистическая компартивистика XX в., под влиянием апологетов Соссюра, постулировала идею языка как замкнутой и внутренне немотивированной системы. Олжас опровергает краеугольные установки этой теории, хотя бы такие — «В языке нет ничего, кроме тождеств и различий», «Языковой знак произволен»… По Олжасу, это был сознательный уход от ответа на главный вопрос языкознания — «В чем причинность слова (языкового знака)? Каковы мотивы его формы и значения?» Сосюровский нигилизм привел к тому, что в технократическом и милитаристском XX веке гуманитарная область знаний (археология, историография, искусство слова и театра) была предана высокомерному остракизму: «Авторский произвол читаем в «ЯЗЫКЕ ПИСЬМА», — становясь нормой в искусстве модерна, впрямую влиял на все гуманитарные науки, и в том числе и на философию и политику».

Вот где Олжас погружается в академизм, или прополку академизма, рискуя отпугнуть широкого читателя, потому что в принципе и эти его книги — для всех. Но что делать? И филолога далеко порой заводит мысль. Спасает же во многих местах довольно специальные тексты дух Гражданина мира, всегда живое поэтическое мышление и слово Художника-исследователя. Олжасовская палеографическая тюрко-славистика имеет особый прикладной характер — она напрямую выполняет миссию Сплочения: «Мир будущего — это Со-бытие, в противоположность раздираемому распрями миру Само-Бытия».

А вот обоснование идеи «причинности слова»: «В перекличке поэтов (Хлебникова и Маяковского — В.Б.) мне видится потаенная закономерность… Поэты эпохи Начала увидели в Луне — Месяце знак Мычащего задолго до Велимира и Владимира. И тогда ночное светило получило имя. Звукоподражательный характер первого названия Месяца (а потом — полной луны) у меня ныне не вызывает сомнения. Как и то, что совпадение символа быка (рогов) с фигурой месяца определило отношение лунопоклонников к Быку, как к земному воплощению божественного светила. Бык стал богом, прародителем человечества. За ним — Корова, Матерь.

По-своему прав Остап Бендер, в гневе утверждающий, — не все произошли от обезьяны, многие — от коровы! Биологически, да, здесь прав Дарвин, с этим даже Папская Академия недавно согласилась.

Но в культурном отношении — поддерживая версию Остапа, — гуманоид превращался в человека благодаря рогатому Божеству, Быку и затем — Корове...»

Конечно, «язык письма» не очень привычная формула. Язык — это средство человеческого общения — кому неизвестно? Однако если язык представить себе как эволюцию письменных знаков, то в таком случае мы получим возможность общения с исторической, религиозной и этнокультурной вечностью. Это возможность «вопрошания», без которой знаки никогда не заговорят, разные языки никогда не узнают себя друг в друге, а разные народы будут и дальше «слепнуть» или же исторически зябнуть в своем Само-бытии. Так при помощи лексико-морфологического сопоставления и реконструкции из мрака академического забвения и заблуждения вызываются Олжасом древнетюркские языки и письменности...

Учитель (Х.Х. Махмудов) когда-то отсоветовал Олжасу защищать диссертацию «Тюркизмы в «Слове о полку Игореве», направленную против академиков еще тогда, в начале 60-х годов. И, в общем, оказался прав, глядел как в воду. Когда вместо диссертации грянула книга «благонамеренного читателя» «Аз и Я», академики добились ее инквизиторской казни, автора же принудили к отречению, но он сумел это мероприятие провести по-галилеевски. На то он и Олжас.

В ознаменование 25-летия «Аз и Я» друзья предложили ему написать «о тех подвижках в решении вопросов, что затрагивались в книге». И на свет явилась книга «ПЕРЕСЕКАЮЩИЕСЯ ПАРАЛЛЕЛИ», ставшая вскоре первой главой «ТЮРКОВ В ДОИСТОРИИ». Если фундаментальный труд «ЯЗЫК ПИСЬМА» еще нуждается во внимательном вчитывании и осмыслении, и, прежде всего лингвистами, то эта небольшая емкая книжка, наверно, еще более подстегнет отечественных филологов в плане активизации теоретической и практической, прикладной компаративистики, основанной на взаимопроникающем феномене тюрко-славистики, в частном случае, казахско-русского двуязычия.

Идея Олжаса создать новую научную дисциплину тюрко-славистику является, безусловно, актуальной и плодотворной. Особенно в наши сегодняшние дни. Прежде всего, эта идея — закономерный итог его лингво-компаративистских разысканий, открытий и гипотез. От теории надо переходить к ее апробации. Приветствовать это предложение нужно по разным и достаточно серьезным соображениям.

Во-первых, согласно с поэтическими и научными работами Олжаса явление тюрко-славянского двуязычия есть фактор исторического культурного сближения, или попросту близости наших народов, а не пример «псевдоморфозы» Шпенглера, т.е. подчинения слабой культуры — сильной, более развитой. Наши культуры (тюркская и славянская), как убедительно доказывает Сулейменов на богатейшем материале древних и новых языков, самодостаточны и равнодостойны, тяготеют друг к другу как соседи и друзья, братья Евразийского этнокультурного региона. Двуязычие дано нам самой историей, оно судьбоносно, и если в новое время (XIX — XX вв.) произошел перекос в сторону доминирования русского языка, то сейчас на нас ложится историческая обязанность восстановить равновесие.

Во-вторых, идея Олжаса предостерегает от насильственного предпочтения на официальном уровне одного языка — другому. Сейчас, после обретения независимости в Казахстане настало время казахского языка, но, как справедливо недавно писал Г. Бельгер, одними правительственными указами этой задачи не решить. Нужно настойчиво и бережно работать в направлении изучения, пропаганды и популяризации национального и общегуманистического значения казахского языка.

В-третьих, научная и учебная (в школах и вузах) дисциплина, предлагаемая Олжасом, имеет, в сущности, зеркальный характер: это тюрко-славистика и одновременно славистическая тюркология...

Так аукается в наши дни «Аз и Я» — книга не просто иронично «благонамеренного», но проницательного читателя, соединившего в одном творческом облике и художника божьей милостью и ученого с идеями большой разрешающей способности.

В новой книге «ТЮРКИ В ДОИСТОРИИ» теперь уже привычно поражает не только тюрка, но и русского евразийца масштабность культурно-исторической роли тюркских этносов в мировой истории. Не думаю, что Олжас занимается апологетикой своих древних предков. В известной нам, обозримой историографии им было воздано должное как союзу народов, не однажды решавшему судьбы мира, Запада и Востока. Пассионарность их была подтверждена и новыми историками — Бартольдом, Радловым, Мелиоранским, А. Гумилевым… Однако не очень повезло тюркской культуре особенно в советской языковедческой тюркологии. Выход Олжасовской «доистории» можно теперь считать не просто восстановлением истины, но мощным прорывом к истокам языкового этногенеза. Причем на самом широком сравнительном фоне всех языков мира, мертвых и живых.

Формула «1001 слово» не случайно, вероятно, калькирует «Тысячу и одну ночь» — формулу бесконечного творчества во имя жизни. О. Су-лейменов дает блестящие примеры такого лингвистического творчества, начиная еще с «Аз и Я». Любопытные могут посчитать, состоялась ли обещанная тысяча, или же он уже давно перевалил на вторую. Впрочем, будем помнить и о том, что обещан был и своеобразный (этимологический?) словарь под таким же названием. Настало время от теории переходить к практике. К насущной практике культурноязыкового взаимоузнавания. Олжас рке закрыл один полигон и теперь, будем надеяться, целенаправленно работает по закрытию второго — языкового, когда казахский язык станет языком государственным в полном смысле, т.е. общеказахстанским. Проблема обычного, а не творческого двуязычия становится в РК более актуальной, и надо вести дело еще и так, чтобы наиболее влиятельные и распространенные у нас языки казахский и русский — осознавались их носителями как языки исторически близкие, разошедшиеся словарно не так рк и давно, корневое их родство генетически старше и крепче, чем это нам обычно казалось...

18 декабря 2002 года в Евразийском университете им. Л.Н. Гумилева (Астана) состоялось историческое событие — презентация книги О. Сулейменова «ТЮРКИ В ДОИСТОРИИ» с вручением автору первой премии имени Кюль-тегина.

Слава первопроходцам-пассионариям!