Памятные встречи — Ал. Алтаев
Название: | Памятные встречи |
Автор: | Ал. Алтаев |
Жанр: | Литература |
ISBN: | |
Издательство: | ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ |
Год: | 1957 |
Язык книги: |
Страница - 11
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
Агин как будто помолодел, когда появилась афиша с его позабытым «титулом» известного автора рисунков к «Мертвым душам». По целым дням он пропадал в театре, где сам писал декорации. А сестер моих и братьев приладил к живым картинам. Кому досталась «Ревекка у колодца», по его рисунку из Ветхого завета, кому «Ленора и Пери» Жуковского, а кто должен был позировать и для брюлловского «Последнего дня Помпеи».
В доме появилась гора газа, тарлатана и разных цветных тканей; засуетились портнихи; квартира превратилась в костюмерную. В театре клеились античные колонны, лепились статуи. Но откуда взять для «Последнего дня Помпеи» осла, стоящего чуть ли не в центре картины?
Кто-то предлагал в зверинце, но оказалось, что зверинец давно уехал из города; кто-то советовал вместо осла извозчичью клячу.
Агин возмущался таким бесцеремонным искажением картины своего учителя. Впрочем, он подумал немного и решил:
_ И без зверинца достану осла.
До концерта оставалось всего два дня. Бергер забеспокоился:
— Агин достал осел?
_ Нет еше,— отвечали за Агина в театре.
Бергер пожимал плечами.
Агин невозмутимо откликнулся:
— А я его сделаю.
— О мейн готт! Послезавтра вечер!
— Да ведь он у меня почти готов.
— Опять в свой ум,— вполголоса проговорил отец, копируя Бергера, очень волновавшийся, как организатор концерта.
В кассе аншлаг: «Билеты все проданы». Экипажи со «сливками» киевского общества поминутно подъезжают к театру. За кулисами — толкотня и волнение. На сцене кончают устанавливать декорации; никто никого не слушает. Бергер костит отца за его «протеже» и напоминает, что отец ответствен перед особенно хорошей публикой, собравшейся на благотворительный вечер. Рабочие спрашивают, что пойдет первым.
Наташа, смеясь, рассказывала:
— Творилось столпотворение вавилонское. Сестры кричат: «А где же колодец? Где мне стоять? Я ведь Ревекка!» — «А я — ангел».— «Мальчикам нет костюмов ни для жреца, ни для помпейского юноши». Я кричу: «Где же мои крылья Пери?» Из всех пыльных углов кулис гудит: «Где же Агин?» Было уже поздно. Давно следовало начинать. А Александра Алексеевича нигде не было. Из зрительного зала явился капельдинер и объявил, что «публика гневается» и озорники из молодежи дразнятся, будто куда-то нарочно «сховали» Агина. Слышно, как режиссер ссорится с отцом, попрекая его Агиным. «Да, может быть, Агин умер?» — сердито огрызался отец. У него самого столько неприятностей с Бергером, а тут еще эта неурядица. Режиссер, нервно колотя карандашом по тетрадке, где были записаны номера выступлений, бросает отцу: «Да по мне пусть бы хоть и умер,— одним неудачником станет на свете меньше, но концерт не должен страдать,— публика не виновата, ежели кто-нибудь из нас и помрет не вовремя, но поймите, нет осла для Помпеи,— это главное. Вон капельдинер снова шествует! Публика не желает больше ждать. Наконец, сегодня — наш свободный день, мы отдаем его нуждающемуся представителю искусства, и для чего? Бесцельно!»
Отец готов был убежать из театра, рванулся и почти упал в объятия разъяренного Бергера. А из зрительного зала действительно доносилось «беснование» — от топота ног, казалось, барьер галерки разлетится в щепы. Сквозь гул прорывались отдельные выкрики: «По-о-ра! По-о-ра! На-чи-най-те!» Кто-то дал мысль просить Андреева-Бурлака прочитать «Записки сумасшедшего». Раздались возмущенные голоса: «Это как затычку, Андреева-Бурлака?» Опять появился капельдинер, что-то шепотом говоря Бергеру.
И по всему театру понесся слух: «Тарновские приехали... Агина спрашивают». И опять все засуетились, заохали и забегали. Богачи Тарковские!
— Ну? Ну?
— Вот тебе и «ну»! Слушай. Вдруг дверь артистического хода широко распахнулась и пропустила что-то нескладное, громоздкое, какие-то папки, фанеры, свертки, а за ними и пропавшего Агина. «Наконец-то! — вскрикнул радостно отец.— На меня тут из-за вас собак вешают!» Посыпались крики, приветствия, вопросы, упреки: «А где же осел?», «Мы заждались осла!», «Да давайте же скорее осла! Где он у вас?» — «Во-от». И Александр Алексеевич, упав на какую-то закулисную тумбу, показал на груду принесенного материала. Он снял огромную шляпу, одно поле которой он спускал, подражая, как он говорил, итальянским художникам, отер лысину и, отдышавшись, пояснил: «У осла недостает пустяков: ушей, глаз и хвоста. Но все это я приведу в порядок, а пока начинайте».
«С чего же начинать, милый человек, с чего?» — заколотил раздраженно карандашом по тетрадке режиссер. «Ну, хотя бы с «Утеса Стеньки Разина».— «Это Чар- скому то, батенька, кумиру Киева, Га-амлету прикажете
начинать вечер для съезда? В уме ли вы? Да и утеса нет!» - «Утес сейчас прикажу любому рабочему накрасить. Минутное дело».— «Нет, Чарскому неудобно начи- нать» - «Ну, тогда поставьте пока Ревекку у колодца».— «Да где, к черту, колодец?» — «Колодец предполагается Поставьте Ревекку только с кувшином, а я на заднике мазну чуть-чуть, так сказать, намеком... в упрощенном виде...»
Я тоже чуть не плачу, напоминая, что у меня, у «Пери», нет крыльев. «Не успел,— отрезал художник.— Вы, милая девочка, погодите,— мне не разорваться же. А то сами приладьте, спросите у портнихи Марьи Ивановны тюль,— из него шарфы для хора в «Юдифи» делали... Мне же надо докончить осла. Антракт придется затянуть».
— Еще затянуть! — вскрикиваю я, вся переносясь в эту беспокойную атмосферу.
— Антракт затягивают до невозможности,— продолжает сестра.— Перед живыми картинами поют, читают, играют на разных инструментах. Но «гвоздь вечера» все же живые картины, и публику интересует главным образом «Последний день Помпеи». Какие-то завсегдатаи поминутно бегают за кулисы, наведываются и, возвращаясь в зрительный зал, успокаивают нетерпеливых: «Сейчас! Ну, ей-богу же, через минуточку!»
Агин спокойно, не торопясь, распаковывает своего осла. А в это время актер Маслов рассказывает, как он нашел художника: «Был я у него на квартире — там замок...» Кто-то фыркнул: «Замок-то бутафорский».—- «Был у Рокотовых — туда он сегодня и не заходил. Наконец, совершенно случайно нашел его у одних знакомых. Сидит за чайком как ни в чем не бывало, а про театр и забыл. Спохватился, побежал к себе, вытащил из своей каморки, с позволения сказать, «осла» и притащился сюда со мною на извозчике... с другим ослом, потому что только такие ослы, как я, могут делать подобные эксперименты со своим сердцем. А мне сейчас читать «Мороз, Красный нос».
— Ну что же Агин все это слышал, Наташа?
- Какое там! Да если бы и находился рядом, до его не достигло бы ни одного слова, так он был углублен в работу.
Из-под его пальцев оживали характерные длинные уши осла, намечалась флегматичная мягкая морда, туловище, хвост... Наконец художник отер влажный лоб. «Не хватает краски. Но с той стороны будет не видно,— сойдет!» — «Корзины для осла, скорее корзины!»— надрывались актеры. Бутафоры притащили корзины, и Агин приступил к расстановке действующих лиц. «Давай занавес!» Занавес пошел. Зал зааплодировал и начал восторженно вызывать художника. Картина — «гвоздь» вечера — получилась очень эффектная, как и сбор. Но многие остались недовольны и бранили устроителей, затянувших концерт до двух часов ночи.
— А Александр Алексеевич был очень доволен?
— Его никто не видел из нас в театре после окончания концерта. Он точно сквозь землю провалился. Последнее впечатление у меня от него во время этой суеты, спешки, криков, ссор и понуканий: осунувшееся, измученное лицо, изжелта-серое, будто дымкой подернутое, близорукие глаза, мешки отеков и тяжелое, прерывистое дыхание. Появляясь на сцене под аплодисменты, он смущенно улыбался и уходил нетвердой походкой, вытирая лоб своим пестрым платком. И вдруг сразу куда-то исчез. Актеры хотели приветствовать его отдельно; кто-то, вероятно, рассчитывал выпить за счет «именинника», но его и след простыл. «Агин! Агин! Александр Алексеевич!»— взывали за кулисами голоса, но безрезультатно. Как оказалось потом, театральный сторож видел его под лестницей, ведущей в бутафорскую, в уголке за тумбой с античной вазой... Он сидел, тяжело дыша, закрыв глаза. Сторож передал ему письмо от его бывшей ученицы, дочери богача Тарновского, известного помещика-коллекционера...