Страница - 15

ЕЩЕ ФИГУРЫ

В зиму 1876 года наша семья увеличилась двумя девочками.

Первая девочка была маленькая Аглая, внучка Анны Петровны. Петровны Кера. Некоторое время она вместе со своей ма­терью, отцом и нянькой жила у нас, потом все они уехали в Москву, вероятно к Анне Петровне.

Вторая девочка была плодом несчастной любви та­лантливой актрисы Надежды Александровны Кузьминой заменившей в труппе Козловскую.

Вся жизнь Кузьминой, дочери актера Алексеева, с молодости до самой кончины, последовавшей, кажется, в середине девяностых годов, прошла у меня на глазах. и до сих пор у меня хранится ее наивное письмо, писан­ное к моей матери.

У Надежды Александровны Кузьминой, исключи­тельно даровитой артистки, родилась девочка от блестящего казачьего офицера. Маленькая Нина оказалась хи­лой; родилась она у непрактичной матери Актрисы, что сулило ей хроническую нужду и заброшенность.

Воспоминания о матери и дочери переплетаются у меня в какой-то странный узор, полный неожиданных диссонансов.

Вот Надежда Александровна приходит к нам в одну из суббот, когда моя мать дома и нс нужно ей носить в кассу судки с простывшим обедом. Сегодня мы собе­ремся все вместе за большим обеденным столом. В ожи­дании обеда Кузьмина делится своими впечатлениями.

Сначала она говорит шепотом и, наверное, про своего вероломного гвардейца, говорит о Ниночке. Мать пред­лагает ей взять и усыновить ее девочку, но она отказы­вается: она ни за что не расстанется с ребенком ведь для нее Нина все; она готова лучше умереть, чем расстаться с нею.

Но мало-помалу профессиональные интересы начинают доминировать над личными. Кузьмина уже начинает думать о репертуаре, о роля.

Отец привез в Новочеркасск репертуар, уже испытайный в Киеве, нравившийся публике. Мелькают знако­мые названия пьес: «Гамлет», «Отелло», «Коварство и любовь», «Каширская старина», «Свекровь». «Дмитрии Самозванец», «Гроза», «Злоба дня», «Свадьба Кречинского», «Ошибки молодости», «Русская свадьба» и еще, и еше...

Вспоминая свои любимые роли, Кузьмина преобра­жается. Голубые глаза загораются, и в них появляется новое чудесное выражение; она схватывает мать за руку:

— Кумушка, милая, помните, помните, как это у меня выходило?

В хижину бедную, богом хранимую. Скоро ли я возвращусь. Мать расцелую свою я родимую, С добрым отцом обоймусь?..

Что происходит с этим так мало выразительным в жизни, хотя, правда, миловидным лицом? Откуда эта детская пленительная простота и наивность? Перед нами какой-то цветок, одинокий, обиженный ребенок, непороч­ная чистота... Она напевает куплет из старой мелодрамы «Материнское благословение». Эта мелодрама, написан­ная Н. А. Некрасовым в юности, под псевдонимом Н. Пе- репельского, с начала сороковых годов не сходившая с провинциальных сцен, шла в Москве и Петербурге и удержалась даже после революции.

— «Материнское благословение»! — нежно произно­сит Кузьмина и молитвенно складывает руки.— Вы ведь видели меня в роли Марии? Публика плакала... Ах, как это трогательно! Вот:

Часто я думаю: мать моя бедная Много уж слез пролила...

Голос у нее небольшой, но в нем искренняя теплота, задушевность. Мать улыбается и смотрит на нее ласко­выми глазами.

Кузьмина вспоминает и другую роль, которую ей обе­щал отец, и она ее потихоньку уже разучивает. Это со­всем иное: здесь нет уже детской наивности, здесь жен­щина, чувства которой созрели, которая умеет страстно лю ить и страстно ненавидеть. Здесь женщина, которая

ради любви пойдет на плаху. Это — Любаша из «Цар- ской невесты».

Что делается с Кузьминой? Она точно сразу выра­стает. Куда делась маленькая, тоненькая фигурка де­вочки— Марии из «Материнского благословения»? Пе­ред нами стройная, горделивая фигура; глаза мечут молнии и кажутся вдруг темными и пламенными, брови сдвинуты, голос звучит на низких нотах.

Ну что ж. убей! Ты загубил мне душу.
Ни слез моих, ни просьб не пожалел. Руби же вдосталь! Режь меня, разбойник!

И одним вздохом:

Спасибо… прямо в сердце!

— Браво! Браво! Чудесно, Надюра! И где ты только взяла такие краски? Ох, сокрушение ты мое!

На пороге Правдин. Он молодой, но говорит тоном «благородного отца». Мать смеется.

Кузьмина вся потухает и начинает жеманиться, смотря в зеркало, в порядке ли прическа.

— Милый Живулюшка, ишь как подкрался! — гово­рит она тем дрябленьким, немного сюсюкающим голосом, к которому прибегают некоторые инженю, чтобы пока­зать наивность юности.

— А ну, ну, продолжай, детка. Но брось строить ангелочка, а то я тебе принесу от твоей Ниночки слюня- вочку. Нет, без шуток: молодец, хорошо у тебя выходит новая роль. И с Марьицей различна. Как это ты в «Ка­ширке» отчитываешь Василия?

Кузьмина уже снова загорелась и с глубокой иронией, в которой она топит душевную боль, с подавленным горь­ким смехом говорит:

— Будь, Вася, пай, ступай к жене...

Правдин слушает, с комическим умилением сложив на груди руки. Кузьмина вдруг обрывает монолог, оста­навливается, смотрит на него несколько мгновений и вспомнив, как много юмора он внес в роль Живули в той же «Каширке», бросается, ребячась, к нему на шею:

— Живулюшка... милый... милый!

— о господи,— говорит отец,— сколько в этой жен­щине сюрпризов!

— Красок, вы хотите сказать,— перебивает Кузь­мина, с нарочитой важностью повторяя слова Правдина.

А вот еще воскресают в памяти фигуры.

В театре пара: Чарский с женой.

Чарский, кумир Киева, и в Новочеркасске завоевал себе сразу положение. Впрочем, здесь публика делилась на поклонников Чарского и поклонников Козельского. Одни говорили о божественном голосе и задушевности Козельского; другие козыряли темпераментом Чарского и якобы какою-то особенною элегантностью.

Жена на него молилась. Они бывали у нас постоянно вместе и казались неразлучной парой. Было что-то мате­ринское в обращении Марьи Андреевны с Владимиром Васильевичем. Она гордилась им и рассказывала с во­сторгом:

— Забросали цветами, честное слово! Женщины, что делают женщины! Срывают с себя драгоценности и ки­дают на сцену к ногам Володи!

— Да, да,— смеялся отец,— если бы они узнали, что Владимир Васильевич плохо себя ведет с Марьей Андре­евной, они могли бы его забросать во время спектакля даже гнилыми яйцами.

Все смеются.

Несколько лет спустя в Новочеркасске служил актер Аграмов с женой. Это был очень хороший режиссер и посредственный актер. Удивительно некрасивый, он оде­вался оригинально, в какой-то клетчатый костюм, кото­рый к нему чрезвычайно шел, придавая вид англичанина. Довольно высокого роста, он водил с собой на цепочке огромного дога, как нельзя более гармонировавшего своей тигровой раскраской с костюмом хозяина.

Жена Аграмова была миловидная блондинка, о кро­тости которой и о слабом здоровье знал весь город. Пуб­лику тронул образ Нины в «Маскараде», который дала артистка. Арбенина играл Аграмов.

И вот этот отравитель Нины слился в представле­нии новочеркасских театралов в один образ — злодея, не­верного мужа, так как весь город знал, что Аграмов изменяет своей жене.

Чарского постигла трагическая участь. В конце сезона он бросил жену и уехал из Новочеркасска с молоденькой водевильной актрисой Лола. Ее мать всегда сопровождала Лелечку на все репетиции и спек такли и опекала ее, как ребенка. И каково же было удивление всех, когда эта Лелечка увлекла нашего знаменитого Чар ского...

Они поселились в Москве, долго жили вместе: у них были дети. Но Лелечка — Лола — стала стареть и, боясь старости, повесилась.

Ее мать бывала у нас в Петербурге н отрывочно рас­сказывала эту трагическую историю. Чарскнй так был убит смертью жены, что помешался, всюду ее видел, раз говаривал с нею, забросил театр и кончил почти выход ным актером...