Страница - 19

РИСОВАЛЬНАЯ ШКОЛА

И «ДАМА В ГОЛУБОМ ПЛАТЬЕ»

Петербург 1887 года. Мне было пятнадцать лет, когда моя тетка отдала меня в рисовальную школу Общества поощрения художеств. В данном случае она разде­ляла убеждения многих дам, считающих, что у них в семье обязательно должны быть свои доморощенные та­ланты. кто немного бренчит на рояле, тот уж, наверное, будущий Рубинштейн; кто поет крошечным голоском, тот Патти или Фигнер; кто пишет вирши, тот займет почет­ное место в пушкинской плеяде, а кто рисует в альбомы цветочки или криворотые головки, тот со временем, ко­нечно, в истории искусства будет равен Брюллову.

принадлежала к представителям «криворотого ис­кусства» и, едва мне попадал в руки карандаш, ретиво срисовывала встречающиеся в «Ниве» и «Всемирной иллюстрации» картинки, а когда у меня очутился случайно ящик с красками, кисти и полотно, не уставала изображать разных «цыганок», «Гермион», произведения Туманов и Макартов, бесцеремонно подбирая краски под «чер­ненькие» гравюры.

Вот это усердие и дало моей добрейшей тетушке попытаться сделать из меня своего домашнего Рафаэля.

Тетушка была крошечная, горбатенькая, известная в петербургском свете, а я жила у нее временно, как дочь ее «бедного брата Владимира», увлекшегося «этим ужас­ным театром и сгубившего жизнь и свою и своей семьи». Театр требовал кочевой жизни, и я временно была вне гимназии.

Приезжаем с теткой на угол Мойки и Большой Мор­ской в школу, и тетушка, со свойственной всем дамам ее круга осторожностью, осведомляется у заведующей клас­сами Праховой, сестры известного Прахова, достаточно ли «прилично» учебное заведение, в которое она поме­щает свою племянницу, «очень талантливую девицу из хорошего общества».

После этих переговоров я получила место за пюпит­ром в тесном младшем приготовительном классе, и передо мною поставили для срисовывания модель... простой бе­лый зуб.

Женские классы были с десяти утра до двух дня; с двух начинались классы мужские. С приготовительного начинали все поступающие в школу; в двух отделениях этого класса и в двух отделениях первого рисовали геометрические фигуры, причем обращалось большое вни­мание на технику тушевки итальянским карандашом; в двух отделениях второго класса рисовали орнаменты, в третьем — части лица, руки и ноги; в четвертом — голову и всю гипсовую фигуру и, наконец, в пятом — живую натуру — человека. Начиная со второго класса осваивались параллельные предметы: лепка и всякие при­кладные — тиснение по коже, резьба и выжигание по дереву.

В школе меня сразу захлестнула волна шумной моло­дой жизни, и не известный писатель Д. В. Григорович, ее директор, стал для меня приманкой, а сама школьная среда.

Григоровича мы видели редко; приходя, он иногда подсаживался к какой-нибудь ученице, делал замечания насчет ее рисунка, и его красивая серебряная голова бро­салась в глаза на фоне белокурых и темных волос деву­шек. Мы мало знали его как руководителя, гораздо бо­лее популярен был его заместитель Сабанеев, фактиче­ский директор.

Небольшой, кряжистый, рыжевато-седой, с быстрыми движениями, он появлялся то тут, то там, и издалека уже был слышен его громкий повелительный голос. В нем была неиссякаемая энергия, и эта энергия являлась при­чиной того, что школу больше звали «Сабанеевской», чем «Григоровичевской».

Сабанеев читал у нас перспективу и историю искусств, но для младших классов эти два предмета были необяза­тельны. А мне хотелось вобрать в себя все, и я не пропу­скала ни одной лекции, одинаково жадно слушая как о законах перспективы, так и об истории искусства италь­янского Возрождения. Мне казалось, что, закрыв глаза, я вижу и улицы и обстановку жилищ Рима, Флоренции, Милана и Венеции, вижу картины, статуи и людей.

И рисовальная школа скрасила мне бесцветную жизнь.

О своих способностях, впрочем, я была самого низкого мнения и с каждым днем все более и более убеждалась в этом, видя работу окружающих. Но я все полюбила здесь: и итальянские карандаши, и клячку-резинку, со щелканием снимающую тушевку, и даже геометрические фигуры для натуры.

Нашей учительницей была маленькая черноволосая скромная женщина Вахтер; я не знаю ее как художницу. В старших классах помню двоих: подтянутого, в красивой коричневой тужурке со шнурами пейзажиста Ционглин- ского и, по-моему, имевшего с ним нечто общее пейза­жиста Крачковского.

Была еще одна фигура, привлекавшая внимание всей школы,— заведующий скульптурным классом Беклеми­шев. Высокий, стройный, он казался ученицам олицетво­рением красоты...