Страница - 62

ДВЕ ЖИЗНИ

Утро следующего дня была такое же ненастнее. На небе хмуро двигались тяжелые косматые тучи, рваные края которых громоздились один на другой, и тучи спу­скались все ниже и ниже, готовые обрушиться на землю. А земля была расхлябанная» развороченная, с лужами и мутью в канавах, с отвратительным запахом по глухим закоулкам столицы: Обводному каналу. Глазовой и Боро­вой улицам, ведущим к далекому Волкову кладбищу.

Мы ехали на извозчике мимо канала, на берегу кото­рого возились оборванные ребятишки. Показались ма­стерские памятников. выстроившиеся в два ряда по сто­ронам кладбищенской улицы возле выставленных белых, серых и черных крестов и плит, белых ангелов и урн с плачущими фигурами в траурных покрывалах; запе­стрели развешенные гирлянды и венки; зачернел хвост по ха ранней процессии; послышался скорбный надев многотысячной толпы.

Замелькали синие околыши университетских фуражек, военные серебряными вензелями

шинели студентов-медиков, зеленые с погоны лесников... Студенты. студенты... В крепкие мужские голоса врывались звон­кие, высокие голоса девушек:

Мы рассчитались с извозчиком и пристали к толпе. У ворот толпа смешалась и выкинула нас ближе к колес­нице, иад которой колыхались пышные серебряные кисти балдахина. Здесь были уже иные фигуры: люди более зрелые, в штатском, часто в широкополых шляпах, какие тогда носили многие писатели; мелькнуло несколько об­наженных седых голов. И отдельной кучкой выделялись люди другого мира: светские знакомые, родня покой­ного...

Депутаты снимали венки с траурными лентами, над­писи на которых говорили о великом таланте покойного; ветер шевелил концы лент, и фарфоровые цветы жалобно и нежно звенели...

Как-то случилось, что совсем близко, почти рядом с нами очутилась семья писателя. Маленькая пожилая женщина в глубоком элегантном трауре держится особ­няком, опираясь на руку похожего на нее лицеиста в тре­уголке и форме с красной выпушкой, очевидно сына. И рядом еще два-три таких же изящных лицеиста, блестя белоснежными перчатками, делают попытку снять венки. Я поняла, что эта маленькая женщина — вдова Щедрина, и внимательно вглядывалась в нее. Не­значительное лицо в мелких морщинках,— вот все, что осталось от прежней красавицы...

— Она меня не узнает, а я не хочу восстанавливать знакомство. Наши дороги разошлись. Я теперь уже не вице-губернаторша, а жена твоего отца, актера. Но куда делась ее удивительная красота?

В шепоте матери — затаенная грусть. Она вспоми­нает старое, давно ушедшее время, и ей жаль молодости и жаль по-настоящему, по-хорошему того, кого сейчас опустят в сырую землю... Перед нею ярко встает кар­тина его жизни, одиночество рядом с этой женщиной, бывшей возле него до последнего часа и такой чужой ему...

Дороги моей матери и этой дамы в трауре действи­тельно разошлись. Ее сын учится в привилегированном учебном заведении, а дети моей матери пошли трудовой дорогой, полной лишений. Она сама живет в тесной, ма­ленькой квартирке у зятя, зубного врача.

Если бы эта вдова в трауре узнала о таком превра­щении, она, наверное, сделала бы презрительную гри­масу. Они посмотрели друг на друга; взгляд женщины в трауре не остановился на лице пожилой женщины, оде­той в потертое драповое пальто.

Гроб понесли на руках, и снова зазвенели молодые голоса... Понесли не к Литературным мосткам, где похо­ронены Белинский, Добролюбов, Гаршин, Решетников я другие, а в центр кладбища, к церкви. Возле могилы Тур­генева зияла черная яма, ожидая нового кладбищенского жильца.

Мы с матерью переглянулись и разом поняли, что, уступая желанию покойного, маленькая женщина согла­силась похоронить его на этом Волковом кладбище, где хоронят «всякого», но с тем, чтобы он занял там приви­легированное место, рядом с другим «болярином», ари­стократом по крови, Тургеневым.

Это пристанище оказалось, впрочем, временным: впоследствии прах Салтыкова-Щедрина все же был пе­ренесен, как и прах Тургенева, на Литературные мостки, в ряд со всеми его товарищами по перу...