Страница - 65

И протягивает рубль.

Девочка кричит:

— Папка, а на халву мне оставил?

Мы шагаем в районе Пантелеймоновской и Моховой улиц. Фешенебельный подъезд; дверь передней открывает горничная в наколке. Массивное зеркало, гобелены, ковры... В открытую дверь видно освещенную мягким светом комнату, видны цветы в вазах, слышатся голоса гостей, веселый смех...

Занавес из крупного разноцветного бисера и бус, прозрачная блестящая паутина, отделяющая гостиную от фонаря беседки, шевелится, слабо поблескивая; кто-то раздвигает ее руками, и в мягком голубом свете видны широкие лапы латании...

Через минуту хозяйка дома, шурша шелком нарядного платья, вырастает перед нами на пороге гостиной. Улы­баясь, она нежным голосом говорит:

— Курсистки? Разденьтесь, пожалуйста, войдите...

У нее прелестная улыбка, прелестное лицо, прелестные темные волосы и темные глаза, полные блеска; у нее гра­циозная фигура. Это — Мария Крестовская, дочь знаме­нитого автора «Петербургских трущоб», писательница и актриса.

— Студент? Нуждается? У меня сегодня собрались Друзья. Давайте сюда лист, это кстати...

В гостиной видны группы мужчин и женщин. Пьют чай за маленькими столиками. У раскрытого рояля зажи­гают свечи и разворачивают ноты. Кто-то собирается петь...

Подписной лист заходил по рукам. Замелькали зна­комые по вечерам у Острогорских лица. Горбатый Коровяков — кумир учении школы выразительного чтения, окруженный молоденькими актрисами; длинноволосый, похожий на дьякона поэт Коринфский; четко вырисовы­вается библейский профиль поэта и переводчика Петра Исаевича Вейнберга; мелькнула гибкая фигура актрисы Мусиной, а рядом с нею актер Озаровский. Он что-то го­ворит о своей коллекции петровских и елизаветинских времен и о том, что ему обещали в Соляном городке от­вести помещение под музей русского быта. Аккомпаниа­торша уже взяла первый аккорд...

К Ариадне вернулся подписной лист и куча смя­тых бумажек, которые она беспомощно засовывает в муфту...

Я смотрела с интересом на красивую хозяйку дома; разве я могла подумать, что через несколько лет прочту в газетах печальную повесть об ее конце...

Зазвучали первые звуки рубинштейновского романса:

Вечерком гулять ходила Дочь султана молодая...

Мы пошли одеваться. В передней сильный звонок. Пе­ние продолжается:

Я из дома бедных Азров, Полюбив, мы умираем...

Мы не сразу нашли галоши. И на момент нас прико­вал громкий голос:

— Вы слышали: Шелгунов умер. Завтра панихиды в десять утра и в восемь вечера. Послезавтра похороны.

— Воображаю, сколько будет народу!

— Необходимо позаботиться о венке от Литератур­ного фонда.

Это говорит Вейнберг.

— Смотри, завтра у нас панихида, послезавтра похо­роны. А когда придет Яков Сорвин за деньгами?

Это уже голос Ариадны.

Мы даже не сговариваемся. Разве без нас могут обой­тись хоть одни общественные похороны!