Страница - 67

ПОХОРОНЫ

Невозможно было пробраться сквозь густую толпу, переполнившую шелгуновскую квартиру, лестницу, двор и даже улицу уже с самого раннего утра.

Мы с Ариадной ждали выноса на улице. Из раскры­тых дверей вырывались торжественные, за душу хватаю­щие звуки:

— Свя-а-тый бо-о-же...

Показался гроб на руках студентов. Мелькнуло крас­ное взволнованное лицо пристава. Он протискивался к несшим гроб, и мы услышали его взволнованный голос:

— Прошу поставить гроб на катафалк... господа сту­денты, прошу...

— Мы понесем на руках!—слышались протесты.

Пристав закричал:

— Я не могу этого допустить! У меня распоряжение господина градоначальника... Я, наконец, требую, чтобы гроб был поставлен!

Гроб колыхался на руках студентов; его продолжали нести, не обращая внимания на требования пристава.

— Цепь! Цепь! Не пускайте фараонов!

— Начинается,— довольным    голосом вскрикнула

Ариадна,— становись в цепь!

И потащила меня за руку, увертываясь от городовых. Мы мужественно пробивались вперед, иногда пролезая под руками блюстителей порядка; невдалеке звучал разъ яренный голос пристава и звучало одно и то же слово, произносимое с бешенством:

— Не до-пу-щу1

Из толпы прорывались крики, улюлюканье.

— Гони к дьяволу фараонов!

— Долой «не пущать»!

И громкий крик:

— Господа! Николай Константинович Михайловский просит поставить гроб на катафалк.

— Кто бы ни просил!

Завязался спор. Завязалась борьба. Городовые ста­рались вырвать гроб у студентов. Из группы писателей раздались негодующие голоса:

— Какое безобразие! У гроба драка!

— Пустите вдову покойного!

Толпа расступилась, пропуская к гробу Шелгунову. Она что-то говорила, но мы не могли разобрать.

Напрягая слух, я разобрала, наконец, последние слова:

— Пожалуйста... на катафалк...

— Она просит поставить гроб на катафалк,— слыша­лось кругом.

— Смотри, смотри, толпа разбирает венки,— гудела Ариадна.— Давай возьмем понесем и мы!

Я не любила быть на виду и решительно запротесто­вала:

— Оставь, пожалуйста... Куда мы пойдем?

— Пока ты повернешься, всюду опоздаешь... Вон, вон, видишь?

Чтобы поставить гроб на катафалк, надо было очи­стить для него место, занятое горою венков, переполняв­ших и тележку, специально для них предназначенную.

Неожиданно на катафалк вскочила маленькая по­движная фигурка какой-то девушки. Через минуту в ру­ках ее был венок. Черные ленты развевались в воздухе; крупная надпись кричала: «Поборнику демократических идеалов от сознательных рабочих Путиловского завода».

— Она что-то говорит! Тс!

Звонкий голос. Высоко поднимая над толпой венок, девушка кричала:

— Товарищи! Если нам не дают нести тело Шелгу­нова, так понесем венки!

А молодежь уже облепила катафалк, разбирая венки. Гроб был водружен на катафалк.

В рядах полиции и конных жандармов чувствовалась растерянность. Ариадна шептала мне в самое ухо:

— Ты посмотри только на шпиков... вон как они за­метались... точно потревоженные тараканы... вон тот вас с тобою хочет съесть глазами... видит, что я... что я... едва могу удержаться от смеха... Этакая сволочь! Ну, любуйся, если мы тебе так понравились!

Ее захватило общее настроение, оно передавалось и мне.

Десятитысячная толпа двигалась густыми волнами во Таврической улице, влилась на Воскресенский проспит. Над головами, на фоне яркого солнечного света и лазури, пестрели огромные венки, развевая по ветру концы лент—

— Святым боже... святый крепкий... святый бес­смертный...

Студент-медик дирижировал фуражкой.

У Ариадны хороший голос, и он ярко, красиво выде­ляется из хора. Лицо ее пылает...

Что происходит? Рядом слышу окрик проскакавшего конного жандарма:

— Противоправительственный акт!

Шпики зашныряли снова, как тараканы. В чем этот "противоправительственный акт", мы тогда не поняли, до нас долетели голоса шарахающихся на тротуары про­хожих обывателей:

— Ишь студенты бунтуют!

— И полиции нс одолеть...

Неподалеку надрывался пристав:

— Венки нести запрещено! Положите их обратно на катафалк! Похоронные демонстрации запрещены!

Процессия сворачивала с Кирочной на Литейный.

Пристав продолжал надрываться; слышались отдель­ные слова:

— Господа студенты... лозунги... венки... по главным улицам... не полагается...

Но толпа не слушала

Яркое солнце. Море голов. Катафалк. И без конца венки. И ленты, как знамена... И молодые голоса...

На Литейном известный дом Победоносцева. По чьей- то «бунтарской» команде процессия останавливается и, по примеру служения литии православными, чтобы осмеять эту опору трона, раздается своя «лития»:

— Со святыми упокой...

Студент-дирижер неистово машет фуражкой...

Кресты, плиты, памятники, ангелы, плачущие вдовы в покрывалах, сломанные якоря — эмблема разбитых на­дежд, гранитные постаменты... Катафалк останавливается. Снова я у ворот Волкова кладбища.

Один из студентов рядом говорит:

— Вышли в девять утра, а теперь—три часа дня...

Гроб снят с катафалка. Несут. Знакомые мостки. Мно­гие из здесь присутствующих были три месяца назад на этих мостках на традиционной панихиде по поэту Над­сону. Его бронзовый бюст с высоко поднятой головой, вдохновенная работа Антокольского, смотрит с пьеде­стала...

Вот она, приготовленная могила.

— Вечная память! Ве-еч-ная па-а-мять!

Голоса усталые, но все еще звонкие... Потом речи.

— Станем ближе. Павел Владимирович говорит. Слу­шайте, товарищи! Слушайте!

Кто это призывает к порядку? Может быть, Ариадна, может, та девушка, что первая подняла венок от путиловцев? Все слилось воедино...

Красивая, сильная голова Засодимского высоко над толпой. Мы лезем на фундамент ограды, чтобы лучше ви­деть и слышать... Что он говорит? Пожалуй, ничего но­вого, но он попал в русло; голос его дрожит от волнения; речь ложится в душу. Да, да, конечно, Шелгунов умер, но Шелгунов жив; борьба за светлое будущее бессмертна, и оно придет, это светлое будущее...

Возле нас стройная фигура студента Судакова. Это студент умеренный, но все же передовой человек: в гим­назии он даже был одно время в кружке с Александром Ильичем Ульяновым и с Генераловым, казненными цар­ским правительством за покушение на Александра III, и незадолго до ареста Генералова с ним виделся.

Молоденькая девушка, несшая венок путиловцев, вся в слезах, шепчет Судакову:

— Шелгунов будет жить вечно в нашем сердце...

Гроб засыпан землею и горою венков. Толпа хлы­нула по мосткам, останавливаясь у могил любимых писа­телей.

Над каждой могилой была пропета «вечная память».