Страница - 72

ВО ДВОРЦЕ КШЕСИНСКОЙ

И потому нет ничего удивительного, что я очутилась во дворце Кшесинской, где обосновались в то время боль­шевики. Это случилось после того, как я передала не­скольким знакомым партийцам (в том числе и Вере Ми­хайловне Бонч-Бруевич) свои впечатления от митинга в Морском корпусе. Г. И. Бокий, бывший тогда секретарем Петроградского комитета партии, предложил мне помочь работникам большевистской печати в редактировании сол­датских писем для газет.

— Ровно в пять будьте во дворце Кшесинской. Вто­рой этаж. Петроградский комитет партии.

Квадратная комната в два окна. Стены обтянуты свет­лой бумажной материей с цветочками; такой же материей обита модернистская мебель и ширмы с медальонами из кусочков зеркала. По стенам жиденькие рамочки с полоч­ками и с пошленькими цветными эстампами: пейзажи с заходящим пурпурным солнцем и морские виды с пару­ сами — обстановка, рисующая быт прима-балерины, воз­любленной Николая II. Дешевка. Безвкусица. Но здесь никто не обращает на обстановку внимания, здесь идет большая работа, идет с напряжением всех сил. За одним столом, справа от двери, секретарь ПК Г. И. Бокий вы­дает рабочим партийные билеты и беседует с ними. Над столом краткая надпись: «Рукопожатия отменяются».

Налево, за другим столом, над тазом склонились две женские фигуры: худенькая блондинка с бледным тонким лицом — Нина Августовна Подвойская и еще одна де­вушка— тоже Нина (фамилии не помню). Они моют типографский шрифт и перекидываются негромкими фра­зами.

Я жду, пока освободится Бокий. Входит женщина с рассеянным взглядом близоруких выпуклых глаз и с за­стенчивыми движениями. У нее мягкость в голосе и во взгляде и во всем облике — скромность: простая блузка, старенькая шляпа полумужского фасона, дешевые прюне­левые ботинки.

С нею здороваются.

— Надежда Константиновна...

Так вот она, Крупская, жена Ленина...

Бокий освободился, ведет меня в комнату, занимаемую Военной организацией. Я заметила: в комнате Петроград­ского комитета во всем педантичная аккуратность, здесь — нечто хаотическое: стопки газет, груды газет, они всюду — на столах и мягких пуфах, на стульях, просто на полу. И рукописи, часто конверты, надписанные разными корявыми почерками, каракульками, какими пишут мало­грамотные люди.

Обо мне здесь уже знают. Ко мне подходит белоку­рый молодой человек в военной форме — заместитель Н. И. Подвойского.

— Механошин,— рекомендуется он и сразу присту­пает к делу.

— Вот вам солдатские и крестьянские письма, про­смотрите. На первый раз хватит этой пачки.

— Что с ними делать?

— Нам для газеты «Солдатская правда» нужен, ма­териал. Письма масс — это база газеты, основной ее фонд. Отредактируйте, но помните, что нам дорог не только смысл, но и самый стиль, а потому подходите к работе осторожно, берегите, по возможности, каждое слово. Нам нужно поставить отдел переписки с читате­лями,— это лучшая агитация, потому что она опирается на голос самих масс.

Я сунула в портфель пачку писем.

— Принесите отработанные как можно скорее.

— Конечно, конечно, я долго не задержу.

Я ушла, торопливо спустилась по мраморной лестнице.

Вечер. Ночь. Голубая майская ночь. Я сижу, как при­гвожденная к столу. Передо мной мелькают, нижутся кривые и косые буквы, часто написанные такими блед­ными чернилами, что их трудно разобрать, часто наца­рапанные чуть заметно карандашом. Иногда в письме трудно уловить какую-либо мысль. Но едва ли не в каж­дом— крик наболевшего сердца. Некоторые письма напи­саны деревенскими или фронтовыми борзописцами, витие­вато, с росчерками, авторы расхваливают большевиков.

Из-за стилистических завитушек бьет горячей струей один и тот же крик:

— Долой войну! Больше нет сил терпеть! Хотим но­вой жизни!..

Шли дни. Письма, письма, письма — потоком. Я ре­дактировала и относила во дворец Кшесинской и работала до того напряженно, что потеряла сон и осязание. Перо валилось у меня из рук; сон бежал от глаз, а тяжелая дрема одолевала каждую минуту. Я стала плохо сообра­жать. Необходимо было уехать из города.

С сожалением я сказала об этом в редакции. Меня про­бовали уговаривать, но я не могла остаться, у меня нача­лись припадки полуобморочного состояния.

Пришлось уехать в глушь, в деревню.

А там газеты вскоре принесли известия об июльских событиях, истолкованные вкривь и вкось.

У нас в деревне (тогдашний Гдовский уезд, ныне Псковская область) население питалось главным образом газетами «Копейка» и «Сельский вестник», и обе были одинаково грязным и клеветническим источником. Поэтому не удивительно, что в нашей деревне немного было сочувствующих большевикам.

Вскоре буржуазные газеты оповестили и о разгроме редакции «Правды».

Я написала Вере Михаиловне Величкиной, просила рассказать подробнее о событиях и объяснить их. Ответ пришел лаконичный:

«Когда вернетесь в Питер, все расскажу. Газетам не верьте; на деле совсем не так. В эти дни мы показали, как никогда, на деле свою силу и связь с массами».