Страница - 28

Итак, в это лето на многочисленных джайлау рода Тобыкты не было ни одного праздничного тоя. В обычные времена в эту пору повсюду устраивались праздники с конными играми и скачками - байгой. Сейчас об этом и думать не приходилось. Не то, чтобы скачки знаменитых скакунов, не была проведена даже кунан-байга, состязание же ребят-третьяков. И будь то сватовство или свадьба, или обрезание -после мероприятия люди быстро расходились, без лишнего шума, довольствуясь лишь одной чашей мяса.

Именно в эти дни томительной тишины и безвременья поползли слухи: появились барымтачи, стали угонять лошадей. Это было равносильно тому, что в пределах Тобыкты появился пришлый враг.

Была пора перекочевки сджайлау на осенние пастбища. Два аула, запоздав, вышли на кочевку позже и отстали от других караванов. Именно в это время, в промежутке пяти дней, занятых на перекочевку, из табунов Майбасара, Жакипа и Ирсая, а также из аула, в котором находился сам Кунанбай, угнали около двадцати нагуленныхза лето лошадей. Передавая из аула в аул, весть эту донесли до самых дальних окраин Чингизских джайлау.

Но поймать воров никак не удавалось. Они действовали умно. Подобные кражи обычно трудно скрыть от людей - сначала появляются слухи, затем обнаруживаются кровавые следы преступления: там видели потроха и стерву забитой лошади, в другом доме видели во дворе шкуру свежезабитой лошади. А нынче всего этого нет. Все было тихо, скрыто - и концы в воду.

Кунанбай, Жакип и остальные держали совет, и пришли к выводу: «Зло исходит от соседних родов Керей, Найман или же Сыбан.» Они пошли на такую дерзость, воспользовавшись многодневной переко-' чевкой аулов. Растянутые в длину, оторванные от других, кочевые караваны были уязвимы. Ате, что угнали лошадей, могли уйти очень далеко, в самую глубину Арки, так и не обнаруживая следов своей кражи.

Кунанбай задержал кочевку и разослал гонцов-разведчиков во все тобыктинские пределы. Конные группы, возглавляемые Изгутты, Май-басаром и Ирсаем, прошлись - кто на рысях, кто скорой иноходью, а кто и бешеной скачкой, взмыливая лошадей, в самых разных углах Причингизья. Но ни в одном из аулов никаких сведений о барымта-чах не обнаружилось. Не могли добыть ничего нового даже такие известныеловкачи, лихие джигиты, как Толепберды, Бурахан, Камысбай, Жумагул. Они объездили все дальние безлюдные сторожевые высотки, глухие впадины и овраги, разбойничьи саи - и не нашли никаких следов.

И в самую суматоху, когда многие джигиты Кунанбая носились по всей округе в поисках конокрадов, у людей рода Иргизбай пропало еще пять лошадей. Но на этот раз не только у них - четыре отгульных кобыл угнали у Байсала, что-то пропало у бая Суюндика. И вскоре к поиску уведенного скота присоединились джигиты Коти-бак и Бокенши. Но все равно никому не удалось напасть на след опытных конокрадов. Лишь только и было слышно по аулам: «Увели!», «Опять угнали!»

Кунанбай потерял терпение. Он сам сел на коня, но и ему не удалось ничего обнаружить. Вернулись все атшабары, посланные им. Вернулись дозорные, которых отправляли на дальние сторожевые сопки. Все вернулись ни с чем. Теперь надежду стали возлагать на ночную охрану. Скот аулов сгрудили в один гурт, со всех сторон окруженный вооруженными джигитами, и в таком порядке ночная кочевка обеспечилась некоторой безопасностью.

Пустились в путь с такой поспешностью, словно бежали от степного пожара. Понадеялись: «Может быть, лихие люди отстанут от нас, обратят внимание на других! А мы быстро оторвемся от них и, наконец, избавимся от напасти!»

Столь поспешная, суетливая ночная кочевка оказалась в какой-то степени верным шагом. Ибо кражи в Иргизбае почти прекратились, а слышно было об угонах из Котибак, Жигитек. Но не все аулы Иргиз-бая остались без покраж. Угнали двух стригунков и одну жирную кобылицу из табуна самого Кунанбая. И после этой кражи он вдруг неожиданно заметил: «Теперь я знаю, кажется, чьих рук это дело!» Однако имя вора не мог назвать. Догадка, осенившая его, была такова: «Вор пришел не со стороны. Он не издалека. Он из наших и находится среди нас». Такая мысль не приходила в голову Байсалу или Су-юндику. Оба старшины родов впали в крайнюю растерянность и только хлопали ладонями по бедрам. Кунанбай передал для них послание: «Пусть ищут, не прекращают своих поисков!» Однако своими догадками ни с кем не стал делиться. Он послал несколько человек, тайных соглядатаев, в соседние роды и племена. Только он, самолично, давал им задание, что делать. Людей выбрал не из своего окружения, а со стороны, самых невидных и заурядных. Они ни у кого не должны были вызывать подозрения. Например, соглядатай, посланный в род Жигитек, в аул Караша, - дряхлая старуха преклонных лет, нищенствующая по дорогам. Она имела какие-то родственные отношения с одним захудалым очагом проверяемого аула. И в аулы рода Котибак он послал такого же незаметного на посторонний взгляд убогого старика-жатака. И тайный посланец в род Торгай тоже был старичок, разорившийся погонщик верблюдов. Эти старики были далеки от всяких мирских интересов и человеческих обязанностей. Джут разрушил их очаги и лишил средств даже к самому скудному существованию. Они ни у кого, ни о чем не расспрашивали, им никто ничего не рассказывал. Вряд ли они знали и о разбойных делах в округе. Божьи одуванчики - старички были озабочены только тем, как бы им просуществовать день - всего лишь с утра и до вечера. Никакого особенного задания Кунанбай им не давал - велел только принюхиваться да присматриваться к тому, что едят люди в соседних аулах. И сирые, голодные старики исполняли поручение с удовольствием, а потом, возвернувшись, об этом всенепременно докладывали Кунанбаю.

Благодаря столь хитроумной уловке, Кунанбай вскоре нашел злодеев, обйаружил разбойничье гнездо. Это - род Жигитек. Итак, он опять должен будет обрушить свой гнев на этот дерзкий, вороватый род! На сей раз в преступлении были замешаны люди окружения Ка-раша и Каумена.

Теперь Кунанбай не стал колебаться и долго взвешивать в уме, как ему поступить. В отличие от прошлых дел, вина преступников была очевидна. Это оказались джигиты-сероюрточники из Жигитек -Балагаз и Абылгазы.

Балагаз - старший брат Базаралы. Один из самых честолюбивых, гордых, горячих джигитов рода. Абылгазы - сын Караши. Как и сам Караша - все его сыновья отличались дерзостью и задиристостью. Было в прошлом одно событие, явившееся причиной начавшейся вражды между Кунанбаем и Божеем, и к этому событию имел самое непосредственное отношение Караша. Также и Каумен приложил к тому свою руку. Ведь широко известная драка на Токпамбете началась с избиения Кауменом, Карашой и их людьми двух атшабаров. Они тогда славно помахали плетками. После той отчаянной выходки была Мусакульская битва, и годовая тризна Божея, и много чего другое, - где взрослые сыновья Каумена и Караши заставили громко говорить о себе своими дерзкими подвигами. Базаралы был из этого гнезда. Он и на язык остер, и умен изрядно, и собою хорош - настоящий степной красавец-джигит. Он был огромен, силен, богатырского телосложения, им по праву гордился весь род Жигитек. В нем присутствовал геройский дух, он мог считаться джигитом, который не знает страха, и отважен, как лев. Джут разорил дотла большую часть очагов рода Жигитек, у которого были совсем небольшие пастбища. Аулы Каумена и Караши, считай, погибали. У видных джигитов Арки, таких как Базаралы, Балагаз, Абылгазы, Адильхан, осталось по единственному коню!

Целое лето они никуда не выезжали, терпели дома голод и лишения. Пойти к соседям, просить чего-нибудь на пропитание не позволяла им гордость. Несмотря на крайнюю нужду, не пошли на поклон даже к близкому родичу-аткаминеру Байдалы. Джигиты хотели бы пойти в наемные работники, но после джута никто не нуждался в таковых. Да и этим они могли бы прокормить только себя, а куда девать жен и детей? Целое лето Балагаз и Абылгазы видели перед собой голодающих детей, исхудавших до изнеможения матерей, своих жен, а также жен своих старших сородичей, сидевших в кругу голодных детишек. Горестные стоны да причитания, слезы и тяжкие вздохи день-деньской сопровождали джигитов. Они не видели никакого выхода из тяжкой беды, им оставалось только изрыгать проклятия. Часами молча лежали ничком, обхватив голову руками, и каждый переживал про себя свое бессилие перед судьбой. Если и заговаривал мужчина с кем-нибудь, то непременно срывался на злобный крик, не в силах сдержать себя.

О таком душевном состоянии джигитов давно догадался Базаралы. И однажды, сидя с ними на вершине холма, он недобро усмехнулся и заговорил:

- Если не будет согласия и взаимности в народе, то обязательно его когда-нибудь одолеют нужда и нищета. Попробуй откочевать во время военных распрей - наши отцы-матери, жены-дети окажутся на кочевой дороге без нас, брошенные в плен самых тяжких невзгод. Так было во времена великого исхода народа. Все поплетутся пешком, и кочевник будет мечтать даже о детском седле на горбу тощей коровы, как о великом счастье! О, какие только испытания ни посылает нам Аллах!

Летом Базаралы много размышлял и говорил этим же джигитам о горестной доле простого народа. В чем причина этого? Как спастись от окончательного обнищания? Что такое несправедливость, в какую шубу она одета? Беседы эти горячили Балагаза и Абылгазы, приводили их в бешенство. «Дай совет! Подскажи, что нам делать! Укажи выход! Ты можешь помочь?» Однако Базаралы ничего не мог им подсказать.

Тогда они решили действовать сами. Базаралы долго не знал, что Балагаз и Абылгазы по ночам садятся в седла, обвязывают лица черным платком. Сначала пропала лошадь Майбасара. Затем увели лошадь Жакипа. И хотя эти зловещие слухи доходили до Базаралы, он еще не связывал угоны лошадей со своими друзьями и братом. В третий раз - случилась кража лошади Ирсая. Встревоженный этими событиями, смутно начиная что-то подозревать, Базаралы однажды ночью не мог уснуть, проворочался почти до утра и на рассвете покинул постель.

Он долго пробыл на свежем воздухе. Пошел на зеленую лужайку за юртой, подставив грудь прохладному ветерку, сел на травку и погрузился в одинокое раздумье. Недалеко находились юрты соседнего аула - четыре-пять очагов сородичей Караша. Была в этом ауле одна чуткая собака по кличке Актос, Белогрудая. При самых первых проблесках утренней зари эта Актос вдруг залилась тревожным лаем. Сучка лаяла как-то особенно, настолько злобно и неистово, что Базаралы вздрогнул и насторожился. Так Актос могла лаять только на появление чужого человека.

Что это за чужой человек в столь неурочное время? Надо узнать, решил Базаралы, Он затаился и стал ждать. Прошло немного времени, к крайней юрте аула Караша подъехали два всадника. Это была юрта Абылгазы. Один из верховых спешился и вошел в юрту. Второй развернулся и поехал в сторону аула Базаралы. Он еще издали узнал коня - это был Аккуйрык, единственный конь его старшего брата Балагаза. Затаившийся в ямке Базаралы приметил, что у прошагавшего мимо коня измученный вид - известному своей рысистой ходкостью Аккуйрыку пришлось, кажется, покрыть немалое расстояние. Все еще возбужденно храпя, не приходя в успокоение, лошадь не могла сразу перестроить норов после быстрой езды на спокойный ход. Она засекалась, частила копытами на месте, закусывала удила и вскидывала голову. Сначала Базаралы подумал, что джигиты вернулись после свидания с какими-нибудь девушками. Но тут же понял, что это не так: в руках Балагаз тащил свой увесистый боевой соил. У Базаралы похолодело на сердце. Теперь он понял, что не ошибался в своих подозрениях. Но решил убедиться до конца. Лег в высокую траву и стал наблюдать за братом дальше.

Подъехав ближе к аулу, Балагаз натянул поводья и перевел лошадь на медленный шаг. А вскоре спешился и повел Аккуйрыка в поводу. Приблизившись к своей юрте, он первым делом воткнул соил за поперечину в низкой ограде, на то самое место, где обычно он и держал свою боевую дубину. Затем, не выпуская повода, потянул за собой коня, направляясь дальше к ущелью, что за высоким утесом, видневшимся недалеко от аула. Когда Балагаз проходил мимо, Базаралы заметил, что лошадь мелко вздрагивает и вся взмылена. По всему было видно, что джигит хочет скрыть свои ночные похождения, даже от людей своего аула.

Невдолгих он. спрятав коня за скалой, вернулся назад и вошел в свою юрту. В то утро Базаралы так и не смог больше уснуть.

За аулом Караши под утесом валялись огромные каменные обломки, между которыми по узким расщелинам было трудно пройти и проехать. Базаралы ходил туда и увидел спрятанного коня брата. Злоба и ярость душили его. Он вернулся домой мрачнее тучи, ничего не сказал домочадцам. Но время от времени его начинало трясти от гнева. Подавленный и угнетенный, он не находил себе места.

Базаралы ждал наступления второй половины дня. Как он и предполагал, к этому времени, после обеда, пришла весть, донесенная Кауменом по его возвращении из соседнего аула. Оказалось, что прошлой ночью увели еще одну лошадь Ирсая.

В ту минуту, когда Базаралы услышал эту весть, Балагаз уже успел отойти от своего тяжелого сна и вышел из юрты наружу. Подошел к отцовскому дому Базаралы, туго подпоясанный кушаком, словно собравшись в дорогу.

- Надо поговорить, - коротко сказал он старику. - Выйдемте на улицу.

Он повел отца к ближайшему холмику. По дороге мимоходом крикнул Балагазу, чтобы он тоже пришел.

Вскоре старик с сыновями, Базаралы и Балагазом, сидел на вершине холмика. Балагаз был рослый, крепко сбитый смуглый джигит.

Посидев некоторое время в молчании, Базаралы, наконец, поднял на отца хмурые глаза. Обычно приветливое, румяное, излучающее доброжелательство и постоянное душевное веселие лицо Базаралы сейчас выглядело страшным: оно было белым, как высохшая под солнцем кость. Его большие бархатистые глаза налились кровью. Дыхание пресекалось и как-то неровно, с дрожью, вырывалось из груди Базаралы, голос звучал неестественно громко.

- Отец, благодать Божья и в дырявом шатре бывает, так вы нас учили. Никогда я не хотел жить неправедно, со злым умыслом в душе, какая бы нужда меня ни постигла. Вам, отец, всегда было чуждо зло. Вы отличались особенным благородством, люди вас уважали. Так неужели на склоне лет из-за нас, безумных детей, вы пройдете через черный позор? - Так сказал Базаралы и смолк с растерянным, несчастным видом.

- О чем это он? Что болтает этот негодный?! - испуганно воскликнул Каумен и оглянулся на Балагаза. Тот сидел молча, словно окаменев. Базаралы продолжил:

- Отец, вы не на него глядите, смотрите на меня! Слушайте меня! Спрашивайте у меня! Нашелся вор, который украл недавно лошадь Майбасара и лошадь Ирсая в прошлую ночь. Этот вор - ваш сын, сидящий перед вами Балагаз! - крикнул он.

- Что он несет! Ты о чем это? - в ужасе переспросил Каумен.

- О том, что слышали! Я знаю, теперь все знаю.., А ты - попробуй отопрись! - крикнул Базаралы брату.

Балагаз сидел, вспыхнув, едва сдерживая себя. Он не был трусом, и хотя слова младшего брата сильно задели его, он не растерялся.

- Что ты видел? Что знаешь? - вскричал он. - С чего это взъелся на меня? Выкладывай!

- Я видел, когда ты с Абылгазы тайком вернулся под утро! Ваши лошади до сих пор остывают, спрятанные среди лежачих скал. Да ты, брат, - вор, и не смей отпираться. Имей мужество: даже если умереть придется, умри с честью!.. Ведь крал же! Так зачем же еще и врать! Не смей! Выкладывай начистоту, если ты мужчина! - крикнул Базаралы, задыхаясь от непомерной злобы.

Балагаз больше не стал увиливать.

-Да! Твоя правда! - крикнул он, тоже задыхаясь от злости.

- Уа, Балагаз! Пусть кара Создателя настигнет тебя! Да обрушится на твою голову гнев Господень, Балагаз! - горестно закричал Каумен, впервые в жизни столкнувшийся с таким злом и на месте мгновенно сломленный им.

Базаралы, сверкнув глазами, уставился на старшего брата, сидевшего напротив, - и вдруг молча бросился на него.

Оба джигита были крепкие, могучие, как барсы. Их сильные руки и ноги сталкивались в бою, словно дубовые шокпары.

От неожиданности Балагаз не сразу смог подняться с земли, но он изловчился и с силой ударил обеими ногами по ногам Базаралы, тот сразу осел. Балагаз вскочил на ноги и, навалившись сзади на младшего брата, попытался свалить его. Однако более ловкий и гибкий Базаралы сумел устоять и, немыслимым образом извернувшись, рванулся навстречу брату. С быстротой молнии Базаралы обхватил его, приподнял в воздух и тяжко обрушил на землю. Левой рукой схватив Балагаза за горло, правой нашарил ножны на поясе и выхватил нож с кривым лезвием. Придавив коленом грудь брата, хриплым, клокочущим голосом взревел:

- Зарежу! Будь ты даже мне отцом, а не старшим братом! - и он поднес массивное лезвие ножа к горлу Балагаза. Но тот отчаянно сопротивлялся, отбрасывал его руку с ножом, бился ногами о землю Сил у Базаралы было больше, он сломил, наконец, сопротивление Балагаза и выжидал мгновение, чтобы полоснуть его ножом по горлу. В это время и схватил его за руку отец.

- Несчастные! Подите вы оба вон от меня, собаки! Что же это вы делаете? Расцепитесь, собаки!

С этими криками Каумен стащил Базаралы с груди Балагаза и отволок его по земле в сторону.

Высвободившись из крепких, как стальные капканы, рук младшего брата, Балагаз не сразу пришел в себя. Поднявшись на ноги, он уже не хотел ни нападать, ни защищаться, в нем пробудилось и забушевало негодование.

- Оу, да ты сволочь! Пес настоящий, хотя мы из чрева одной матери рождены! Ты же младший брат, а влез мне на грудь с ножом в руке! Хоть и тошно, не могу отказаться от родства с тобой! Как ты мог! -гневно и обиженно выговаривал он брата.

Базаралы молчал, вид у него был угрюмый и отчужденный. И теперь Балагаз, окончательно придя в себя, заговорил более спокойно и уверенно.

- Ты спросил у меня, я ответил тебе. Открыл свою тайну. А если бы я стал отпираться, что бы ты смог узнать? Вору везде хватит скотины. Что бы ты сказал, если бы я ответил, что ездил к соседям-кере-ям кое-что уяснить для себя? Не только Кунанбай - сам бог пусть попробует напасть на мой след! А для себя ли я делал все это? Ты считаешь меня вором, но попробуй сначала вникнуть в дело. Разве я крал ради своего живота? Опять нет - я крал скот ради многих родичей, сидевших дома голодными. Я пошел на это не оттого, что позарился на чужое добро. И хоть мне было противно барымтачить, но я делал это, и признаюсь, что буду продолжать красть скот у богатых Почему я нищий, а они богатые? Да потому, что они разбогатели на моей бедности. Куда делась моя земля? Они отняли Где моя честь, моя гордость - не они ли надругались над этим, сделав меня нищим? Все отняв у меня, они бросают мне крошки со своего дастар-хана И пусть я вор, но я спасаю от голодной смерти своих родных и близких. Я не гребу под себя, добытое таким способом, нет, - я все раздаю голодающим, чтобы они не умерли. И пусть хоть голова слетит с моих плеч! Но ты не остановишь и не свернешь меня с этого пути! Беру у тех, кто живет в достатке и сытости и ничем не хочет делиться, и отдаю тем, у кого ничего нет. Ты думаешь, что схватил жалкого паршивого вора? Нет, я не вор, я мститель. Ты вправе был упрекнуть меня, если бы я тронул слабого, обездоленного, беззащитного! - Так сказал Балагаз своему брату.

Несчастный, подавленный горем Каумен не стал даже вникать в слова Балагаза. За всю долгую жизнь у Каумена не было такого случая, чтобы он положил чужое в свой казан. Старик-отец пришел к единственному решению: изгнать Балагаза.

- Уходи! Уходи! Кочуй от меня подальше! Видеть тебя больше не хочу! Сейчас же откочуй! - решительно приказал он.

Базаралы, сурово насупившись, застыл в молчании. Близкие, родные души: отец и два его сына, перед тем, как расстаться, каждый думал только о своем. И мысли их были далеки, далеки друг от друга. Балагаз, исполняя волю отца, в тот же вечер откочевал на земли аула Караша.

А через четыре дня после переезда туда Балагаз дерзко угнал из аула самого Кунанбая сразу пять лошадей. У Балагаза было немного сообщников из джигитов. Пока что ими стали Абылгазы и Адильхан. Все трое свои ночные вылазки и захваты проводили ловко, быстро и расчетливо.

В самом начале барымты Абылгазы съездил за Аягуз, в далекий Найман, и там нашел сообщников, четырех джигитов подстать себе. Их тоже заставил сесть на коня и завязать лицо черным платком прошумевший апрельский джут. Все четверо были вполне достойными, разумными, общительными джигитами, всем четверым были присущи степная удаль и отчаянная бесшабашность молодости.

Обе стороны согласились на том, чтобы каждая на местах выслеживала добычу у своих богатеев. У бедных сероюрточников решили ничего не трогать. Таких сильных владетелей из Семиз-Найман, как баи Садыр, Матай, брали на себя найманские джигиты. Тобыктинских же баев, таких как Суюндик, Каратай, Ирсай и Кунанбай, Балагаз и его подельщики брали на себя.

Они никогда не должны были появляться вместе. Разъезжать должны как путники-одиночки Важной стороной уговора было: не брать добычи на чужой стороне. Когда тобыктинцы приезжали в Найман, местные джигиты сами решали, у кого что взять и сами выводили ими же украденный скот. В краю тобыктинцев этим занимались Балагаз и его люди.

Конокрады с обеих сторон отлично знали степь, все дороги. Наизусть выучили, какие водоемы безлюдны и в какое время, по каким урочищам проходит мало людей в некочевое время, какие имеются незаметные схоронки и затаенные овраги и ущелья, чтобы прятать угнанный скот.

Обе группировки проявляли невероятную находчивость, неизменно уходя от преследования атшабаров, всегда вводя их в заблуждение и оставляя в дураках. Все хитрости и уловки придумывал Балагаз, которые затем осуществлялись объединенной шайкой конокрадов. Он постоянно учил и школил их, как не попадаться на уготовленные им засады, как быстро уходить от преследования и заметать за собой следы.

Таким образом, маленькая шайка из пяти-семи барымтачей держала в страхе два округа, внезапно налетая на стада богатеев, как стая матерых волков.

И каждый раз по утрам, если опять обнаруживался разбой и угон, люди Кунанбая и Байсала, свирепо подгоняемые вождями, вскакивали на коней и мчались по неведомым следам, слепо надеясь на удачу. Разделившись на группы по два-три человека, они рассыпались во все стороны, обшаривая все возможные утайки и схороны для угнанного скота. Если им навстречу попадались люди из далеких Керей или Найман, они подвергались подробному дознанию -куда и зачем едут. Боясь возвращаться назад ни с чем, атшабары забирались на сторожевые сопки и с их вершин днями напролет высматривали пустынные окрестности родного края.

Однако каждый раз по возвращении они докладывали: «Ни мухи пролетевшей, ни жука проползшего мы не упустили из виду!» Или напускали тень на стенку, говоря: «Возможно, это свои! Тогда их надо искать на Чингизской стороне!» V сами же, поверив себе, во всю прыть скакали к горным перевалам. Но всюду их ждало разочарование.

А Балагаз действовал смело, крайне дерзко, постоянно рискуя головой. Захватив лошадей из какого-нибудь аула, он не уносился во все лопатки по открытой степи. И к найманам переправлять краденый скот не спешил. Он выжидал, обычно пять-шесть дней, пока возбуждение у людей не уляжется, и прятал коней здесь же, в Тобыкты, особенно далеко не уводя их. Держал животных почти у того же аула, в котором была совершена кража, - на расстоянии этак в один овечий перегон. Старался никогда даже не приближаться к сторожевым высоткам и дозорным холмам, откуда его могли раскрыть и обнаружить. В этом году здесь много угодий было оставлено под осенний сенокос, и там было безлюдно.

Каждый раз, угоняя не больше пяти-шести голов лошадей, Балагаз гнал их к тому месту, где ждали джигиты-подельники. Они прятались где-нибудь в укромном овраге, туда приходили пешими, имея при себе только уздечки и конские потники Балагаз, Адильхан и Абыл-газы пригоняли и передавали им краденых лошадей.

После того как найманы получали коней, Балагаз забирался на какую-нибудь высотку и сам вел дозор. Барымтачи, прячась в овраге, ждали его сигналов. И если вдруг появлялись преследователи или просто случайные путники, Балагаз взмахом руки давал знать, в какую сторону они направляются. И тогда шайка уходила в другую сторону. Они никогда не спешили, совершая эти конные рейды. Уходили бесшумными, скрытыми переходами, перебираясь из одной лощины в другую. И все это происходило под неусыпным наблюдением Балагаза. Порой бывало и так, что преследующих и конокрадов разделяла всего одна сопочка. Балагаз был неуловим оттого, что крутился возле того самого аула, где была кража. Для отдыха они занимали овраги и ущелья в тех местах, где только что побывали преследователи. Таким образом, хоронясь и кружась на месте, они выжидали несколько суток, а потом за одну ночь переправляли лошадей в сторону Найман.

Старуха, посланная Кунанбаем в аул Караша, ничего не знала об этих разбойных делах. И она вернулась бы назад, ничего не разведав, ибо Балагаз и его подельники не резали скот у себя дома и свежее мясо туда не приносили. Но однажды Абылгазы поддался искушению и после того, как проводили людей из Найман, прихватил для домашнего казана небольшой кусок от упитанного стригунка, зарезанного накануне у безлюдного водоема.

Мясо было сварено поздней ночью, когда люди уже давно спят. Однако нос старухи, пришедшей в аул вынюхивать, кто что готовит на очагах, сразу учуял запах конского мяса. Она выждала на улице, пока сварится мясо, и внезапно вошла в юрту в то самое время, когда его ставили на дастархан перед хозяином. Узрела старуха свежее конское мясо и сразу определила, что это мясо жеребенка

Кунанбай сразу же отправил гонца к Байдалы с таким посланием: «Похоже, это дело рук твоего родича, самого Караши, о чем ходит немало толков. У меня есть верное подтверждение. Теперь, приехав ко мне, пусть попробует оправдаться Если Караша не захочет приехать сам, пусть присылает поручителем за себя Каумена. Каумен обо всем знает. Он человек, который не поступается своей совестью. Что он скажет, тому и поверю, полагаясь на его совесть и честь»

Байдалы не стал дознаваться у Караши, а сразу же приступил к Каумену. Тот решительно начал отнекиваться, заявив, что не собирается быть поручителем ни за Карашу, ни за собственного сына Балагаза, от которого уже давно отказался. Но Байдалы, почуяв что-то неладное, не отставал:

-Или обвини, если знаешь правду, или оправдай! Кунанбай поверит твоему слову, и не отстанет от тебя, пока ты не скажешь. Если ты наверняка знаешь, что они неповинны, - чего тебе стоит поклясться в этом? Зато родичей своих, самых близких, защитишь от напрасных обвинений!

И тут простодушный Каумен выдал себя.

- У меня нет второй души, которую я готов был бы потерять перед Аллахом за ложную клятву У меня всего одна душа, и клясться в том, что они не виновны, я не стану...

И тут словно гул прошел по Иргизбаю: «Каумен отказался ручаться за родичей! Значит, воры - из аула Караши!» «Считаются родичами, а поступают как враги!» «Не простим этого, пусть не ждут пощады! Аулы силой возьмем, все дома сожжем вместе с людьми!»-Так бушевали и распинались Майбасар, Жакип и другие.

Они натравливали и Кунанбая:

- Ты не только зубы им показывай' Ты рви на куски, не жалей их!

Но Кунанбай, как и всегда, видел глубже. Этот последжутовый год

для всех проходил очень тяжело. Надо было крепко подумать, прежде чем решиться на что-то жесткое. К тому же, у него, наконец, наладились хорошие отношения с Байдалы. Помимо всего этого, воры угоняли коней не только у иргизбаев, но и у самих бокенши и котиба-ков. Они не обошли и самого Байдалы. Значит, тут надо действовать с ним заодно, и если дело спроворится, то нанести удар его руками. В любом случае вся вина за покражи должна лечь на Жигитек.

Придя к такому решению, Кунанбай умерил пыл Майбасара и других:

- Надо подождать. Набраться терпения. Караша от нас никуда не уйдет. А вам надо сначала успокоиться!

И он снова послал атшабара к роду Жигитек. На этот раз поехал старый Жумабай, по прозвищу Жорга-Иноходец. Первым делом он явился к Байдалы Кунанбай благодарил его за то, что он очень умно повел с Кауменом и заставил его, в сущности, ясно высказаться о ворах А теперь, сообщил Жумабай, вызываются Караша и Абылгазы для личной встречи с Кунанбаем.

Байдалы нечего было возразить, и он сказал:

- Пусть повидается с ними и поговорит как родич с родичами! Это дело. Я так все и передам Карате.

Приглашение Кунанбая было передано, но Караша и Абылгазы никак на это не откликнулись. Байдалы начал было угрожать, но те были не из робкого десятка. И тогда Караша и Абылгазы оказались перед двойным обвинением: крадут скот и не хотят ответ держать перед властью.

Все это было в пользу Кунанбая.

Иргизбаи стали днем и ночью следить за аулом Караши. Абылгазы, Адильхан и Балагаз вдруг исчезли куда-то. Пошли всякие толки: «Скрываются Ушли от суда».

А толки и кривотолки все росли, барымтачами стали называть всех тех джигитов из аулов Караши - Каумена, которых почему-то долго не бывало дома. Распространились слухи. Абылгазы действовал не один, у него большая шайка, надо всем миром выходить против них.

Слухи эти исходили из Иргизбая и быстро облетели все аулы. Балагаза и Адильхана уже открыто называли сообщниками Абылгазы. Когда тот не явился на вызов, были вызваны к волостному Балагаз и Адильхан. Караша и Каумен передали через людей, что они советуют им съездить к Кунанбаю.

Но Балагаз решительно отказался от поездки. Друзьям-сообщни-кам он сказал:

- От Кунанбая мне пощады не ждать. Он давно ищет моей головы, крови моей жаждет. Так зачем же я сам буду прыгать ему в пасть? Мне уже терять нечего. Но попробуют сначала поймать меня! Пусть заарканят, свалят на землю и накинут узду. Я же все равно назван злодеем. Пусть! Но я не хочу, чтобы меня называли «послушным злодеем» или «расчетливым злодеем», или «сговорчивым злодеем». Лучше умру, но не потерплю такого унижения.

Дерзкий вызов Балагаза и Абылгазы заставил Кунанбая задуматься. По привычке прежних лет, ему бы сейчас устроить хороший набег на аул обидчиков, отнять имущество и разорить их дотла. Но теперь, после бедствий страшного джута, Кунанбай чувствовал, что народом правит не его власть, а власть царя-голода, - любая неосторожность может вызвать большую беду.

В голову пришла мысль: жаловаться начальству, русским властям. Пусть пришлют урядников, те сами поймают воров и в кандалах увезут отсюда в тюрьму.

Но к этому времени в законах царской власти многое переменилось. Ага-султанство было отменено, громадный край Тобыкты был поделен на три дуана, и Кунанбай еще не ездил во власть и не представился новому начальству. А уже скоро начнутся выборы-перевыборы, и в такое время соваться к незнакомым начальникам с жалобой на свой же подведомственный народ было делом весьма нежелательным. Был расчет - подождать, хотя бы до конца выборов.

Да, переждать бы нужно, однако шайка Балагаза-Абылгазы разгулялась не на шутку. Власти волостного старшины не признают: два раза посылал за ними, они и в ус не дуют. Этак, они просто возгордятся собой, решат, что наступило безвластие и им можно делать все, что они хотят. В состоянии какой-то внутренней раздвоенности, Кунанбай собрал отряд своих джигитов и отдал им приказ: «Изловите всех до одного, когда они появятся в горах, и приведите ко мне!»

Но Балагаз был не из тех, кто легко дается в руки. Все его джигиты разлетелись по разным направлениям. Погоня за ними была безуспешной. А когда утомленные преследователи вернулись назад, вслед за ними возвратились и Балагаз, и вся его ватага. И тут же случился угон из табуна Кунанбая: барымтачи увели несколько откормленных стригунов.

Угон лошадей произошел в дни, когда аулы въезжали в свои зимовья. Дни стояли уже по-осеннему холодные, коровы и кобылы плохо доились, и народ мучился от нехватки молока. Барымтачи теперь крали мелкий скот, а из лошадей уводили только молодых жеребчиков и недойных кобылиц.

Кунанбай вызвал к себе Базаралы, тот повел себя не так, как другие жигитеки, и на приглашение волостного старшины явился сразу.

Кунанбай жил отдельным очагом с новой токал Нурганым. Они недавно перебрались в зимник. В комнате было тепло, убранство красивое, нарядное, как в доме молодоженов. Хозяйкой была высокая, статная, большеглазая красавица Нурганым. В ней молодость сочеталась с отменным здоровьем и самым веселым открытым нравом, розоватый румянец лежал во все ее полное белое лицо. С правой стороны носа, у самой раковинки ноздри, темнела маленькая родинка - словно редкостное украшение. Сильный стан у Нурганым гибок и строен, все тело у нее крупно, но соразмерно, как у истинной красавицы.

Ожидая, что скажет Кунанбай, Базаралы с невольным вниманием вглядывался в Нурганым и удивлялся про себя: «Надо же, где старик нашел себе такую красавицу-токал!»

Нурганым держалась скромно, но была ненавязчиво свободной в поведении и уверенной в себе. Непринужденно и весело отдавала приказания по дому, велела принести чай, развернуть дастархан. За чаем она открыто, не пряча глаза, смотрела на гостя, на мужа, разговаривала с ними о разных хозяйственных делах по зимнику. Кунанбай ласково называл ее Калмак- «Калмычкой». После чая он сказал ей:

- Калмак, дорогая, вели убрать все. Я хочу поговорить с Базаралы.

Нурганым без суеты выполнила просьбу мужа и, когда прислужница вышла с посудой на подносе, сама осталась в комнате, но села в стороне, по-мужски поджав ноги.

Кунанбай повел разгор спокойно, без всякого напряжения в голосе. Он говорил с Базаралы как с человеком, равным себе. Начал с того, что взывало к самолюбию джигита. «Они ведь позорят и тебя. Ты истинный джигит, ты гордый, дорожишь честью. А они что? Черное пятно на твоем честном имени. Ты ведь не станешь их защищать, и я знаю, что у тебя нет для них оправдания. Что ответишь мне?»

Базаралы с ответом не задержался.

Пристально глядя в лицо Кунанбаю, он отвечал немногословно, но с большим достоинством, ясно и красноречиво: «Да, я приехал, но не для того, чтобы защищать грабителей. Я сам давно осудил и порвал с ними. Балагаз мой родной брат, отец у нас один, но наши пастбища разные. Мы решили не встречаться друг с другом в этой жизни».

От горячего чая лицо у Базаралы разрумянилось, глаза весело заискрились, как в его самые добрые, беззаботные дни. И он предстал сейчас во всей притягательности своей мужественной красоты. В его осанке, в богатырском размахе плеч, в могучей ширине его груди и мощном кряжевом стане - во всем его мужественном обличии нет и не может быть хоть чего-нибудь, напоминающем о робости, подобострастии. Но при всем этом удивительно смотрелись его небольшие руки - с тонкими, белыми, гибкими пальцами музыканта.

Кунанбаю, дожившему до своих лет, еще никогда не приходилось встречаться и разговаривать с джигитом из рода Тобыкты, который был бы столь непринужденным и свободным в обращении с ним. Кунанбай искренне расположился к гостю и про себя восхищался им.

И все же, в текущем разговоре Кунанбай не мог не бросить в его сторону легкого упрека:

- Уа, коли осуждаешь воров, помоги их поймать!

На что у Базаралы был ответ:

- Я обвиняю их, это так. Но что за причина, заставишая людей пойти на грабеж и разбой? Джут всему причина, вот где корень зла. К этому еще добавляется одна великая несправедливость, которая кочует среди наших родичей. Кому-то из них, пускай даже из самых уважаемых и старших, достается все, а другим, сидящим поодаль от тора, ничего. К чему это может привести в конце концов? Вот, взять джут и все муки и беды от него. Уважаемым и старшим, имевшим много скота, удалось спастись, они выжили, хотя и похудели немного. А тем, которым и прежде приходилось затягивать пояса на тощих поясах, худеть дальше уже стало некуда, осталось только умереть! И, надеясь на одну милость Аллаха, они, словно малые дети, стали проливать горючие слезы! Так есть ли хоть одна душа, которая задумалась бы над всем этим? Есть ли в нашем народе арыс великий, который пожалел бы их, готов был бы разделить с народом его мучения? Я приехал к вам с единственной целью - из своих уст задать вам этот вопрос, и уяснить для себя, с вашей помощью, конечно, -есть ли на это ответ?

Хозяину не понравилось, что, не ответив на заданный им вопрос, гость выставил встречный. Кунанбай смотрел единственным своим глазом - уже не очень приветливо на Базаралы. Глухо загудевшим, осевшим голосом он стал отвечать джигиту избитыми, далеко не новыми в этом мире словами: «Воля Всевышнего... предначертание судьбы... джут приходит не по воле человека... винить некого... Разве состоятельные не оказывают помощи бедным по мере своих возможностей? А ведь всех голодных не накормишь... Достойного человека красит терпение, сдержанность. Не следует роптать на волю Всевышнего... смиренно надо принимать все... Кудай все видит...»

Но Базаралы не смутили все эти слова, тем более не остановили -«воля Всевышнего», «Кудай все видит» - притом что народ, оказывается, бедствует по его «воле». А если бы люди, считающие себя отцами народа, помогли ему, накормили бы людей? Вместо того чтобы все отсылать к Всевышнему и говорить о покорности перед ним? Может, бедным лучше живыми лечь в могилу, бормоча, что такова воля Божия?

Теперь, после таких слов гостя, Кунанбай счел для себя недостойным продолжать разговор с джигитом. Он только мрачно насупил брови, сверкнул глазом и решительно закончил:

- Теперь моя совесть чиста перед тобой. Выходит, что впредь между нами встанет вражда. На свою беду, Балагаз и Абылгазы собирают над своей головой грозовые тучи. Кончат они плохо... И ты остерегайся. Когда это произойдет, не говори мне, что я не предупреждал.