Страница - 27

Карашаш происходила из аула Сыбан, где жил акын Кадырбай. Ее родичи недавно пригласили в гости ее с мужем Асылбеком, и они обещали приехать, как только Абай и его друг погостят у них и отбудут домой. Но Асылбеку понравилось предложение жены, он проникался все большей приязнью и дружбой к Абаю, и ему тоже не хотелось так быстро расставаться с гостями. К тому же он понял глубинное желание Карашаш еще немного поразвлекать не очень-то выправившегося - и по его наблюдению - после горестных испытаний Абая. И Асылбек сказал ему: «Поедем с нами. Погостим. Пожалуй, развлечемся там изрядно. Ты же хорошо знаешь, каков человек Кадырбай. Думаю, наша поездка не будет скучной. Так что едем вместе!»

Абай проникся чувством глубокой, особенной близости к дому Суюндика. Ему не хотелось расставаться с Асылбеком и Карашаш. На их предложение он тотчас ответил согласием.

Но не одобрил Ербол, оставшись наедине с Абаем, он сказал:

- Е, удобно ли это будет? Получится так, что мы будем сопровождать бабу, которая едет с мужем к своим родственникам. Он-то едет к своим нагаши, а мы с тобой здесь причем? Смотри, как бы люди над нами не посмеялись!

Ербол беспокоился не о себе, ему дорога была незапятнанная честь друга. Верный Ербол не мог и мысли допустить, что про Абая могут сказать. «Что за нелепость! Неужели он не понимает?» - особенно сейчас, когда столько людей всюду поминают его самыми добрыми словами, И еще он подумал, что если людям стало хоть что-то известно о чувствах Абая, поездку Абая могут понять совершенно превратно...

Но Абай как-то не придал значения предостережениям друга. Положив руку на его плечо, он сказал с улыбкой:

- Ты представь себе - мы будем общаться с самим мудрым Ка-дырбаем! Послушаем его песни, слова назидания - чего стоит одно лишь это? Если нас будут упрекать, что мы последовали не за теми, за кем надо, то ведь нам с тобой хорошо известно, дружище, за кем мы следуем? Это достойнейшая, всеми уважаемая женге Карашаш! У кого язык повернется что-нибудь плохое сказать против нее? А против Асыл-ага?..

Радость Абая по тому случаю, что он сейчас не расстанется с Карашаш и Асылбеком и поедет вместе с ними, больше всего убедила Ербола, и он дальше не выказывал своих опасений.

Итак, через четыре дня свита из нарядных, молодцеватых джигитов, окружавших Карашаш, доставила ее в аул Кадырбая.

Молодых знатных гостей из Тобыкты аул встретил радушно Юрту Кадырбая, куда их пригласили, переполнили нахлынувшие в дом старики, молодежь, женщины и даже дети. Немало тетушек, молодых келин и юных девушек собралось вокруг Карашаш.

Гостей привечал сам Кадырбай. Абай видел его второй раз - через несколько лет после годового аса Божея. Акын заметно постарел, куда-то исчезла его привлекательная статность, и весь он как-то усох, осунулся. Волосы на голове, борода и усы стали совсем белыми. Заметней, резче и глубже бороздились морщины на лице Кадырбая. О некогда величавом, красивом акыне напоминали лишь высокий, мощный лоб, орлиный нос и ясный, проницательный взор прищуренных глаз. Он не узнал Абая. Но когда ему сказали, что это сын Кунанбая, старик стал вспоминать события прошедших лет, вспомнил и годовой ас Божея. И настолько свежи и ярки были его воспоминания, словно они касались дел вчерашнего дня.

- Событие незабываемое, самое большое в этих краях за последние годы. Поминки по Божею надолго останутся в памяти людей. Гости разъезжались по домам очень довольные, были благодарны тем, кто устроил эти поминки, - говорил он.

Молодые гости почтительно слушали старого акына, он неторопливо расспрашивал о происшедшем в Тобыкты джуте, о здоровье известных ему аксакалов. Абай поначалу отвечал немногословно, учтиво, старался вести себя сдержанно и без особого повода не вступать в разговор. Однако в дальнейшем, по обстоятельству, именно Абай должен был поддерживать разговор с хозяином дома, искусно оживлять его интересными рассказами и новостями. Ибо Асылбек, зять в этом ауле, должен был придерживаться определенных правил поведения и больше молчать, нежели говорить. Да и сам Кадырбай, задавая свои вопросы, обращался именно к Абаю.

В этом году люди из дальних мест при встречах первым делом заговаривали о прошедшем весеннем джуте. И нынче весь вечер старый Кадырбай только об этом и расспрашивал. Вопросов было много. Насколько тобыктинцы пострадали от апрельского джута? Какие из родов Тобыкты понесли наибольшие потери? Какие отделались легко? Не продолжается ли где голод? Как обстоит дело с молоком? Есть ли аулы, в которых весь скот уцелел? Старый акын подробно расспрашивал обо всем этом. Поскольку он в прошлом был хорошо осведомлен о делах Тобыкты, теперь ему было нетрудно ставить вопросы и делать уверенные выводы - словно он был одним из тобыктинцев, по случаю оказавшимся вдали от родных мест. Вопросы старика были похожи на расспросы знахаря-табиба, который, беря пульс у больного, расспрашивает о его самочувствии, про то, как он спит, как ест.

Абай давал подробнейшие сведения о делах близлежащих кЖи-дебаю и самых отдаленных аулов Тобыкты. Говорил уверенно, без тени сомнения. Асылбек и Ербол, его самые близкие друзья, только теперь впервые, с удивлением, слушали эти сведения от Абая. Он словно по бумажке читал, называя число уцелевшего скота в разных родах Тобыкты, сообщая, чем еще кроме этого они располагают, какой из родов понес наиболее ощутимый урон, и что он имел раньше, до апрельского джута Давая сведения в сравнительных числах, Абай обрисовал перед Кадырбаем полную картину бедствий по всем племенам тобыктинцев. Старик сидел перед ним с удрученным видом, покачивал головой, поцокивал языком, близко к сердцу принимая горе и беду далеких сородичей

Родные аулы его были не в лучшем положении Обильные майские снега, выпавшие в горном краю, привели Сыбан к упадку, и у этого племени в большом количестве погиб скот-жизнь кочевников и здесь оказалась в шатком положении.

У Кадырбая хозяйство его собственного очага было и раньше довольно скромным. Однако именно в этом году, трудном и голодноватом для всех, дела Кадырбая обстояли неплохо: кумыса и мяса на еду пока хватало. Он взял у родичей, благополучно переживших весеннее бедствие, несколько кобыл на содержание и доил молоко для себя. Старый акын не стал скрывать, что пережить нужду и страдания, вместе с другими, ему все же пришлось.

Молодого джигита, столь хорошо осведомленного о бедственном положении народа, старый акын воспринял и выслушал уважительно, словно своего курдаса*. Из того, что было сообщено Абаем, Кадырбай скорбно уверился, что бедствие постигло немало народу в Тобыкты. Доходили и другие слухи, что вся казахская степь голодает, доведена до крайней черты. И мысленным взором окинув все пределы родной земли, на которой страдали и гибли люди, старый акын с глубокой душевной болью молвил:

- Наш брат-степняк словно сыто вскормленный горделивый аргамак, резвится на просторе, радуясь жизни. Но стоит пройти всего одному снежному бурану - и наш брат съеживается в комочек и превращается в тощую клячу. Жалкий, беспомощный, он качается на холодном ветру, словно веточка, торчащая из сугроба.

Уже была глубокая ночь, чаепитие завершилось. Где-то снаружи, возле юрты, резали барана, получив молитвенное благословение муллы. Соседи, пришедшие в юрту ко встрече гостей, теперь незаметно расходились по домам. Девушки и молодки-женге, окружавшие Карашаш, тоже ушли, возле нее осталась лишь одна девушка, светловолосая, но с темными бровями и ясными улыбчивыми серыми глазами. Стройная, высокая, исходящая радостным сиянием юности, то была чудесная девушка. Абаю первым делом бросились в глаза эти черные, как смоль, густые брови на лице светловолосой девушки. Они рисунком своим, напоминающим изогнутые крылья ласточки, похожи были на брови Тогжан. И слегка раскосые вдумчивые глаза, с серебряным блеском зрачков, были как у Тогжан. Когда прекрасная сыбанянка смотрела на Абая, ему казалось, что эти глаза излучают сияющие лучи. Тонкий румянец разливался на ее узких щеках, делая еще более привлекательным это благородное лицо. Высокий светлый лоб и тонкий нос с горбинкой открыли Абаю, что это дочь благородного Кадырбая.

Да, это была Куандык, та самая «девушка-акын, дочь Кадырбая», тоже знаменитая, как и ее отец.

Пока не разошлись соседи и гости из своего аула, Куандык была очень занята, обслуживая всех, разнося чай, то и дело выбегая из юрты на улицу, где резали барана. И лишь по уходу многих людей девушка смогла присесть к Карашаш и разговориться с ней.

Ей не свойственно было проявлять показную робость юной девицы, покорной перед отцом. Куандык отца не боялась и не стеснялась, не бормотала перед ним, потупив голову, заведомо тихим голосом. Нет, ее голос уверенно и звонко разносился по всему дому:

- Пейте чай! Ешьте! Что так мало едите! Еще чаю! Мяса! Ешьте, пожалуйста!

Куандык угощала гостей и вела себя как настоящая добрая хозяйка. После того как свернули дастархан, соседи разошлись, и суета улеглась, вся семья собралась вокруг гостей. Началось самое приятное ночное общение. Куандык, подсев к Карашаш, начала тихонько расспрашивать ее про молодого Абая, о котором она слышала много хорошего.

Когда разговор вновь пошел о джуте, Абай сравнивал нынешнее бедствие народа с его прошлым опытом. Из поколения в поколение повторялись подобные бедствия. Всем известно, что джут

- это извечный, злой враг казаха, живущего в войлочной юрте. Каждый знает об этом. Джут несет с собой не только голод и мор

- людей, скота. Джут угрозой и муками голодной смерти заставляет кочевника терять свое человеческое лицо. Словно заморенный подыхающий скот, кочевой народ разбредается по степи, перестав быть единым народом казахов. По дорогам, не видя друг друга, бредут их тени. И какой же достойный урок извлекают последующие поколения народа, его потомки? Находят ли они путь избавления от этой беды, что способна однажды единым махом смести их с лица земли? Ищут ли этот путь? Думают ли об этом? Нет-довольные сегодняшней сытостью и достигнутым благополучием, они не видят всей призрачности и непостоянства своего кочевого существования! Задумываются ли отцы народа о том, чтобы преобразить свою жизнь и не носиться больше по ней, как перекати-поле? Были в прошлом - есть ли в настоящем времени люди, «истинные отцы народа», которые душой болели бы за жителей войлочных юрт? Знает ли аксакал Кадырбай о таких людях - в прошлом или в настоящем? Об этом спрашивал Абай.

Для Кадырбая эти вопросы оказались неожиданностью. Он задумался, взглядом уйдя в себя, посидел с отрешенным видом, потом встрепенулся, оглядел всех вокруг и ответил стихами:

Призрачно счастье людское.

Жизни сопутствует бренность.

Радость кончается скоро.

Тюльпан отцветает мгновенно.

Силу сменяет бессилие,

Румянец с лица исчезает-

Где наши юноши милые?

Старость об этом не знает.

Абай по достоинству оценил и сам поэтический ход, и стихи старого акына, - вместо ответа на вопрос. Но молодого поэта они ни в чем не убедили Он стал вежливо возражать Кадырбаю: прекрасное, но быстротечное существование цветка не может идти в сравнение с жизнью человека. Казахи представляют собой народ, очень сильный своим единством и многочисленностью. И этот народ, способный бороться за свое счастливое, уверенное будущее, не должен уподобляться полю весенних цветов, которые потеряют всю свою красоту и аромат, засохнут и опадут, чуть только жарче пригреет солнце.

На это Кадырбай ответил, печально улыбнувшись, что у всех людей и у каждого народа, какими бы сильными они ни казались, их существование подчиняется закону непостоянства и бренности. Но, в духе своем, народ казахский в этом мире живет действительно далеко не хуже других, заметил старик.

Однако и эти мудрые слова не удовлетворили Абая. Он заговорил, что есть у казахов великое искусство, и оно составляет их несметное богатство и неиссякаемую духовную пищу.

- Но если не закрывать таза на правду, - говорил он дальше, -наш брат казах, тысячелетиями живущий в своей кочевой юрте, мало что знает о других народах в мире А ведь любой народ, лишь ознакомившись со всем хорошим, что есть у других народов, может перенять это хорошее и стать лучше. Еще со времен Адама знания от одного народа переходили к другому - и также наоборот, чем и обеспечивалось общее благо. А мы, кочуя по одной и той же степи, оставались в стороне от искусства других стран и народов, не имели никакого представления о многих его видах и обличиях. И с нами в нашей кочевой жизни оставались все тот же страх перед голодным джутом, вся та же войлочная юрта стундуком, неизменная испокон веков, все тот же домашний скот, хвостатый и рогатый - знак нашей отсталости и убогости. Но при этом всякий казах, сидящий на коне, считает людей остального мира ниже себя, недостойными оказаться рядом с ним на почетном торе. А на самом деле он, бедняга, лишь вечно трясущийся за благополучие своей скотины кочевник, и он совершенно беззащитен перед таким стихийным бедствием, как джут. Разве не является казах одним из самых беспомощных людей человеческого мира?

При этих последних словах молодого гостя Кадырбай и его дочь Куандык растерянно переглянулись, словно поэты, проигравшие на состязании акынов. Кадырбай не был похож на других отцов. Он мог обсуждать с дочерью самые серьезные вопросы, давал ей советы, выслушивал ее мнения и мог в делах опереться на нее, как на сына-джигита.

Большой долгий разговор, в котором из уст Абая звучали такие слова, как «народ», «благо народа», был необычен для старого акына. Он был удивлен, взволнован и даже почувствовал приподнятое воодушевление от такого разговора. Ласково и растроганно смотрел акын на молодого джигита. Кадырбай свободно мог беседовать с людьми самого высокого уровня, представителями своего поколения, но с этим джигитом все то, что считалось «ничего нет яснее», -вдруг обретало новый, необычный смысл и иное рассмотрение. Джигит смело спорит! У него есть характер. Очень уместно приводит самые веские доказательства.

На другой день за кумысом опять затронули разговоры о делах, касающихся народа. Поначалу Куандык не вмешивалась в спор. Однако вскоре начала высказываться, явно склоняясь на сторону молодого гостя.

Когда ей показалось, что доказательства Абая настолько верны, что им не может воспоследовать какое-нибудь разумное возражение, «девушка-акын» воскликнула: «Кажется, тут и спорить не о чем, отец!»

Это было сказано на том крутом повороте разговора, когда старый Кадырбай попенял Абаю:

- Если считаешь, что дело идет не так, ты сам-то знаешь, как надо правильно идти? Чего пожелаешь народу, чтобы он в дальнейшем мог жить более достойно? Ойбай-ау! Ты осудил, Абай, но знаешь ли ты, как можно поправить дело? Если знаешь, то растолкуй мне подробнее.

И Абай ответил:

- Народу нужны знания. Народ должен потянуться к просвещению, к образованию. В будущем нет места беспечному пастушескому существованию, похожему на безмятежный сон. Нет места вере кочевника в то, что раз и навсегда установлен незыблемый порядок и ход его существования - с джайлау на джайлау. Аксакал, нам пора поучиться у других народов, которые ушли далеко вперед, мы должны многое перенять у них, ибо мы отстали, увязнув в кругу одних и тех же кочевок.

То, о чем с такой убежденностью говорил Абай, не родилось днями в спорах с Кадырбаем, в его гостеприимном доме. Нет, это были мысли молодого поэта, рожденные в лихорадке его долгих и мучительных раздумий. И определяющая мысль прояснилась: «Просвещение, знания, образование - вот столбовая дорога в будущее для нашего народа - извечных конников».

Кадырбай не стал оспаривать, но привел свои доводы:

- Образование и воспитание необходимы, твои слова справедливы, джигит. Но дать образование детям - это дело родительское. И самое наилучшее воспитание - это указание детям того пути, которым следовали предки.

И тут, открыто не поддерживая отца, высказалась Куандык:

- Отец, слова нашего гостя более весомы!

После чего Кадырбай смолк и снова долго сидел, погрузившись взором в какое-то одному ему видимое пространство. И опять, встрепенувшись, посмотрел на Абая просветленными глазами и воскликнул:

- Сын мой, если по правде - ты высказал то, до чего я не мог додуматься. Но мне по душе твои мысли, и твои устремления мне нравятся. Видимо, жаным, тебе открыто грядущее время! Все, о чем ты говоришь, будет нужно твоим современникам и будущим поколениям! Новые знания - это хорошо, но к кому ты обратишься за ними? Ведь наш народ никогда ни в чем не брал пример с других, и сам не подавал его другим. В чем причина этого? Да в том, что мы, кочевники, всегда жили вдали от всех, в оторванности от многолюдия других народов. Что мы могли перенять от них, живя на отшибе в своих бескрайних степях? И ты прав: нам только бы не заблудиться на путях будущих веков! - Так завершил свои слова Кадырбай.

Старый мудрец не сразу согласился с молодым мыслителем. Но, погрузившись в глубокое размышление, узрел там истину и не мог не согласиться с нею.

После этих разговоров, длившихся два дня и две ночи, Абай с Кадырбаем уже ни о чем больше не спорили. Молодой поэт с душевным трепетом слушал рассказы старого акына о многих знаменитых певцах и поэтах степи, чьи стихи и песни навсегда легли в народную память, став его духовной собственностью. Со многими из этих великих людей Кадырбай встречался и теперь рассказывал о них, весь преображаясь, вдохновенно, свободно, легко переходя от одного рассказа к другому, словно ступил на знакомую дорогу. Порой он принимался выразительно читать стихи, и в тех местах, где память изменяла ему, он оглядывался на дочь Куандык, и та, красивая, сияющая молодостью, излучающая радость и свет, приходила на помощь отцу. Она тут же подхватывала забытую им строку и читала дальше.

Кадырбай часто называл имя знаменитого акына Садака. В юности Кадырбая Садакбыл его самым любимым поэтом. Говорил о нем с великим уважением и преклонением: «Его познания и все, что он увидел и пережил - огромно как море. Мы не знаем и тысячной доли того, что знал этот человек. Таких мудрецов больше нет. Он был не от мира сего, душа его была наполнена нездешним светом. Он был акыном от Бога».

И в связи с этим именем Абай стал спрашивать у Кадырбая об айтысе - поэтическом состязании между знаменитым Садаком и маленьким еще Кадырбаем. Это был знаменитый на всю Сарыарку ай-тыс, известный потом как «Айтыс Садака и мальчика-акына». Абай знал, что тем мапьчиком-акыном был Кадырбай. Однако Кадырбай не стал особенно распространяться по этому поводу. Лишь сказал:

- Куда нам всем было состязаться с Садеке! Пришлось, конечно, что-то там говорить, вставляя свои незрелые мысли в поэтическую строку. Но чтобы сказать - «сошлись в айтысе» и «кто-то из них победил» - это уж слишком. Все получилось случайно и не к делу - просто после того, как мальчик-акын Кадырбай одержал верх над шестнадцатью акынами Сыбан, аксакалы ради чести рода вытащили меня на айтыс с Садеке... - Так сказал Кадырбай и сразу перевел разговор на другое.

В Кадырбае чувствовался человек благородной крови и широчайшей степной души. Признаки мелких натур - себялюбие и надменность совершенно отсутствовали в нем. Речь его была проста, несуетлива. Ему чужда была выспренность. Но такими высокими качествами человеческими был наделен не только один акын Кадырбай. Словно породные свойства души у степных поэтов - простота и не-выспренность, благородство и широта души были свойственны всем большим акынам. Такими были и Садак, о котором столь уважительно и тепло недавно отзывался Кадырбай, и старый Шумек, и любимец степи Барлас, и другие. Обо всех этих поэтах вспоминал Кадырбай, связывая их поэтический дар с божественным предопределением. В их песнях, говорил он, отразилась вся великая печаль и извечная скорбь кочевого народа.

- Прислушайся внимательно к напеву их знаменитых кюев и ты всегда уловишь голос страдания и печали, который переходит от одного акына к другому. Сын мой Абай, вчера ты высказал одну великую истину: ни один человек во всех предыдущих поколениях не покинул наш мир без горечи несбывшихся надежд в душе. Никто не ушел отсюда, исполненный счастья и радости, насыщенный жизнью. И есть один мотив у всех наших певцов, он самый мощный и устре-мительный во всех их кюях. Нет, это не радость, не веселье, не ликование. Это горестное размышление о тщетности жизни и печаль по неудержимости быстротекущего времени. И ты сам - вспомни о былых временах, растаявших бесследно, представь людей, мечтавших о чем-то, вспомни, наконец, о недавнем джуте - что при этом чувствуешь ты в своем сердце? Все акыны поют песнь сострадания человеческой жизни. Все они редко видят человека в часы его радости и ликования. Все они рассказывают о горестных превратностях его судьбы, о его обездоленности в этой жизни, о крушении надежд и чаяний возле каждого человеческого очага! И это не случайно. Их песни - порождение человеческой беспомощности, безысходности, того самого, о чем говорил и ты. И петь об этом заставляет их собственная участь и участь народа, к которому они принадлежат. - Так заключил Кадырбай свои слова, раскрывающие его душу перед Абаем.

И в дальнейщем их беседа была разговором двух людей, глубоко понимающих друг друга, равновеликих душой и не разделенных возрастом, поколениями.

В этих разговорах о далеком и близком Кадырбай предстал перед Абаем одним из тех мудрых, ясных и сильных духом, человеколюбивых удивительных акынов, которых он встречал среди людей своего народа. Такими были акын Барлас, пришедший к нему на заре туманной юности, акыны Шоже, Балта. Кадырбай был в чем-то неуловимо похож на всех них и самобытно отличался от них. Но все то, что роднило его с остальными певцами и поэтами степи, проходило корневым стержнем через духовное естество всех стариков, уважаемых аксакалов, которых любили и почитали в народе.

В какой-то миг Абай словно прозрел: да ведь вот он, перед ним, его истинный духовный отец, тот, кто не говорит ему постоянно: «Старайся приумножить достояние! Усердно паси свой скот! Поднимай детей - расти потомков! Властвуй над другими!», а учит совсем другому! Дарует сыну разум свой! Наставляет на путь благородства и честности, на путь духовного света! Абай вознес благодарный салем старому акыну. По-сыновнему склонился перед ним. Признался ему, что получил от него сокровища мудрых наставлений, каких еще ни от кого слышать не приходилось.

Прошли дни в подобных, волнующих сердце, умных беседах. Абай старался ни на шаг не отходить от старого акына. Молодежь, Ербол, Асылбек и особенно дочь поэта Куандык, хотели увлечь Абая к более веселому времяпровождению, чтобы он поучаствовал в играх с аульной молодежью, но не знали, как к тому подступиться.. На четвертый день Кадырбай сам, почувствовав это, решил прекратить умные разговоры с молодыми гостями и дать им возможность повеселиться. Взяв в руку домбру, старик сказал:

- Вы, мои хорошие, дорогие мои! Поговорил я с вами, и словно стряхнул с плеч годы, сам помолодел! А вот я перед вами, милые мои, предстал словно одряхлевший верблюд, который не в силах подняться с земли. Какой с меня толк! Сколь ни старайся, как ни тужься - а все приходится топтаться на месте и ходить по одному и тому же кругу. И все мои песни постепенно стали смахивать на тоскливые песни старой байбише, которая согнулась над изголовьем детской колыбели. Сколько еще вы можете слушать эти бабкины песенки? Оставьте все это и устремляйтесь навстречу своим мечтам и желаниям! Наше знамя уже поникло и вот-вот готово свалиться на землю. Теперь ему не суждено гордо реять над вершинами. А ваши вершины и перевалы еще впереди! Смело преодолевайте их и никуда не сворачивайте! Вам незачем находиться в плену печальных раздумий. Умейте радоваться, смеяться и жить! Постарайтесь видеть в жизни как можно больше хорошего! Только не падать духом и не унывать!

Помолчав немного, старик улыбнулся и закончил:

-Теперь идите и веселитесь, а я провожу вас своей песней.

И Кадырбай заиграл вступление на домбре.

Играл он столь искусно и выразительно, что молодежь невольно замерла, покоренная завораживающей мелодией кюя. Затем старый акын запел. В его глуховатом, слегка надтреснутом, но сильном и красивом голосе звучала та природная мощь, которою наделила его одухотворенная степь. По всему чувствовалось, что в молодости у акына был сильный голос. Слова его песни представляли напутствие отца своим детям: «Любезные мои дети, добрые мои потомки! Будьте в этом мире хорошими, добрыми людьми! Пусть следы от вашей жизни останутся в грядущих веках! Постарайтесь быть как могучее дерево-байтерек, под сенью ветвей которого смогут укрыться от невзгод ваши несчастные сородичи, в час лихой беды и великой нужды.»

Песня-напутствие, рождающаяся у слушателей на глазах, повторно сопровождалась припевом, сочиненная акыном еще в давние годы: «О, народ мой! Народ мой родной! Многострадальный народ мой!»

Абай слушал, бледный от волнения. Слова, мотив и, главное, звучание надтреснутого голоса стареющего певца сильно задели сердце молодого поэта. В этом голосе Абаю слышался голос неведомого праотца народа, который слал свою песнь с вершины горы, утонувшей в тумане прошлых запредельных веков. Не в силах справиться с этим странным, могучим наваждением, Абай обращался к старому Кадырбаю потрясенными, остановившимися глазами. В горле у молодого поэта перехватило. Слезы горького сострадания подступали к нему.

Заметив, как сильно подействовало на Абая пение Кадырбая, его дочь Куандык осторожно коснулась рукою отца, затем переняла из его рук домбру.

- Отец, - сказала она ласково, с веселым упреком заглядывая ему в глаза, - вы обещали своей песней напутствовать нас «на веселие», а вышло, что благословили «на слезы». Нет, отец, мы не хотим тосковать! Хотим смеяться, хватит плакать! Мы уходим веселиться, дорогой отец мой, вот как!

Взрыв молодого смеха был ответом на ее слова. Абай тоже был покорен шаловливым задором дочери акына. Все в ней дышало радостной надеждой, непокорством унынию, чудесной, победительной силой молодости!

Когда гости вместе с Куандык шли по направлению к молодежной юрте, присоединилось много девушек, аульных молодок и джигитов Начались игры, веселые и шумные, не стихавшие до самого утра. Также звучало много красивых задушевных песен. Играли и в «Бросай платочек», и в «Хорош ли хан», и в «Мыршым» - поиск колечка, когда спрятавший его во рту должен был произнести это словечко. Играли в «Стегай,кушак», когда водивший джигит должен был угадать, которая из девушек хлестнула его по спине жгутом скрученного кушака. Играли в скороговорки.

После игр устраивался айтыс, состязания в пении и складывании стихов перед слушателями. Народ Сыбан славился своим веселым нравом, любовью ко всякого рода играм и развлечениям, аул Кадырбая еще со времен его отца, акына Актайлака, стал известен как место проведения многолюдных айтысов с участием самых известных степных поэтов и певцов. Куандык с малых лет росла в среде, где звучали песни и кюи лучших мастеров-акынов, потому и стала со временем душой веселия и песенных празднеств у молодежи Сыбан. И среди ее подружек было немало искусниц в пении и в игре на домбре.

По установившемуся издавна обычаю, в племенах Сыбан и Найман девушек не выдавали замуж в раннем возрасте. Даже в соседних родах существовала поговорка: «Состарилась в невестах, сидя дома, как девушка из Сыбан». И в ауле Кадырбая, - в этой юрте для молодых, - было несколько засидевшихся в девушках невест, возрастом уже около тридцати лет. Но все они ничуть не унывали от этого, вели себя вольно и были самого веселого, открытого нрава, большими любительницами веселых игр и шуток. Могли с кем угодно посостязаться в пении, сочинении стихов. И всеми верховодила красавица Куандык. В этих вечерних игрищах она была заводилой, ее несмолкавший звонкий, заливистый смех заражал всех весельем. От ее беспощадных шуточек джигитам приходилось несладко, особенно тем, кто был неповоротлив и ненаходчив в искусстве красноречия и остроумии. Наказания, которые назначала она, были довольно жестоки. Но все воспринималось с веселым молодым хохотом. И когда попадалась сама, Куандык принимала наказание без всяких обид и оговорок.

Весь вечер Абай и Куандык провели рядом, перебрасываясь шутками, состязаясь в остроумии, затем девушка вызвала его на айтыс. Вызов свой она произнесла в стихотворной форме, напевая под домбру. Абай не привык к песенным состязаниям, когда надо было перед слушателями импровизировать стихи и подбирать к ним мелодию на домбре. Поначалу он, хорошо владеющий инструментом, больше полагался на игру и красивое звучание домбры, а в песнопении допускал длинные паузы, слишком тщательно подбирая слова. Среди людей Сыбан были неизвестны многие напевы степи - песенные мелодии Арки*. Наигрывая их, Абай увлекал слушателей красотой музыки, чем и взял верх над Куандык.

Так завершился первый айтыс между ними. В дальнейшем Куандык перевела свой вызов с песнопений на терме, импровизированный речитатив, предлагая посоревноваться в словесном искусстве. Здесь уже главным было не мелодическое начало, а ритмический ход, когда слова должны были произноситься быстро, беспрерывно и в определенном порядке. Из существующих ритмов Абай хорошо усвоил один простой, но красивый и стремительный терме и теперь, ухватив его и укладывая в него легкие, непринужденные слова, он довольно успешно отвечал на импровизации Куандык. И по ходу состязания Абай все больше вдохновлялся, у него открылся поток веселых, красноречивых слов - и вскоре он вошел во вкус бурного, искрометного терме, сердце его воспламенилось в жарком накале древнего айтыса. Потоки остроумных, веселых, благозвучных слов изливались с двух сторон, вызывая у соперничающих восхищение друг другом. В засветившихся глазах Куандык читалось наслаждение от этого состязания с молодым джигитом, радость вспыхнула в загоревшемся румянцем белом, чудесном лице! Постепенно шуточный словесный спор между поэтами перешел в такое же шутливое восхваление друг друга, остроумные колкости сменились взаимными здравицами.

У джигита в потоке его терме стали проскакивать такие слова, как «любовь», «горячо от любви», девушка отвечала более сдержанным манером: «Досточтимый сватушка, разлюбезный гость наш, сердце радуется твоему приезду! Ты и знатный, ты и родовитый, тебе ли водиться с кем попало! Поэтому мы к тебе - со всем уважением, а ты к нам - со всем почтением!»

И подобным шуточным взаимным двусторонним «уважением» и «почтением» они и обошлись на глазах у всех. Однако красивая, вольнолюбивая девушка и знатный молодой джигит в этот вечер, сходясь в айтысе и просто весело беседуя, в глубине своих сердец почувствовали друг к другу не только почтение и уважение.

В самый разгар всеобщего шумного веселья, когда по разным углам юрты кто затевал какую-нибудь игру, кто пел или горячо выступал в кругу сверстников, Куандык склонилась к Абаю и негромко, чтобы никто не услышал, сказала:

- Песня, бедняжка, не все может передать, что у меня на сердце. Абай, разве я смогу сказать при людях то, что мне хотелось бы сказать! Много самого сокровенного, что таится в душе, я не смогла высказать в своей песне.

Эти слова она произносила с непринужденной улыбкой, с обычным своим веселым выражением лица, дабы не привлекать к себе любопытных взоров окружающих. Она смело, открыто говорила джигиту о своих чувствах. С его стороны девушка также видела знаки внимания к себе. Их взаимное чувство родилось не сегодня, - еще с первого дня знакомства их потянуло друг к другу.

Абай бережно сжал в своих ладонях белые, хрупкие пальцы девушки, почувствовал их страстный трепет, и сердце его вздрогнуло в предчувствии близкого счастья.

- О, Куандык, наши сердца бьются рядом, ты чувствуешь? Как я рад твоим словам! Я мог бы сказать тебе все то же самое!

После этого быстрого, порывистого объяснения среди шума, гомона и смеха молодежной вечеринки Абай с девушкой, при каждом обмене шуткой, в каждом взгляде и улыбке, не могли скрыть нарастающего в них взаимного влечения. Они уже наслаждались, просто встречаясь глазами, нечаянно прикоснувшись руками, поцеловавшись или коснувшись пылающими щеками друг друга во время игры

И когда, с первыми проблесками новой зари, молодежь стала расходиться с игрища, Куандык отправила Абая на отдых в дальнюю юрту к одной одинокой пожилой женщине, проживавшей на краю горного аула. Затем, проводив остальных гостей по местам их постоя, где они могли поспать после бессонных ночных развлечений, молодая сыбанянка и сама пришла в юрту на отшибе. Должно быть, ее хозяйка спозаранку ушла к стаду, - но в юрте никого кроме Абая не было, и была в этой бедной юрте всего одна постель. Может быть, старая хозяйка давно встала с нее и покинула юрту, - там находился Абай, ожидающий красавицу Куандык. Как только она вошла в дверь, он молча метнулся к ней, и в полумгле два молодых сильных тела сплелись в неистовом объятии, словно в борении. И рухнули вместе в бесшумный горячий омут страсти.

После этой первой ночи молодежные игры продолжались еще несколько дней. Но страсть двух молодых людей, вспыхнувшая столь быстро, не разгорелась в пламенную любовь. Между Абаем и красавицей сыбанянкой установились ровные, нежные отношения дружбы и взаимного обожания. Им обоим на людях было лучше, чем наедине. Откровенная смелость в страсти, говорившая об ее ранней опытности, несколько смущала Абая, отчасти коробила его.

Куандык давно была засватана в род Кереев. Ее жених, оказывается, приезжал к ней уже несколько раз. Он был женат, Куандыкдолжна была стать его младшей женой. По обычаю, еще до свадьбы, приезжая к невесте как бы тайно, жених так и не смог пробудить в невесте любовных чувств. Куандык так и осталась холодна к нему. Открывая Абаю душу, девушка рассказала ему о своих печалях и поведала о сокровенных надеждах, которые появились у нее с их встречей. Абай на это ничего не ответил и ушел со свидания в некоторой душевной смуте. У него есть Дильда, мать его детей. Но и Куандык для него вполне достойная пара. Воспитана в доме высочайшего поэта и отличается тонким, проницательным умом. Молодая сыбанянка была одной из самых красивых и талантливых молодых женщин, которых только он встречал в жизни. Бесспорно, это так и было...

Однако мыслимо ли, хоть в чем-то затронуть честь очага благородного Кадырбая? Или забыть Дильду, детей? К тому же Абай больше испытывал восхищение умом Куандык, нежели сердечное влечение к ней. Сердцем его всецело владела одна Тогжан. Во все эти дни внезапно вспыхнувшей страсти он все равно не мог забыть о ней. И более того - нежный облик возлюбленной восставал перед его внутренним взором, бросая ему ревнивый укор и словно соперничая с красноречивой, яркой Куандык. Ее щедрая любовь, дар открытого пылкого сердца, ее чувственная нежность и все то наслаждение, которое она даровала ему, никогда больше не повторятся в его жизни. И впредь он не встретит равной ей. Но все равно, вдруг вспомнив Тогжан, - даже на узкой постели, в объятиях Куандык, - он невольно вздрагивал и отодвигался от нее. Да и чувства самой дочери акына к Абаю скорее были дружественными, чем нежными и страстными. В них больше проявилось восхищение знатным джигитом, нежели женской чувственности и любви. Но, несмотря на это, девушка вновь открыто спрашивала у него, желает ли он соединить их жизни? Затрудняясь с ответом, Абай решил посоветоваться с ней... Если Куандык не возражает, он откроется Карашаш и Асылбеку: ведь это они пригласили его сюда.

- Послушаем, что они скажут, и потом решим.

Куандык согласилась с ним.

Абай говорил по-отдельности с Карашаш и Асылбеком. Давно уже относившаяся к Абаю с сестринской нежностью, Карашаш только порадовалась за него. Знавшая о глубокой сердечной ране молодого джигита, добрая женщина хотела, чтобы он утешился в этой жизни.

Однако ее муж Асылбек решительно выступил против всего этого - настолько же, насколько она была за. Он был просто возмущен.

- Е! Не дело это! - сказал он, нахмурившись. - Да и не по силам нашим, что-либо здесь решать. Неужели Кунекен, думаешь, даст в обиду невестку из рода Алшинбая? Это невозможно, если только не решится он на полный разрыв со сватом. И подумай о Дильде - чем она перед тобой виновата? Да и Куандык опозорится перед родичами жениха, и старый Кадеке будет опозорен. Кому это надо? Ты, вот что - никому больше не говори об этом. Пусть все останется между нами. - Так закончил Асылбек, тоном, не терпящим возражения.

В этом же духе Асылбек поговорил и с Куандык. Она поняла, что на этот раз ее мечте не дано сбыться. И молодые влюбленные, вполне достойные счастья, молча отступили от своих намерений. Но в последний час прощания нашли силы заверить друг друга, что оставляют за собой надежду на будущее, что еще будут искать новых встреч - в чем они и дали слово.

От аула Кадырбая до джайлау рода Тобыкты было два дня пути. Абаю нелегко было покидать гостеприимный очаг старого акына Кадырбая. И чем дальше он удалялся от радушно принявшего их аула рода Сыбан, тем милее и дороже представлялся ему образ благородной Куандык, тепло вспоминались все их свидания. И в голове Абая витал легкий, благостный, хмельной туман.

3

В этом году на всех джайлау было не так, как в былые годы. Лето выдалось пасмурным, серым и унылым, скорее напоминало осень Таким же оказалось и душевное состояние людей, хотя причиною тому была не одна только погода. Владетели и старейшины родов, даже такие, как Кунанбай, не устраивали у себя в ауле многолюдных сборов с обильными угощениями, както происходило прежде. И бесконечные сплетни, слухи и толки, наполнявшие раньше, как гудение пчел, аулы Иргизбая, теперь заметно пошли на убыль. Да и причин для споров, коварных наветов и козней по поводу захвата пастбищ уже не было. Считай, что только у представителей Иргизбая да у нескольких владетелей, таких как Байдалы, Байсал, Суюндик и Каратай, после джута сохранился кое-какой скот, а у большинства бедных хозяйств, серых юрт, почти никакой живности не осталось. Для чего теперь стараться захватить как можно больше пастбищ с сочным кормом? Все равно не испить вдоволь кумысу, молока, айрана, чтобы душа утешилась - кормилец степи, скот, был выбит джутом.

Теперь не перед кем было задирать нос степному богатею, некому было наносить обиды завзятому разбойнику - все были бедны, все несчастны. Царь-голод, пройдя по степи вслед за джутом, научил людей вести себя смиренно, тише воды, ниже травы. И прежние владетели тучных стад теперь прикидывались печальниками народа, давали дельные советы, как выжить кочевнику без мяса и молока. Делая вид, что делится последним, богатей отсылал оголодавшим соседям остатки кислого молока, смешанного с водой. И при этом не уставал повторять: «Кормлю голодных! Даю кров обездоленным!»

В суровые, жестокие годы бедствий, когда вся степь терпит нужду и страдания, и джут приводит за собой смерть скота и кочевников, и много людей доведено до голодного безумия, богатею нужно вести себя гибко и осторожно. Бедноте, мало чего перепадавшей и в лучшие времена, сейчас надо обещать манну небесную, скорую милость Божию. Только так баям-владетелям удается сдержать этот угрюмый народ, с голодным блеском в глазах. И это была старая, как сама степь, уловка богатых, записанная в их тайной книге хитрости.

Последний год бедствий выдался особенно зловещим. Огромная часть народу оказалась без пищи, без скота, без надежды на самое ближайшее будущее. Толпы отчаявшихся, с потухшими глазами, людей бродили по степи. Они были молчаливы. Они были опасны. На их лицах читалось яростное безумие голодных.