Страница - 4

Перед Кодаром стояла толпа человек во сто чуть впереди, посредине, во главе с Кунанбаем находились аткаминеры Божей, Байсал, Каратай, Суюндик, Майбасар Вокруг них теснились из разных родов аксакалы, карасакалы-влиятельные люди, белобородые, чернобородые Ни одного в простом, бедном одеянии Все владетели, все верховоды и знать в своих племенах

Со связанными за спиной руками, Кодар предстал перед ними, не поздоровался, не испугался Возмущение, злоба, великая обида распирали его душу Он молчал, стоя перед толпой

И тут он увидел выдвинувшегося вперед Кунанбая, который впился в него своим единственным сверкающим глазом Мгновенно все возмутилось в душе Кодара, весь безысходно накопленный гнев разом вырвался из него хриплым криком

- Кунанбай'I Тебе мало того, как Бог наказал меня! Чего ты еще хочешь? Какое злодейство придумал еще для меня, уа, Кунанбай?

Несколько аткаминеров, аксакалы и карасакалы во главе с Май-басаром, угрожающе надвинулись на Кодара 

- Придержи язык!

-Довольно!

- Заткни свою пасть!

Возмущенные крики раздавались со всех сторон Еще никогда не приходилось Кунанбаевским приспешникам слышать столь дерзкие слова в отношении своего властелина

Выждав когда немного утихнет Кодар срывающимся голосом выкрикнул

- Кунанбай! или ты решил расплатиться мною за свой выколотый глаз? Выставив меня на позор станет ли тебе легче Кунанбай?

Его оборвал сам Кунанбай

- Заткните ему глотку! - рявкнул он - Уберите его'

Майбасар подхватил

-Тварь безродная! Пес старый! - взвизгнул он сорвавшимся голосом и подскочив к связанному пленнику замахнулся камчой

Кодар не дрогнул не отвел головы и безо всякого страха отвечал

- Если я пес старый то вы стая бешеных собак Сейчас нападете на меня порвете на куски и сожрете' -Только он выкрикнул эти слова как шабарман Камысбай и с ним четверо подручных набросились на старого Кодара свалили наземь и потащили в сторону лежавшего черного верблюда Волочась в пыли старик налитыми кровью глазами смотрел назад, в упор на Кунанбая и грозным криком обличал врагов

-Кровопийцы' Не хотите даже узнать, виноват ли я'Хотите меня осквернить и убить, изверги!

В этот миг ему на шею накинули петлю из длинного конского повода Четыре джигита подтащили его под бок огромного черного атана спокойно лежавшего у столбика На голову пленнику набросили темный мешок Человек пять навалились на него удерживая на земле прижимая к верблюжьему боку, не давая ему шевельнуться В смертной тоске Кодар снова начал кричать - тут что-то с невероятной силой толкнуло его в спину и потащило вверх Его ударил своим боком громадный верблюд, рывками поднимаясь на ноги Петля скользнула по шее и стиснув ее словно клещами с жестокой силой потянула за собой Словно огромная гора навалилась на его голову тяжесть всего мира выдавливала из него душу В глазах взорвались клубы огненных искр Черный мир обрушился на него Огни искр начали потухать

Толпа замерла в безмолвии Подвешенная с другого бока высокого верблюда, Камка ни разу даже не дернулась, когда черный атан поднялся на ноги. Она повисла, сразу обмякнув, и вытянулась, откинув голову Смерть ее была мгновенной. Это видели все Кодар же вздрагивал и корчился. Смерть не брала его. Богатырское тело, дергаясь в судорогах, провисло и вытянулось так длинно, что ноги почти достали до земли, - несмотря на то, что верблюд был громадного роста. Толпа застыла в гробовой тишине, казнь не закончилась, хотя двугорбая живая виселица была поднята на ноги уже давно. Верблюд, взваливший на себя мучительную смерть двух людей, пребывал в равнодушном молчании, перетирая во рту жвачку.

Байсал не выдержал, отвернулся и быстро отошел в сторону. Некоторые из толпы стали тихо разговаривать, нагибая друг к другу головы Каратай еле слышно прошептал в сторону стоявшего рядом Божея:

- Бедняга... Как мучился, пока испустил дух. Только теперь мы убедились, что это был настоящий арыс, доблестный муж.

Божей, с посеревшим лицом, с широко раскрытыми глазами, посмотрел на Каратая, словно не узнавая его. Затем резко бросил:

- Выходит, твоего доблестного арыса, пожрал арыстан, доблестный зверь, - отвернулся и быстро вышел из толпы.

По толпе вдруг прошел зловещий ропот: «Да он жив еще... Глядите!Жив...»

-Жив! Жив он!-загомонила толпа.

Громадное тело Кодара, свисавшее с верблюда, вздрагивало в страшной мелкой дрожи, дергалось в корчах.

Кунанбай услышал, что ропот толпы нарастает. Для него самым страшным были не сама казнь, убийство, а эти долгие судороги смерти Он резким движением правой руки приказал уложить верблюда.

Когда черный атан коснулся брюхом земли, рядом с ним покорно вытянулось тело Камки. Кодар еще был жив, и он не пал на землю, а опустился согнутым на корточки. И в тот же миг Кунанбай, не дав толпе опомниться, поднял руку и, указывая на вершину утеса, под которым происходила казнь, резким голосом отдал новый приказ:

- Поднять на скалу! Сбросить оттуда неверного! Надо поскорее кончать с ним!

Тот же Камысбай и четыре его подручных джигита молча, умело перекинули громоздкое тело Кодара поперек спины верблюда, на спех укрепили веревками и погнали его вверх по обходной тропе.

С обратной стороны обрыва подъем на вершину утеса был отлогим, длинным. Внизу под скалой, там, где совершалась казнь, место поросло жухлой осокой. Кое-кто из толпы, воспользовавшись страшным перерывом в казни, хотел ускользнуть, однако Кунанбай со свирепой угрозой в голосе рявкнул'

-А ну-ка назад! Никто не смей расходиться'

Толпа, начавшая было разбредаться, вновь тесно сплотилась.

Вскоре на вершине утеса показались люди Склоняя головы над краем обрыва, стали смотреть вниз на толпу Кунанбай отошел от нее в сторону, чтобы его было заметно. Как и раньше, тем же решительным движением правой руки дал отмашку: «бросайте». Четверо джигитов, бывших наверху, раскачали тело из стороны в сторону и с размаху сбросили вниз. Высокая остроконечная скала в том месте, откуда бросали, имела глубокую выемку. И казненное тело пролетело до самого низа, нигде не зацепившись, не задев ни одного выступа. Тяжко ухнув, пало под ноги толпы на каменный испод горы. Стоявшие поблизости услышали, как при падении хрустнули, переламываясь, кости.

К этому часу двое верховых въехали в аул Жексена, поднявшись к нему снизу, от густых зарослей тугая. Быстро преодолев открытое место между деревьями леса и юртами, всадники подъехали к аулу с тыльной стороны. Один из них был небольшого роста, в нем угадывался подросток. У крайней юрты они быстро спешились, привязали лошадей. Это были Абай и Жиренше.

Когда сошли с коней, они увидели большую толпу, собравшуюся под скалой обрыва, и направились к ней. Люди стояли, подняв головы, и все как один, словно завороженные, смотрели куда-то вверх. Невольно они тоже подняли головы и увидели - с огромной высоты, словно громадная подбитая птица, падает человек, полы чапана развеваются на ветру, как крылья.

Жиренше быстро побежал к толпе, Абай остановился, закрыл руками лицо и рухнул на землю на колени. Кончено! Он не успел. Человек погиб...

Может быть, успей он - спас бы его от смерти. Стал бы умолять отца, обхватив его ноги. Но опоздал. Теперь зачем идти туда, к этой толпе? Решил вернуться назад, к лошади, и уехать, бежать... Но в это время со стороны толпы донеслись громкие возбужденные крики, свирепые голоса. Абай разобрал отдельные слова.

- Бери!..

-Аты сам?..

- Возьми, говорю!..

Абаю показалось, что люди схватились драться. Они держали в руках по камню.

Но это оказалась не драка. Как только, с тяжким ударом, тело Кодара рухнуло на землю, в наступившей страшной тишине закричал Кунанбай:

-Дух неверного все еще может быть в теле! Надо избавиться от него, чтобы не набросился на наши души! Эй, правоверные, во имя наших чистых душ - пусть сорок человек из сорока родов возьмут по камню и добьют это отродье!

Он сам первым взял камень в руку и, в упор глядя на Байсала и Божея, указал на лежавшие под их ногами камни:

- Берите! - угрожающим голосом прорычал он.

И те покорились, взяли камни.

- Так повелевает шариат. Побейте его камнями! - призвал Кунан-бай и первым бросил камень в лежавший ничком на земле труп, попал в спину.

Когда камни взяли Божей и его люди, остальные вокруг тоже стали поднимать камни с земли, но далеко не все. Кто-то брал, кто-то стоял в нерешительности, опустив руки.

Недавние крики и гомон, что слышал Абай, были команды и призывы старшин, повелевавших людям брать камни. Когда Абай приблизился к толпе, он увидел, что уже все держали в руках булыжники, один за другим выбегали к трупу и бросали в него камень. Рядом с Абаем оказался Жиренше, который склонился к его уху и тихим голосом сообщил:

- Вон на того старикашку посмотри! Это же родственник Кодара. Причем из одного с ним рода Борсак... Жексеном зовут... Ведь старик уже, аксакал - и чего ему тут надо, старому дураку?

Абая вдруг осенила мгновенная догадка - да этот Жексен и есть главный убийца Кодара! С его слов все это началось. Непроизвольно подавшись вперед, мальчик оказался за спиной старика. Прямо перед ним был потный загривок Жексена. Шагнув к трупу Кодара, тот с отвратительной злобой в голосе кричал:

- Погибни, нечестивец, тварь гнусная! - И с высокого замаха с силой швырнул камень в мертвеца.

Только теперь Абай увидел тело Кодара. Череп был размозжен, кровавый ком был там. где голова У Абая все поплыло в глазах. Кровью... кровью этой облилось его собственное сердце. Вдруг ярость охватила мальчика. Он подскочил к старику и. что есть силы, ударил кулаком по его ненавистному затылку.

-Это ты! Ты сам тварь гнусная! Мерзкая тварь!

Жексен подумал, что кто-то из бросавших камни попал ему по голове, оглянулся - и увидел Кунанбаевского сынка, который с ненавистью смотрел на него и кричал:

-Зверь! Убийца! Мерзкий старый пес!

Мальчик не знал, что с ним происходит. Весь дрожа, он повернулся и быстро направился в сторону. И только тут Жексен злобным голосом на всю степь завопил ему вслед:

- Эй, сосунок паршивый! Ты что себе позволяешь? - и, срываясь на визг, закричал: - При чем тут я? Ты отцу своему, вон, скажи эти слова!

Сзади раздались возгласы: «Что там случилось?.. Кто это?» Абай уходил стремительными шагами. Когда подошел к коновязи, то услышал тихие завывания, всхлипы, стоны, невнятные причитания -это внутри юрты, хоронясь мужчин, оплакивали казненного Кодара женщины. Видимо, детей и женщин заранее согнали в эту юрту и самым строгим образом запретили им громко рыдать и плакать, поэтому звуки плача были столь приглушенными И это, последнее, окончательно сразило Абая. Не в силах больше слышать сдавленных женских рыданий, не помня себя, он стал взбираться на лошадь.

Жексен, очевидно, успел нажаловаться отцу, и тот, увидев отъезжавшего Абая. окликнул его громовым голосом:

- Эй, негодник, ну-ка постой! Ты чего позволяешь себе?

Но Кунанбай не успел приказать своим подручным, чтобы они задержали Абая, тот стегнул камчой лошадь и умчался вон из аула.

Его вскоре догнал Жиренше, окликнул, выровнялся с ним и. пригнувшись к гриве лошади, обернувшись лицом к Абаю, стал шутить, выкрикивай.

- Озорник Текебай! Ты теперь не Абай, а Текебай! Горный козлик Текебай! Шустро скачешь, Текебай!

Два стремительно скачущих всадника вскоре исчезли за поворотом дороги к долине.

Вся орда людей, принимавших участие в кровавом судилище, содеявших неслыханное и невиданное в этих краях злодеяние, только что с невероятной жестокостью убивших человека, - мрачная толпа молча и поспешно разбрелась по своим лошадям и вскоре рассеялась в разные стороны. Сход кочевников разошелся при полной тишине, никто никому не сказал слов прощания.

Божей, Суюндик и Каратай уехали вместе, отделившись от других. Они тоже долго молчали. И нескоро первым заговорил Божей.

- При убийстве человека надо требовать с тех, кто убил, выплаты положенного куна. А тут не то, чтобы потребовать выкуп - некому даже получить его, некому и выставить на суд свою обиду. Потому что мы сами участвовали в убийстве своего родственника. И слова тут не скажешь-ведь убивали мы сами, вот этими руками... От имени всех сорока родов Тобыкты бросили по камню.

Каратай, себе на уме, отлично понимал, что Кунанбаю удалось начисто порушить какие-то замыслы Божея. Ага-султан одолел его в борьбе, прижал к земле... Божей был в большой тревоге, он чего-то опасался, что-то сильно угнетало его. Каратай. почувствовав это, решил попробовать разговорить Божея. Начал Каратай с осторожных обвинений Кунанбая.

-Оказывается, самое тяжелое из шариата он решил оставить напоследок. Да и сам шариат с его рук, оказывается, можно использовать по-разному. И выходит, что Кунанбай вертит не только всеми нами, но и самим шариатом...

Суюндик, ехавший рядом с Божеем, выглядел усталым и подавленным. Он неуверенным, осевшим голосом произнес:

- Спаси Аллах... Если бы беды наши кончились только этим.

Божею больше других приходилось сталкиваться с Кунанбаем,

лучше всех усвоил он его хищные повадки и уловки.

- Если бы кончилось только этим, говоришь? - мрачно переспросил он, чуть придерживая лошадь, обернувшись в седле к Суюнди-ку. - Да, было бы неплохо. Но запомните мои слова, почтенные. Набросив удавку на Кодара, мы накинули ее на свои собственные шеи. Теперь держитесь, несчастные Борсак и Бокенши, держитесь все!..

Трое ехали молча, говорить было не о чем. Все одинаково понимали создавшееся положение вещей. С поникшими головами, уныло сутулясь в седлах, ехали безмолвно дальше.

5

Этим утром Абай и Жиренше вовсе не предполагали, что станут очевидцами этого жуткого дела. Взрослые, содеявшие его, держали все в тайне, чтобы заранее не будоражить народ. В то утро Абай ни слова не услышал про казнь, никакого малейшего намека об этом не заметил в ауле. А приехал рано утром друг Жиренше, привел красивую пегую гончую, чтобы поехать на зайцев.

Ее появление вызвало шумный переполох в ауле, вся детвора с криками высыпала навстречу всаднику, перед которым, под самой мордой лошади, бежала великолепная породистая борзая. Зачинщиком же всей несусветной утренней шумихи был младший брат Абая озорник Оспан.

Он самым первым, когда Жиренше только еще подъезжал к гостевой юрте, заметил чужую собаку и немедленно, как оглашенный, заорал на весь аул срывающимся мальчишеским голосом:

- Айтак! Айтак! Ко мне! Взять ее! Разорвать на куски худую сучку! Эй, Жолдаяк! Борибасар! Борибасар! Ко мне! Айтак! -такими криками всполошил Оспан весь аул.

Тотчас быстроногая детвора немедленно отозвалась тонкими, звонкими голосами, рявкнули и с бешеным лаем вынеслись из-за юрт на середину улицы желто-пегие сторожевые псы и серые волкодавы .

Хорошо зная Оспана-забияку, прибывший Жиренше стал еще издали заискивать перед ним.

- Уа, Оспан, жаным! Не будем, а? Миленький-родименький, айна-лайын, прекрати, пожалуйста!

Но Оспан словно не слышал его.

- Борибасар! А ну, хайт! Хайт! Айтак! Ату его! - хохоча как полоумный и подпрыгивая на месте, науськивал он Кунанбаевских мордастых волкодавов на худую, узкую, изящную борзую.

Тут Жиренше, уже подъехавший к гостевой юрте, быстро спрыгнул с лошади, бросился к борзой и, обняв ее за шею, прикрыл своим телом. Штук семь-восемь бело-рыжих зверюг, со злобным ревом выскочившие из-за юрт. с теневой стороны, где они отдыхали, тесным кольцом окружили борзую. Псы не давали ни подойти к юрте, ни двинуться в сторону. Напрасно Жиренше умолял Оспана отогнать их, прекратить травлю, - маленький разбойник только хохотал, бегая вокруг, и продолжал науськивать псов.

-Ар-р-р!-рычал он и, подавая пример волкодавам, бросался вперед на чужую суку-борзую, как бы желая ее разнести в клочья.

Однако взрослым псам поднадоели, должно быть, ежедневные коварные науськивания этого мальчишки, они ему больше не верили или им была небезразлична красивая сука-борзая, - но псы вовсе не собирались кидаться на нее. Лишь делали вид, что хоть и стоят они на месте, но свирепость их от этого только нарастает - рычали и гавкали все громче.

Из Большой юрты услышала собачий гам байбише Улжан и попросила Абая, сидевшего за завтраком:

- Выйди посмотри, Абайжан! Отгони этих негодных псов. Уж больно они расшумелись. Наверное, это опять что-то учудил наш сумасброд Оспан.

Байбише Улжан, отправляя Абая на улицу, придала ему в помощь только что вошедшую в юрту молодую служанку. Абай вместе с нею вмешался в войну, развел гостей и дворовых собак, отогнал их подальше и повел Жиренше с его испуганной красавицей-гончей к двери гостевой юрты. И как только Жиренше, нагнув голову, стал входить в дом, подскочивший к порогу Оспан, сильно раздосадованный тем, что жертва благополучно ускользнула от него, изо всех сил ущипнул гостя сзади за ляжку. Подумавший, что его укусила какая-нибудь из свирепых Кунанбаевских собак, Жиренше вскрикнул и так и подскочил на месте, в результате чего, стукнувшись как следует головой о притолоку, мгновенно проскочил через всю юрту и оказался на торе, почетном месте. Оспан ликующе захохотал и потом, просунув в юрту голову, стал дразниться:

-Трус! Трусишка! Испугался, а?

Породистая, утонченная, с телом узким и поджарым, но со стальными мускулами, черномордая борзая с ошейником из звонкой цепочки, свободно лежавшей на шее, показалась Абаю необычайно красивой. Подвижная, чуткая, ласковая собака так и притягивала взор.

- Как ее зовут? - спросил Абай у горделивого хозяина.

-Желкуйын. (Воздушный Вихрь)

- О, как красиво!- восхитился Абай.

-Аты бы видел, как она зайца красиво берет!-расхваливал борзую Жиренше, расплываясь в широкой улыбке. - Настоящий вихрь и есть! Подстать своей кличке.

Так отзывался о собаке один известный охотник из его аула, и Жиренше при случае любил повторять эти слова.

И слова, и сама собака очень понравились Абаю.

-Жиренше, а ты не собираешься сегодня поохотиться на зайцев? - спросил он у друга.

- Как раз собирался. Поедем вместе! Лошадь у тебя есть?

Пока седлали саврасую пятилетку Абая, друзья попили кумысу,

затем вскочили на коней и поскакали в сторону Кызылшокы, на запад, туда, где зеленели покатые холмы среди ровных долин.

Въехав в долину Карашокы на стремительном галопе, они сразу же выгнали зайца и, не замедляя скачки, продолжили преследование дичи. Нескоро серый заяц, далеко кативший перед охотниками, дал себя догнать, только через два увала Желкуйын, быстрая как вихрь, нагнала серого и взяла его на всем ходу.

После первого зайца охотникам дичь вовсе не попадалась - ни зайцы, ни что-нибудь другое. В поисках новой дичи друзья незаметным образом выехали далеко за пределы Кызыл-шокы и оказались в предгорьях Чингиза. И на этом месте им повстречался всадник. Им оказался один из атшабаров Майбасара, Жумагул. Обращаясь только к Жиренше, Жумагул сказал:

- Поехал бы ты на Карашокы. Там сегодня будут судить Кодара. Народ, наверное, уже собрался.

- Как это - судить? Где теперь Кодар со снохой?

- Недавно послали пятерых джигитов, чтоб схватить и привезти их. Сходка будет в ауле Жексена. Я сейчас туда! - сообщив это, Жумагул умчался, нахлестывая лошадь и давая ей шенкелей.

Услышав новость, Жиренше предложил Абаю:

- Едем скорее! Посмотрим, что там.

Таким образом, ничего плохого не предполагая, они попали на эту страшную казнь.

И вот теперь Абай скачет по наклонному берегу лесистой реки.

Сердце бешено стучит в груди, но в этом сердце лед, там бежит похолодевшая от ужаса кровь, разрывая сердечные жилы. Страшно. Страшно. Страшнее всего, страшнее всех - отец. Кровь, да, кровь -она на его руках.,, Его родной отец... отец, жестокий, страшный, беспощадный.

О чем-то криком спрашивает Жиренше. Абай не отвечает. Все время следуя вдоль реки, не скоро выберешься к перевалу. Не дорога -тропинка в одну нитку. Невозможно рядом скакать двум путникам. Вырвавшись вперед, Абай скачет быстрой рысью. Неутомимая Желкуйын бежит впереди. Разухабистая неудобная дорога не подходит для разговора, но возбужденный Жиренше сзади все что-то говорит и говорит. Словно не может остановиться. Ему удалось кое с кем перекинуться словом там, В ауле Жексена, и теперь Жиренше только об этом и может говорить, - о том, что услышал, что узнал. И Абай, охваченный болезненной дрожью, стяжелой, огромной, давящей тревогой на душе, почти не слушал его, однако все же кое-что уловил.

Две сказанные Кодаром фразы вменялись ему в смертный грех, две эти фразы, обсуждаемые в толпе шепотом перед казнью, явились причиной лютой жестокости толпы, предавшей смерти двух несчастных людей. Одна из них, высказанная в минуту беспредельного отчаяния, была передана искаженно, истолкована неверно. Как будто бы Кодар сказал: «Если Аллах так неправедно поступает со мной, то и я могу ответить Аллаху тем же». Вторая фраза повторялась толпой реже, тем не менее также облетела всех участников казни: «Если я одинокий старый пес, то вы-стая бешеных собак»...

Абая потрясли сильнее всего именно эти слова. Словно стая бешеных собак-убили и растерзали... Он вспомнил, как, сокрытые в глубине юрты, тихо скулили, выли и плакали женщины. Скакавший впереди своего друга, мальчик и сам горько расплакался. Он думал, что друг не заметит этого, но Жиренше заметил и, нагоняя его, стал шутливо и ласково подтрунивать:

- Уа, озорник Текебай! Что случилось? - и он попытался выровняться с Абаем и поехать рядом с ним

Пригнув голову к самой гриве лошади, Абай сквозь бегущие слезы увидел возле своей ноги мотавшуюся лошадиную голову с белой звездочкой на лбу, это была голова коня Жиренше. Абай резко погнал свою лошадь и галопом умчался вперед.

Уже они перевалили через последние холмистые гряды и выехали на равнинную степь. Абай повернул свою пятилетнюю савраску в сторону Колкайнара, снова и снова пуская лошадь в галоп. Он не хотел показывать своих слез Жиренше. Тот пытался догнать Абая, но это оказалось нелегко сделать Удалившись на расстояние полета пули, мальчик дал волю слезам и громко, не сдерживаясь, зарыдал Уже давно Абай не плакал так - навзрыд, не пытаясь сдерживать себя. Высокий серебристый ковыль волнами расходился по обе стороны от бегущей лошадки, и была похожа ковыльная степь, пропускающая их через себя, на воды бескрайнего половодья. В ушах шумел встречный тугой ветер, он срывал с ресниц Абая слезы, - слезы его уходящего безмятежного детства, - и орошал ими седую степную тырсу-траву.

Но никогда в детские годы свои Абай не знал, что слезы приносят с собой некую горячую поднимающую силу, которая властно притягивает к себе, - душа оказывается выше горя, и ты во власти этой головокружительной силы. Так бывает, когда взберешься на вершину высокой скалы и, стоя на краю пропасти, посмотришь вниз - вдруг неодолимо потянет то ли взлететь к небу, то ли броситься в пропасть. Вихрь непонятных, властных, неиспытанных чувств подхватил еще нежное, еще детское сердце Абая.

В этом сердце родилась неимоверная, невыносимая, нескончаемая жалость к невинно убитым - самым зверским образом, и вместе с этим вспыхнуло в душе недетское ожесточение и непримиримость к лютым убийцам. Особенно тяжко легло на душу само слово «отец», который тоже был убийца, «отец», о котором нельзя говорить хоть что-нибудь плохое. «Отец» - при этих родных, с детства любимых звуках Абая теперь охватывали страх, стыд и ужас. Эти чувства, тяжкие, темные, разрывали его беззащитное детское сердце, нестерпимо палили грудь жгучим огнем.

И ему вспомнились наставления имама в медресе: «Плач и слезы добродетельных облегчают вину грешников, отчасти искупают их прегрешения» Но тогда что же получается? Его слезы - для них, во имя искупления зверства этих убийц.. этих проклятых убийц? Все в его душе запротестовало. Нет! Нет! Этого не может быть!

Эти кровожадные убийцы говорили, что казнят человека во имя веры, по велению шариата, следуя фатве, приговору имама Что можно сказать им в ответ? Кому можно пожаловаться на них самих? Некому. И ты одинок перед ними. Один-одинешенек! Беззащитная, всеми гонимая несчастная сирота Как жить среди них? Огромная, черная волна безысходного отчаяния поднялась в его груди, обрушилась на сердце и выплеснулась во внешний мир горькими слезами Абай вновь заплакал, и плач его был еще сильнее, чем раньше, он не мог и не хотел сдерживаться, он рыдал, трясся всем телом, со стоном раскачивался из стороны в сторону в седле и гнал лошадь вперед, все быстрее и быстрее Он не хотел, чтобы его слезы увидел Жиренше

То ли его укачала бешеная скачка с рыданиями и плачем, то ли он внезапно заболел чем-то, но на всем скаку Абая одолели спазмы нестерпимой тошноты, и он, не в силах сдерживаться, на полном скаку два раза изрыгнул из себя рвоту, низко наклонившись в сторону с седла. Спазмы были жестокие, казалось, желудок разрывается и выворачивается. Теперь мучилась не только душа - мучилось и тело. Абай не стал останавливаться, и хотя он чувствовал, что теряет последние силы, скакал почти в беспамятстве, низко припав к голове своей лошади, вцепившись в ее гриву. Он старался только не упасть, только бы удержаться в седле.

Так и не дав себя догнать своему другу Жиренше, Абай доскакал до Колькайнара, аула своей матери, подъехал и спешился у ее юрты. Когда подъехал Абай, Улжан взглянула на него, и на лице ее выразился испуг: обычно смуглый, Абай теперь был смертельно бледен, почти неузнаваем. «Или это мне привиделось?» - подумала она, растерянно хлопая ресницами своих больших круглых глаз. Перед нею был ее Абай - и это был не Абай. Это был уже другой человек. Когда он подошел, чтобы она обняла его, мать вблизи увидела, что глаза его красны и распухли от слез.

- Ойбай! Абайжан, сыночек, что случилось? Кто тебя обидел? -испуганно спросила она, и про себя подумала: неужели отец побил его? К счастью, на улице не было посторонних людей, и Абай молча обнял мать, спрятал свое заплаканное лицо на материнской груди и надолго замер, весь дрожа. Кроме этой нервной дрожи уже не оставалось никаких следов от его жестоких дорожных слез. Новых слез не было, все выплакал. И мальчик решил больше никому впредь не показывать своей слабости.

- Скажи, родной, что случилось? Или отец поднял на тебя руку? -негромко, чтобы никто не слышал, спросила она у сына.

- Нет, ничего. Не это... Потом расскажу... Ала, постели скорее постель, я полежу, -также тихо попросил мальчик, и, все также обнимая ее, направился к юрте.

Сдержанная, немногословная Улжан не стала больше ни о чем расспрашивать сына, молча повела его в дом. Она не стала пугать бабушку и других домочадцев, никому ничего не сказала о странном состоянии Абая. Привела его на правую, женскую, половину и разобрала бабушкину постель, уложила сына и укрыла его своей легкой лисьей шубой.

Бабушка Зере, как только увидела его, сразу заподозрила неладное и стала расспрашивать:

- Что случилось, карагым? Что случилось, родименький мой? Отравился пищей плохой или что другое?

- Наверное, отравился, - ответила за него Улжан. - Оставим его в покое. Пусть поспит

Улжан позвала прислужницу Катшу, приказала:

- Закрой наверху тундук, а внизу спусти полог на дзери Пусть солнце не беспокоит его

Старая Зере посмотрела в спину отвернувшегося к стене Абая, молча пожевала губами, ничего не сказала и лишь, закрыв глаза, стала читать молитву

Улжан хотелось узнать, где теперь находится Жиренше, утром уводивший Абая на охоту И когда взвыли, залаяли собаки, Улжан предположила, что это приехал Жиренше, и сразу же вышла из юоты Спешившись за гостевой юртой, Жиренше привязывал к столбику лошадь Улжан подозвала Жиренше к Большому дому и сразу приступила к нему с расспросами

Подробно, неспеша рассказывая о том, что произошло за день, причем начав с охоты на зайцев, Жиренше рассказал о том главном, что пришлось увидеть им в ауле Жексена, и о том, что произошло с Абаем на обратном пути И тут Жиренше спросил

- А где же сам Абай?

Ответив, что Абай спит, Улжан посмотрела на Жиренше, не скрывая своей досады

-Жаным, голубчик мой, ведь ты уже не мальчик,- молвила она с неудовольствием - Зачем повел Абая в такое дурное, ужасное место? Он же еще ребенок, неужели ты не подумал, что он может испугаться? О,Алла

Жиренше, не находя слов, чтобы ответить, стоял молча, опустив голову, наконец смущенно молвил

- Нехорошо получилось Я сам не рад, апа Но вот говорю вам, как на духу не думал я, что мы увидим там человеческий труп

-Жарыктыгым, дорогой мой! Не води больше ребенка в такие места Да и сам ты еще слишком молод, чтобы впутываться в подобные дела взрослых Держись от них подальше Зачем тебе все это? Успеешь еще ко злу прикоснуться

Жиренше никогда раньше не слышал от кого-нибудь из взрослых такие убедительные, ясные, простые и глубокие слова И Улжан своим спокойным, добрым внушением смогла ему больше открыть, чем многие другие строгими наставлениями, битьем и крутой руганью Со смущенным видом поковыряв землю носком сапога, Жиренше молча повернулся и направился обратно к гостевой юрте

Улжан ушла в дом Жиренше больше не задержался, тотчас сел на коня и покинул аул

Время было поздние пополудни