Страница - 3

Слово 20

Судьбу сами знаете, невозможно изменить. И судьбою, кроме всего прочего, человеку дано пережить и чувство пресыщения. Оно навязчиво, это чувство, и, познавши его раз, уже нелегко от него избавиться. Его можно отбросить, собравшись с силами, но оно обязательно возвратится и в конце концов одолеет тебя.

Нет вещи, которая не надоела бы не только умному, но и сколько-нибудь мыслящему человеку. Все приедается: и пища, и игры, и смех, и похвала, и наряды, и пиры, и друзья, и даже женщины. Во всем человек находит изъян и беспорядочность, и остывает его былое, казавшееся крепким, чувство привязанности. Мир зыбок, ненадежны силы человека, обманчива жизнь. Ни одному живому существу не дано постоянство. Как же после этого можно упрекать в изменчивости человека?

Чаще всего пресыщение мы встречаем у людей умных, перевидавших на своем веку всякое и переживших не однажды горький стыд за ближних. Я думаю, что люди устают от быстротечности счастья. И в такие минуты мне особенно кажется, что судьба глупых и беспечных людей подобна удаче.

Слово 21

От похвал невозможно уберечься.

Одних превозносят за то, что они не хвалятся сами. У этих людей, можно сказать, высокое имя. Они считают себя вне всяких похвал и больше всего заботятся о том, чтобы не прослыть глупыми, легкомысленными, бес­совестными, мягкотелыми и бесполезными. Они страшатся прослыть обманщиками, вымогателями и сплетниками, считая носителей подобных качеств низменными людьми, и, конечно, ставят себя выше их. Это свойство умных и совестливых. Для них важно не то, что их не будут хвалить, а то, что не отнесут к разряду ничтожных.

Другие же, наоборот, из кожи лезут, чтобы удостоиться лестных отзывов. Они счастливы, когда их гладят по головке и называют баями, батырами или удальцами. И странно то, что они не желают слушать плохих слов о себе, предпочитая оставаться глухими.

Это и есть настоящая хвастливость, и одер­жимые ею делятся на три категории.

Первые ищут таких похвал, которые пора­зили бы и чужаков. Представитель этого рода хвастунов, разумеется, глупец, но при этом все же человек.

Вторые добиваются похвал, чтобы блистать среди своего народа. Мы, безусловно, имеем дело с полным глупцом и далеко не полно­ценным человеком.

Третьи, подобно крохоборам, наскребают похвалы, которые оценят хотя бы в собствен­ном доме. Эти, несомненно, из породы идиотов.

И вот что еще любопытно. Тот, кто стремится быть заметным в глазах врага, добивается, чтобы его поднял на щит народ. Тот, кто хочет, чтобы его почитал народ, домогается похвал своих соплеменников. А среди близких родственников хвастун сам себе судья и, конечно, возносит себя до небес.

Слово 22

Кто сегодня среди казахов достоин уважения и любви?

Баев невозможно почитать, потому что их, как таковых, нет. Баи должны быть независимыми, а эти, кого мы сегодня видим, не могут свободно распоряжаться даже собственным богатством. Враждуя с соперником, богач набирает себе сотню джигитов для защиты и платит им за службу скотом. При этом глупо полагает, что поступает так по своей воле. Нет, он не одаривает их по доброте или в благодарность за услугу. Природа богача такова, что он несет в себе смуту и раздоры, плодит проходимцев и рыцарей ночи, и в конце концов приходит расплата: богач сам становится их жертвой и униженно раздаривает свое добро налево и направо.

Не осталось и настоящих мурз — потом­ственных вельмож. Слово «мурза» в народе понимается как «щедрый». Так вот, теперь щедрых не найдешь, а кинешь камень и обязательно попадешь в мурзу, который только и умеет брать и давать взятки. Вот уж поистине: «Берущая рука привыкает и отдавать...»

Нет, и мурзы теперешние не достойны уважения.

Можно бы почитать биев и волостных правителей, но они получили власть не от бога. Они купили ее или выпросили. Как после этого заставишь себя склонить голову перед такими?

Приятно почитать сильных людей, но не стало среди них радеющих за добрые дела. А сильных в дурном хватало во все времена. Разве стоят они человеческой любви?

Хочется уважать умных, но не сыскать в степи благородных и совестливых. А на хитрость и коварство у людей всегда доставало ума. Разве достойны они человеческого внимания?

Уважал бы я невезучих упрямцев, убогих и беспомощных, но не из робости порой не решаются они сесть даже на лежащего вер­блюда. Если представится им такая возмож- ность,то, пока верблюд будет подниматься, они сумеют что-нибудь урвать.

Остаются хитрецы" и мошенники, а они не угомонятся, пока не сведут тебя в могилу. Ты им не нужен.

Так за кого же болеть на этой земле и кого любить?

Выходит, только за кротких, которые следуют пословице: «Жаждущий счастья избегает тяжб». Они терпят неслыханные унижения от воров, лиходеев и плутов, но плохи даже тогда, когда уступают свое кровное имущество. Судьба научила их безропотно отдавать одну половину своего достояния, чтобы спасти вторую. Скромнее их не найти на этой земле, и, может, стоит все же пожелать их благополучия!..

Слово 23

Есть у человека одна особенная радость и одно утешение, не делающие ему чести.

Радость эта такая: отыщет он в народе скверного человека, увидит чей-то дурной поступок, которого он сам никогда не совершил бы, и чувствует себя на седьмом небе. «Упаси аллах уподобиться такому!— замечает он не без удовольствия.—А ведь он считает себя человеком. Разве по сравнению с ним я не чист?.. Не лучезарен?»

Но разве всевышний сказал ему, что доста­точно быть лучше дурного человека? Где та светлая голова, которая убедила его, что он хороший только потому, что на свете есть люди недобрые и глупъе?

Когда распределяют призы на байге, в которой участвовало сто лошадей, то какой толк справляться у отставшего, скольких он перегнал? Какая радость от того, что за ним пришли, скажем, еще пять или десять скакунов?

Разве ценность человека определяется сопоставлением его с плохими людьми, а не с лучшими из лучших?

Часто человек находит утешение в том, что будто бы живет как и другие. «Нет ничего зазорного, если я не выделюсь среди людей,— рассуждает он с легким сердцем.— Той, кото­рый празднуешь со всеми,— самый великий той. Хвала всевышнему за успокоение».

Но разве аллах сказал ему, что довольно, если он не отстанет от толпы? Или поведал ему, будто им, всевышним, толпа не наказуема?

Кто знает: науку движет кто-то один или она достояние всех?

Кто ответит: разум — совокупность знаний многих или духовная сила одного?

И разве не нуждается заблудшая толпа лишь в одном человеке —ясновидце?

Что легче: когда в доме больны все или половина семьи здорова?

Что лучше в дороге: когда изнурены все лошади или когда половина из них не в со­стоянии продолжать путь?

Лучше, когда от джута разоряется весь народ или какая-то его часть?

Так почему же для глупого должно служить утешением существовование безмозглых дураков?

Разве жених убедит невесту, если скажет, что у него дурно пахнет изо рта только потому, что в его роду у всех так пахло?

Вряд ли невеста будет удовлетворена и скажет ему: «Будь как и все в твоем роду, не выделяйся среди них».

Слово 24

-Земной шар населяет свыше двух миллиардов человек, казахи же составляют около двух миллионов!

Казахи по-своему стремятся к богатству, овладению ремеслом и знаниями, по-своему дружат и враждуют.

У них свои понятия о хвастовстве и силе.

Всем отличаются казахи от остальных на­родов: не спуская глаз выслеживают друг друга, не смыкая глаз враждуют друг с другом, обкрадывают самих себя.

А ведь есть на свете города с населением, превышающим три миллиона человек, немало можно найти людей, трижды обошедших всю землю.

Почему нас не интересует жизнь других народов?

Неужели нам суждено вечно быть на ножах друг с другом? Быть посмешищем в глазах всего мира? Или, может быть, настанет день, когда среди казахов исчезнут воровство, ложь, сплетни и вражда, когда казахи научатся приумножать свои стада честным путем и усвоят искусство и ремесла других народов, когда они овладеют знаниями?

Не верится в это, когда видишь, как двести человек зарятся на сто голов скота, и знаешь, что они не успокоятся, пока не уничтожат друг друга.

Слово 25

Обучать детей хорошо, но, чтобы они служили своему народу, надо учить их родному языку. На нашей земле это становится почти невозможным. Сейчас люди стараются сперва разбогатеть, а потом дать образование детям на арабском и персидском языках.

Голодному человеку нелегко сохранить благоразумие и честь, еще труднее сохранить постоянное стремление к наукам. Бедность и, как следствие, вражда с родичами часто приводят человека к беде: он втягивается в воровство, прибегает к насилию и коварству, привыкает к плутовству. Только тогда, когда человек свободен от заботы о куске хлеба, он са!м чувствует необходимость знаний и культуры и -прививает эту жажду своим детям.

Нужно овладеть русским языком.' У русского народа разум и богатство, развитая наука и высокая культура. ,- Изучение русского языка, учеба в русских школах, овладение русской наукой помогут, нам-перенять все лучшие качества этого народа, ибо он раньше других разгадал тайны природы, и избежать его пороков. Знать русский язык — значит открыть глаза на мир.

Знание чужого языка и культуры делает человека равноправным с этим народом, он чувствует себя вольно, и если заботы и борьба этого народа ему по сердцу, то он никогда не сможет остаться в стороне. Такова природа человека.

Но немало людей, которые пытаются добиться милости сильных и знающих, рабо­лепствуя и пресмыкаясь перед ними. Эти невежды способны продать отца и мать, родных и близких, веру и честь, если их благосклонно похлопают по плечу. Ради того, чтобы вызвать улыбку на лице майора1, любой из них готов оголить свой зад. Такова природа невежды.

Русская наука и культура — ключ к осмыслению мира, и, приобретя его, можно намного облегчить жизнь нашего народа. Например, мы познали бы разные, но в то же время честные способы добывания средств к жизни и наставляли бы на этот путь детей: смогли бы защитить аулы от несправедливых царских законов; успешнее боролись бы за равноправное положение нашего народа среди великих народов земли.

Больно оттого, что казахи, обучившие своих детей по-русски, норовят при помощи их знаний поживиться за счет своих же соплеменников. Родители вкупе со своими родственниками и близкими портят детей. И все-таки эти дети намного превосходят неграмотных, ибо возможности их чрезвычайно высоки. Заставить же их трудиться надлежащим образом, так, чтобы они принесли пользу, думается, несложно.

Обеспеченные семьи у нас неохотно отдают детей на учебу, насильно посылаются в русские школы дети бедняков. Вот почему мы не видим сегодня среди образованных ни одного заметного человека.

Иногда родичи, ссорясь друг с другом, говорят: «Чем терпеть обиду от тебя, лучше отдать сына в солдаты, а самому отрастить волосы и перестать бриться». Из-за обиды они грозятся принять облик и обычай чужого народа. Где уж детям стать большими людьми, если они даже и будут учиться?

Я не видывал еще детей, упорно и осно­вательно овладевающих знаниями: у нас все делается поверхностно, урывками, на ходу. Иные казахи, например, с трудом соглашаются отдавать детей в школы даже тогда, когда все расходы за обучение несет община.

Путь, который я предлагаю, исключает любовь к богатству. Не торопись женить и выделить сына в отдельную семью, а обучи его сперва в русской школе. Пожертвуй всем своим имуществом, если это требуется для учебы. Ничего нельзя жалеть ради того, чтобы из сына вышел человек. Не будет успокоения тебе, если сын останется невеждой, не будет счастлив он сам, и не будет от него блага народу. Вечный страх перед создателем и вечный стыд перед людьми тебе за такого сына.

Слово 26

Казах рад до безумия, когда в трудной байге приходит первым его скакун, побеждает борец- земляк, удачно бьет птицу сокол, взращенный им, красиво берет зверя его гончая. Уверен, что нет для него большей радости в жизни.

Но разве может быть такой уж большой радость, вызванная преимуществом одного животного перед другим или превосходством человека над своим соперником? И потом, не тот восторженный сам и не его сын победили в турнире борцов, и не сами они пришли первыми на своих скакунах. Вот и получается, что эта радость скоротечна и глохнет внутри своего народа. Это навевает горькие мысли. Получается, что у казахов нет других со­перников и врагов, чем сами казахи, и победой на ничтожных состязаниях они лишь досажда­ют друг другу. А разве можно возвести в ранг доблести зло, содеянное ближнему? Желать зла другому, значит, противоречить законам шариата, вредить и своему и чужому хозяйству, идти наперекор рассудку.

Горько и оттого, что кое-кто принимает поражение своего скакуна, как свое собствен­ное, и стыдится этой неудачи.

Резвые скаковые лошади есть не только у казахов. И ловчая птица и гончий пес могут быть достоянием любого: сегодня они у одного, завтра у другого; и сильные джигиты рождаются в разных аулах. Да и не постоянны победы того или иного борца в турнирах, и не всегда в хорошей форме соколы и гончие. Чего же, казалось бы, тут стыдиться? А я встречал людей, готовых скорее провалиться сквозь землю, чем видеть на состязаниях поражение родного аула.

Отсюда я и заключаю, что невежественный народ радуется тому, чему не стоит радоваться. И радуется он при этом так, что буквально теряет голову и, словно пьяный, говорит и не понимает смысла своих слов. А стыдится он того, чего совершенно не следует стыдиться, и опускает глаза, когда, наоборот, нужно гордо вскинуть .голову. Все это плоды невежества и глупости.

И когда таким людям говоришь об этом их несчастье, ни соглашаются с твоими доводами. «Ты прав,— подхватывают они,— прав, чего тут толковать».

Я не верю им, потому что знаю: завтра они снова примутся за свое.

Невозможно доказать этим людям всю лживость их нравов. Даже когда их удается в этом убедить, они не в состоянии измениться. *Они подобны животным, не изменяющим своим привычкам.

Только сильный страх или смерть избавляют слабых от позора. Я, например, не встречал людей, которые вернулись бы к разумной жизни, легко отбросив дурные наклонности, которые искренне признали бы свою вину перед собой и по доброй воле последовали разуму.

Слово 27

Казах рад до безумия, когда в трудной байге приходит первым его скакун, побеждает борец- земляк, удачно бьет птицу сокол, взращенный им, красиво берет зверя его гончая. Уверен, что нет для него большей радости в жизни.

Но разве может быть такой уж большой радость, вызванная преимуществом одного животного перед другим или превосходством человека над своим соперником? И потом, не тот.

Однажды великий мыслитель Сократ завел с ученым Аристодимом, своим учеником, разговор о служении людей всесильному и всемогущему богу. Аристодим не признавал бога и смеялся над теми, кто преклонялся перед волей господней.

— Эй, Аристодим, есть ли люди, вызывающие твое восхищение своими творениями?—спросил Сократ своего ученика.

Сколько угодно, высокочтимый учитель,— ответил тот.

Назови мне хоть одного из них.

Я восхищаюсь величием поэзии Гомера, трагедиями Софокла, вернее, его искусством перевоплощаться и постигать душевное состояние других, живописью Зевксиса.

Он назвал еще несколько одаренных мужей, чьи имена в то время были широко известны в народе.

И снова спросил его Сократ:

Если так, то кто достоин большего восхищения: всевышний, который сотворил человека, сделав его венцом всего живого и разумного, или же художник, создающий хоть и с неповторимым мастерством, но все же лишь неживое подобие человека?

Всевышний,— ответил Аристодим.— Но это верно только тогда, когда мы имеем дело не со случайными его творениями, а с теми из них, которые он создал разумно.

Но люди знают немало полезных вещей, в жизни возникают различные ситуации, в природе происходят объяснимые и необъяс­нимые явления,—возразил Сократ.—Что же все-таки удивительнее, Аристодим: те вещи, ситуации и явления, смысл и полезность которых не прикрыты завесой неизвестности, или наоборот?

Я думаю, разумно только то, что создано для пользы человека,— ответил Аристодим.

Хорошо. Ты согласишься, конечно, с тем, что вершина творений создателя — это человек. Но разве творец не наделил его пятью органами чувств, будучи совершенно уверенным в их необходимости человеку? Неужели ты находишь в человеке случайные, неразумные органы?

Например, нам даны глаза, чтобы видеть. Если бы их не было, как бы могли мы лю­боваться красотой мира? Глаза нежны, и для того, чтобы сохранить их, существуют веки: они открывают и, когда нужно, закрывают глаза. Ресницы оберегают глаза от ветра и соринок, а брови отводят пот, стекающий со лба.

Если бы не было ушей, человек не слышал бы ни шума, ни грохота, не настораживался бы от шороха или крика, не наслаждался бы песнями или звуками мелодий.

Если бы нос не чувствовал запахов, человек не тянулся бы к благовониям и не бежал бы от зловония. Ему было бы все равно.

Наконец, если бы у человека отсутствовали нёбо и язык, то он не смог бы изведать сладость или горечь пищи.

Разве все это не на пользу дано человеку?

Глаза и нос расположены недалеко от рта, чтобы человек видел чистоту и слышал запах принимаемой еды. Однако другие необходимые организму отверстия, изверга­ющие отбросы из тела, расположены подальше от головы, от благородных органов познания. Разве можно сказать, что все это случайное проявление разума творца?

Задумался Аристодим. И признал он, что создатель мира обладает высшим разумом. Не осталось у Аристодима сомнения и в том, что всевышний сотворил человека с любовью.

— Подумай, Аристодим,— продолжал.

Сократ. — Все живое любит своих детенышей, не оставляет их на произвол судьбы, а защищает и растит. Все живое плодится — это основное условие жизни, ибо только так можно противостоять смерти. Разве эти устремления живых существ не говорят о том, что бог создавал их любя? Любовь, как видишь, тоже дана всевышним.

Эй, Аристодим! Как можно считать, что ум — достояние только твое, человека? Разве человеческое тело не подобно песчинке той земли, по которой он ходит? Разве пот, который выделяется из человеческого тела, отличается от капель земной влаги? Так откуда у тебя взялся особый ум? Я знаю, как ты ответишь: «Сперва,— скажешь ты,— появилась душа, а потом пришел и разум». И вот ты обладаешь душой и разумом. Что из этого? Ты увидел мир, убедился, что все в нем создано целесообразно и все соответствует и подчиняется определенным законам. Но ты оказался не в силах охватить своим разумом безграничность этого мира. Ты поражаешься величием и недоступностью его истины только потому, что разум твой невелик. Потому и стараешься ты познать его. Так как же он возник? Что стоит у его истоков? Атом или некий разум, такой же беспредельный, как и его творение? Можно исключить разум. Но и тогда этот мир, не доступный ни измерению, ни расчету, возни­кал не стихийно, а как закономерное движение жизни, не сам по себе, а для возможности жизни в нем. И все взаимосвязи в мире, должно быть, подчинены немыслимому закону прекрасного.

Все, что ты говорил,— истина,— заметил ученый.— Повторяю, я согласен с тем, что создатель является носителем высшего разума. У меня и в мыслях нет сейчас ставить под сомнение его величие, но почему он, всемогущий, нуждается в моем служении ему, в моих молитвах?

Ты ошибаешься, Аристодим. Он не нуждается в твоих молитвах. Но ты должник, поскольку он проявляет о тебе заботу.

Откуда я могу знать, что он заботится обо мне?

А ты посмотри на всех животных и посмотри на себя!—воскликнул Сократ.— Жизнь дана всем. Но всему ли живому даны тепло души, одухотворенность и озарение? Человек предполагает будущее, пытается осмыслить настоящие дни своей жизни, задумывается о пережитом. Животное смутно представляет свое прошлое и настоящее, а будущее оно и вовсе не понимает. Посмотри, как сложен человек и что представляют собой животные? Человек опирается на две ноги и растет прямо вверх: впору ему видеть весь мир, осмысливать его, повелевать животными, подчинять их себе. Животные же не способны сознательно использовать силу других тварей: одни животные надеются на свои быстрые ноги, другие — на крепкие крылья.

Ничего бы путного не вышло, если бы человек не верил в себя или тело его было подобно телу какого-нибудь животного. И точно такая же была бы несуразица, если бы животное имело человеческий ум, ибо тело животного, его физическая организация не соответствуют духовному проявлению разума, не отвечают таким предназначениям, как осмысление искусства, овладение медициной, занятие наукой. Где, например, волу строить огромный город, готовить инструменты, ковать боевое оружие? Как он добьется этого? Даже если ему будет дан исключительный ум, откуда у вола возьмутся необходимые мастерство и ловкость?

Человек, только он обладает исключительной силой — разумом, изумительно сложенным телом, и это сочетание определяет его многогранность и высокий талант. Разве человек не является царем всего живого на земле? А если он высшее творение бога, то разве не означает это, что человек был удостоен его любви? Как же человеку, будь он даже самым великим ученым на земле, как же человеческому роду не быть благодарным творцу и не считать себя вечным его должником?—заключил разговор Сократ.

Слово 28

Эй, мусульмане! Почему так устроена жизнь, что одни богаты, другие бедны, одни больны, другие здоровы, одни умны, другие глупы, одни предрасположены к добру, другие, наоборот, склонны к злодеяниям?

Когда вас спрашивают об этом, вы смиренно отвечаете, что такова, мол, воля всевышнего.

Но ведь мы с вами приняли иман и стали правоверными, веря в справедливость, непогрешимость и безупречность аллаха! Как же так?

Какого-то клятвопреступника аллах наделяет скотом, а честного, усердного в молитвах труженика ввергает в бездну нищеты, ни разу не предоставив ему радости увидеть плоды своего труда и возможности прокормить семью. Какому-то вору или мошеннику он дает крепкое здоровье, а безвинного тихоню изводит тяжелым недугом.

Из двоих детей одних и тех же родителей одного аллах создает умным, а другого — глупым.

Он, казалось бы, предложил единственно верный путь, призвав все человечество быть честным и справедливым: честных он обещал взять в рай, нечестных отправить в ад. Но только аллах повелевает человеческой душой и, значит, он сам настраивает одних на добрые дела, а других толкает на грех.

Разве все это говорит о непогрешимости, милосердии и справедливости всевышнего?

И народ и имущество народа — все в руках аллаха. Что же он делает? Он распоряжается своим имуществом, как ему заблагорассудится. Поскольку все от аллаха, то что остается на земле простому смертному? Чего он сможет сам добиться? Значит, нечего людям обижаться друг на друга, ибо и тот, кто совершает зло, и тот, кто творит добро, будут одинаково ссылаться на волю аллаха. И если это нельзя назвать пороком, то не означает ли оно, что у всевышнего все же есть недостатки, о которых мы не осмеливаемся говорить?

Творец считает необходимым, чтобы каждый разумный был благочестив и чтобы каждый благочестивый безропотно выполнял требования имана. Попробуем дать волю разуму: ведь ни одно правое дело не должно бояться испытания им. Но что тогда останется от требования аллаха, чтобы каждый разумный был и благочестивым? Куда денутся его слова: «Познать меня удастся лишь разумом». Когда в вере существует призрачность, некий обман, как заставишь себя не думать об этом?

Значит, религия возникла там, где когда-то остановился разум! И, значит, слепое пови­новение ни к чему не приведет, пока мы не доведем иман хотя бы до подобия совершенства. Но сейчас до этого немыслимо далеко, и остается верить в то, что ты, аллах, создал плохое и хорошее, но не ты заставляешь людей совершать добро или зло; ты, аллах, создал болезни, но не ты заставляешь людей мучиться ими; . ты, аллах, создал роскошь и нищету, но не ты превращаешь людей в богачей или бедняков.

Иначе невозможно тебя понять.

Слово 29

У казахов немало толковых, дельных пословиц, но есть и такие, что не выдерживают не только божьей, но и людской оценки. Говорят: «Будь беден, но не теряй чести». Справедливо сказано. Ибо, потеряв честь, человек обрекает себя на жалкое уществование. Нет ничего унизительного, если тебя призывают к самому тяжкому, мучительному, но честному труду. Не все мужественны, и не каждый откликнется на зов. Достойные вступают на путь борьбы, недостойные выбирают безделье и попро­шайничество.

Говорят еще: «Умением можно и снег разжечь», «Умелой просьбой все возьмешь». Эти пословицы заслуживают божьей кары. Чем жить в унизительных поисках слов, способных разжалобить скрягу, или ломать голову над тем, как «снег разжечь», не лучше ли просить достатка у земли или надеяться на свой труд? Бытует пословица: «Если ты безвестен, то подожги поле». Но какой прок от славы, добытой злодеянием?

Есть и такая пословица: «Чем сто дней слоняться выхолощенным верблюдом, лучше один день безумствовать бурой1. Но что толку от однодневной безумной страсти, которая сгибает твое тело?

Говорят: «Золото собьет с пути и ангела». Приношу этих людей в жертву ради святого имени ангела. Зная, что золото ангелу ни к чему, они хотят ссылкой на него оправдать свои жульничества, рождаемые завистью.

«Богатство слаще отца и матери, но жизнь дороже дома, полного золота». Разве негодяй, для которого богатство дороже его родителей, способен ценить и свою жизнь? Нет, конечно. Но какая подлость — менять отца с матерью на богатство! Мучительным ли трудом или легко, но родители обзаводятся скотом и наживают добро с одной лишь мыслью: оставить его детям. И, продавая родителей за богатство, человек совершает преступление перед самим богом.

Надо быть предельно осторожным в обра­щении с пословицами, рожденными неве­жеством людей.

Верблюд-проиэводитель.

Слово 30

Казахи говорят: «На сорока клячах не одолеешь даже одного холма». Так и на бахвальстве далеко не уедешь. Да и к чему бахвальство людям, на что оно пригодно?

У хвастунов нет совести и чувства собственного достоинства, способности к большим делам и высоких помыслов. Не найдешь у них ни решимости на-луана, мужества батыра, ни человечности.

«Ах, оставьте!— отмахиваются они от советов.— Зачем вы говорите мне о дру­гих? Еще увидим, кто лучше и чья голова будет приторочена к седлу. Может быть, я кому-то обязан своим успехом? Может, кто-нибудь кладет в мой котел мясо или дает мне дойный скот?»

Или, в исступлении бия себя в грудь, раскачиваются из стороны в сторону: «Что мне, жаль своей жизни? Да будь я проклят, если так! Ради этого дела я готов идти на расстрел или быть сосланным. Смерть ведь одна! Ее не избежишь!»

Но я не видел казаха, идущего после таких слов на смерть, как не видел казаха, который признался бы, что он не способен достойно погибнуть: все только тычут пальцами в свой маленький кадык и грозятся: «Зарежусь—и баста! Если бы один выполнил эту угрозу, то люди удивились бы решимости глупца. Но что можно сказать о людях, которые не знают, где спрятаться, когда приходит беда? О тех, кто надеется убедить окружающих напускным надрывным криком? Кто рассчитывает на наивных и умеет добиваться таких слов о себе: «Оставьте этого кафыра в покое. Как бы он и вправду не наделал делов».

О аллах! Разве по человеку не видны его душевное богатство, если таковым он обладает, его верность клятве, щедрость и другие добрые качества?

Нечего слушать людей бессовестных и неразборчивых в средствах, о которых в народе говорят: «У бесстыжего — скулы не устают».

Слово 31

Для того,, чтобы запомнить советы и следовать им, нужно соблюдать четыре условия. Первое: надо быть сильным настолько, чтобы подавить в себе самолюбие, когда тебе дают совет. Второе: надо принимать умные слова сердцем, всей душой так, словно бы утоляешь ими жажду. Третье: следует по нескольку раз повторять про себя услышанное, чтобы закрепить его в памяти. Четвертое: надо держаться подальше от вещей, которые изнашивают человеческий ум и заставляют его терять свои ценные свойства.

Таких вещей, кстати, тоже четыре. Это бездумность и беспечность, зубоскальство, меланхолия и пагубное пристрастие к какому- то пороку.