Страница - 7

О ДЖАМБУЛЕ ДЖАБАЕВЕ

ГОЛОС НАРОДА

Приветствие Джамбулу Джабаеву в связи с его 90-летием от писателей Болгарии

Редкое счастье выпало на долю столетнего певца Джамбула — гордости и славы Казахской ССР — дожить до советской эпохи, увидеть воплощенные в жизнь сны народов о свободе, правде, благоденствии.

Истинно народная поэзия Джамбула, бьющая из самых недр души народной, возникает и развивается, как колосится рожь на ©го родной земле, как веют свободные степные ветры. Она отражает силу и гордость народа, разбившего оковы прошлого и вставшего радостным и счастливым перед невиданным зрелищем новой жизни.

Народы СССР приветствуют девяностолетнего Джамбула, в лице которого видят сказителя своих сокровенных дум о лучшей жизни, о своих победах над темными силами минувшего. Болгарские прогрессивные писатели, высоко ценя творчество народного цевца Джамбула, в день его девяностолетия шлют свой горячий братский привет его таланту и поэзии, облик которой полон неисчерпаемой молодости и многоцветной жизни.

Мартин Андерсен-Нексв (Дания)

Приветствие

«Вы самый счастливый человек, пусть здравствует Ваше сердце в молодой, счастливой и свободной Советской стране — сердце человека, прожившего интересную и богатую жизнь от кочевого образа до высокой передовой советской культуры».

Ромен Ролдан (Франция)

Приветствие

«От сердца Западных Альп к сердцу степей Казахстана братский привет Джамбулу — певцу своего казахского народа и нового человечества».

Имре Тренчени-Вальдапфель (Венгрия)

Джамбул

Максим Горький назвал Сулеймана Стальского — дагестанского лезгинского ашуга — «Гомером XX века». А когда на сотом году жизни умер величайший сказитель казахского народа, акын Джамбул, сын Джабая, то Совет Министров Казахской Советской Социалистической Республики и Центральный Комитет Коммунистической партии Казахстана в совместном траурном коммюнике употребили то же выражение, называя его еще и «великаном советской народной поэзии, носителем вековой мудрости казахского народа».

«Гомер XX века» — это не просто риторический оборот, дающий нам возможность почувствовать поэтическую величину двух выдающихся советских поэтов: Сулеймана Стальского и Джамбула Джабаева, но и с научной точки зрения точное определение места в истории литературы. На грани варварства и цивилизации, из столетиями создававшейся устной поэтической традиции греческого народа Гомер первым выработал такую законченную поэтическую форму, которая уже носила на себе печать личности автора и стала основой для возникновения литературы в Европе. Поэтому Маркс называет гомеровские поэмы, составляющие своей классической формой эпоху в истории мирового эпоса, «никогда не возвратимой ступенью развития» исторического «детства человечества»; их возникновение в такой своеобразной форме было возможно «только на сравнительно низкой ступени художественного развития».

Одной из характерных черт этой неразвитой ступени было отсутствие организованной литературной жизни, вместо множества книг мощь живого слова, богатство песенной традиции, живущей в народе и свободно изменяющейся. «И разве не исчезают неизбежно сказания, песни и музы, а тем самым и необходимые предпосылки эпической поэзии с появлением печатного станка?» — задает Маркс вопрос, в котором уже содержится ответ, тот ответ, который еще раньше сформулировал Гердер — исследователь, пролагавший новые пути в изучении народной поэзии и народного характера поэм Гомера: «Люди доверили свои легенды буквам, и умолкнул голос муз, которые, как дочери Мнемозины (мифологического олицетворения «памяти»), одни поддерживали и распространяли в живой форме сокровища человеческой памяти. Книги стали могилой эпоса». Отсюда становится ясным, что не только печатная книга, а и более ранняя, рукописная форма книги кладут преграду поэтической устной традиции, преграду кладет уже сама фиксация текстов гомеровского эпоса...

Все позднейшие начинания были не только начинаниями, а — опосредствованно или непосредственно — явились и дальнейшим развитием наследия Гомера, когда в противоположность устно-поэтической народной традиции — или же в лучшем случае наряду с ней — продолжали определенную литературную традицию. Положение, несколько напоминающее неразвитость литературной — и вообще культурной — обстановки, предшествовавшей созданию гомеровских творений, а также быстро, скачкообразно изменившиеся общественные условия привели к неожиданному появлению «Гомеров XX века» в мировой литературе. Гомер заложил основы литературного развития на пороге классового общества, опираясь на находящуюся на более ранней ступени развития неделимую народную поэтическую устную традицию. В дальнейшем эта поэтическая устная традиция — «народная поэзия» — стала считаться характерной особенностью угнетенного и эксплуатируемого народа, хотя и находилась в состоянии сложного взаимовлияния с «литературой». Важнейшим с исторической точки зрения фактом этого взаимовлияния было постоянное использование великими творцами мировой литературы тенденций, форм и образов народной поэзии, благодаря чему происходило постоянное обновление литературы. Однако это использование происходило в рамках, определяемых литературным развитием, и ни в коем случае не означало исключительного проявления устно-поэтической традиции в противоположность литературной традиции. Поэтому естественно, что вдохновляющее влияние народной поэзии (по выражению Горького — глубокого источника всякой великой поэзии) заметно на развитии советской литературы в целом.

Но «Гомеры XX века» закономерно появились в кругу тех народов Советского Союза, у которых во время Великой Октябрьской революции наряду с неразвитой письменностью существовала особенно богатая и живая устно-поэтическая традиция, т. е. в обстоятельствах, весьма напоминавших положение греческой поэзии предшествовавшей Гомеру эпохи. У этих народов носители народной устно-поэтической традиции, по большей части неграмотные народные певцы, в период перехода от общества эксплуататорского к социалистическому обществу непосредственно на основе народной поэзии создавали национальные формы социалистической поэзии.

Развитие казахской народной поэзии, а внутри нее — поэтическое развитие Джамбула являются иллюстрацией этого тезиса, который нуждается в многостороннем изучении. Казахский народ в царской импетой письменностью существовала особенно богатая и соответственно этому культурном отношении отстал на целые столетия от общего развития. До Великой Октябрьской Социалистической революции большая часть народа вела пастушеский, кочевой образ жизни. Местные представители царской власти поддерживали хозяев пастбищ, баев и родоправителей, а жрецы ислама — ишаны и муллы — ставили религиозно-суеверные запреты и препоны пробуждавшемуся на борьбу с двойным гнетом народу. Едва лишь 2 процента казахов умели читать и писать, но и то это были дети баев и мальчики, которых, правда, в малом числе, по указу властей принуждали учиться в школе в Семипалатинске, чтобы сделать потом из них необходимых для царской администрации толмачей, мелких чиновников, непосредственно общающихся с народом. Из биографических высказываний казахских писателей старшего поколения мы знаем, что и среди этих детей были такие, кто научился в этой школе большему и совсем другому, чем это было нужно с точки зрения царской администрации. Идеи великих классиков русской литературы воспитывали в них человеческое самосознание, учили верности своему народу, поощряли в них упорное стремление к самообразованию и к тому, чтобы свои знания они ставили на службу народу. Но общего положения это не меняло, и казахский народ до революции оставался в основном неграмотным.

Долгому сохранению «догомеровских» условий существования народной (Поэзии в большой степени содействовало отсутствие письменности. Больше того, это положение своеобразно окрашивало отношения «народной поэзии» и «литературы». Выше мы упоминали, что великие творцы мировой литературы всегда щедро черпали из источников народной поэзии и наиболее выдающиеся из них выражали таким образом свое сочувствие угнетенному народу. Но все, что они черпали из народной поэзии, включали в той или иной форме в историческую последовательность литературной традиции, как Петефи, который в своем «Витязе Яноше» следует не только законам венгерской сказки, но и принципу народности в литературе... Или, например, Пушкин, который в рамках литературной формы романа в стихах заставляет девушек, собирающих малину, петь песню, которая пробуждает в читателе симпатию к униженным крепостным людям.

Таким образом, снова и снова народная поэзия становилась литературной, стремясь к тому, что опять-таки высказал Петефи: «Нужно сделать народную поэзию господствующей в литературе, потому что если народ будет господствовать в поэзии, он приблизится к тому, чтобы господствовать и в политике».

Казахская история литературы знает пример обратный этому. Привилегированное положение ее первого классика Абая Кунанбаева (вторая половина прошлого века) обеспечило ему возможность получить образование. Позже, познакомившись с сосланными в Азию русскими революционерами, он усвоил их революционные идеи и посвятил свою поэтическую деятельность, имевшую основой многостороннюю литературную образованность, служению казахскому народу. Но писатель неграмотного народа только тогда мог воздействовать на народ, когда приспосабливался к устной традиции. С помощью своих учеников Абай распространял в народе свои собственные сочинения и стихи русских поэтов, в первую очередь. Пушкина и Лермонтова, в сопровождении сложенных им самим музыкальных мотивов. Это были первые казахские переводы стихов этих поэтов. Это один из редких вариантов «фольклоризации» литературы. Абай сознательно вкладывал в уста народа свои произведения, возникшие на основе письменности, так как ясно понимал что в данных условиях культурной жизни казахского народа только то означает больше мертвой буквы в прямом смысле, что служит обогащению золотого фонда народной поэзии. Того золотого фонда казахской народной поэзии, который уже давно обогащался за счет великих традиций восточных литератур, доходивших часто необъяснимыми путями устной передачи, а также за счет того богатства, которое за много веков до этого впитали в себя восточные литературы из традиций, представлявших сплав памятников греческой культуры со сказками "Тысячи и одной ночи", с «Шах-намэ» и циклом легенд об Александре Македонском.

Ведь истоки казахской народной поэзии теряются в сумраке веков. Вечно кочующие племена встречались на широких просторах степей со многими народами и в общении с ними живо перенимали из устного творчества близких или дальних родственников все то, что привлекало их внимание. Но казахская народная поэзия питалась, в первую очередь, не этими источниками, а жизнью народа, полной борьбы, желаний и надежд. Об этом свидетельствуют те традиции казахской народной поэзии, которые указывают на ее истоки.

Мы знаем, что в древней Греции соперничали семь городов, каждый из которых считал себя колыбелью Гомера. В этом соперничестве отразился тот факт, что все племена раздробленных на города-государства греков считали своим учителем, воспитателем всей Эллады, малоазиатского певца, воспевшего подвиги всех греческих племен. И если в разных уголках казахской земли почитали старые курганы, потому что считали их могилой Коркута, то это доказывает, что весь казахский народ считал своим этого легендарного певца, якобы изобретшего струнный инструмент — домбру. А если все казахи считали Коркута своим, то они разделяли и его учение, для распространения которого сочинял свои песни этот первый певец: человек не пленник рока, а сознательный творец своей судьбы, и он так же вступает в борьбу, как народные герои-батыры, идеальные образы которых именно поэтому окружены в песенных преданиях таким блеском народной фантазии. Был ли Коркут историческим лицом или это только многозначительный символ — кто может теперь решить это? Одни считают, что он жил в VII, другие — в X веке, но ясно, что с его образом связаны и такие представления, которые соответствуют более поздним периодам истории казахского народа.

Приписываемые Коркуту «золотые сны», мечты о свободном и счастливом будущем народа ткал дальше Асан-Кайги, акын и батыр, т. е. певец и герой, который жил то ли в XI, то ли в, XVI веке и который поведал народу о такой земле обетованной, где нет гнева и насилия, где царит справедливость, где среди сказочного изобилия народ заслуженно наслаждается плодами своего труда. И если в образе Асана трудно различить легендарные и исторические элементы, то образ Махам-бета Утемисова полностью освещен исторически. Находясь в обществе выдающегося героя освободительной борьбы казахов в середине прошлого столетия — Исатая Тайманова — он песнями пробуждал казахский народ к восстанию.

Память об Исатае Тайманове и песни Махамбета Утемисова сохраняла устная традиция, передавая их из поколения в поколение. Джамбул является уже не только наследником этой традиции, но на протяжении всей, объемлющей целое столетие жизни становится и одним из ее творцов. Как участника освободительной борьбы, задушенной царской властью совместно с кокандским ханом и господствующим феодальным классом казахов, Махамбета Утемисова убили в 1846 году, в год рождения Джамбула Джабаева.

Когда в 1846 году родился Джамбул Джабаев, на казахской земле еще продолжалась борьба, во главе которой стоял султан Кенееары Касымов, внук знаменитого хана Аблая. Стремления Кенесары носили крайне противоречивый характер: он хотел создать ханство, независимое от царя и от кокандского хана. ...он сумел в начале собрать вокруг себя на время широкие слои казахского народа. Однако это ханство в ходе усиления феодальной эксплуатации являло реакционные черты, напоминавшие жестокую власть хана Аблая... Борясь с неугодными ему феодальными правителями, он с беспощадной жестокостью расправился и с беднотой и сжег целый ряд пастушеских поселений.

Джетысу — «край семи рек», восточная часть Казахстана, которая стала главной ареной поэтической деятельности Джамбула, в год рождения великого акына, незадолго до полного поражения Кенесары, отделилась от Кокандского ханства и добровольно перешла под управление русских. В последующие годы русская власть здесь укрепилась, и, несмотря на крайне отрицательные черты царского самодержавия, в жизни этого необычайно отсталого края произошли значительные перемены. В 1854 году в качестве царской крепости был построен город Верный, из которого выросла современная Алма-Ата — столица Казахской Советской Социалистической республики.

Джабай был бедный скотовод из кочевого рода, подвергавшегося преследованиям кокандского хана. Спасаясь бегством, он остановился с женой как раз под горой Джамбул, когда в бурный февральский день у них родился ребенок; имя он получил по названию горы, а воспитала его просторная родина казахских кочевых родов — бесконечная степь. Джамбул рано познакомился со страданиями угнетенного народа, но рано познакомился он и с единственным настоящим утешением в этих страданиях, которое набрасывает покров на раны народа не тем, что усыпляет его сознание, как это делали муллы, обещая за гробом рай тому, кто примирился со своей судьбой. Джамбул неусыпно поддерживал в народе веру в свои силы и стремление к счастливой и свободной жизни. Этим утешением было устное творчество народа.

Формы существования и образы казахской народной поэзии в период юности Джамбула имели основанное не на родстве или преемственности, а на объективных закономерностях развития сходство с греческой поэзией догомеровской поры, причем большей частью с формами, возникшими на основе гомеровских эпических поэм. И причиной этого было не только отсутствие письменности.

Казахстан до революции был одним из наиболее отсталых районов царской России, где капиталистическое развитие едва зарождалось. После Октябрьской революции Казахстан с помощью возглавляющего социалистическое развитие русского народа, перепрыгнув, по существу, капиталистическую стадию развития, пришел к социализму. Революционные перемены в Казахстане застали такую своеобразную форму феодализма, которая сохранила еще многочисленные черты родового строя.

Исследователи Гомера могут представить многосторонние доказательства того, что условием возникновения гомеровского эпоса была такая песенная традиция, которая коренилась в общественных условиях родового строя, а сам гомеровский эпос, согласно основным заключениям Энгельса, говорит о разложении родового строя и формировании первой формы классового общества — рабовладельческого строя.

Казахская народная поэзия в ее дореволюционном состоянии многими нитями была связана с остатками родового строя, вросшими в феодальные отношения. Народные певцы, акыны, должны были точно знать историю происхождения глав родов, их семейное древо. Когда акыны вступали в соревнование друг с другом, каждый из них считался представителем определенного рода, от главы которого победитель получал награду.

Мы знаем, что древнегреческие сказители воспевали генеалогический ряд, деяния выдающихся предков базилевса — главы рода, в чьем доме собирались гости на праздничный пир: такая генеалогическая песня была характерным поэтическим выражением родовых отношений.

Сохранились даже свидетельства того, что в юрте, на пиру знатных гостей пришедшего на той акына защищает от гнева рассерженного его вольностью бая уважение, сопутствующее профессии певца. И здесь, как и в мире Гомера, личность аэда считалась священной и неприкосновенной. Гомеровская поэзия придавала этой почтительности некоторую религиозную окраску. Казахские источники свидетельствуют о том, что народное презрение обрушивалось на насильника, осмелившегося поднять руку на акына. Ниже мы узнаем об истории акына Суюмбая и хана Тезека, да и в биографии самого Джамбула о подобных случаях рассказывается не один раз. Между прочим в одной из сказок Джамбула песня акына Мадали спасает от мести ко-кандского хана провинившегося перед ним джигита. Но мы могли бы расширить наши сравнения и распространить их не только на условия существования народного творчества, но и на связанные с ним основные формы, и даже на часть элементов содержания.

Один из ведущих представителей современной казахской литературы и литературоведения Мухтар Ауэзов в статье, написанной им вместе с выдающимся знатоком казахской литературы и народной поэзии Леонидом Соболевым, устанавливает, что казахский народный эпос возник на основе отдельных песен, написанных по тому или иному поводу, случаю, тесно связанных с жизнью и обычаями народа. Исследователи приходят к подобным же заключениям относительно гомеровских поэм. К таким связанным с народными обычаями «жанрам» относятся, например, прощанье с отправляющимся в бой героем (коштасу) и особенно песня, сообщающая о смерти героя, а также песня-плач о погибшем — естирту или жоктау. Можно перечислить, конечно, много других песен, созданных «на случай», как например, похожие на греческие гименеи свадебные песни. Мы знаем, что с подобной песней выступил впервые перед слушателями молодой Джамбул.

В определенный день года пелась песня — пожелание богатства празднующему дому (приписываемый Гомеру жанр «зйресион»), подобный же характер носила прозвучавшая в устах юноши Джамбула песня — «жарапазан». Но с точки зрения происхождения казахского эпоса особенно важна роль коштасу, естирту и жоктау. Кто из знающих «Илиаду» не помнит расставанья Гектора с Андромахой и оплакивания Гектора супругой, матерью и невестой? И само удвоение плача по Гектору — он звучит впервые, когда в Трое узнали, что он пал, а во второй раз перед погребением, над телом погибшего героя — находит удивительное соответствие в двух ступенях казахской народной песни: естирту и жоктау. И кому не напомнила бы «гомеровских сравнений» техника казахской народной поэзии, когда сравнения развертываются в самостоятельные лирические картины.

Не случайно, что в старости, когда Джамбул вспоминал какую-нибудь старую свою песню, он в первую очередь припоминал сравнения, как доказательство поэтического воображения, представляющего в едином образе человека и картины природы. Суюмбай сравнивал свои песни с зарей, лицо невесты с цветком, косы ее с ночью. Когда же Джамбул хочет поведать о всей своей жизни, то говорит о пропасти, над которой «шумят тучи и ползут туманы, закрывая солнце». «В этой пропасти я родился и 70 лет тщетно пытался выйти к солнцу, вздохнуть полной грудью, запеть полным голосом». Муллы, бай и царские чиновники лицемерно обещали помочь стремящемуся наверх из пропасти, но «вновь и вновь сталкивали его на дно ущелья». «На 71 году я достиг, наконец, счастливой жизни... Я поднялся из пропасти и увидел чудесные цветы, душистые травы, бесчисленные табуны, волшебные юрты. Я увидел настоящее солнце, я дышал чистым, как горный хрусталь, воздухом. И душа моя зацвела, как яблоня; глаза заблестели, как звезды, сердце застучало, как дождь о землю, песня полилась, как река Или весной, я помолодел и стал, как 18-летний джигит».

Сравнение вырастает в самостоятельную картину, и слово Джамбула хранит образное богатство народной поэзии даже тогда, когда он просто беседует с теми, кто интересуется его жизнью. Но Джамбул знает, что он пользуется характерным для стиля народной поэзии приемом — тенеу, т. е. сравнением. «В этом маленьком сравнении мое прошлое и начало счастливой, радостной жизни, о которой я от всей души вместе со всем народом пою свои песни» , — добавляет он, и сквозь написанные строки светит его чарующая и довольная, любующаяся прелестью сравнения улыбка.

В речи Джамбула, как и в его поэмах, находит конкретное выражение и другая особенность казахской народной поэзии, поскольку у этого вечно бьющего источника песен нельзя провести резкую границу между речью и поэтической импровизацией. «Мудрость и находчивость, способность давать быстрые и меткие ответы — вот что создавало славу акыну»,— заявлял Джамбул в одном из своих автобиографических воспоминаний. Эта находчивость в речах, это искусство удачных ответов были характерны для мудреца казахского народа и в старости, помогали ему выразить сущность советского патриотизма.

Будучи уже девяностолетним стариком, Джамбул принимал участие в празднестве, посвященном памяти великого грузинского поэта Шота Руставели в Тбилиси. К нему обратился один иностранный писатель: «Вы, господин Джамбул, счастливы тем, что у вас мало ровесников?» Джамбул посмотрел на этого господина и ответил ему: «Вы ошибаетесь, господин, мое счастье как раз в том, что у меня очень много ровесников. 172 миллиона советских граждан — это мои ровесники. Они и я, вся моя Родина считает начало своей настоящей жизни со дня Великой Октябрьской революции».

Поэтические состязания — айтьгсы — были возможностью для яркого проявления мастерства акынов и школой для упражнения в находчивости, остроумии, атакующих вопросах и отражающих нападение ответах. Мы уже говорили о связи таких состязаний с остатками родового строя. Джамбул так вспоминает об этом: «Часто мне приходилось участвовать в состязаниях акынов — представителей двух родов. Я всегда выходил победителем, и родоначальник того рода, от которого я выступил, дарил мне халат, барана или жеребенка». Но тут же гордо добавляет, что он не был ничем обязан ни одному баю, так как считал себя представителем не одного рода, а всего казахского народа, певцом не баев, а бедных и угнетенных. «Многие родоначальники упрашивали меня остаться у них, обещали хорошо кормить, уважать и давать богатые подарки, чтобы я прославлял их и участвовал в состязаниях с акынами других родов. Но я не хотел лицемерить и отрываться от народа, не хотел идти к баям. Решительно отказывался и уезжал дальше».

Так и Гомер, создав на основе возникших при родовом строе героических песен свои монументальные эпические поэмы, обращенные ко всему греческому народу, перешагнул через ограниченность своих предшественников — аэдов, которые были связаны с отдельными родами или же с теми или иными представителями родовой аристократии. Однако поведение Джамбула на айтысах свидетельствует еще и о своеобразной возможности проявления классовых противоречий на этих певческих состязаниях. Народная поэзия выступает здесь острым классовым оружием. Даже если эти состязания устраивали знатные старейшины родов и акыну приходилось формально брать на себя представительство того или иного рода, это означало для него лишь связь от случая к случаю. На деле же акын на таких состязаниях, ощущая за своей спиной угнетенный казахский народ, представлял народную правду, выражал надежды народа и разоблачал его врагов. Классовая борьба внутри казахского общества нашла отражение в фольклоре. Устная эпическая поэзия сохраняла и на службе у родовой аристократии народный характер. Впоследствии, во второй половине XIX века, с обострением классовых отношений часть акынов осталась на службе у баев и манапов. Те же, к кому присоединился Джамбул, кто развивал песенную традицию, решительно и сознательно посвятили свое творчество служению народу. Таким образом, айтыс даже в своей традиционной форме был не только состязанием акынов двух родов, но и ареной столкновения классовых противоречий, поединком между льстивыми слугами господствующего класса и смелыми представителями народа.

Общего с греческой эпикой все еще очень много. Поэтическое состязание — агон — было характерным для жизни древних, и греческие предания, говоря об одном таком состязании, противопоставили Гомеру, поэту греческой аристократии, Гесиода (в действительности жившего гораздо позже), представителя крестьянства. Во всяком случае, в этом есть доля символической истины, так как Гесиод в греческой поэзий был первым представителем угнетенного, эксплуатируемого крестьянства. Подобно Джамбулу, он противопоставлял идеалы правды — бесправию, труд — праздности тех, кто паразитировал на его плодах и выражал надежду на возвращение бесклассового общества в картинах воспоминаний о золотом сне человечества, о правде, о мире, о щедром на дары природы золотом веке. Гесиода можно поставить рядом с Джамбулом и в другом отношении: форма первого лица в его поэзии, биографические связи также объяснимы классовым сознанием, как у Джамбула. Когда Гесиод пел о себе, он пел о крестьянской судьбе, типичного представителя которой узнавали в нем его слушатели.

Биограф Джамбула М. И. Ритман-Фетисов правильно указал на классовые противоречия в казахской народной поэзии вообще и на их особо острые проявления на некоторых состязаниях певцов. Он подчеркивает, что для молодого Джамбула Суюмбай был учителем не только художественной техники, мастерства песнопения, но ярким примером верности своему народу. О Суюмбае говорили, что «ехал он по степи, как брат цветов и душистых трав. Суюмбай понимал своим большим сердцем, что он богат и беден, как эта степь, нарядившаяся, словно невеста, но не знающая своего жениха. Это было горько... Суюмбай пел о том, что мир слишком прекрасен для того, чтобы человек чувствовал себя в нем пасынком».

Однажды он приехал к хану Тезеку.

— Ты кто? — грозно спросил хан Тезек.

— Я бедный акын богатых степей,— не без достоинства ответил Суюмбай.

— Ты не смел войти в юрту хана без его слова,— заметил грозно хан и велел своим богдасарам раздеть поэта, взять его лошадь и с позором выгнать. Но гнев не испугал Суюмбая.

— Хан Тезек!— сказал акын.— Я шел к тебе как к хану, который согласно законам богов поставлен блюсти в народе справедливость. Прости сомнения бедного акына, если он, видя тебя, думает о том, не забыли ли люди бога и его пророка? Где было слышно в степи, чтобы хан стал вором? Мне трудно верить своим ушам, но они мне верные слуги, ибо никогда не позволяли струнам домбры взять чужой звук.

Хан разбил домбру акына и приказал отрубить ему голову. «Мое царствование,— сказал Тезек,— видимо, не избавлено от строптивых акынов. Мой дед Аблай-хан терпел словоблудие акына Джанара, мой отец терпел словоблудие Капаба-акына, а он, видно, моя печаль».

Скорбные слова Суюмбая, оплакивающего разбитую домбру, смягчили гнев хана. Он приказал отпустить акына и дать ему лошадь. Но Суюмбай отказался взять предложенную лошадь, так как еще жив ее хозяин и его, акына, сочтут вором. Тезек предложил ему другую лошадь, но Суюмбай отказался от нее, так как на ней ездил ханский конокрад. Таким образом, Тезек был разоблачен перед народом, как хищник и конокрад. Наконец люди сказали: «Акын был богат тем, чем беден хан: приязнью окружающего народа». Это услышал Тезек и закричал: «Черт с тобой, бери что хочешь и убирайся!» Суюмбай взял лучшую шубу, лучшую лошадь из косяков хана, лучшего барана и уехал, сопровождаемый громким одобрением народа.

Всю жизнь Джамбул оставался верным учеником Суюмбая. В его дореволюционной поэзии до конца прослеживается непримиримость к злоупотребляющим властью, разоблачающая насмешка над неправдой, глубочайшее сочувствие беднякам и угнетенным и полное отождествление с народом. Он выступает против правителей, против казахов-угнетателей, а также против царских чиновников, но выступает — особенно на состязаниях — и против тех певцов, которые злоупотребляют хранимым на протяжении столетий сокровищем народа, прекрасной песенной традицией и заставляют струны домбры восхвалять угнетателей и кровопийц.

Любимец богачей, Кулмамбет, победой над которым уже в 1881 году Джамбул добыл себе первенство среди акынов Джетысу, сидел однажды под пологом богатой юрты, в нарядной одежде. Джамбул же приехал на состязание на плохой кляче и в худом чапане. Песня Кулмамбета воздавала хвалу старейшинам родов, баям и окружному начальству. Джамбул ответил ему, повторив все имена, которые как раз перед ним перечислил Кулмамбет. Но в ответной песне он наградил этих именитых людей, всех до единого, такими характеристиками, которые дал им народ. Джамбул назвал их конокрадами, убийцами, ворами, лжецами, самодурами.

На другом состязании Джамбул смело бросил в лицо султану Сеияздану: «Совесть народа нельзя купить ни вкусными кусками мяса, ни золотом». Поэтому порицал он восхвалявших бая Кадырбая льстивых певцов

Льстивы, блудливы ваши слова,

Гнулись они, как сухая трава,

Правда великая в них не жила,

Сила народная в них не цвела.

Горечь за вас мое сердце хлестнула,

Слушайте верную песню Джамбула:

Кто вольностью дышит — богатым не будет,

Кто лижет подметки — сапог не добудет,

Кто стонет да плачет над байским порогом,

Слез у того наберется немного.

Кто беден умом, тот овечкою блеет,

Кто песен не знает, тот жить не умеет,

Кто шею не гнул перед баем богатым,

Тот до могилы не будет горбатым.

Кто песню свою продает за барана,

Тот мухи ничтожней, трусливей кояна,

Блудливей хорька и трусливей тушкана.

Послушал, жирши, я ваши слова,

Они перед баем легли, как трава,

Злоба горячая в сердце хлестнула.

Джамбул действительно был совестью народа, за его смелостью чувствовалась сила народа, в его песнях сиял свет правды. Так как « песня в степи — великая сила», то и певца, возглашавшего народную правду, укрывала от преследователей любовная забота народа, а насмешливое презрение обрушивалось на гонителей акына.

В 1913 году царская Россия праздновала трехсотлетие династии Романовых. Джамбул находился уже в преклонном возрасте и болезнь приковала его к постели. Редко выходил он к людям. Местные власти собрали акынов в Верный, чтобы они пропели славу царю. Пригласили и Джамбула на этот официальный сбор певцов. Но он и на этот раз остался верен народу и себе. В то время как другие воспевали Николая II и его предков, Джамбул пел о героях казахского народа, о батырах, боровшихся за народную правду и свободу, о Саурыке и Суранши. И тогда старого певца выгнали из города, но от гнева окружного начальника укрыла его любовь народа. Однако он не избежал тюрьмы тремя годами позже, в 1916 году, когда народы Средней Азии и вместе с ними казахи воспротивились распоряжению царского правительства, согласно которому во время первой империалистической войны их мобилизовали на тыловые работы.

Сопротивление вылилось в широкое народное восстание, и у казахского народа появился новый герой — Амангельды Иманов, который позже участвовал в Октябрьской революции, стал членом большевистской партии. В гражданскую войну он погиб. Джамбул встал на сторону Амангельды, как когда-то акын Махамбет пришел в стан батыра Исатая. Восстание было подавлено. Царское правительство бросило героя в тюрьму.

Великая Октябрьская социалистическая революция принесла свободу и казахскому народу, нашедшему верного союзника в лице живущих в Казахстане русских рабочих. Борьба за свободу казахского народа, вспыхивавшая не раз на протяжении XIX века, но всегда подавлявшаяся, завершилась, наконец, победой.

Знамя Ленина развернул в Казахстане Фрунзе, основав в Верном — нынешней Алма-Ате — в начале нашего века первый нелегальный марксистский кружок .«Декларация прав народов России», провозглашенная в первые же дни Октябрьской революции, заключала в себе гарантии свободного развития для казахского народа. В ночь со 2 на 3 марта 1918 года русские и казахские рабочие подняли в Верном революционное восстание и захватили власть, а к концу этого года Советская власть укрепилась уже в большей части Казахстана.

Казахский народ сознательно выступал против националистических стремлений своего бывшего господствующего класса, в тяжелые годы гражданской войны преданно защищал завоевания революции, поддерживая Красную Армию в ее борьбе против Колчака и Дутова. Победа революции открыла новую эру в истории Казахстана, и казахский народ в качестве равноправного члена великой семьи советских народов с помощью братского русского народа за несколько лет необычайно быстрыми темпами ликвидировал свою многовековую отсталость.

До революции, в условиях полуфеодального строя в Казахстане кроме пастушеско-кочевого скотоводства не могла развиться в значительной мере ни одна другая отрасль производства. Сельское хозяйство было очень отсталым, развитие промышленности ограничивалось узкими рамками, о таившихся в недрах казахской земли полезных ископаемых никто не подозревал. С тех пор, как исчезли гнет и эксплуатация, а казахский народ стал хозяином на своей земле, выяснилось, что Казахстан обладает богатейшими залежами полезных ископаемых. Бассейн Караганды считается одним из богатейших месторождений каменного угля, район Эмбы; дает первоклассную нефть, в горах Каратау добывают огромное количество фосфатов, служащих основой для изготовления искусственных удобрений. Кроме этого в Казахстане имеются значительные по запасам месторождения золота, олова, меди и других цветных металлов.

Таким образом, имелась богатая сырьевая база для индустриализации Казахстана, а пустынные степи его были превращены в ходе развития социалистического сельского хозяйства в плодородные пашни. Современная наука определила и современные формы животноводства в колхозах, развились и другие отрасли сельского хозяйства. Казахстан стал выращивать большое количество хлеба, хлопка, риса и фруктов.

Нужно ли говорить обо всем этом в связи с поэзией Джамбула? Едва ли можно сказать что-либо более характерное о послереволюционной поэзии великого сказителя, чем то, что приходится говорить о развитии Казахстана в целом, ибо в творчестве Джамбула с помощью древних образов народной поэзии с беспримерной полнотой и конкретной наглядностью выражены экономические и, добавим тут же, политические, а также культурные события социалистического преобразования Казахстана. Ведь в произведениях Джамбула жизнь и поэзия так же неразделимы, как неотделима его личная жизнь от жизни народа...

Он первым горячо приветствовал идущих во главе революционных перемен коммунистов-активистов, обращался с призывом к героям гражданской войны, одним из первых вступил в колхоз во время коллективизации сельского хозяйства.

Коллективизация в Казахстане не проходила без трудностей. Классовый враг желал бы заставить замолчать Джамбула, чьи песни о колхозе слушали казахские пастухи с такой же симпатией, как раньше слушали его насмешливые песни, разоблачавшие баев и царских чиновников. Случилось однажды, что единственную корову Джамбула забрали местные власти, при том незаконно, как доказывал престарелый певец. Но далее такое событие не смогло отнять у него веру в новое! В качестве народного посланца он поехал с жалобой в Алма-Ату, чтобы разоблачить проникших в районное руководство вредителей, замаскировавшихся врагов Советской власти.

В процессе социалистического переустройства Казахстана народная поэзия не умолкла, в ее русле развивалась дальше и поэзия Джамбула. Его новые песни несли народу идеи социализма в поразительно ясной и понятной форме, как не удивителен этот факт, поскольку сказитель был неграмотен. В то же самое время песни его не порывали с традициями народной поэзии. До конца держал он в руках оружие казахских акынов — домбру и облекал передовых современников в образы героев народной эпики.

Для поэтического сознания Джамбула характерно то, что он сам указывает на прообразы своих героев, но в то же время дает почувствовать разницу между легендарными героями далекого прошлого и героями революции. Как Пиндар, начинавший свои оды мифологическими образами, прежде чем перейти к живому герою, он тоже после упоминания имен Чингис-хана, Али Искандера, Рустема обращается к батыру Климу, т. е. к Клименту Ворошилову, который не покорял народов, как Чиягис-хан, а освобождал их, не творил придуманных хитрыми муллами чудес, как Али, а совершал настоящие подвиги на глазах у народа. За это народ заключил его в свое сердце, глубже, чем кого-либо из древних героев. А с какой проникновенностью он дает нам почувствовать, как близок народу революционный герой!