Страница - 13

ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКИЙ БАРС ИЛИ КАЗАХСТАНСКИЙ ВЕРБЛЮД?

Конечно же, неслучайно поворотный пункт в истории Казахстана — День независимости — пришелся на этот холодный и неуютный декабрьский день — 16-е число, в первую очередь ассоциирующееся с 1986 годом и со словом Желтоксан. Теперь, кроме заключающихся в этом слове суровости, неистовости, степного простора, оно напоминает человеческий порыв к свободе, к восстановлению своего достоинства, волнение быть равным и самостоятельным субъектом истории. Вполне понятна опора властей на эти глубинные и неизживаемые устремления народа. Фактически все ключевые законодательные акты с 1990 г. подпитывались идеей, заложенной имплицитно в декабрьском восстании в Алма-Ате. Эта идея то акцентировалась, то смягчалась в них. За 6 лет независимости были заложены основы полноценного суверенного государства — субъекта международной политики и экономики.

Но в чем же заключается тоска многих политически активных людей, особенно казахской интеллигенции, при взгляде на современную казахстанскую действительность? Думается, в неясности, неоднозначности, недосформулиро-ванности и противоречивости этих основ. А не произошел ли постепенный отход от той идеи декабря 1986 г., от ее родниковости, от ее живительных соков, питавших народ на протяжении не только последних одиннадцати лет? Не допущена ли стратегическая ошибка?

Глава государства в Послании народу своей страны “Казахстан — 2030” предвидит “горькую усмешку” в момент сравнения гражданином Казахстана предложенного идеала “с сегодняшней жизнью, когда порой нет самого элементарного”. Насчет горькой усмешки Президент прав. Но из-за тягот ли так называемого “переходного периода” появится эта горечь? Разве люди не понимают, что за независимость надо платить? Может быть из-за нежелания многих, особенно власти, разделить эта тяготы с народом? Думается, все же не только и, даже, не столько из-за этого. Горечь появится, прежде всего, из-за непонимания, незнания, самообмана или сознательного введения народа в заблуждение самой властью — кто мы и куда мы идем? Перечисляя в новой стратегии пути, по которым будто бы предлагается идти Казахстану, автор делает такой диалектический вывод: “Как это ни парадоксально, но все они правы и одновременно не правы… Перед нами не будет стоять вопроса: или то, или другое. Мы будем диалектичны и станем использовать и то, и другое, переймем лучшие достижения всех цивилизаций...” Похвальное стремление. Но приходит на ум название одной и единственной пьесы русского дипломата А.С. Грибоедова, которую его заставила написать горькая действительность. Пожалуй, он немного сгустил краски, поскольку от ума возникает лишь только горечь. Горе же возникает от диалектики. “И то, и другое...” — формула Буриданова осла, оставшегося ни с чем. К чему приводит диалектика, возведенная в ранг государственной политики, мы уже знаем. Кто-то хочет повторить этот опыт? Или это только леность ума и попытка освободить себя от необходимости мыслить ясно и непротиворечиво, от смелости формулировать то, что может хоть кому-то не понравиться и от ответственности.

Похвально стремление строить социально-рыночную экономику. Но мы строим не только экономику. И не модель общества. Мы строим жизнь, настоящее и будущее. Мы — ныне живущие вместе с нашими предками и с их помощью. Рациональная экономическая модель, могущая быть вписанной в нашу, а не чужую жизнь, регулируемая, конечно же, рыночными механизмами, могла бы быть выстраиваема настолько, насколько мы смогли бы подключить заключенные в нашей ментальности творческие потенции, ценности, трудовую этику, традиционные экологические виды производств, многое другое. Как это могло бы быть сделано? “В ментальности” — это где? Думаю, — в языке. И не только я так думаю, но это доказано наукой.

Ныне принято говорить о победе либерализма во всемирном масштабе. А не идет ли речь о победе английского языка? В какой из ныне бурно развивающихся стран — молодых “азиатских тиграх” — не победил английский язык? Вы скажете, что я все ставлю с ног на голову. Отнюдь. Победа либерализма и заключается не в победе стихийноматериалистического интереса, а в победе свободы, разума, человеческого ума, ментальных ценностей, которые в свою очередь базируются на языке. В классической работе западного мира “Протестантская этика и дух капитализма” Макса Вебера неоспоримо доказано влияние религии, точнее реформации на развитие капитализма в мире. И это развитие отвечает даже не самому духу Библии, а духу перевода ее на английский и немецкий языки. Не даром Мартин Лютер считается не только великим религиозным реформатором, но и основателем современного немецкого языка. Перевод Библии на национальные языки в реформаторском, протестантском духе, придал самим языкам дух капитализма. “Пожалуй, Бог теперь находится не столько по ту сторону нашего знания, сколько по сию сторону наших фраз; и если западный человек неразлучен с ним, то это не из-за неодолимого стремления выйти за рамки наличного опыта, но из-за того, что сам язык постоянно пробуждает его под сенью своих законов: “Боюсь, что мы не можем избавиться от Бога, покуда мы верим еще в грамматику” — писал Мишель Фуко, цитируя в последней фразе Ф.Ницше (Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб. 1994. С.322).

По большому счету — вся мировая история есть история развития, взаимодействия и борьбы языков. Все существовавшие и существующие империи — это Империи языков. На сегодня можно говорить о существовании двух империй — английского и русского языков. Развал советской (= русской) империи обусловлен в конечном итоге ее отношением к своим “полководцам”. Лучшие представители русской словесности были под запретом. Практически вся мыслящая интеллигенция России была отправлена Лениным за границу на так называемом “философском пароходе” в 1922 г. Остальная часть (думаю, нет необходимости перечислять имена самых талантливых русских поэтов и литераторов) либо подверглась репрессиям, либо перевербовалась под знамена “соцреализма” (слово из “новояза”, по необходимости созданного для нового общества). Приведу цитату: “Во всяком научном и общественном деле, во всем, что касается всех и требует общих убеждений и усилий, порою проявляется ложь, ложное, кривое направление, которое не только временно держится, но и берет верх, пригнетая истину, а с нею и всякое свободное выражение мнений и убеждений. Дело обращается в привычку, в обычай, толпа торит бессознательно пробитую дорожку, а коноводы только покрикивают и понукают. (Не правда ли, это о нас? — Н.С.) Это длится иногда довольно долго; но, вглядываясь в направление пути и осматриваясь кругом, общество видит наконец, что его ведут вовсе не туда, куда оно надеялось попасть...” (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Напутное слово. М.: Русский язык. 1978. С.ХШ). Не иначе как В. Даль говорит об общественном развитии. Но нет, он говорит о развитии “только лишь” языка. И очень примечательно совпадение терминологий о развитии общества и языка. Вл. Даль сетует на искажения языка, неудачные прививки, на утерю чистоты русского языка. Думается, эти сетования не нашли должного отклика в российском обществе, а возобладал дух пролетарского упрощенчества и революционно-солдафонской агрессивности. В результате вместе с “новоязом” и вследствие его победы Россия получила ВКП(б), ВОСР, ВЛКСМ, ГУЛаг, АЛЖИР, ВОВ и пр. чудовищные абракадабры. Уверен, что когда в России возобладает реальное уважение к своему языку, когда во всех структурах российской власти будут преобладать люди, умеющие не только грамотно, но и красиво, изящно, спокойно и ясно излагать свои мысли на своем действительно великом языке, тогда, независимо от “модели”, там наступит благоденствие. Это, конечно, не означает, что к власти там должны прийти литераторы и поэты. Но присмотритесь внутренним взором на нынешних российских политиков с этой точки зрения и Вы поймете за кем будущее в России.

Прошу прощения за еще одну длинную цитату для подтверждения вышесказанной мысли. Она, из документального фильма “Прогулки с Бродским”, автор фильма спрашивает у лауреата Нобелевской премии:

— Вам не жалко Советского Союза?

— Мне жалко моей молодости. Но вот этого сооружения громоздкого, которое называлось Советский Союз, а до этого Российская империя, мне, в общем, не особенно жалко. Потому что, я думаю, что-то, что объединяет людей — это не политические и не административные системы, а системы лингвистические, и русский язык как был средством имперского объединения, имперским, так им он и останется.

Русский язык сыграл до известной степени ту же роль на протяжении двух или трех столетий, которую сыграл, скажем, когда-то греческий язык, которую играет английский язык до известной степени на сегодня. Империя распалась — Британская, да? Но английский язык шествует по всему миру, что называется, даже я на нем говорю. Вот вам ответ на имперские дела. Если угодно, у меня двойное имперское мироощущение, основанное на русском и английском или на английском и на русском. Меня можно назвать двуглавым орлом.

Вряд ли можно аргументированно оспаривать это мнение. И становится достаточно ясным, что вопросы о гражданстве, языках, о форме государственности и нагнетаемая вокруг них истерия были связаны не с защитой прав человека и т.п., а с борьбой за интересы империи. Вольно это делалось или невольно, осознанно или нет. “Но что плохого в таком лингвистическом определении империи?” — спросите Вы. Не надо забывать, что империя означает подавление, угнетение, навязывание своего, уничтожение особенного, уникального, национального. Посмотрите, как отчаянно бьется Франция против империи английского языка за сохранение своего, своей культуры и т.п.; как стремится к сохранению своего языка канадско-французский Квебек; как охраняет от вторжения инородного свою страну Германия. Им легче. В их языках не менее заложен протестантский дух капитализма. Что касается Японии, то, поминая тот факт, что мы до сих пор летаем туда через Москву и мысленно продолжая это же направление, становится ясным, что она для нас, как говорится, Far West — далекий Запад. Пожалуй, и не только для нас, но и для самого Запада.

В Казахстане борьба еще, хочется думать, не завершилась, но некоторые факты вынуждают сделать вывод о проигрыше казахского языка и, соответственно, культуры или, как минимум, о заброшенности его в стихию конкуренции с русским языком, в которой казахскому языку не выиграть.

Основополагающим документом независимого государства, социально-политической основой этого социального института является Конституция (Основной закон) страны. Можно понять то, что первая Конституция, принятая 28 января 1993 года была написана на русском языке. Большим достижением ее было то, что она утверждала государственным языком казахский язык. Уже нельзя никак понять почему ныне действующая Конституция писалась не на государственном казахском языке, тем более вновь утверждая его таковым. Просто ли это откладывание “на потом”, некая незначимая недооценка следствий неучета “одного”, не самого важного фактора или это непонимание сути языка и толкование его как некой информационно-передаточной функции наподобие сигналов азбуки Морзе? Не станем утверждать наличие принципиальной непереводимости правовых текстов с одного языка на другой. Однако, думается, никто не станет спорить и с тем, что при переводе значительная часть смысла теряется. Вероятно, словам затем можно придавать то значение, которое оно имеет в языке оригинала, путем замены принятой интерпретации либо ее расширения. Но что мы будем считать оригиналом? Возможно ли копию считать оригиналом, даже в том случае, когда в оригинале, пусть это хоть Основной Закон, предписывается считать копию оригиналом?

Думается, что написание Основного Закона государства на языке этноса, давшего название этому государству, есть не просто дань уважения ему, но и та самая основа, исходящая из понимания языка как кладезя ментальности, “структур” мышления, его культуры, истории, отношения к другим, его опыта мироотношения и “мироосвоения”.

Представляется несомненно необходимым присутствие в Конституции страны кроме универсальных принципов и понятий о правах человека и гражданских свободах, структуре властных органов и их функциях, некоторых особенных, собственных, уникальных черт, в принципе неподражаемых и неотчуждаемых — то, что называется идиоматическим различием. Поскольку в наше время стало уже достаточно очевидно, что с универсальными принципами строительства демократической государственности происходит то же, что происходит в философии, которая по своему существу универсальна и космополитична и, казалось бы, вовсе не должна терпеть различия идиомы, если она претендует на всеобъемлемость и всеохватность своих принципов — такую ситуацию французский философ Жак Деррида обозначает как “скандал”, — они в любом случае принимают национальную форму. Поэтому совершенно естественным и правильным было бы использование в казахской Конституции понятий и правил, несущих в себе исторический, духовный, нравственный заряд. Таких как, например: “Қазақ елі”, “От басы”, “Жарғы”, “Бий”, “Қүдайдан қорқу”, “Ару-ақтарды сыйлау,”, “Жүрттан үялу”, “Төңір” и др. Может быть даже не именно этих, но, думаю, что в Казахстане есть специалисты и юристы, и литераторы-языковеды, которые при написании текста Конституции, не смогли бы не использовать подобные идиоматические понятия. Могущая возникнуть проблема перевода текста на другие языки, в общем, не совсем наша. Наша проблема в том, чтобы обучить всех казахстанцев государственному языку.

Как известно из лингвистики, языки кочевых племен алтайской языковой группы по форме агглютинативны. j Это означает, что “слово может быть адекватно представлено в виде механической суммы элементов, каждый из которых имеет свое более или менее четко установленное значение и каждый из которых регулярно используется во всех других словах, в которые входит соответствующее связанное понятие”. Такая особенность агглютинативного языка предопределяет, по нашему мнению, своеобразие мышления, заключающееся в отсутствии для него неких барьеров, ограничений, невозможностей. В этой связи, представляется достаточно ясным, что казахский язык с его опытом мышления является чрезвычайно широким, глубоким, с возможностями высказывать “невысказываемое” в традициях западной ментальности и чрезвычайно замечательно соответствует новой духовной ситуации эпохи, ситуации “постмодернизма”, когда происходит сближение внешнего и внутреннего универсумов.

Несмотря на то, что образ жизни современных тюрков претерпел значительные изменения, образ “безграничного” мышления не изменился благодаря агглютинативности языка, то есть его устойчивости, “консервативности”. Задача ныне состоит в присвоении и обживании этого языка и вместе с ним того мышления, которое предвосхищает наступающую неокочевническую эпоху или информационный век. Эта сторона языков, в особенности казахского языка либо затушевывается, либо не осознается в реальной политике. И тогда “понимание важности языка” проявляется в принятии неработающих законов, либо в расширении границ применения государственного языка не путем обучения ему, а путем “внедрения” казахских слов в русский язык с неоправданным вмешательством в его грамматику и языковые предпочтения, опыт и практику. Пиши-де “ши”, “щи” через “ы”. А затем как “пишышь”, так и слышишь — не Almatl, а Алматы, где “ы”, как в слове “бык”.

Понятно, когда местам возвращаются исконные имена, даются новые названия на государственном языке, но требовать ломать другой язык, ради будто бы сохранения первоначального значения имен собственных, не только не деликатно, но непозволительно, если мы требуем уважения к собственному языку. От иноязычного произношения имен собственных не требуется сохранения в его произношении тех значений, которые присутствуют в оригинале. От него не требуется, по нашему мнению, ничего, кроме звуковой схожести и идентичности для носителей этого языка имени собственного с тем местом, о котором идет речь, в совокупности с требованием, чтобы на этом языке данное звуковое сочетание не означало какой-либо грубости или непристойности. Следовало бы также щадить свои уши и не перегружать русский язык неэстетично звучащими в чтении с “кириллицы” казахскими названиями. Ведь казахская буква “ы” (например, в слове “ыдыс” — “посуда”) вовсе не русская буква “ы” (например, в слове “рык”). Звука, который передает в кириллице русская буква “ы” в казахском языке напрочь нет. В прочтении на русском он появляется настолько часто, что вызывает неприятие, отвращая и от “русского” казахского, и от “казахского кириллического”. Прав поэт, что в этом случае латынь не только кажется, но и является “золотой” (Altln latln) (Сулейменов О. Золотая Латынь // Казахстанская правда. 1996. 13 марта.).

Однако вопросы алфавита и звучания не самые важные в проблеме языка. В ней заложены более глубинные смыслы, типы поведения, способы принятия решений, принципы аргументации и иерархизация ценностей. Не так давно известный поэт Иран-Гайып в передаче Алишера Сулейме-нова “Асар” заметил о так называемом “переходном периоде”. На казахский язык это “понятие” никак по другому не перевести, как сказать сущую банальность и тавтологию: “отпелі кезен”. Такой терминологией невозможно аргументировать тяготы, лишения, поскольку она не несет смысловой нагрузки больше, чем словосочетание “преходящее время”. Таких примеров может быть бесконечное множество, если привести один из казахских фразеологических оборотов, их-можно приводить “до самой смерти”.

Возможно ли считать государство оригинальным, самобытным, когда оно создается исключительно по универсалистским принципам, то есть по другим, чуждым, не своим, а затем, потом, в “лучшие времена” — “перевести” это все на самобытный образ, стиль, дух, язык, пласт культуры и т.п., которых, говоря по совести, к тому времени уже не останется вовсе. Ведь связь поколений с историей, с духом народа так тонка и проходит через отдельных редких представителей народа, которые транслируют культуру не только через передачу знаний, опыта, но и через образ мышления, стиль жизни и пр. и пр. Эти люди уходят безвозвратно, унося с собой культурные энциклопедии казахов, которые канут в Лете, и “толмачи” окажутся не нужны, поскольку не будет существовать понятий, требующих перевода и объяснений, то есть самобытной культуры.

Можно сделать язык передатчиком других культур, лишив его собственных корней, собственных интенций и сделав лишь “функцией” подобно телефонному аппарату. Но стоит ли тогда, разбирая по кирпичам “музей древностей”, строить из него стены для того, чтобы разрушать их все более совершенными орудиями? Не перейти ли нам сразу на государственный английский язык и обойтись без толмачей и барьеров?

Если мы хотим возродить государство и национальную культуру в ситуации, когда она в своей основе — в языке -была подорвана, то необходимо прежде восстановить основы, базу, фундамент ее, затем на них созидать далее в том числе и государственность. Ибо язык составляет и содержит тот самый дух народа, ради которого, собственно, всегда идет борьба за свободу и независимость народа и обретается государственность. Понимание этого, где-то (но где?), присутствует в практике строительства нашего государства. Однако оно должно быть подкреплено очевидной последовательностью шагов в этом направлении.

Декларируя в части 1 статьи 7 Конституции: “В Республики Казахстан государственным языком является казахский язык”, государство обязано защищать и развивать этот язык. Эта статья так толкуется и в Толковом словаре новой Конституции: “Республика Казахстан осуществляет государственную защиту казахского языка и проявляет постоянную заботу о его активном употреблении… ”.

Из этого должны вытекать определенные функции органов государственного управления, которые до сих пор не исполняются. Позвольте немного личных воспоминаний. Несколько лет назад, когда моей дочке было 4-5 лет, я смотрел по телевидению новости: наш президент был с визитом в Венгрии, и выступал с речью. Слушая его, моя дочь спросила меня: “Папа, мынау аға Қазақстаннан болса, неге қазақша сөйлемейді?” Что мне было ответить ей?

Изменилось ли что-либо сейчас после принятия нового закона “О языках”. Вряд ли. Недавнее вручение верительных грамот Чрезвычайным и Полномочным Послом Австрии и его речь на казахском языке привели чуть не в шоковое состояние наши средства массовой информации. Отчего? От того, что он честно и добросовестно исполнил свой долг и всерьез отнесся к нашему Основному закону или оттого, что нарушил негласно существующий порядок говорить в провинции на языке империи, чтобы не обидеть метрополию. Искренне сочувствую австралийскому дипломату, который должен чувствовать себя то ли белой вороной, то ли единственным в поле героем. А ведь ему стоило, по-видимому, большого труда изучить казахский язык, ведь даже у нас — казахстанцев — за 6 лет независимости еще никак не увеличились возможности и не возросли шансы сносно изучить казахский язык. Ведь не считать же шансом хабаровскую передачу “Тілашар”. Совершенно, надо сказать, методически беспомощная передача. Ведь нельзя, нельзя научить языку при помощи перевода. Перевод лишь вспомогательное средство при крайней необходимости. Ситуации, разыгрываемые, как в мексиканском сериале с прекрасной Мукадес в главной роли, на русском языке вряд ли дают возможность сменить установку на казахский язык, который периферийно, нелепо и некстати вторгается в эту тщательно создаваемую авторами ауру современности, образованности, достатка и интеллигентности. В сумме с попытками переделать и русский под свои диалектические нужды, боюсь, мы получим новый казахстанский “новояз”, который будет звучать примерно так:

Я жылы киіну в пальто И поеду в Акмола, не то И Шымкент наш, и Жамбыл, да Алматы Превратятся в казактын даласы.

Не воспримите четверостишье как выпад против переноса столицы в Акмолу. Нет, без всякой иронии заявляю, что это важный и нужный шаг. Вызывает уважение также принцип: “Сказал — сделал”. Вызывает сомнение лишь приоритетность финансирования и последовательность шагов. Ведь первым аргументом в том, что состояние с обучением казахскому языку, внедрением его в делопроизводство и т.д. будет, несомненно, недостаток финансов. Но дилемма -получить новую столицу или не получить “новояз” — думаю, решается просто.

Не только на фоне передачи “Тілашар”, но и сама по себе очень хороша передача “Русский язык. ...” Игоря Шад-хана и Татьяны Шмуренко. Они очень эффективно противостоят становлению всяческого “новояза”. И, как это ни прискорбно, показывают, что в свободной конкуренции казахскому языку делать нечего. А также то, что империя ушла лишь по видимости. В действительности она продолжает сохранять и укреплять свои позиции. И это происходит потому, что Казахстан продолжает держаться тех же оснований, что и раньше — в советскую эпоху.

Определенные средства массовой информации, предвидя неизбежность появления у государства функций, связанных с реализацией закона “О языках”, предпринимают превентивные нападки с целью заранее дискредитировать подобные государственные функции и вместе с ними те органы, которые должны были бы выполнять подобные функции. Не вызывает сомнений необходимость создания Комиссии по защите казахского языка, которая должна была бы осуществлять надзор за исполнением закона “О языках”. В нем должна быть предусмотрена разумная политика “употребления” казахского языка не путем его насильственного “внедрения в русский язык”, как сейчас зачастую происходит, а путем жесткого требования исполнения закона. Сюда же должно отнести необходимость надзора за корректностью перевода казахских текстов в средствах массовой информации. Во всяком случае такое направление действий представляется более приемлемым, чем вмешательство в жизнь и грамматику других языков.

Эти действия должны быть обусловлены пониманием того, что: “Язык — это путеводитель в “социальной действительности”. Люди… в значительной степени находятся во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, — это всего лишь иллюзия. В действительности же “реальный мир” в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности...” (Сепир Э. Избр. труды по языкознанию и культурологии. М., 193. С.261).

Поэтому требование защиты языка есть требование защиты самобытности национального мышления, его истории, традиций, всего, что составляет культуру и национальную идентичность этноса.

Современная ситуация характеризуется широким обменом информацией, ее доступностью, общением между территориями, народами, институтами и пр., и эти обмены, подвергая проверке на прочность национальную самотожде-ственность, ведут к некоей национальной замкнутости, изоляции. Но эта “замкнутость” не должна рассматриваться, как некая “ненормальность”, “вывих”, а как естественная реакция на расширение, интенсификацию обменов. Это цивилизованная форма самозащиты от влияний, которые могут, как показал опыт, привести к деструктивным следствиям.

Эту “постмодернистскую” ситуацию следует учитывать не только в “страхе” утерять самобытность, но опасаясь, на каком-то пределе этих утерь, ожесточенной агрессивной реакции. Желательно до этого не доводить, а мириться с отсутствием “единства”, с разрывами, проявляя терпимость к различным мирам, и даже использовать эту современную ситуацию, чтобы “пройти путем идиом”. Использовать этот “скандал”, когда государственное устройство, также как и философия, претендует на “универсальность, космополитичность”, а “национальное, идиоматическое приходит-де в них как случайное, вполне преодолимое и малосущественное. Итак, скандал, но также и шанс в той мере, в какой единственная возможность… высказать себя… — это не иначе как пройти путем идиом”.

Свобода выбора, обретаемая нами, и попытки создать у себя общество процветания неизбежно будут порождать конкуренцию и противостояние. Однако это не должно означать отказа от этих попыток, а последние должны заключаться не в том, чтобы “догнать и перегнать”, что всегда заканчивается плачевно. Свои перспективы необходимо связывать с наступающей эпохой и с соблюдением своих интересов не в отрыве от интересов будущих поколений нашего государства, а также не в отрыве от своих истоков. Центральноазиатский Барс ну очень красиво выглядит в Послании Президента “Казахстан 2030”. Но уж слишком он диалектичен. Мне кажется, не менее красиво выглядит реальный казахский верблюд в описании Габита Мусрепова в рассказе “Талпак танау” или в описании Чингиза Айтматова в “Буранном полустанке”. Если не пить из родного источника, то придется пить из того, кто поднесет. Ничьих — это в наше время поняли все — не бывает.

У меня никогда не было сомнения, что моя дочь пойдет учиться в казахскую школу. Когда ей наступило время, после долгих мытарств и безуспешных попыток найти в безопасной близости для дочери и приемлемом для родителей месте казахскую школу, отдали ее в русскую школу. Сейчас она ходит в первый класс. Учится хорошо. Ей нравится. Учителя хорошие, добросовестно исполняют свой долг, за что мы, родители, им благодарны. Но нейдет из головы: “Папа,....