Страница - 12

13

Встречи Глафиры с Сахой сильно обеспокоили Малы­шева. Дочь атамана и какой-то киргиз... Тьфу! —думать противно.

Дом в Каскелепе казался тесным — атаман почув­ствовал себя медведем в клетке, ходил по дому, заложив руки за спину.

Дочь окончательно отбилась от рук. Чуть что — сра­зу спорить! В станицах нет казаков, которые не уважали бы его, а она вот не хочет и слушать отца.

И в кого уродилась? Покойница-мать была не из бога­той семьи. Видимо, в нее пошла... Разве можно жалеть человека, которому наплевать на казачью честь и гор­дость? В припадке бешенства атаман готов был собствен­норучно застрелить дочь.

Сейчас должен явиться каскеленский хорунжий Сот­ников. Это — настоящий казак, человек с твердым ха­рактером! В шестнадцатом году в Беловодской резне он показал киргизам, как остра его сабля... Посланы нароч­ные к верным людям в Талгар и Узун-Агач.

Кто-то подъехал на рессорной бричке. Атаман быстро повернулся и взглянул в окно. Плотный, с белесыми уса­ми казак соскочил с брички и привязал коня к забору. Сотников! Хорунжий хриплым голосом спросил кого-то во дворе: «Хозяин дома?» Смело открыл дверь и с уваже­нием поклонился атаману.

Сразу же заговорили о деле.

— У наших казаков не стало прежней гордости. До чего дошло? У кого власть? У жуликов! Так жить невоз­можно, атаман!—Сотников говорил с жаром, ноздри его раздувались, глаза налились кровью; Малышев не пе­ребивал, дал хорунжему выговориться до конца.— В Се­миречье не будет порядка, пока поводья не перейдут в руки казачества.

— Как же установить этот порядок?

— Только силой.

Послышался конский топот. Прискакал верховой. Раз­говор прервался. В гостиную вошел, помахивая нагайкой, Загоруля.

— Алексей Федорович! — Малышев погладил длин­ные красивые усы,— как раз вовремя прибыл.— И ска­зал Сотникову: — Наверное, привез новости. Сначала вы­слушаем его.

В самом деле, стоит Загоруле побывать в городе и он начинает сыпать новости, как из мешка. На этот раз он привез газету «Крестьянин», развернул ее и положил пе­ред Малышевым.

«Ленин требует передачи власти рабочим, солдатам, крестьянам!» — прочитал вслух атаман и выругался.

— Кто это пишет?

— Березовский,— ответил Загоруля.

— О черт!—атаман отшвырнул газету, подошел к столику у стены и опрокинул в рот рюмку водки.

— Бокин намеревается поехать в Китай и вернуть от­туда сбежавших киргиз,— сообщил Загоруля.

— Да?

— Похоже на то, что эти дураки из Временного пра­вительства дали ему мандат.— Загоруля выкладывал новости не торопясь, отчеканивая каждое слово.

— Как только беженцы вернутся в Семиречье, про­изойдет большой скандал! Неужели у временных не хва­тило ума понять это? — Атаман налил еще рюмку.

— Были люди, которые выступали против, ио, как его, Совдеп, что ли, да разные проходимцы, видимо, настоя­ли, — с презрительной гримасой пояснил Загоруля.

— Надо во что бы то ни стало помешать их возвра­щению! — предложил хорунжий.       .

Атаман топнул ногой.

— Это правильно. Зачем они здесь? Мы должны в ближайшее время взять власть в свои руки.

К дому атамана стали подъезжать казачьи офицеры. Приехал в коляске епископ Туркестанский и Ташкентский Пимен, давний друг Андрея Малышева. Совещание затя­нулось до поздней ночи.

Атаман говорил о положении в Центральной России. Там настоящее светопреставление! Другого слова найти невозможно. Казачество Семиречья не допустит к влас­ти всякую чернь.

Офицеры заявляли в один голос: взять власть силой оружия, установить военную диктатуру. Некоторые сгоря­ча призывали завтра же вынуть сабли из ножен. Их успо­каивали: «Не будем торопиться, надо собрать все каза­чество и посадить на коней».

Атаману очень понравилось предложение Пимена. Епископ метил далеко: «Нужно послать в Китай челове­ка, связаться с бывшим царским консулом в Кульдже Лю­бой и просить через него у англичан оружие, поддержку. Люба поможет и в другом — помешает возвращению киргизов».

Атаман любовался богатырским телосложением и широченной бородой Пимена, удивлялся глубине его мыс­ли. Конечно, поддержка из-за границы нужна, иначе зав­тра навалится бесчисленная чернь и все Семиречье ока­жется в ее руках.

Атаман спросил офицеров:

— Кто поедет?.

— Я!—тотчас отозвался Загопуля.

Атаман кивнул головой. На Загорулю можно поло­житься: он хочет свести старые счеты с Бокиным. Пусть!

После совещания все пошли в церковь, стоявшую в центре станицы Каскелен. Там отслужили молебен: целуя образ Иисуса Христа, клялись: «Вынем сабли из ножен!»

Дела заставили атамана переехать в Верный. При­ехал он рано утром, стараясь не попадаться людям на глаза. Загоруля предупредил: в «Доме свободы» Березов­ский и Бокин требуют ареста атамана и Закира: надо быть осторожным.

Атаман сам открыл ворота. Ввел коня во двор. Тихо ступая, вошел в дом и увидел Петровну, — она сидела на кухне со спицами в руках. Давно живет Петровна в доме Малышева и стала как родная. Она и в самом деле не чужая — старшая сестра матери Глафиры.

— Доброе утро, Петровна! — Малышев поздоровал­ся внезапно, будто появился из-под земли.

— О господи!—Петровна вздрогнула и подняла се­дую голову.—Напугал-то как!..

Малышев рассмеялся довольный.

— Что, не ждала меня? — он оглянулся по сторонам и спросил:—А где же эта стрекоза?

— Да здесь она, только недавно вышла на улицу..— Петровна вздохнула, осуждающе покачала головой.

Малышев понял: опять что-то неладно...

— Куда она ушла в такую рань? В чем дело?..

— Сам избаловал, так и расплачивайся за все...

— Что случилось, говори же?! —Атаман смял в руках фуражку, сделал шаг вперед.

— Каждый день куда-то уходит с этим киргизом. Го­ворю — отправь ее из города. По мне отправь хоть за семь морей, но чтобы не было этого позора...

Атаман опустился на стул, нахмурился. Непослуш­ная... Петровна, пожалуй, права. Надо отправить Глафи­ру. Но куда? Во взбудораженный Петроград? Не го­дится...

Решения пока не было.

14

От Коргаса, что на границе, до Кульджи — всего две­надцать верст. Если ехать даже мелкой рысью, то через час можно быть там. Под Токашем серый скакун Кырбая, крепкий выносливый копь, к тому же Курышпай, готовясь к отъезду, в течение трех дней заботливо ухаживал за ло­шадьми, и пройденный путь мало отразился на них, осо­бенно на сером.

Вот и река Или. Она огибает склоны Заилийского Ала­Тау и течет далеко, в Балхаш, расположенный в родной стране. Дорога идет зеленым берегом реки, и в воде четко отражаются силуэты двух всадников.

Становится жарко. Раскаленное небо будто осело на землю. На вершинах оставшегося позади Ата-Тау белеют редкие клочки облаков. Ветра нет, тишина. Только слыш­ны заливистые голоса жаворонков.

Пересекая границу, Токаш сказал себе: «Да, без рис­ка нельзя! Если сумеем благополучно вернуть друзей, то старания наши не будут напрасными». Он ехал с благо­родной целью и смело ступил на китайскую землю. Ведь эти казахи, что ушли за границу, не баи, которые ищут землю для своих несметных табунов. Они поневоле оста­вили насиженные родные места, спасаясь от пуль, от смер­ти. Вооруженные дубинами и пиками, они выступали про­тив белого царя. А теперь царя нет, им можно вернуться домой. Довольно скитаться на чужбине, терпеть все не­взгоды бродячей жизни! Среди беженцев много друзей Токаша, среди них—его любимая девушка..

Токаш, как только подумает об Айгуль, невольно при­шпоривает и без того резвого коня.

Завиднелись очертания Кульджи. Торчат трубы высо­кого дома, стоящего на бугристом берегу реки Текес, ку­пол мечети, вышки стен, окружающих город.

Приблизившись к городу, Токаш и Курышпай увидели около стен множество шалашей, двуколок. Голоса пла­чущих детей и матерей, проклинающих все на свете... Взволнованный Токаш посмотрел на Курышпая; тот уга­дал настроение Токаша и кивнул ему.

— Да, они! Тс, кто оставил родину и скитается па чу­жой стороне! — произнес Курышпай скорбным тоном.

Токаш смотрел до боли в глазах. Группа людей стоит на берегу реки. Прикрыв ладонями глаза, они всматриваются в сторону города, видимо ждут парома. Кричат: «Ау- у!» Опирай, тот высокий, что стоит в середине толпы, ка­жется, знакомый. Кто же это?

Подъехав ближе, Токаш и Курышпай окончательно узнали в них семиреченских казахов: в шапках дулатов- ского покроя и широких халатах. Беженцы тоже обрати­ли внимание на подъезжающих всадников и повернулись лицом к ним.

— Ой, боже, это ведь Токаш!

— Да, он. А с ним Курышпай!

Токаш спрыгнул с коня. Казахи кинулись ему навстре­чу. Объятия со слезами и причитаниями... Собрался мигом весь табор, оставив свои шалаши. Каждый стара­ется опередить другого. Шум и гам. Вопросы сыплются со всех сторон. У многих родители и дети остались там, в Семиречье. И вот теперь каждый молит сказать о них что-нибудь утешительное. «Живы ли? Какова их судьба?»

Токаш смотрит на возбужденную до предела толпу затуманенными глазами. Нет, плакать для мужчины — позор. Зачем слезы? Ведь эти люди могут подумать, что впереди нет ничего хорошего. Токаш пересилил себя, с вниманием посмотрел на толпу несчастных. Все они страшно исхудалые, оборванные, в лохмотьях. Но мно­гих он узнал сразу. Вот этот высокого роста джигит с горбатым носом, стоящий в центре толпы,— Бакен. Он из аула Жунуса, бывший его соратник, один из отчаян­ных джигитов. Как он похудел! Рядом с ним — Касым, доблестный сын рода албан. Токаш смотрит на женщин, глаза беспокойно отыскивают знакомое милое лицо... Но среди женщин не видно Айгуль.

Курышпай, жестикулируя, подобно человеку, прие­хавшему с базара и раздающему гостинцы из развязан­ного мешка, успевает ответить на вопросы каждого, го­ворит безумолку. А вокруг возгласы:

— Блажен мир, неожиданная радость! Царь свер­гнут с престола.

— Свобода!

— Если мы теперь вернемся на родину, нас не тро­нут?

Токаш снял фуражку, поклонился. Люди плотнее при­двинулись к нему. Замерли, ожидая, что он скажет. У всех в блестящих нетерпением глазах вопрос: «Можно ли вернуться на родину?»

Токаш сказал о свержении власти тех, у кого руки в крови народа, о том, что дух трудового народа поднялся и каждый получил право свободно говорить все, что он хочет сказать.

— Для доблестных джигитов, испытывающих беды изгнания, путь к возвращению теперь открыт. Я приехал сообщить вам это... Однако равенства пока еще нет, по­тому что власть находится в руках богачей!..

— О, зачем тогда нам возвращаться?—с горечью воскликнул Бакен, сдвинув на брови свою шапку.

— В Россию приехал Ленин!—выкрикнул Токаш.— Он поведет бедных на битву за свои права.

Может быть, многие не знали этого имени, по по тол­пе волнами полилось короткое, но большое и ласковое слово — Ленин.

— Ты, Бакен, видать потерял свою секиру—сказал язвительный Қурышпай, и все дружно засмялись.

Токаш сообщил, кто жив и кого уже нет у них на ро­дине, о том, что Жунус ушел в Туркестан; сказал и о Сяте, который сейчас начал льстить Ибраиму Джайнакову, о борьбе двух группировок в городе.

Потом он выслушивал жалобы скитальцев. Выясни­лось, что все сорок тысяч казахов, перешедших в Китай, разбрелись по Илийскому валияту: они ищут себе при­станище, пропитание, каждый обеспокоен за дальнейшую судьбу. Они кочуют в окрестностях Кульджи, Чугучака и других крупных городов. Некоторые осели в здешних ка­захских аулах. А те, у кого ничего нет, работают на ко­жевенном заводе в Кульдже или развозят пассажиров по городу, впрягаясь в двухколесную тележку. Есть и такие, которые ушли во внутренний Китай, занялись там рабо­той на чайных плантациях. А вот группа кочевников по­дошла к Кульдже с наступлением весны. Есть нечегоз шеки высохли, на скулах, как на бруске, можно точить ножи.

С парома сошло несколько женщин, возвращавшихся с базара, и здесь тоже не было видно Айгуль. Токаш не стал расспрашивать о ней: при виде обездоленных, не­счастных людей нельзя было думать о личных делах. Взяв с собой Қурышпая и Бакена, он зашел на паром.

Волны Или, пенясь, били о борт, паром дрожал. Вда­ли виднелись зубчатые белые вершины Тянь-Шаньских гор. Построенный на высоком обрывистом берегу, город

был окружен каменной крепостью. Бакен рассказал, что под обрывом прокопана в направлении к городу пещера и что прокопана она давно Садыр-батыром. Токаш знал об этой пещере. Он читал в Петербурге книгу, написан­ную казахским ученым Чокапом Валихановым. Чокан был в Кульдже и подробно описал этот город. Токаш рассказал о войне манчжур против уйгур и дунган.

— Вот тогда Садыр-батыр, говорят, и прорыл эту пе­щеру. Она помогла овладеть крепостью,— добавил Ба­кен.

Паром подошел к противоположному берегу и оста­новился.

15

По обеим сторонам улицы густо росли деревья, ветви их сомкнулись вверху, а внизу журчит арык. Низкие с плоскими крышами домики, глинобитные дувалы — все очень напоминает улицы Верного.

Токаш видел и уйгур, и дунган, и узбеков, и казахов, и китайцев. Наряду с тымаком* можно встретить тюбе­тейку, остроконечные китайские головные уборы сопер­ничают с белыми войлочными колпаками.

Они дошли до центра бурного базара и остановились. Народу—не протолкнешься. Неумолчный многоголосый шум. На устах у каждого «шен»—деньги, в руках — вещь; будто один отобрал что-то у другого.

Проголодавшиеся за дорогу Токаш и Курышпай — о Бакене нечего говорить, он был давно голоден — первым долгом стали искать чайхану. Она стояла на краю база­ра, не особенно бросаясь в глаза. В ней сидело несколь­ко уйгур и узбеков; они никак не могли напиться чаю.

Токаш с друзьями занял свободные места у окна. По­вар-узбек принес им три порции китайского фан-фана. Интересно было попробовать блюдо, о котором они ни­чего не знали.

Во время скромной трапезы Бакен рассказывал о синьцзянских казахах: живут они богато, в горах несмет­ные стада скота, но проку от этих казахов мало. Семи- реченцев они встретили холодно, не помогли, прибывших

к ним джигитов превратили в своих слуг и пастухов. Раз­ве свои люди так поступают?

— Ты знал Аянбека-охотннка?— решился наконец спросить у Бакена Токаш, он боялся услышать нехоро­шую весть и долго не решался завести разговор с Баке­ном об Айгуль.

— Еще как знаю.

— Где Айгуль?—Токаш тревожно взглянул на Баке­на, опустил голову и заметил, как дрожит в руках дере­вянная ложка.— Жива ли она?

— Жива...

Токаш облегченно вздохнул.

— Айгуль здесь, в Кульдже...

— Да? Ну, говори же, не тяни!— нетерпеливо потре­бовал Курышпай, жалея Токаша. Но Бакен не стал то­ропиться, он начал восторгаться Айгуль.

— Это не девушка, а луна на небе. Что там говорить, красавица! А характер — шелковый. Я не акын, и у ме­ня не хватает слов...

— Ну, и хитер ты, Бакен! Расхвалил — дальше неку­да! Хватит, рассказывай дальше,— уже злился Курыш­пай.

— Нет, подожди. Представьте такое... Беженцы кое- как перешли реку Текес. Были убитые и раненые... Пла­чут дети и женщины, старики проклинают злодеев — все слилось вместе и усилило страх и отчаяние. В этот мо­мент Айгуль взяла в руки домбру и запела песню. Опа успокаивала людей: «В те далекие времена, когда про­исходило великое переселение народов, народ остался живым. Придет время, и мы все заживем новой жизнью».

Павшие духом, услышав голос девушки, подняли го­ловы, приободрились... Так вот, Айгуль в ту страшную ночь помогла людям. Ее очень уважают.

— Но где же она?—видя, как нарастает нетерпение Токаша, спросил Курышпай.

— Айгуль живет в доме богача Бабашева. Живет как рабыня...

— Выходит, отец отдал ее Бабашеву?..—Курыш­пай опередил друга, высказал готовые вырваться из уст Токаша слова.

— Нет. Аянбек ухаживает за его конями. А Айгуль - одна из многочисленных служанок. Кто знает, чем это кончится? Недавно, одна наша девушка Шарипа, не же

лая терпеть дальше издевательства бая Мусабаева, уто­пилась в реке...

Токаш долго молчал. Потом сказал Бакену:

— Ты проведи Курышпая в дом этого Бабашева. Ус­трой ему свидание с Айгуль... Курыш, ты разузнай все. . А меня проведите к китайскому генерал-губернатору.

— Здесь не знают слова «генерал» и называют «ва­ли»,— пояснил Бакен.

Когда пришло время рассчитываться, Токаш сунул руку в карман и тут же быстро вынул обратно — что если заплатить николаевскими серебряными монетами?

— Ну, Курыш, денег нет. Закладывай свою одежду в залог.

Курышпай громко расхохотался.

— Я слуга, а ты господин. Плати сам!

— На!—предложил Токаш серебряные монеты уз­беку-официанту.— Российские деньги.

Узбек покачал головой — эти деньги здесь не в ходу.

Вчера в Коргасе Токаш обменял некоторую сумму николаевских денег на урумчинские ланы, на кашгарские сары и на илийские тензы. Кто знает, может быть, в пои­сках скитающихся казахов придется побывать и в других валиятах. Пришлось заплатить обмененной монетой, на­поминающей конскую подкову.

Когда они вышли на улицу, уже смеркалось. Теперь в валият идти поздно. Втроем они направились к дому Бабашева.

Дом был двухэтажный, каменный, огорожен высоким забором. Большие ворота крепко закрыты. Да, из этого дома выбраться Айгуль нелегко. И хотя мучила Токаша тревога, он сдерживал себя, стараясь быть спокойным.

— В этом городе вечером окна и ворота всех домов наглухо закрываются — такой порядок,— пояснил Бакен

Курышпай недолго задумывался над порядками в Кульдже. Он вскочил на плечи Бакена, перелез через за­бор и открыл калитку. Во дворе — сад. Слева —ступень­ки, ведущие в дом. Они поднялись по ступенькам. Токаш вдруг резко остановился.

— Пожалуй, неудобно вваливаться всем сразу. Пусть сначала зайдет один Бакен. Если не встретится Айгуль, пусть приведет Аянбека!

Бакен вошел в дом, а Токаш и Курышпай углубились в сад и сели на скамейку под деревом.

— Над Тянь-Шанем, над городом нависли черные ту­чи. На вершинах гор часто вспыхивали и гасли молнии. Вот-вот хлынет дождь.

Бакен что-то задержался. Токаш начал беспокоиться, время от времени бросая тревожные взгляды на Курыш- пая. Курышпай тихо мурлыкал про себя песенку, и за­думчиво рассматривал загадочный каменный дом. По ли­цу его можно было догадаться, что он вот-вот пойдет в этот дом и устроит там скандал.

Когда ждешь, каждая минута кажется бесконечной! Они думали, что уже прошло много времени. А между тем Бакену хватило на все трех минут. В дверях появи­лись двое: Бакен и коренастый, с клинообразной боро­дой... Аянбек!

Аянбек кинулся обнимать Токаша.

— О, родной! — из глаз сто покатились слезы, он не мог даже спросить о здоровье приехавших.

— Айгуль... Где она?—голос Токаша дрожал.

— Айгуль-жан здесь.

У Токаша мелькнула страшная догадка. «Здесь, зна­чит, вышла замуж...» Но спросить об этом не было силы.

— Ты говорил, что сейчас Айгуль будет петь?—на­помнил Бакен.

«Значит, правда...»— подумал Токаш.

— Да... Сегодня придут гости... — Аянбек все еще всхлипывал, не находил себе места.

— Э. Аянбек, не суетись, сядь! Ты, кажется, лишился рассудка, бедный? — Курышпай потянул его за полу. — Ну, расскажи спокойно: что делает Айгуль в доме этого уйгура и что сам делаешь?

— Ох, что там говорить! — Аянбек махнул рукой. — Жизнь хуже собачьей... Я ухаживаю за конями. Айгуль... — и зарыдал совсем по-детски.

Токашу показалось, будто чья-то скользкая рука пробралась к сердцу и сдавила его. Бесчестие хуже смер­ти!— но этого он не осмелился сказать прямо и решил во что бы то ни стало поговорить с Айгуль.

Гости не заставили долго ждать, они прибывали один за другим, поднимались по ступенькам вверх. Все в ши­роких дорогих халатах, все толстые, с подкрученными усами. Аянбек то и дело открывал тяжелые ворота и про­вожал гостей в дом.

Курышпай, Бакен и Токаш сидели под деревом и на блюдали за ними. Аянбек исчез надолго. В доме слышал­ся смех — там пировали.

Когда перевалило за полночь, в сад пришел Аянбек и подал им знак — «идемте». Они поднялись по ступень­кам, прошли полутемным коридором. Заглянули в двер­ную щель: на полу полукругом сидели торговцы — улы­бались, говорили вежливо, иногда дружно смеялись.

Токаш искал глазами Бабашева. Стоящий рядом с ним Аянбек, как бы угадав его мысли, шепнул на ухо:

— Тот, что на тахте у окна, и есть сам бай...

На тахте лежал пожилой мужчина, горбоносый, весь заросший черным волосом, он высокомерно поглядывал вокруг — никого не признает и не считает себе равным, Весь его вид говорит, что для него не может быть ничего недозволенного. Вдруг бай быстро взглянул направо: То­каш тоже посмотрел в ту сторону. О, судьба! Там сама Айгуль! Она появилась в белом шелковом платье, на го­лове тюбетейка, разукрашенная позументом, в руках — домбра. Лица ее не было видно: Айгуль повернулась к баю.

Токаш начал борьбу со своим сердцем. Что если вой­ти, схватить и увести Айгуль? Но голос рассудка возра­жал: «Нет, нужна изворотливость. Здесь — чужая стра­на. Терпение, Токаш, терпение».

Но вот зазвучала какая-то беспокойная мелодия. От нее веет холодом — будто дохнул осенний ветер Семи­речья... Айгуль нежным голосом запела песню, Токаш никогда ее не слышал:

Я скучаю, я тоскую день и ночь не по тебе ль, Край родной мой, Семиречье, золотая колыбель? Я скитаюсь на чужбине — такова судьба моя. Лишь одну храню надежду, в своем сердце затая...

Это не песня, а плач! Разве могут понять эти толсто­брюхие жалобу и мольбу юного сердца? Им нужен смех, веселье, развлечение. Хозяин, скаля зубы, говорит: «Пой, веселее пой!»

Но Айгуль не поет, а плачет.

Токаш крепко схватил за плечо Курышпая, который стоял согнувшись рядом.

— Терпение, терпение! — шепнул Курышпай и потя­нул его за рукав.— Пойдем, выйдем... У меня появилась мысль.

Тучи рассеялись, и небо стало ясным. Луна села на Тянь-шаньские вершины. Замигали звезды. Сад был оку­тан зеленым светом, он застыл в дремоте.

Токаш и Курышпай углубились в сад. Бакен остался ждать Аянбека.

— Птичка, попавшая в клетку...— прошептал То- каик — Надо освободить ее.

— Самое главное, сможет ли Аянбек позвать Айгуль.

Да, это самое главное. Уж если отец не может позвать свою дочь, разговаривать с ней, значит хозяином ее стал Бабашев. Расстроенный Аянбек .ничего толком не смог объяснить, или боялся сказать все до конца...

Показался Бакен. Гости стали расходиться. В комна­тах Бабашева погасили свет. Дом погрузился в сон. Веро­ятно, и все слуги тоже пошли на покой. Аянбека и Ай­гуль все еще нет.

Токаш сидел под деревом, крепко обхватив колени, по­ложив подбородок на руки, и смотрел на замерший бай­ский дом. Горькие думы взвинтили нервы. Порой ему ка­залось, что вот-вот задохнется, сердце замрет и думы на­всегда исчезнут...

Неужели Айгуль позабыла о своей клятве, потеряла надежду? Что она сейчас пропела под домбру? «Если жив и мог приехать...» Разве мог Токаш не приехать в Кульджу? Лишь бы сама не нарушила клятву...

Со скрипом открылась дверь. Кто-то, накинув на голо­ву халат, идет прямо в их сторону. Неужели Айгуль?

Токаш поднялся с места. Не торопясь, Курышпай тоже встал. Бакен не пошевельнулся. Не выдержав, Токаш шагнул навстречу. Но какая-то необычная, вдруг вспых­нувшая мысль заставила его попятиться. Он остановился и застыл на месте. Скинув с головы накидку, Айгуль бро­силась к Токашу.

Токаш молча прижал ее к груди.

— Айгуль-жан моя!..

Не в силах сдержать рыдание, девушка еще крепче прижалась к Токашу. Радость и страх одновременно охватили ее сердце.

— О господи!.. — вырвалось, наконец, у нее.- Уже не было надежды увидеть вас, Токаш-ага!

К ним подошел Курышпай.

— Вы в своем уме? Разве тут место для объяснений? Айгуль, скажи-ка прямо: ты не связала свою жизнь с Бабашевым? Если нет, ты свободна. Поехали! Чего тут сто­ять? Вот уже начинается рассвет.

Токаш только теперь опомнился. В самом деле, чего стоять? Такой удобный случай больше не представится. Полупьяный торговец, наверное, ничего не почувствует, если даже перевезти полдома. Токаш спросил Айгуль:

— Где Аекен?

— Стоит у крыльца и караулит!

— Почему караулит?

— Хозяин дома держит всю Кульджу в своих руках. Если он что узнает, может обвинить в чем угодно, и тог­да гибель всем нам...— быстро объяснила Айгуль.

— Бакен,— Токаш говорил теперь тоном приказа.— Пойди и позови Аянбека. Поедем!.. Веди нас, Курышпай, тихо открой ворота!

По-одному они вышли па улицу. Тьма рассеялась, на­чинало светать. Ясно видны ветви деревьев. Бакен шел впереди, остальные за ним, — к берегу реки. План Токаша: с первым утренним паромом переправить Айгуль с Аянбеком на тот берег. Там среди казахов их можно скрыть и приютить. Надо ожидать, что Бабашев пошлет погоню...