Страница - 15

20

На следующий день Токаш купил в ближайшем ауле телегу и отправил Айгуль с Аянбеком в аул, а сам с Курышпаем явился в пограничную комендатуру, чтобы там встретить казахов, возвращающихся на родину.

Офицер, сидевший в комендатуре, сказал жестко:

— Граница закрыта. Ни один человек оттуда не прой­дет! Таков приказ!

Токаш вспылил и пробовал доказать офицеру: «Вот удостоверение, выданное Временным правительством, я уполномочен возвратить беженцев». Офицер махнул ру­кой.— «Временное правительство!.. Вы опоздали. В Вер­ном власть взял атаман Малышев !»

Вот оно что! Пока Токаш находился в Кульдже, в Се­миречье произошел переворот. Кто такой атаман Малы­шев, Токаш знает лучше всех. Хотелось узнать подроб­ности переворота. Но офицер не стал много распростра­няться. К сказанному он добавил: атаман с казаками захватил власть за один час.

Токаш вышел из комендатуры с опущенной головой. Стоявшему у входа Курышпаю всю тревогу передал од­ним словом: «Пропали!»

Что теперь с друзьями и соратниками, оставшимися в Верном? Возможно, атаман посадил всех в тюрьму, рас­стрелял? Если Токаш попадется в руки Малышева, — ко­нец. Пожалуй, самое скверное то, что не удалось вернуть с собой джигитов. Если бы во главе их двинуться в Семи­речье, как почувствовал бы себя атаман?

В самом деле, плюнуть на приказ атамана, провести всех джигитов через границу, создать армию, вступить в бой и довести дело шестнадцатого года до победного конца!

К полудню на тот берег прибыла первая кочевка. То­каш видел их, несчастных людей, путь которым на роди­ну закрыт атаманом Малышевым. Он с жаром вступил в перебранку с представителями погранохраны. Те стояли на своем: таков приказ...

Кочевники все прибывали и прибывали, к вечеру они обступили Коргас как пчелы улей. Город скрылся в пы­ли. Оттуда изредка доносились выстрелы.

Токаш измучился.

— Курыш! — обратился он к товарищу, лежащему около него лицом вниз.— Перейдем па ту сторону, попро­буем переправить их тем путем, которым шли мы.

Курышпай ничего не ответил.

— Почему молчишь? Не хочешь идти?

Курышпай рассмеялся. Токашу не понравился этот неуместный смех. Он строго посмотрел на друга.

— Тебе хочется опять занять почетное место в куль- джинской тюрьме?— Курышпай поднялся с земли.— Пойду я один.

— Пойдем оба.                                                          .

— Нет. Я пойду!

Вдвоем сев на лошадь Аянбека, они вернулись к ме­сту вчерашней переправы — проехали лесом, прячась от пограничников. Текес—река свирепая, да и воды в ней, кажется, прибавилось. Переправляться вдвоем на одной лошади все равно нельзя.

— Ну, Курыш, езжай один. Счастливого тебе пути!— сказал Токаш.

— До благополучной встречи! — они обнялись.

Конь фыркал, не хотел идти в реку. Курышпай огрел его нагайкой, серый бултыхнулся в воду.

Стемнело. Лес окутан мглой. Одна за другой стали появляться звезды.

Токаш сидел у скалы на камне, обхватив руками ко­лени,— он не сводил глаз с Курышпая, переплывающего реку. Хоть бы дозорные не заметили! Вот уже достигает берега. В темноте Курышпая не видно; белеет только голова и узкая полоса спины коня — похоже, плывет белая гусыня с выводком гусят позади. Не выстрелил бы кто, приняв за птицу. Нет, нет, откуда такие мысли! Вот уже переправился... Вышел на берег, выжимает одежду... Молодец, Курыш!

Токаш немного успокоился, мысли вернулись к родно­му Семиречью.

Значит, атаман снова вынул саблю из ножен. Где же сейчас Юрьев, Березовский, Саха? Атаман будет беспо­щаден. Семиречьем он намерен управлять по старым законам. Кто не согласен — того рубить...

Токаш облизывает губы — они засохли. С самого утра он в рот ничего не брал. Можно бы пойти вон в тот ближайший аул и подкрепиться. Этот аул, кажется, един­ственный, уцелевший после шестнадцатого года. Утром

Токаш купил там телегу и отправил Айгуль с Айнбеком домой. Люди все суровые, неразговорчивые. Может быть, поэтому и уцелели...

Токаш не ушел от реки, не сомкнул глаз, все ждал Ку рышпая. В полночь с той стороны тайком переправилось около ста семей беженцев.

21

Андрей Васильевич подошел к зеркалу, зачесал свет­лые волосы, в которых почти не заметна проседь. Ка­жется, он помолодел, выглядит здоровяком; на широкие плечи могли бы сесть по человеку. Атаман доволен со­бой; повернул голову направо и налево, посмотрел на свои эполеты, красующиеся на плечах: не отличить от генеральских, какие носил сам Фольбаум.

Настроение атамана было бы отличным, если бы не поведение дочери .

Последние дни он видит ее редко: Глафира с утра ухо­дит куда-то, говорит — в парк, а возвращается в пол­ночь. Объяснять отказывается. Петровна тоже ничего толком сказать не может.

Что если отправить Глафиру в Пишпек? Там живет ее дед, Нужно разлучить дочь с этим киргизом. Как бы она не связалась с большевиками. Избалованная, не следит за своими поступками. Эту мысль поддержала Петровна.

Утром Малышев пригласил дочь и объявил ей свое ре­шение.

— Не поеду! — ответила девушка.

Атаман сначала уговаривал, потом закричал, сотрясая весь дом.

— Опять против воли отца? Пойми, дед с бабушкой приглашают тебя. Они старые люди, нужно уважать их, слушаться. Неблагодарная ты!

Глафира молчала. Отец не отменил своего решения, но отъезд пока отложил. На следующий день произошло событие, заставившее его ускорить отправку дочери в Пишпек.

Второй семиреченский полк, на протяжении всей вой­ны находившийся в Персии, возвращаясь, в Ташкенте поддался большевистской агитации — сдал оружие Со­ветам рабочих и солдатских депутатов и арестовал пол­ковника Ионова, который был доставлен в Верный под

конвоем. Узнав об этом, атаман рассвирепел, приказал загнать всех казаков в казармы и никого не выпускать. Малышев сам явился туда.

В казармах было неспокойно. Атаман в сопровожде­нии адьютанта пошел к коменданту. Комендант в страхе: сегодня у одного из казаков обнаружили листовку. Вот она.

Малышев взял листовку без особого интереса, но, про­читав несколько строк, побагровел.

«... Атаман у власти—значит снова будет литься кровь невинных, снова старые порядки беспощадного угнетения». Кто это писал? Скорее всего, опять Березов­ский, который выпускал газету. Ту газету атаман закрыл сразу же, как захватил власть, но Березовский, видать, не отступил, он выпускает листовки.

— У кого обнаружили? Знаешь его.

— Конечно. Записал фамилию...

— Вызвать!

Ввели невысокого роста казака с бегающими глаза­ми, он сказал:

— Ночью была одна хорошо одетая русская девушка, раздала листки и ушла.

Атаман вздрогнул, но не подал виду, сдержал себя и скрыл охватившее его тревожное чувство.

— В лицо ее узнаешь?

— Может быть... Но не приглядывался.

— Посадить его в карцер на десять суток! Смотри у меня...

Атаман уехал. Казаки, узнав об аресте своего това­рища, взбунтовались. «За что дали карцер? Пусть осво­бодят!» — кричали они и вызвали коменданта. Пере­трусивший комендант помчался к атаману. С трудом удалось водворить порядок.

Атаман не допытывался больше, кто была та девушка, раздававшая в казармах листовки? В тот же день он от­правил Глафиру в Пишпек.

А на следующий день издал приказ, запрещающий хождение людей после семи часов вечера без специально­го разрешения. Под этот приказ попались многие и одним из первых — Джайнаков: вечером его, дрожащего с пе­репугу, привели в штаб...

Ибраим Джайнаков ездил на совещание алаш-ордин- цев в Семипалатинск. Вернулся из дальней дороги радостный. Его встречали близкие во главе с Закир-аксака- лом Устроили той Джайнаков отпустил бороду — получилась остроко­нечная, похожая на козлиную. Посмеиваясь, он расска­зывал о встречах в Семипалатинске. Имена называл вежливо: «Ахан, Алекен...» Участники беседы Закир, Габдулла Какенов, Салимгерей Бурнашев, Бикен — все слушали, разинув рты. Далекий город на берегу Иртыша с песчаными улицами напоминал им сказочный город Шам царя Арун-Рашида...

— Есть там молодой казахский акын по имени Сул­тан-Махмут,— рассказывал Ибраим. — Смелый, а язык, что сабля. Однажды Султан-Махмут решил посмеяться над главным имамом Алашского города. Я подумал, что он безбожник, как наш шалопай Бокин. Мне не понра­вилось, что он привязался к имаму... Мюриды имама хотели избить Сультан-Махмута. Акын перебежал на другую сторону города. Там наш вождь Алекен вызвал к себе акына и за одну ночь так отделал его, как отделы­вают кожу, и он стал мягоньким. На следующий день ге­рой, который кидался на имама, сбежал к себе на родину в Баян-аул. Ха-ха! Какова сила Алекена!

— Эти разговоры потом, — прервал его Закир.— Как будем дальше жить — решили там?

Ибраим заверил: алаш-ординское правительство не даст в обиду казахов, избавит их от красных.

— Ты слышал о событиях в Коканде? — спросил Габ­дулла, с трудом оторвав взгляд от Бикен.

— Говоришь, нет? Мухамеджан и Мустафа организу­ют Кокандское ханство. Недавно приезжал от них упол­номоченный и передал: «Если Семиречье хочет объеди­ниться с Кокандским ханством, то пусть пошлет своего представителя». Я присоединяюсь к мнению о создании самостоятельного Средне-Азиатского ханства!— продол­жал Габдулла, задирая горбатый нос.— Это единствен­ный путь к тому, чтобы не оказаться в такое смутное вре­мя под чьим-нибудь сапогом.

— Кто это передавал?

— Мухамеджан. Он из Ташкента перебрался туда... Дела в Ташкенте, говорят, плохи. Большевики взяли власть, всех сажают в тюрьму.

— Атаман тоже рассвирепел. Запретил хождение по улицам, — сообщил Закир.

— Бокин еше не вернулся?—краешком глаз Ибраим взглянул на Бикен. Она нахмурила брови: видимо, еще не перестала думать о нем.

— В Кульдже Бокина посадили в тюрьму. Говорят, он забрался в казну одного бая и украл золото,— пере­дал Салимгерей услышанное от Яшайло.

— Ха-ха! Вот когда он нашел подходящее для себя дело!—Джайнаков закатился истошным смехом.

Закир до того обрадовался сообщению, что дал Сг- лимгерею суюнши— золотую монету. Бикен покраснела и вышла из комнаты.

— Это тебе вознаграждение. Подарю и стригуна, Только выясни, откуда узнал об этом Яшайло! — сказал Закир, принимаясь за кумыс. Он глотал его, как воду. Закир бросил пить водку, пригубляет ее только в кругу людей, подобных атаману. В остальное время пьет осен­ний кумыс.

Гости разошлись по домам поздно. Закир не отпустил Бикен, он обещал подвезти ее в своем экипаже. Отца до­ма нет — кто ее встретит?

Услышав эти слова, Ибраим пристал к ним с просьбой: «Оставайтесь ночевать, я ведь не чужой для вас человек».

Не желая слушать пустые разговоры, Бикен ушла оде­ваться.

Ибраим глазами спросил Закира: «Что будем делать с этой девушкой?»    .

— Устраивай той,—посоветовал Закир,—иначе в один прекрасный день ее кто-нибудь подцепит. Вот уже два года Габдулла сватается к ней. А этот рыжий мальчик потерял рассудок... Сам-то знаешь, что она думает о тебе?

Джайнаков мигом осунулся и показался намного стар­ше своих лет.

— Раззява! — пробормотал Закир,— Девушка тебя не любит. Это ты сам знаешь. Она влюблена в другого. Это ты сам слышал. Что еше тебе ждать? Увези в аул и устрой той. Немного попрыгает, а потом куда денется от отца, от меня?

— Ты же знаешь одну сплетню...

— Какая сплетня? Это про Токаша? Брось ты слу­шать всякую чепуху. Если даже и было это, ты ничего не теряешь.— Закир беззвучно посмеялся. Ибраим по­морщился— свояк всегда говорит грубо и резко, не жа­леет. Думает ли он когда-нибудь, что делает больно?

Закир открыл дверь и позвал Бикен.

— Гордыня, ты нас не признаешь, да?

— Вы, жезде, уже стары... Ибыш-ага— ученый че­ловек, мысли его летают высоко над облаками, как птица...

— Ибыш-ага давно обратился к тебе с просьбой, а от­вета нет до сих пор.— Закир бросил взгляд на Джайна- накова, торчавшего у окна.

Девушка заговорила вначале серьезно:

— Ответ я дала давным-давно. Его слышали и вы... Стать другом жизни Ибыш-ага — мечта каждой казах­ской девушки. Если нужно, я завтра же могу привести в этот дом самую красивую девушку, она окажется в десять раз лучше меня.— Бикен рассмеялась и, подобно ветру, развеяла сгустившиеся над своей головой тучи. Ибраим боится этого смеха девушки. Начнешь разговор серьезно, степенно, а она тут же превратит его в шутку и вывер­нется...

Закир не сдавался:

— Ты одна из тысячи. Милая, кого же ты хочешь сде­лать хозяйкой очага, принадлежавшего только вчера тво­ей родной сестре?

— Вы задержали меня здесь, чтобы сказать это? Я думала, что мы пришли сюда поздравить Ибыш-ага с благополучным возвращением из дальней поездки.

— Шутки брось, детка. Бог даст, скоро устроим той,— сказал Закир и, не давая девушке возразить что-либо, повел ее на улицу. Ибраим вышел вместе с ними.

Ночь. В городе ходить запрещено. Ибраим снова пред­ложил заночевать, Бикен не соглашалась. Она таила оби­ду на Ибраима: из-за него Токаш, может быть, никогда больше не придст к Бикен...

А случилось вот что: однажды заявился Ибраим, как всегда, с подарком. На этот раз он принес золотые серь­ги. Откровенно говоря, Бакен обрадовалась такому до­рогому подарку. Ибраим, видя это, обнял девушку, пы­тался поцеловать. Она, шутя спим, вырывалась. Ибраим бегал по дому и ловил ее. В гостиной Бикен зацепи­лась за край ковра и упала. Ибраим повалился на нее, стал целовать в щеки и шею. В это время открылась дверь. Разгоряченный Ибраим даже не обернулся. А Би- кеи, лежавшая на спине, увидела, как из-за огромного— перед самыми глазами — уха Ибраима выплыло лицо Токаша. Она с силой оттолкнула жезде и вскочила. Но поздно. Токаш, бросив на нее презрительный взгляд, по­вернулся и ушел. В этот день и на другой день Бикен искала встречи с Токашем: надо было объяснить, что с Ибраимом она только шутила. Напрасно. Токаш уехал в Китай. И теперь — как знать — встретится ли она с ним? И все это из-за Ибраима...