Страница - 16

23

Проводив Закира и Бикен, Ибраим возвращался до­мой. Тут его задержали вынырнувшие из темноты сол­даты.

Джайнаков поискал в карманах удостоверение руко­водителя комитета алаш, но не нашел. Доказывал на словах — не поверили и отвели в комендатуру. Он про­сидел там до утра и о многом передумал. Недавно в Се­мипалатинске на заседании алаша Казахстан был про­возглашен самостоятельной страной, и вот пожалуйста — вернулся в Семиречье, а тут ярмо на шею. На чью шею накинули? Разве он игрушка для них?.. Нет, если не собрать свое войско, можно остаться под ногами. Кто- нибудь наступит и переломит хребет... Но следует ли сейчас отворачиваться от атамана и окончательно рвать с ним? Разве вчера Закир не говорил: «Первейшие вра­ги— большевики, а затем — русские. Но в трудные ми­нуты опорой могут оказаться руководители каза­чества».

Ибраим потребовал от коменданта свидания с атама­ном. В тот же день он встретился с ним. Только недавно приветливый атаман встретил его важно, высокомерно. Видимо, он позабыл события шестнадцатого года, когда они действовали заодно. Или же он изменился после то­го, как сам стал наказным атаманом?

— Был слух, что вы сбежали...— ироническим тоном произнес атаман на казахском языке.

— Ложь, ваше благородие!—Джайнаков понял, что эту версию сочинил сам атаман.— Я ездил в Семипала­тинск.

— Зачем?

— Это что, допрос? — Джайнаков впервые в жизни начал резко говорить с русским начальником. Он не за­метил, как это соскочило с языка. Жаль...

— Кто же ты такой, которого нельзя проверить?

— Я член Временного правительства, руководитель комитета алаш.— Джайнаков решил держаться с дос­тоинством, иначе атаман может просто дать по морде.

— Временное правительство я распустил! А если ко­митет алаш не сможет вести себя как следует, то и его разгоню.

— Ваше благородие, вы знаете, кто составляет боль­шинство населения Семиречья?

— Господин Джайнаков, я вижу, у тебя развязался язык. При белом царе ты лизал полу генерала Фольбау- ма. Ты осмелел после революции! — Малышев повысил голос.— А не подумал, чем может кончиться революция?

— Кажется, не я один лизал полу Фольбаума.

— Я могу вбить тебя в землю, как вбивают кол. Для этого у меня хватит сил. Ты знаешь об этом?

— Как бы я, подобно кости, не стал поперек вашего горла. Может быть, обратно отрыгнете? А может быть...

Атаман вскочил с места и крикнул адъютанту.

— Посадить его! Посмотрим, как запоет через не­делю.

Адъютант вынул револьвер и повел Джайнакова.

О том, что Джайнакова арестовали, Закир узнал от самого атамана. Когда он вечером сидел в своей "загадочной комнате" и производил подсчеты, атаман прислал к нему своего курьера. Закир отбросил счеты и, степенно шагая, пришел в дом атамана. С порога Закир начал сла­вословить: вернулась прежняя мирная жизнь, которая была при белом царе. Что можно сказать иное, кроме слов благодарности атаману!?

— Закир-аксакал, прошу! Я сегодня посадил в тюрь­му господина Джайнакова,— сразу выпалил Малышев.

— Да за что же?— глаза Закира полезли на лоб.

— Не волнуйся! Нет ничего такого, чтоб волновать­ся. Прошлой ночью патруль встретил и задержал его. Он ощетинился на меня, всячески оскорбляя. Что с ним слу­чилось? Не сошел ли с ума господин Джайнаков? Или думает, что теперь самостоятельность, своя страна... Скажи, он же свояк тебе?

Закир был удивлен: он не поверил, что атаман поссо

рился со своим близким другом, единомышленником Джайиаковым. Наверно, атаман пошутил... Нет, он смо­трит хмуро, сурово.

— Ваше благородие, сейчас для иас ссора равносиль­на смерти. Ибраим — авторитет, честь страны, как вы могли поступить так опрометчиво? Разве завтра казахи протянут вам руку помощи? Разве они не вонзят нож в спину, как это было тогда?..

— Я нарочно посадил,— успокоил его атаман,— Пусть образумится. Что у меня на сердце, знаешь толь­ко ты...

— Ваше благородие, тебя и бога прошу об одном: пусть об этом случае никто не узнает. Сейчас возьму по­возку и увезу Ибраима, не показывая никому. Поговорим наедине, я напомню ему его обязанности. А завтра вече­ром приходите ко мне в гости. Нам нужно согласие, единство, ваше высокоблагородие,— иначе мы погиб­нем! Вы же сами часто повторяете казахскую пословицу: «гнев всегда предшествует разуму!»— Закир поклонился атаману, показывая свое уважение к нему.

* * *

Хотя вечер был посвящен их примирению, однако меж­ду Джайнаковым и атаманом осталась тайная вражда. Эта вражда ощутимее жила в сердце Ибраима.

Правда, он попрощался с атаманом за руку, говорил о дружбе, но внутренне послал ему вслед проклятие. ЕЕ ту же ночь он написал письмо в Коканд Мухамеджану Тынышпаеву.

Семиречье ближе к Коканду, чем к Семипалатинску. Пока сарыаркинские алаш-ординцы встанут на ноги, уте­чет много воды и пройдет немало времени. Живущий сам по себе и существующий кое-как алаш вряд ли может оказать покровительство Семиречью. По географическо­му положению Семиречье едино с Кокапдом. Пусть Ко- канд возьмет под свое крыло! С атаманом жить под од­ной крышей невозможно. Волк не будет в дружбе с ов­цой, сколько его ни корми.

В Коканд он отправил 1‘абдуллу, а Салимгерея по­слал в Чемолган за Сугурбаем.

Месяц назад комитет алаш принял решение о созда­нии своих войск. Но вскоре Джайнаков уехал в Семипа­латинск, а Какенов без него не смог организовать даже отряда. Теперь Ибраим сам взялся за это дело. Он рассы­лал нарочных во все стороны. Татарские, уйгурские, ка­захские, киргизские мечети стали местом сбора джигитов. Ибраим вызвал в Верный одного из ревностных последо­вателей пророка Магомета, всей душой служившего рели­гии,— кастекского хальфе, который к тому же был остер па язык. Джайнаков собрал городских и степных баев вместе с служителями мечети. Совещанием руководили Закир и Карден, Джайнаков выступил с речью. Потом вышел с кораном в руках хальфе:

— Непослушный отлучается от веры. Тот, кто ока­жется непослушным, навлечет на себя проклятие всевыш­него!— взвыл он. Все имамы крикнули в один голос: «Аминь!»

Через посредство Закира атаман дал кое-какое ору­жие, надеясь, что войско алаша будет послушно ему. Полумесяц сделали эмблемой, на минаретах мечетей подняли белый флаг алаша.

Джайнаков пригласил Бикен и поручил ей организо­вать для молодежи увеселительный вечер в «Доме сво­боды». Он всерьез взялся за дело и находил работу для всех своих близких.

Следующей его мыслью было перевести центр алаш- ского комитета в свой аул, невдалеке от города в прос­торных рубленых домах создать штаб. Это позволит уйти из-под власти атамана и жить свободно, по-своему. В го­роде же— войска атамана: слова не скажи, ногой не ступи. Если собрать молодежь в ауле Ибраима, подучить ее, укрепить в сознании национальные чувства, разве не взойдет его луна с правой стороны? На кого же Ибраим может опереться, если не на эту молодежь? Особенно нуж­но заняться гимназией. Вчера Салимгерей говорил: «По­хоже, что некоторые молодые люди находятся под влия­нием большевиков. Только и слышно: Бокин, восстание шестнадцатого года, революция»... Ибраиму давно нужно было взяться за гимназию. Сколько времени ушло по­пусту! Зря он понадеялся на Какенова.

24

Сменив одежду, снова отпустив бороду, Токаш вече­ром прибыл в город. Куда пойти? Дом Юрьева, конечно, под наблюдением... Или к Махмуту? Больше нет никого, заслуживающего доверия. Нельзя не обрадовать и Ха­лиму, с нетерпением ждущую Курышпая. Окраинными улицами Токаю пробрался на уйгурскую сторону.

Халима, открывшая дверь не узнала его и не хотела впускать.

Мало ли ходит аульных казахов, одетых в ситцевые халаты и войлочные колпаки?

— Халима, в самом деле не узнаешь?—Когда проз­вучали эти слова, Халима выронила из рук ведро и на только что вымытый пол вылилась грязная вода.

— Да неужто это вы, Токаш-ага! Где Курыш?— встревоженный голос Халимы заставил выглянуть Мах­мута, находившегося в другой комнате.

— Завтра приедет твой Курышпай. Он уехал в аул.

— Ой! Только теперь я успокоилась...

Махмут поздоровался довольно холодно,— это удиви­ло и насторожило Токаша.

— Вы, кажется, не рады мне, Махмут?

— Конечно. Разве чета тебе человек, который служит кучером у атамана?—Махмут бледен, ни один мускул не двинулся на его лице.

Шутки Махмута Токаш понимает не так быстро, как если бы разговаривал с Курышпаем. Он принял это за шутку и стал раздеваться.

После трапезы, Махмут увел Токаша в отдельную комнату и там сказал:

— Токаш, сейчас я тебе говорил правду. Но ты не по­верил. Теперь я сокол, попавшийся тебе в руки. Пойми, пока тебя не было, мы всякое пережили.— Махмут рас­сказал о том, как атаман за одну ночь заполнил город конными казаками из Талгара и Каскелена. Пред­ставители Временного правительства разбежались кто куда, спасая свою шкуру. Друзей Токаша преследуют. Они сейчас скрываются. Палачи атамана рыскают по но­чам, выслеживая их. Махмут точно знает — ведь он дей­ствительно кучер атамана. Почему атаман нанял имен­но Махмута?

— Атаман похлопывает меня по спине, называя свои­ми ушами среди мусульман. Это правда. Что я вижу или слышу — доношу ему,— закончил свою исповедь Махмут.

— Почему же ты доносишь?

— Долг платежом красен, он тоже кое-что сообщает мне.

— Я тебя понимаю. Но учти, дорогой, не продавай окончательно свое сердце и не окажись предателем сво­его народа!

Ночь Токаш спал, несмотря на усталость, беспокойно. Он не верил Махмуту. Может быть, атаман специально подослал его? Нужно быть осторожным.

Утром Токаш протянул руку Махмуту:

— Теперь меня не ищи. Если что нужно — передашь через Халиму, она скажет Курышпаю...

Токаш вышел из дома Махмута, не зная, где искать друзей — ни одного адреса. Хоть бы Саху найти. Махмут сказал, что не видел этого парня...

Надеясь, что Юрьев оставил что-нибудь, напоминаю­щее о себе, Токаш направился в сад Рафикова.

Погода стояла пасмурная. Вершины Ала-Тау закрыты туманом. Сизый туман полз по улицам, окутывал дере­вья, и вершины их были похожи на головы в белых шел­ковых чалмах. Люди встречались редко — это было на руку Токашу: он не хотел, чтобы его узнали.

Двери деревянного дома в саду были наглухо зако­лочены—поперек прибита широкая доска. Куда же мог деться Юрьев? Где его искать? Но если долго ходить по улицам, можно попасться на глаза врагу. Токаш повер­нул назад. В раздумье, опустив голову, он пришел к до­му Березовского на берегу Алма-Атинки. И здесь на две­рях замок. Токаш вернулся в парк. Он решил просидеть тут до сумерек.

За деревьями мелькнула фигура человека и исчезла. Токаш присмотрелся; человек спрятался за толстым де­ревом. Неужели Махмут успел донести о Токаше? Или подстерегают Юрьева? Токаш пошел прямо на неизвест­ного, тот перебежал за другое дерево. Что-то знакомое было в его худенькой фугуре.

— Эй, чего прячешься?— крикнул Токаш. Неизвест­ный бросился бежать. Токаш кинулся вдогонку.— Стой! Стрелять буду!

Тот остановился. Подошел ближе — это был Саха!

Они обнялись, обрадованные встречей.

— Вы не слышали, что произошло? Вернулись благо­получно?— спрашивал Саха.

— Не могу вас разыскать. Давай заберемся в чащу...

Они вошли в глубь сада. Саха вначале рассказал, за­чем пришел сюда. Два дня как исчез Юрьев, заколотив дверь. Соседка ничего не знает... Атаман запретил газе­ту. Березовского хотели арестовать, об этом узнали че­рез Глафиру, и он успел скрыться. Саха знает его неле­гальную квартиру. Александр Петрович полагает, что Юрьев арестован, иначе он дал бы о себе знать. Бере­зовский наказал Сахе наблюдать за домом Юрьева, они пришел сюда.                                                             '

— Ну, дружок, тут ты сам можешь попасть в лапы. Если Юрьева арестовали, неужели ты думаешь, что они позабыли об этом доме?—Токаш беспокойно посмотрел по сторонам.— Они будут искать Березовского и всех нас. Понимаешь? А ты очень уже не осторожно ходишь по земле. С Глафирой ты встречаешься?

Саха сказал, что он, простудившись, долго ле­жал в постели. В это время отец отправил Глафиру в Пишпек.

— Она передала, что будет писать письма. Но пока никаких вестей нет,— Саха покраснел.

Токаш улыбнулся, похлопал Саху по плечу. Эх, маль­чик мой!..

Туман рассеялся, забелели вершины Ала-Тау. Лишь внизу лежала серая полоса, и в саду было сыро. В этой прохладной сырости угадывалось наступление осени...

Токаш с Сахой прошли по окраинным улицам к реч­ке Весновке. По берегам ее, прижимаясь друг к другу, стояло множество саманных домиков. В речке чернели огромные камни, на них брошены доски для перехода. Кое-как они перебрались на другой берег, Саха остано­вился у саманного домика, наполовину вросшего в зем­лю. Огромный пестрый пес, звеня цепью, встретил их громким лаем. Из домика вышла женщина в накину­той на плечи шали. Она узнала Саху, прикрикнула на пса. Токаш, пригнув голову, шагнул в низенькую дверь. В маленькой без окон комнатке он увидел Березовского. У Александра Петровича отросла борода, глаза впалые; он поднялся с табуретки и ждал гостей с вопрошающим видом: «Кто же пожаловал?» И вдруг:

— Вот это радость! Оказывается, ты жив и здоров! Здесь распространяли слух, что ты в Кульдже попал в тюрьму... Вернулся? Это очень хорошо.— Березовский указал на ящик у стены.— Садись. Живем бедно... Даже нет стульев.

Токаш обвел взглядом комнату, улыбнулся:

— Может быть, пока так и надо...— потом начал рас­сказывать о своих злоключениях:

— В казахских легендах есть остров «Барса кель- мес»; тот, кто попадет туда, не возвращается. А в дей­ствительности этим «барса кельмесом» является Кульд- жа. Удалось тайком вернуть с той стороны всего пятьсот человек. Ну, а у вас как идут дела?

— Ты слышал, что произошло в Петрограде?—спро­сил Березовский, прищурив глаза.

Токаш уловил в его голосе скрытую радость. Он ни­чего не знал о Петрограде, ни с кем не разговаривал об этом. Что там могло быть? Ну и выдержка у этого Бере­зовского! Щурит себе глаза, усмехается.

— Ты, брат, словно медведь, проспавший зиму. В Петрограде, Москве победила революция, а последняя новость — то же и в Ташкенте. Всюду в России провоз­глашается Советская власть.

У Токаша глаза заблестели, он сорвался с места, за­кружился по маленькой комнатке словно в танце. Потом остановился перед Березовским, спросил в упор:

— Правда?

— Правда, правда, Токаш,— стал уверять и Саха.— Ты в это время сидел в тюрьме, там, в Кульдже.

— А почему ты эту правду не сказал мне при всре- че?— повернулся к нему Токаш.

— Ну, я подумал, что ты узнал здесь...

— От кого? Эх ты, малыш!—рассмеялся Токаш.— Ты же взял бы с меня суюнши, а теперь не получишь. Я дал бы тебе вот это,— он вынул из кармана маленькую костяную табакерку с китайским орнаментом.— А теперь ее получит Александр.— И подал ее Березовскому.

Березовский долго, с вниманием рассматривал миниа­тюрную табакерку, похожую на бабочку.

— Что ж, пусть останется память об этой встрече, о твоей поездке в Китай.

— Расскажите, как все это произошло?—попросил Токаш.

 — Подробности пока не известны,— сказал Березов­ский.— Телеграфные сообщения обычно кратки. Хорошо, что они попадают в руки Емелева... Зимний дворец был взят штурмом. Это произошло в ночь на двадцать шестое октября. Главари Временного правительства бежали.

Ленин провозгласил победу власти Советов. Принят дек­рет о мире, о земле.

— Земля теперь принадлежит .народу,— добавил Саха.

— Ага!—воскликнул Токаш.— Вот о чем мы должны рассказать каждому казаху.— Земля — наш козырь, мы должны этим бить алашевцев и всех врагов революции. Наш народ давно мечтал иметь хорошую землю, чтобы жить на ней. Именно — жить!—Токаш присел к столу.— Ну, с чего мы начнем? Рассказывайте, как идут дела, ка­кое здесь положение?

— Сам видишь. Атаман разыскивает пас. Исчез Юрь­ев. Не можем разыскать.— Помолчав, Березовский сооб­щил далее, что атаман стал особенно беспощаден после того, как в Ташкенте установилась Советская власть. В Верном большевики находятся в подполье. Сейчас связь с Ташкентом осуществляется через Емелева, но он на подозрении. Большевики действуют успешно и в этих ус­ловиях, созданы организации в крепости среди солдат, в типографии, на. кожевенном заводе и на почте. Токаш прибыл вовремя. Надо развернуть работу среди мусуль­ман.

Березовский набил трубку табаком.

— Но сперва подумаем о Петре. Мусульманами зай­мемся потом...— Токаш беспокоился не напрасно. Его сердце чувствовало, что над Юрьевым нависла серьезная опасность. Враг жесток и неумолим.

— Хорошо, займись Петром,— согласился Березов­ский.— Но помни: с мусульманами работать только тебе. Тут есть одно обстоятельство: казахи еще не признают атамана правителем. В комитете алаш два лагеря: одни поддерживают атамана, другие— против него, идет борь­ба. Сейчас тебе легко войти в их среду. Можешь дейст­вовать открыто. Многие обрадуются твоему появлению. Не попадись только на глаза атаману и его агентам.

Предложение было заманчивым. Токаш вначале мо­жет показать себя нейтральным; ведь он все лето провел в Кульдже как представитель Временного правительст­ва, был оторван от событий в Верном. Да, Березовский подал хорошую мысль.

Александр Петрович спросил у Сахи, пишет ли Гла­фира. Она пока не писала. Березовский долго сидел за

думавшись. Лицо его то светлело, то омрачалось. Потом он сказал Сахе:

— Узнай ее адрес. Я вот что решил: надо Глафире перебраться в Ташкент, пусть устроится работать, лучше всего на почту. Нам нужна связь с Ташкентом. Положе­ние Емелева ненадежно...

Побрившись и сменив одежду, утром Токаш вышел на улицу. У входа в «Дом свободы» он встретил Сята.

— Сят-ага!— не успел он произнести слово приветст­вия, как Сят, видно соскучившийся по Токашу, обнял его и прижал к груди. Как будто и не было между ними раз­дора.

— Вернулся, дорогой? Куда путь держишь? Как дела в Кульдже?

— Только что прибыл... Атаман закрыл границу, ка­захов не пропускают. Напрасно съездил. Переправил только немногим больше ста семей.

— Тут, в комитете, я тоже добивался их возвраще­ния, но, известное дело, атаман не захотел и слушать.

— Разве казахами должен управлять атаман? Где же свобода?—Токаш говорил с издевкой. Сят ничего не от­ветил.

Они поднялись по ступенькам и вошли в коридор. Справа над дверью Токаш прочитал вывеску: «Семире- ченский комитет алаш» и хохотнул. Значит, Сят на ста­рости лет окончательно избрал себе приютом контору алаш-ординцев.

— Если орел стареет, то он питается мышами. За­блуждаетесь, Сятеке! Почему алаш-ординцы — эти покро­вители казахов не протянут руку помоши бедным ски­тальцам, оторванным от родной земли?

Опять ничего не ответил Сят. Токаш вошел вслед за ним в комнату. Она битком набита народом. Джайнзков стоял перед окном, на нем синий военный китель, на пле­чах погоны, в руках белые перчатки; рядом с ним — оде­тый в офицерскую форму Бурнашев. Наряду с заправи­лами города здесь были и мелкие торгаши. Бросались в глаза белые чалмы — оказывается, здесь нашли приста­нище муллы и ишаны. И еще много было гимназистов.

Неожиданное появление Токаша вызвало замеша­тельство в конторе. Джайнаков как-то неудачно взял

протянутую Бурнашевым бумагу и выронил ее. Закир поморщился и натянул глубже свою шапку. Все зашушу­кались.

— Бокин!

— Разве он жив?

— Будто с неба свалился!

Протискиваясь между людьми, Сят устремился к пе­редним рядам. Токаш двигался вслед за ним, бросая взгляды по сторонам. Он сел недалеко от Сята. Токаш держался смело, как ни в чем не бывало. Озадаченный Джайнаков поздоровался с ним кивком головы. Токаш ответил тем же и посмотрел в сторону Закира. Тот сразу отвернулся. Токаш после суда впервые сейчас встретил­ся с Закиром. Ожирел Закир, как свинья, еле дышит...

— Дорогие граждане! — нарушил тишину Джай- наков.

Токаш усмехнулся глазами: «Ого, даже голос изменил­ся, с властными нотками...»

Совет алаш-ординцев открыл свое заседание. Пред­седателем избрали Сята. О политическом положении до­клад сделал Джайнаков.

— Над страной опять нависла опасность. С запада надвигается красная саранча, губит народную жизнь. Где она проходит — там ничего не растет. Сейчас она достигла Ташкента, часть ее повернула на Семиречье. Мы знаем, что последует за этим. Начнется отречение от веры. Мы на это не пойдем. Мы будем твердо стоять под знаменем «Алаша» и победим, ибо нам светит солнце!

Токаш слушал с удивлением. Джайнаков не тот, что был, он стал опытнее. И речь складная. Аксакалы кива­ют, одобряя его слова. Джайнаков распалялся, он все злее ругал красных.       -

Токаш сдерживался. Надо молчать, иначе нельзя!

Джайнаков продолжал:

— Наши соседи, мусульмане-кокандцы, создали са­мостоятельное государство, подняли свой шанрак.* Но дела у них плохи. Они со всех сторон окружены врагами. Посланный нами представитель вернулся (по случаю болезни он сегодня здесь не присутствует). Я сообщил вам привезенные вести. Что будем делать? Пока мы вот

так сидим, враг не дремлет. Что скажете, дорогие ак­сакалы?

Джайнаков закончил речь и сел за стол рядом с Сятом.

— Кто поделится мыслями?— спросил Сят тихим го­лосом, не вставая с места.

Закир крикнул:

— Пока для нас нет надежнее правителя, чем атаман!

— Так провозгласим его ханом!—раздался насмеш­ливый молодой голос. Молодежь засмеялась. Закир всем телом повернулся назад. Возле дверей стихли.

— Еще кто скажет?

— Скажу от имени веры,— поднялся хальфе из Кас- тека, выдвинув остроконечную бороду. Сначала он по­шевелил губами, видимо прочитал молитву, затем провел ладонями по лицу.— Атаман — иноверец. Мы должны держаться подальше от него, чтобы не навлечь немилость господа бога. Если мало Кокандского эмирата, сеть ста­рая Бухара. Чего нам бояться? Посылай туда послов, сын мой! Аминь! — хальфе опять провел ладонями по лицу и сел.

Токаш удивился и обрадовался: алаш трещит по швам, подобно халату, сшитому неумелыми руками.

— До Бухары очень далеко, святой отец! Чего мы бо­имся Ташкента — он под боком? — послышался тот же знакомый молодой голос.

Токаш не видел смельчака, но уже догадался, что это голос Сахи. Еще не стих смех молодежи, поддержавшей эти слова, как поднялся незнакомый аульный казах, Наступив на полу своего поношенного халата, он спотк­нулся. Мерлушковая шапка слетела с его головы и упала к ногам Токаша. Смущенный этим, казах поднял шапку, заговорил с трудом — бусинки пота катились по его щекам.

— Я житель Илийской волости, приехал сюда на ба­зар! Те слова, которые вы здесь произносите, для меня непонятны. Только вчера наших плачущих детей пугали словом: «атаман», а здесь говорят о надежном правите­ле... непонятно!— Капелька нота покатилась по морщи­нистому лбу. Казах стер ее и сел.

Токаш решил, что молчать он тут не будет, однако и не скажет всего сразу. Он попросил слова. В зале опять установилась тишина. Джайнаков съежился, ничего хорошего не ожидая, ближе подвинулся к Сяту. Токаш внима­тельно посмотрел в лица тем, кто находился поближе — одни отводили глаза в сторону, другие краснели.

— Вот что, родные!.. В пути встречается много неров­ностей, в жизни много непознанных тайн, человек откры­вает их не за один день. Сколько он живет, столько же и спотыкается, ищет новые пути. Перед смертью он сожа­леет, что чего-то не знал, а если бы знал, то не допус­тил ошибки. Мы испытали горечь такого сожаления во вчерашних кровопролитиях, когда не смогли отличить друзей от врагов. Мы тогда попали в беду, а потом доса­довали и сожалели. Но видно, вы не извлекли пользы для себя из этого урока и сегодня опять слушаете пустые разговоры. Как же это так? Неужели хотите споткнуть­ся на том же месте, хотите снова пролить кровь? Не луч­ше ли посмотреть, что делает передовой народ и брать с него пример? — Токаш повернулся, окидывая всех взглядом. Его слушали молча, кое-кто с любопытст­вом.— Давайте же поступим разумно, чтобы потом не со­жалеть. Атаман только вчера проливал, как воду, кровь казахского народа. Вы, аксакал, правильно сказали, что при слове «атаман» дети в аулах переставали плакать. Как же можно забыть об этом? Если Закир поддержи­вает атамана, то нет в этом ничего удивительного, он— его друг. Вчера они были заодно...

Закир встал с места и, пробормотав: «Ах, чтоб тебе!», пошел к двери. Сят хотел его остановить:

— Закир-аксакал, куда вы?

— Наверное пойдет к атаману и донесет на меня. Это ему не впервой. Пусть идет! — Токаш чуть заметно улыб­нулся, а группа молодежи, стоявшая у входа, поддержа­ли его, дружно засмеялась и загородила дорогу Закиру.

— Заканчивай, Токаш! — насупился Сят. Ему не понравились слова Токаша о Закире. Пусть! Токаш не мог отказаться от удовольствия кольнуть Закира.

— Уважаемый хальфе назвал Бухару. Все это чепу­ха, помутнение в глазах... По моему мнению, нам ненуж­на никакая опека. Мы сами можем создать самостоятель­ное правительство.

— Правильно сказано.

— Браво, джигит!

— Мы тоже за это!

Это загудела молодежь. Сят успокаивал, призывая не шуметь. Его не слушали. Джайнаков закурил папиросу. Богачи бросали на Токаша злобные взгляды, но высту­пить не решались. Некоторые стали протискиваться к вы­ходу.

Поднялся Сят — он говорил мягко и долго. Под ко­нец поддержал мысль о создании самостоятельного управ­ления, высказанную Токашем. И ни одним словом не об­молвился об атамане и Бухаре. Он следовал своей давней привычке — лисьей повадке: не портить отношения с другими. Когда дело дошло до голосования, большинство было за самостоятельность.

С собрания Токаш вышел с группой молодежи.