Страница - 29

14

С отрядом около ста джигитов Токаш остановился в Бурундае, чтобы подкормить коней. Он сел в тени боль­шого карагача, прислонился спиной к стволу дерева, расстегнул ворот вышитой белой рубашки и вытер вспо­тевший лоб.

Был полдень. Небо ясное, только по вершинам Ала­Тау медленно ползли клочки серо-бурых облаков. А здесь не чувствуется даже легкого ветерка. Крутом мерт­вая тишина.

Не видно города, расположенного у подножия гор. В той стороне еще идут бои. Кто знает, что там происхо­дит? Вот уже прошло целых пять дней, как Токаш вы­ехал оттуда. Он побывал в аулах западнее города и от­правил добытое продовольствие под сильной охраной в Верный, а сам поехал в Чемолган.

Аулы встревожены: плохие вести не задерживаются, они мигом достигли Чемолгана. Больше всех беспокои­лась Айгуль. Взоры ее были постоянно обращены в сто­рону города. Увидев Токаша, сходившего с коня, она бросилась навстречу и повисла на его шее. Прозрачные слезы падали на руки Токаша. Что за привычка у жен­щин плакать в радостную минуту? Токаш посмотрел в печальное лицо невесты; тонкие губы беззвучно шеве­лятся, они говорят о тоске, разрывающей сердце. Токаш понял это без слов и поцеловал ее— он не хотел, чтобы эти слова были сказаны. Ему казалось, что слова, вроде: «Жив?... Наконец я увидела тебя, Токаш-жаи, ты ли это»,—неуместны при долгожданной встрече. И правда— печаль девушки скоро развеялась, как туман. Когда Ай­гуль зажгла пятилинейную лампу, Токаш заметил на щеках ее румянец. Милыми движениями опа акку­ратно разлила чай.

Аянбека дома не было. Заядлый охотник, позабыв о том, что является комиссаром волости, уехал на охоту.

С делами волости управлялись мальчик-секретарь и Айгуль. Нужные людям бумаги писал секретарь, а Айгуль ставила печать и подписывала за отца. Узнав обо всем этом, Токаш посмеялся от души. Айгуль стала опытной. Возникавшие споры она решала моментально и справедливо, затем быстро заверяла бумаги. Иногда слу­чалось и так: Аянбек был дома, а разрешать споры люди приходили все равно к Айгуль.

В ту ночь Токаш порадовался еще раз деловитости Айгуль. Через мальчика-секретаря она мигом созвала джигитов аула: люди собрались без промедления. Все они знакомы Токашу. Тут были джигиты, которые ког­да-то партизанили вместе с ним в горах, а на следую­щий же день после переворота, сказав: «Пошли домой устанавливать советскую власть», — надели шапки на­бекрень, заткнули нагайки за пояс и вернулись в родной аул.

Айгуль не робела и не чувствовала стесненности, как это бывает с аульными девушками, она степенно и спо­койно обратилась к джигитам:

— Токаш-агай прибыл с просьбой в свой родной аул, к своим родным. Для доблестных сынов народа настали тяжкие дни. Не останьтесь в стороне, вот о чем прошу вас!

Токаш смотрел с удивлением и не верил своим гла­зам. «Неужели эта бойкая на язык девушка — Айгуль?» Да, Айгуль говорила уверенно и дельно. Ему показалось легко осуществимым дело, ради которого он приехал сюда. Токаш сказал джигитам: «Белоказаки поголовно сели на коней и атакуют город. Если они победят, ни од­ного из вас не оставят в живых, не перебьют, так сядут верхом и все равно не дадут житья, будут бить сапога­ми в самую грудь... Подумайте, как быть. Вы уже знае­те, что такое советская власть. Баи ее страшатся, а бат­раки рады ей, они стали равноправными гражданами. Женщинам тоже предоставлено равенство. Как же мож­но лишиться всего этого? Если не хотите потерять своих прав, то выступайте на защиту советской власти. А кто думает остаться в стороне от борьбы, пусть повяжет го­лову платком и подобно женщине сидит у очага!

Токаш одних вдохновил, других пристыдил — и все джигиты в один голос сказали «да» и оседлали коней.

Казалось бы, готов целый отряд. Но какой же это отряд, если нет оружия. Спутав коней, джигиты собра­лись около Токаша, настроение у всех невеселое. И не было тут балагура Курышпая, который обычно смешил на привалах,— он вчера уехал в город, сопровождая обоз с продовольствием, собранным в аулах.

— Кроме дубинок, в руках нет ничего...

— У Асылхана есть ружье, оно стреляет картечью.

— Зря мы сдали в казарму винтовки, которые ото­брали у каравана, посланного из Китая атаману.

— Такой был приказ от советской власти — сдать оружие...

Не вмешиваясь пока в разговор, Токаш обдумывал единственный выход — вести джигитов в город, там ору­жие выдадут. Но согласятся ли джигиты ехать безоруж­ными. Вокруг города—бои, легко напороться на каза­ков— это все понимают,— а что будешь делать с пусты­ми руками?..

На дороге со стороны города показался быстро ска­чущий всадник. Кто бы это мог быть? Очень уж спешит...

— Кажется, Курышпай!—сказал Токаш.

И действительно, это был он, Курышпай, потный, войлочный колпак его сполз на лоб.

— Это не война, а мученье! — Курышпай устало сполз с коня,— ни минуты покоя. Мотайся день и ночь... Белоказаки прорвали цепи под Тастаком и теперь угро­жают городу... Бои были прекращены, велись перегово­ры. Белые предложили послать продовольствие, если на­ши выпустят из тюрьмы заключенных. На этом догово­рились. Но кто-то преждевременно выпустил заключен­ных, и белые воспользовались этим, снова начали атаки...

— Вот подлецы!

— Есть у тебя насыбай? — Курышпай толкнул в бок сидящего рядом джигита. Постучав о каблук роговой табакеркой и насыпав на ладонь большую щепотку на- сыбая, он быстро опрокинул ее за губу.

— В Ревкоме видел Юрьева, и он просил тебя, То- каш, прибыть немедленно. Вот почему я так спешил...

В этот момент вдали на холме показались два всад­ника. Токаш первый заметил их.

— Курыш, что это за всадники? Не за тобой гнались?

— Первый раз вижу их.

Все вскочили с мест. Всадники спустились за холм.

— Их нужно задержать,— сказал Токаш, садясь на коня.

Курышпай и еще несколько джигитов последовали за ним. Началась погоня.

— Эй, стой! Стрелять будем!

Те двое мчались без оглядки. Видимо, они были даль­ними путниками, уже успевшими изрядно притомить ко­ней. Токаш и Курышпай нагнали их. Оба Всадника были русские парни, на головах краснозвездные шлемы. То­каш понял, что это красноармейцы.

— Я —комиссар Бокин. Это мой отряд... В городе идут бои. Откуда вы едете? Документы есть?

— Давно бы так и сказали. Теперь дело другое...— ответил один из красноармейцев.

— Вы нас не обманываете?—усомнился второй.

— Если думаешь, что обманываем, дело ваше...

— Нам... нам нужен представитель советской влас­ти!— проговорил первый красноармеец.

Токаш вынул из кармана удостоверение члена Рев­кома и показал им.

— О, теперь верим. Мы разведчики из отряда Му- раева, идущего из Ташкента.

— Мураева? Его отряд послан к нам на помощь? — торопливо спросил Токаш.

— Так точно!

— Где отряд?

— В десяти километрах отсюда...

Токаш взмахнул нагайкой.

— Веди быстрее!..

Вместе со своими джигитами Токаш поехал навстре­чу отряду Мураева. Молодцы ташкентцы, они поступили

по-братски! В самый трудный момент протянули руку ПОМОЩИ...

Это была очень своевременная помощь. Мураев, смуглый, высокого роста человек, очень решительный,— узнав от Токаша о положении в городе, подробно рас­спросив Курышпая о последних событиях, начал дейст­вовать незамедлительно. Отряд двинулся на Тастак и с тыла неожиданно атаковал белоказаков, которые вели бои уже на окраинных улицах Верного. Растерявшиеся белоказаки стали отступать в сторону гор. Конные крас­ноармейцы преследовали их, рубили с плеча...

Отряд Мураева разбил белоказаков наголову, не дав им достигнуть Каскелена...

15

Поражение белоказаков испугало Фальковского. На­дежды его рушились. Что теперь делать? Вчера на засе­дании Ревкома Бокин не сводил с него взгляда, прони­зывающего душу... К тому же дело Пимена так разду­лось, что Фальковскому хоть беги из Верного...

Вот если бы епископ нашел дорогу в Кульджу и при помощи Любы сумел направить английского «льва» в Семиречье! Фальковскнй высказал свою мысль Пимену на очередном допросе. Тот нашел ее разумной.

В ту же ночь Фальковский принял Габдуллу Какено- ва. Жакупбеку, который постоянно вертелся на глазах, он дал понять, что Какенов нужный для следственной комиссии человек... Какенов, с тех пор, как стал пере­водчиком ревтрибунала, почувствовал себя равным сре­ди сотрудников следственной комиссии, держался с ними свободно. Фальковскнй, внимательно следивший за ним, с удовлетворением отмечал: «Входит в свою роль». На Какенова он возлагал большие надежды...       .

Какенов тихо вошел в дом Кардена. Большая гости­ная бая была полна городских торговцев, аульных акса­калов, ходжей и мулл. На самом почетном месте — бо­родатый имам татарской мечети, рядом с ним справа — кастекский хальфе. Здесь же — герой восстания шест­надцатого года, надавно вернувшийся из мавзолея Ход-

жи Ахмета Яссави, похудевший Жунус и узун-агачский бакалейщик Боштай. Все они сидят на разостланном поверх ковра одеяле, свернув ноги калачиком. Имамы перебирают четки, аксакалы важно поглаживают свои бороды, перебрасываясь отдельными фразами, в ожида­нии единого для всех разговора.

Во дворе с бульканьем кипит большой никелирован­ный самовар, а на кухне—испускающий клубы пара большей котел мяса. Группа женщин, возглавляемая Бикен, шныряет в передней комнате, занимаясь приго­товлением стола. Приготовление затягивалось, братья Карден и Адил время от времени подбрасывали в зати­хающий разговор искорку и снова раздували тлеющий огонек беседы,

Карден подвинулся и дал Габдулле место рядом с собой, из присутствующих никто нe обратил внимания на его появление. Какенов не обиделся, наоборот, он внутренне рад этому. От них он не ждет почета. Он по­слушает их и этого достаточно для него. Видно, Карден- аксакал поставил перед собой важную цель, если созвал у себя таких знатных людей. Комитет алаш-орды закрыт. Почтенных людей лишают богатства и пускают по миру. Как бороться против этого? Прислушается Бокпн к го­лосу этих людей или окончательно порвет с ними? Вот о чем пошел сейчас разговор, который задел всех.

— Для мусульманских сынов настали черные дни. Это мы, не скрывая перед своей совестью и верой, долж­ны сказать откровенно, — произнес хальфе и должен был сделать паузу, потому что горячо заговорил Карден:

— Золотые ваши слова, хальфе-еке. Всему Семп- реченскому краю известно, что вы человек справедливы. Однако, по-моему, не советская власть принесла черные дни мусульманам. Это дело рук пятнистой змеи, нами же рожденной. Ведь не зря говорится в народе: «Если найдется кто сильнее тебя, он выколет тебе глаза». Мне кажется, что одна из казашек-матерей родила одногла­вого дракона...

Язык Кардена цедил яд. У сидевших похолодели спины, некоторые не могли усидеть на месте и заерзали.

— Астапр-алла!.. Боже-боже!

— Чего только пет на этом свете!

— Дай боже, чтоб все кончилось благополучно! — Со всех сторон посыпались тревожные и печальные слова, которые, объединяясь воедино, добавили страха и тревоги к сказанному Карденом.

Карден сегодня проложил путь к серьезному разговору. Погладив густую бороду, бай продолжал:

— В этом городе нет ни одного потомка истинных мусульман — почтенного казаха, уйгура, татарина,—ко­торый бы не терпел бесчинства. Скажите сами, разве это неверно—он оглянулся по сторонам, потом его взгляд метнулся в сторону Какенова. Карден замолчал, ожидая от него одобрения. Но Габдулла не хотел пока выстав­лять себя. —Вы — мудрость казахского народа,— снова заговорил Карден.— И я пригласил вас для того, чтобы поделиться этими печальными мыслями! Какие будут советы? Слово за вами!

Какенов теперь решился заговорить.

— Многоуважаемые гости! Я захватил лишь коней беседы, прошу прощения! Я не думал, что в этом ува­жаемом доме встречусь сразу со всеми знатными людь­ми Семиречья.— Габдулла посмотрел на Кардена. Тот кивнул головой—дал знак: «Продолжай, все понимаю по тону голоса и движениям твоих губ»; Какеноз про­должал:

— Ни одного русского не тронул. Отчего же не бо­леть моему сердцу? Он беспощадно грабит только ка­захов и других мусульман. Я думаю, советская власть не так приказала ему. Об этом мы имеем некоторые све­дения... Не было и нет человека, который бы назвал с уважительностью его имя или обратился к нему на«ты>.

— О ком это вы ведете речь? — вдруг спросил Жу нус как ни в чем не бывало. Хальфе посмотрел на него осуждающе.

— Глухой, что ли ты, мой друг? Говорим о коварном сыне Боки. Друг говорит в глаза, а враг — за глаза. Ваш сын, Жуке, мы слышали, является его правой ру­кой!—многозначительно пояснил хальфе.

Боштай, зная крутой нрав Жунуса, неодобрительно посмотрел на хальфе, словно говоря: «Напрасно об этом»...

- Враки! — произнес Жунус суровым голосом — это прозвучало как удар по зубам. Карден прикрыл рот. Между тем Жунус продолжал: — Токаша я знаю как одного из достойных сынов казахского народа. Правда, человек он резкий, а слова — подстать характеру. Но разве не он в шестнадцатом году смело выступил на за­щиту казахского народа? Почему вы забыли об этом и теперь шушукаетесь да сплетничаете. Не поверю! Зачем говорить намеками?

— Помолчи, болтун!—сидящий рядом с ним задири­стый хальфе задрожал от гнева и сдернул с головы чалму.

— Я болтун? Вот тебе!—Жунус коротко ударил хальфе по лицу. Они схватились драться. Поднялась су­матоха. Странно, оказывается, и среди знатных, видав­ших виды людей, которые правили народом, есть спо­собные на такие неблаговидные поступки! Хотя Какенов в душе не одоорял происшедшее, но успокаивать их не стал. Какой пес этот Жунус! Нет на него управы, вот и привык к таким выходкам, возомнил о себе, зазнался!

Какой-то джигит оттащил за полы хальфе и повел его с окровавленным носом на двор. Шум прекратился. Нуролла-ишан сказал Жунусу:

— Жунус, ты совершил бестактность! Поднимать ру­ку на муллу—грех перед богом. Попроси прошения!

— А что, разве бог позволял мулле оскорблять дру­гих? Какое ему дело до меня? Каждый хозяин своих слов. Каждый мерит на свой рост. В такой момент, когда мы собрались поговорить о том, как облегчить свалившееся горе, он оскорбил меня. Ему не понравились мои слова?! Ха! За свои годы я не только от хальфе, но и от генера­ла не слышал оскорбления... О Токаше я думаю совсем иначе, чем хальфе Я думаю, что и Карден-аксакал по­торопился со своими обвинениями. Людские сплетни, подобно змеиному яду, распространяются быстро и умертвляют разум. Давайте подумаем! Поговорим с са­мим Токашем. Что он скажет? Мой сын Саха — не из­верг, как назвал его хальфе. Было время, когда мы шли рука об руку и жертвовали жизни за народ. С тех пор прошло немало времени. Кто теперь мой сын? Какой жизненный путь избрал он себе? Все это мне пока не­известно. Я сам хочу узнать об этом. Если дети в самом деле окажутся извергами...

Мелкими шажками вошел хальфе, умывшийся хо­лодной водой. Его слух уловил последние слова Жунуса:

— Слава аллаху! В этом нет у меня никакого сом­нения... Зато есть сомнение в том, что ты сам шагаешь по пути с мусульманами,— хальфе сел на свое место.

Жунус вскочил, руки его тряслись.

— Пусть этот... сдержит свой язык, иначе я ухожу!— Жунус указал пальцем на хальфе и посмотрел на Ну- роллу-ишана. Ишан ничего не ответил. Перебирая четки, он продолжал сидеть молча.

— Не могу я сдержать язык! — воскликнул халь­фе:— Жунус мутит народ, отделяет одного казаха от другого...

Жунус, не говоря ни слова, взял свою нагайку и на­правился к выходу. Никто не открыл рта, все молча одобряли его уход. Только Карден, хозяин дома, счел неудобным не проводить гостя хотя бы до наружных дверей.

Когда Карден вернулся, Габдулла шепнул ему на ухо: «Не соглашается? Ну и пусть уйдет! Это лучше, иначе он все испортит...».

Аксакалы долго сидели за чаем, затем ели мясо. Хо­тя они не взлюбили Жупуса, но в конце концов остано­вились на его предложении. Они решили направить посредника к сыну Боки Токашбаю с посланием: пусть прекратит разорение почтенных казахов. Если же не со­гласится, то пусть укажет место схватки... Имя его бу­дет проклято пародом»

— Если он не одумается, мы не можем защищать его, как мусульманина!—произнес хальфе, отряхивая полу халата.

Как только гости разошлись, Карден взял счеты и принялся щелкать косточками. Бикен, украдкой слы­шавшая разговор, подошла к нему.

— Отец! — как Бикен ни старалась говорить спо­койно, но ее голос задрожал и выдал душевное волне­ние.— Что вам нужно от Токаша? Почему вы поддае­тесь нашептыванию других? Я знаю, вас толкает на это сын Какена.

— Милая, о чем ты говоришь? — спросил отец, ото­рвавшись от счетов и с удивлением посмотрев на нее.

— Когда отбирали у других скот, Токаш не тронул вас. Почему вы не хотите признать его доброту? Собра­ли аксакалов... Думаете, что сейчас прежние времена?— Бикен знала характер отца—если он вскипятится, то его трудно охладить. Поэтому она старалась говорить веско и заранее осадить его разумными доводами.

— Ты думаешь, он пожалел меня из-за тебя?

Мысль о том, что отец намекает на отношения Бикен и Токаша, обожгла ее лицо.

— Что вы хотите сказать, отец?

— Говорят, что он горланит в этом Ревкоме каждый день, намеревается отобрать у казахов скот и передать русским. Первым назвал меня... Разве так жалеют?

— Вы расплачиваетесь за свой язык, отец! Сколько раз я говорила: не доверяйтесь этому Какенову. Он врет...

Карден молчал. Со двора вошла жена Кардена и согласилась с дочерью.

— Какую вы видите пользу в этих ходжах и муллах. Если на нашу голову свалится беда—ни один из них не окажет помощи. Сыновья Боки и Жунуса не то что с тобой, они не побоялись схватиться с губернатором и атаманом... Царские палачи не смогли осилить их, а вам подавно не под силу, мой старик. Разве не говорят в на­роде: «Богатым будет тот, кто умеет сдерживать себя»?

Карден молчал...

А на следующее утро он решил поехать в свой аул под Чемолгано.м. Если не досмотреть за скотом, его мо­гут растащить. Бикен решила ехать вместе. Карден не возражал: она неглупая, может пригодиться...