Страница - 31

17

Саха был назначен полномочным комиссаром в Пиш- пеке по размещению и устройству прибывающих из-за границы казахов и киргиз, он начал заготовлять в селах и аулах продовольствие. В самый разгар дел полу­чил от Ревкома телеграмму: ему предписывалось пере­дать свои обязанности представителю пишпекского уез­дного Ревкома, а самому приступить к созданию уез­дного партийного комитета в Пишпеке. Это означало попрощаться с Верным на длительное время. Теперь Сахе нелегко будет выбраться из Пишпека... Расстроил ся, не хотел оставаться, но что поделаешь — дисципли­на. Война еще не кончилась. Куда посылает партия —

туда и идешь Если бы в Пишпеке жила Глафира! Но она давно уехала в Ташкент. И все же Саха разыскал дом деда Глафиры, зашел. Старик коротко ответил: «Нет ее. Уехала в Ташкент». И писем тоже давно не было. Что с ней? Саха написал Глафире письмо и стал устраиваться в Пишпеке на житье, чувствуя себя пока одиноким. Нужно было иметь кое-какие вещи, он отпра­вился в Верный.

Только успел войти в свою квартиру, умыться с до­роги, как появился отец. Саха до того был обрадован, что выронил из рук полотенце. Жунус раскрыл свои объятия и прижал сухощавого высокого ростом сына к груди.

— Саха-жан, наконец-то мы увиделись живыми и здоровыми! — голос Жунуса был тверд, движения живы, никаких следов томительного ожидания встречи после долгих лет разлуки. Саха тоже заговорил весело в тон отцу:

— Если бы вы пришли завтра, то мы не увиде­лись бы.

— Опырай, сынок, неужели ты позабыл о матери? Застал я ее в тоске и обиде: нет дома ни тебя, ни меня. Извелась вся... Спасибо родственникам, хоть они помо­гали. Дом держится лишь на Гульжан!..

Саха всерьез огорчился. Конечно, нехорошо так по­ступать, что там говорить! Какие бы трудности ни встре­чались, разве можно забывать про мать? Правда, он после выхода из тюрьмы один раз ездил к ней и, про­жив там несколько дней, успокоил ее и себя. А с тех пор у него не было свободного времени. Переворот, мя­теж белоказаков. Теперь вот надо переезжать в Пишпек. Отказаться поехать туда — нельзя...

Похоже, что Жунус понял это. Разговора о матери больше не заводил, лишь наказал: «Летом отпросись и съезди к матери».

Сын дал обещание. Жунус начал говорить о положе­нии дел в аулах. Но тут в комнату вошли Токаш, Ораз, Жакупбек и Абдулла — все они были радостно возбуж­дены.

— О твоем возвращении в город первым узнал Жа­купбек, он увидел тебя. «Кто-то промчался мимо окна, смотрю, — говорит, — Саха...» и сразу прибежал ко мне. А тут пришел Абдулла...— рассказывал Токаш.

— Вовремя пришли. Я покажу вам одного челове ка!— Саха указал на Жунуса, сидевшего в углу и мол­ча любовавшегося ими.

— Ба! Жунус! Дорогой Жуке! — воскликнул Токаш и шагнул вперед. Они обнялись, сомкнули груди.

— Пришел к вам.—Жунус снял вельветовый беш­мет, шапку из меха кунииы и надел на голову черную бархатную тюбетейку. — Милый Токаш, ты один из славных сынов казахского народа, будь осторожен. Ви­дать, у тебя много врагов! — после этих предостереже­ний он намекнул на разговор у Кардена, но избежал подробностей.

Этот поступок отца не понравился Сахе; отец — их единомышленник, близкий человек, а те аксакалы, с кем он был в компании, не заботятся о судьбе казахского народа, всем известно, что это за люди.

Жунус, не обращая на сына внимания, завел разго­вор с Токашем, чтобы выяснить его дальнейшие наме­рения.

— Чего вам не хватает и чего вы хотите? Токаш, я тебе говорю прямо: ты здравомыслящий человек, зачем ты поднял такой шум в народе?

У Токаша нахмурились брови, упрямый взгляд уста­вился на Жунуса.

— Что значит «поднял шум», Жуке?.. Народ голо­дает. Возвращаются славные сыны народа, которые бы­ли вам соратниками в шестнадцатом году, у них нет куска хлеба, нет крова над головой. Не могу же я сидеть спокойно и допустить, чтобы они страдали, а у баев по усам тек мед. Пусть что хотят, то и говорят...

— Это правильно, и желаю удачи! Но чего ты один добьешься насилием? Ничего, кроме как наживаешь себе врагов?

— Терпение, Жуке! Революция — поступь миллио­нов, если кто не посторонится и не уступит дорогу, того раздавит и пройдет дальше — у нее свой путь. Остано­вить эти миллионы не в силах ни вы, ни я...

— Вот что я тебе скажу — один в поле не воин. Ты должен окружить себя друзьями. Не будь легкомыс­ленным. Вас мало, а их много, и они сильны, смотрите, чтобы не погубили вас... Можно спокойно спать и дей­ствовать без оглядки в том случае, если будете иметь друзей на углу каждой улицы...

Токаш улыбнулся: эти слова Жунус говорил ему еще раньше, Эрмиш говорил то же.

— Вспомни, Жуке, слова наших предков: чем быть сорок дней исполнителем, лучше один день — повелите­лем. Баи хотели вечно повелевать. Если им не дать по­чувствовать нашу власть сейчас, то разве они, властво­вавшие на протяжении веков, уступят беднякам?

— Есть еще одна пословица: большинство страшит, а глубина топит. Почему ты забываешь об этом? По­чему мы не погибли в шестнадцатом году? — голубые глаза Жунуса разгорались.

— Казахских бедняков много, но они еще не вышли из-под влияния баев. Сейчас пока полезнее опереться на силу, чем на них, — вставил Ораз.

Такого мнения Саха не разделяет. Опора большеви­ков на селе — казахская беднота, она выступит против своих же баев и начнет строительство социализма... Но и в словах отца есть доля правды — нужно быть осто­рожными и не дать себя окружить врагами. Токаш слишком крут...

Когда поединок Жуиуса и Токаша стал затягивать­ся, их перебил Жакупбек. Он завел разговор о пред­стоящем отъезде на северный фронт всех троих — Ора- за, Жакупбека и Абдуллы.

Из Аягуза атаман Анненков взял курс на Капал. От Ленина получена телеграмма: любыми силами остано­вить наступление... Полк красногвардейцев завтра вы­ступает па фронт. Емелев — главнокомандующий нового фронта, а Ораз, Жакупбек и Абдулла будут вести поли­тическую работу. Отправляются завтра утром. Саха появился кстати. Кто знает, что их ждет впереди — при­шли попрощаться... Токаш снова едет в аулы. Семигла­вый дракон — голод все еще свирепствует, а тут еще возвращаются люди из Китая — голодные, оборванные. Их надо встретить, как родных...

Жакупбек умолчал, что на фронт его послал Фаль- ковский: нашел выход избавиться от неугодного работ­ника. Фальковский хлопал Жакупбека по плечу, приго­варивая: «Будешь бороться с врагами Советской власти».

Что люди нужны на фронте — это правда. Что Жа­купбек нежелателен эсеру — это тоже понятно, но во­зражать Фальковскому Жакупбек не решился: ведь тот мог обозвать его трусом.

Алма-Атинка —речка бурная. Стремительно мчась с гор, она бьется о каменные глыбы, заполнившие русло, пенится, брызгая во все стороны. Ее шум не умол­кает ни днем, ни ночью. Куда она так спешит?..

Токаш остановился на берегу, не сводит глаз с бур­ливой реки.

Мысли его похожи на эти стремительные потоки. Они так спешат, что иногда опережают течение жизни, пред­видят новые события.

Подобно начинающему ходить младенцу, Советская власть в Верном сперва делала неуверенные шаги, те­перь они становятся все тверже и смелее. Жизнь идет стремительно — день равен году. Сегодня с утра Токаш был участником многих событий. А сколько их может произойти до вечера?

Сегодня упразднили Ревком и вместо него учредили областной исполнительный комитет. Председателем хо­тели избрать Юрьева, но он отказался: после ранения здоровье его сильно пошатнулось. Тогда председателем исполкома избрали Гречкина—посланца из Ташкента, он прибыл с отрядом Мураева и остался в Верном. То- кашу поручили возглавлять комиссариат по националь­ным вопросам. На этом же заседании заслушали доклад Бокина.

Жизнь, как зимняя пурга, вихрями бьет по лицу, не дает людям поднять головы. Не все понимают, откуда льется свет... И не все объяснишь—много забот. Из Китая возвращаются беженцы, снуют взад и вперед, ищут родных, ждут счастья. А тут — клевета баев... Се­миглавый дракон— голод...

Токаш доложил, как и чего он добился в борьбе с этим драконом.

По предложению Юрьева президиум объявил Тока- шу благодарность и опять направил его в аулы и села. Президиум обязал его укреплять на селе Советскую власть, отбирать у крупных баев-феодалов скот и пере­давать его голодающим крестьянам, размещать и обес­печивать жильем казахов, возвращающихся из Китая... Завтра Токаш должен выехать в аулы.

Это все ничего, можно сделать... Тревожит положение в городе. Вчера отправился на северный фронт Емелев,

вместе с ним питомцы Токаша — Ораз, Жакупбек и Аб дулла. Для решения споров, возникших на границе с Китаем, для возвращения беженцев была создана ко­миссия во главе с Павлом Виноградовым, он завтра выезжает в Кульджу. Белобандиты совершили нападе­ние на Джаркент, туда отправился с отрядом Сергей Журавлев. Саха в Пишпеке.

Верные друзья разъехались в разные стороны. Кто теперь остался? Юрьев! Он болен. Иные дни даже не приходит на работу, лежит в постели...

Опечаленный, мрачный Токаш не сводит глаз с во­ды... Она бежит стремительно, не зная отдыха. Только в одном месте за поворотом образовался небольшой тихий затон — вода темная, неподвижная. В ней Токаш увидел отражение коренастого, пожилого мужчины.

Токаш посмотрел на противоположный берег и узнал Махмута. Махмут смотрел на него, скаля зубы.

— Маха!.. Эй, Маха!

Молча скинув сапоги, Махмут полез в воду. Дойдя до середины речки, он споткнулся и шлепнулся в воду— бурное течение понесло его.

«Расшибет его камень» — подумал Токаш и тороп­ливо стал раздеваться. Но Махмут сам встал на ноги, выбрался на берег.

— Маха, ты случайно не пьян?

С него стекала вода, скрученные черные усы обвис­ли. Маха, в обычное время державшийся непринужден­но и гордо, теперь потерял прежний свой вид, сутулился и дрожал.

Петр Алексеевич говаривал, что человека можно испытать и в самом малом деле. Если верить этим сло­вам, Махмут — не из храброго десятка, не особенно-то крепкий.

Он выжал одежду и с удрученным видом присел рядом с Токашем. Долго не мог слова вымолвить, как будто и не было прежнего веселого и словоохотливо­го Махмута.

— Ну, рассказывай, Маха!

— Токашжан, я... я люблю тебя, как родного сына.— Махмут не мог подобрать нужных слов, и это мучило его. Махмут набрал в себя воздуха и заговорил снова.— В городе о тебе много нехороших слухов. Бормочут: «Не любит мусульман, отрекся от веры...». Будь осторо­жен и не говори, что сказал я. Одним словом, у тебя много врагов...

Эту «тайну» Токаш слышал десять дней тому назад. Пусть — бормочут. Собака лает, ветер носит.

— Маха, не огорчайтесь! Я не такой уж злодей, сам знаешь: разве я отказывался когда-нибудь делать доб­ро для казахского народа? Нет! А Какенов, запятнавший себя кровью казахов, свободно ходит по земле. Не даль­ше, как вчера... В общем, я завтра опять выезжаю в аулы. Буду раздавать байский скот бедным.

— Как же ты раздашь? Отберешь их скот, который они выращивали годами?

— Скот выращивали не баи, а батраки-скотоводы, те, которые не имеют ничего и голодают. Ты вот сейчас поднялся на ноги, купил дом, а раньше был настоящим босяком. Помнишь, как ты пешком гонял скот Кардена на базары Оренбурга и Троицка?..

Махмут молчал, надув губы. Он не одобрял намере­ние Токаша.

Токаш нарисовал перед взором Махмута все богат­ство Кардена: в городе два дома, мануфактурный мага­зин, несколько лавок, торгующих кожей и кожаными изделиями. Хозяином скотного базара тоже является Карден. Это только в Верном. У него есть магазины в Джаркенте, Аулие-Ате, Чимкенте и даже в Ташкенте. Кому принадлежат косяки лошадей, гурты коров в Че- молгане и несметное количество овец, пасущихся на склонах гор? Богат и брат Кардена Адпл. А разве со­чтешь все, что принадлежит вчерашнему его зятю Закиру и бежавшему в Китай младшему его зятю Джайнакову? Подобно удаву, который может протолкнуть в глотку пойманную жертву толще себя, Карден обхватил Семи­речье и готов был проглотить его. Почему жалеет его Махмут, перенесший от него столько обид? Этого Токаш никак не может понять...

— Он же мусульманин!

— А Карден, как мусульманин, жалел тебя? Почему ты работал на него, как раб?

Махмут не проронил ни слова. Нить разговора пре­рвалась. Токаш разозлился: эх, Токаш, Токаш! Кого ты хочешь убедить?

Он махнул рукой и пошел домой.

Тени удлинились. Наступила прохлада. На улицах стало тише. Дед Эрмнш подметал во дворе и перед до­мом.

— Два каких-то казаха ожидают тебя. Там в саду!— сообщил он.

Токаш подошел к гостям, поздоровался и ввел в свою комнату.

— Светик мой, это ты будешь сын Боки, комиссар- казах?— спросил рябой мулла с волосатым лицом в большой, как котел, чалме.

— Он самый!.. Здоров будь, Токашбай! — произнес верткий киргиз с окладистой бородой. Э, да это же Кал­дыбай. Он ведь жил в Токмаке, а почему оказался здесь? Говорили, что киргизскую алаш-орду опекают он и Арал- баев. Какое же дело привело его к Токашу!

— Светик мой. мы пришли к тебе по поручению на­рода,— начал разговор мулла, Калдыбай кивнул голо­вой. Не упуская н.з виду ни одного движения, ни одной гримасы гостей, Токаш зорко наблюдал за ними.

— Поручение народа—божье поручение, Токашбай. Мы — посланцы народа, уполномочены говорить от его имени. Доброе слово — знаменье к добру. Сначала нач­нем с добрых слов,—проговорил Калдыбай, то и дело наклоняясь к мулле своим худощавым телом.

— Да, начнем с добрых слов. Светик мой, ты счаст­ливая звезда казахов, истинный их сын, дай тебе, аллах, удачи! Услышав имя твое, мы радовались, узнав о де­лах твоих, пришли с горечью!

Токаш что-то заподозрнл:«Пришли с горечью...».

— Что же случилось, мулда-еке?

— Слова хальфе— сердечная печаль народа, То­каш!— вставил опять Калдыбай, перебивая муллу. Хотя Токаш раньше слышал имя хальфе, но видеть его ему еще не приходилось. Сят говаривал, что «когти хальфе ядовиты»...

— Сын мои, все лучшие люди Семиречья обращают­ся к тебе с просьбой: пусть соберет нас вместе, в единое целое. У нас есть свое имя — казах и есть мусульман­ская вера, пусть же не дает нас в обиду неверным!—го­ворят они. И вот чего они хотят от тебя. — Хальфе по­смотрел на Токаша в упор.

— Разве я не казахам служу?

— Говорят, что эта твоя служба идет на пользу не

казахам, а соответствует желаниям русских,— мулла по­гладил бороду.

— Это неправда, клевета баев!

— Первый раз слышу, что мусульмане могут быть врагами друг друга!—вставил опять Калдыбай...— Ка­зах есть казах.

— Есть разные казахи. Об этом вы, Калдыбай, дол­жны знать. Есть баи, вчера только мучившие народ, и есть угнетенные, босые и голодные батраки. Чьи интере­сы вы пришли защищать?

— Всех! — выпалил мулла.

— В таком случае я не принимаю ваше посредни­чество!

— Ты уходишь от народа, а куда придешь?—голос Калдыбая затрещал подобно лопающемуся стеклу. То- каш почувствовал, что послы отбросили в сторону дип­ломатию и перешли к открытому нажиму.

— Кучка баев не составляет казахского народа, я не пожалею, если уйду от них. Скажите прямо, что вы хо­тите от меня? — спросил Токаш, сурово посмотрев на «послов». Калдыбай сморщился и с недовольным видом отвернулся. Хитрый мулла заговорил льстивым, заиски­вающим тоном.

— Ум твой — бескрайнее море, сердце твое — сердце бесстрашного льва, народ понимает тебя так... К чему тебе раздваивать свой народ и лишать его покоя? Ак­сакалы крепко просили об этом. Они просили не отби­рать скот у казахов — ведь русские будут богатеть за счет казахов! Еще они просят вернуть ключ комитета алаш-орды. Если будут исполнены эти два желания, мы благословим тебя всем народом и не дадим пылинке упасть на тебя. Не так ли, мирза? — мулла повернулся к Қалдыбаю, тот поспешно кивнул головой.

— Благодарю за сообщение! — иронии Токаша мул­ла не понял, он тут же торопливо проговорил: .

— Ну вот, да сопутствует тебе удача. Так и должно быть... Разве может сын казаха уйти от своих же ка­захов!

Мулла показался Токашу недалеким, легкомыслен­ным человеком. Иначе он понял бы по топу, каким было произнесено слово «благодарю», что Токаш с ними не согласен Ну, что ж, Токаш пояснит ему, надо же дать в руки слепому палку...

— Передайте аксакалам, которые послали вас: я нс остался бы комиссаром и на один день, если бы оставил на голодную смерть большинство казахов. Передай­те им: пусть баи добровольно раздадут свой скот батра­кам— тогда не трону. А ключа от помещения алаш-орды не отдам. Она закрыта навсегда.

— Значит так? — Калдыбай вскочил. Весь трясясь, проговорил сквозь зубы: — Это твое последнее слово?

- Да!

— Тогда от нас добра не жди!—погрозил он.

— Пеняй на себя, светик мой! — пропел мулла.

— Угрожаете?

— Угрожаем! Одумайся! Или назначь место встре­чи! Будет суд...— скрипнул зубами Калдыбай...

— Место встречи — байские аулы!

Ворча, Калдыбай выбежал из комнаты. Семеня мел­кими шажками, за ним поплелся мулла.

Сунув сжатые кулаки в карманы, Токаш прошелся по комнате. Враги угрожают. Теперь они не отстанут. Вот почему сегодня сокрушался Махмут! Но революционер не может сдаваться и сворачивать с избранного пути. Наоборот, нужно дать им почувствовать свою правоту и силу. Для этого следовало бы написать открытое пись­мо в газету, выставить врагов на суд общественности, разоблачить их...

Ночью Токаш обдумал текст письма, а на следующее утро пришел в редакцию газеты «Заря свободы». Кроме уборщицы, в редакции никого не было. Редактор ушел в исполком, секретарь — в типографию. Токаш зашел в кабинет редактора и начал писать:

«Уважаемый редактор! Прошу опубликовать в ва­шей газете данное открытое письмо...»

Что-то непонятное обеспокоило Токаша. В редакции было тихо. Лучи солнца, заглядывая в окно, рисовали на полу затейливые узоры. Токаш снова склонился над столом.

«...Говорю всему народу всей силой моего голоса: не боюсь запугивания баев! Никогда не сверну с избран­ного пути, не поддамся никаким уговорам и угрозам, до конца буду предан трудовому народу... Гнев наро­да подобен волнам бушующего моря, а жизнь баев— одинокая лодка, бросаемая волнами из стороны в сто­рону».

Токаш не успел дописать. Из сеней донесся шум. За­тем в кабинет ворвались пять человек, одетых в шинели; впереди черно-рябой солдат с бельмом на глазу, он по­казался Токашу знакомым, у одного белобрысого моло­дого солдата глаз и щеку обхватывала белая марлевая повязка. Единственный открытый глаз злобно поблес­кивал.

— Как твоя фамилия?—спросил рябой.

— Бокнн!—Токаш медленно поднялся.

— Давай, пошли! Мы тебя ищем и никак не найдем. Военный комиссар приказал привести тебя!

«Военный комиссар! Нет! Этого не может быть...».

— Где письменное распоряжение? — Токаш почувст­вовал неладное.

— Какое тебе распоряжение? — рябой встал позади, толкнул в спину.—Давай, пошли!

— Убери руки! — с дрожью строго проговорил То­каш. — Не пойду!

Токаш чуточку промедлил, не зная, за что хватать­ся— за телефон или револьвер. На него навалились, сжали руки, выволокли в сени.

Как на зло — никого нз знакомых, вообще пусто на улице... Какая досада, что нельзя сообщить в исполком, даже Курышпая нет рядом, он ничего не знает. Вчера Токаш наказал ему гнать коней на выпас и привести лишь в полдень, чтобы к вечеру можно было выехать в аулы...

— Не оглядывайся!—крикнули ему и ткнули при­кладом в затылок. Он споткнулся, чуть было не упал, но его удержали за руки.

Токаш понял, что попал в беду. Если бы их послал военный комиссар, они не применили бы силу. Это — ис­полнение угрозы... Минуя многолюдные улицы, его вели по самым глухим переулкам.

— Я не пойду! — остановился Токаш.

— Уже пришли, — злорадно хихикнул кто-то сзади.

Появилась группа людей. Они выпили со двора ка­кого-то дома, мигом окружили Токаша.

— Попался вероотступник?!

— Натерпелись же мы от тебя!

— Бей его! — кто-то ударил по голове палкой. Кро­вожадная возбужденная толпа набросилась на него.

— Стойте! Я комиссар! Как вы смеете?! —Токаш пы­тался вырваться.

— Вот тебе, комиссар! Вот!..

Его били кулаками, пинали ногами, пыхтя в свалке, сквернословя и подбадривая себя выкриками:

— Вей!

— Отплатим за все!

— Вчера я своими глазами видел, как он отбирал скот у казахов и продавал на базаре.

— Вероотступник! За насилия над мусульманами — бей!

Токаш начал терять сознание. Все тело после первых сильных ударов как-то онемело, стало бесчувственным. Что с ним делали — кололи ножом, пинали ногами, ца­рапали и шипали — он не знал, не ощущал боли. Лишь изредка доходили до слуха короткие злобные выкрики, и однажды—глухой голос: «Хватит! Убьете...» В минуты прояснения Токаш защищал глаза, обхватив голову ру­ками. Этот возврат к сознанию был коротким, и снова провал в темноту, в бездну. Потом его очень удивила тишина и знакомый голос:

— Тока!... Как себя чувствуешь?

Токаш пришел в сознание—будто очнулся от тяже­лого сна. Он лежал на берегу арыка, Курышпай смывал с его лица кровь. Тут же стояли солдаты, но это были не те, что ворвались в редакцию, а другие — с русскими личами.

— Курыш, целы ли глаза? — Токаш прежде всего за­беспокоился о глазах. Лучше уж умереть чем жить сле­пым! Один глаз отек, не открывается.

— Зажмурь правый глаз! Теперь открой левый и смотри... Что видишь/

— Палец!

— О, видишь! — и Курышпай коротко рассказал.— Только я подъехал с конями к твоей квартире, вдруг вижу — Махмут. «Ой-бой, изверги избивают Токаша!»Я сразу же помчался сюда. Приезжаю, а толпа уже разо­шлась. Эти русские солдаты — патруль — освободили тебя...

— Кто избивал? Поймали?...

— Разбежались. Арестовали только троих. Попался Бупнашев, еще дунганин Яшайло... Ну, как чувствуешь себя?

— Эх! Левой рукой не пошевельнуть Неужели поло­мана?.. Так сильно болит, что душу выворачивает.

Стуча колесами, подъехала подвода.

— Везите в больницу! — Токаш услышал еще один знакомый голос, повернулся и узнал Юрьева.

Когда Юрьев вошел в палату, Токаш лежал с пере­вязанной рукой, весь забинтованный, открыты лишь гу­бы— они улыбнулись — да блестел один глаз, очень чер­ный рядом с белой повязкой. Протянув здоровую руку, он обхватил пальцы Петра и крепко сжал их.

— Ну, как? Ну, что?...— Юрьев был взволнован и не находил нужных слов.

Характер Токаша известен — он не любит, когда его жалеют. Но изуверство врага заставило содрогнуться Юрьева. Он был до того встревожен, что всю ночь не мог заснуть. Набросились, как волки... Если бы не на­ткнулся патруль, Токаша убили бы, а сами разбежались в разные стороны. Потом ищи... И пустили бы слух: «Озлобленный народ отомстил, вероотступник за все расплатился своей жизнью». И долго бы злорадство­вали.

— В левом боку, видимо, перелом ребра. Не дает шевельнуться! — проговорил Токаш.

— Вчера на комитете состоялся разговор об этом событии. Выяснилось, что баи и аксакалы устроили свой суд, осудили заочно и учинили расправу. Следили за каждым твоим шагом и подкараулили одного в ре­дакции...

— Знаю, чьих рук это дело... — сказал Токаш. — Ста­раются во что бы то ни стало не допустить моего выез­да в аулы.

— Кто, думаешь, организовал?..

— Какенов.

Петр Алексеевич сам предполагал так. Однако Каке­нов не пойман на месте преступления, для привлечения к ответственности нужны свидетели, а те, задержанные, вряд ли выдадут... Расследование дела поручено Фаль- ковскому. Юрьев сейчас возглавляет административно­гражданский отдел исполкома, на это дело сам обратит внимание. Преступники будут пойманы.

— Петр Алексеевич, я завтра выеду в аулы! — вдруг заявил Токаш.

— Оставь пожалуйста! Куда ты поедешь в таком состоянии?

— Нет, поеду. Если врач не выпишет—-убегу!

— Лежи, лечись! Маленький, что ли, не понимаешь?..

— Не могу. Я рассчитаюсь с ними.

Юрьев всерьез встревожился. Действительно, Токаш может сбежать, и сгоряча перегнет там палку...

— Подумай, Токаш.

— Уже подумал! Баям пет пощады!..

Петр Алексеевич больше не возвращался к этой те­ме— бесполезно. И завел разговор о положении на фронте.

На реке Лепсы идут кровопролитные бои. От Емеле- ва получена телеграмма: вступил в единоборство с от­рядом Анненкова. На северный участок каждый день отправляются коммунисты.

Вошел врач. Он напомнил Юрьеву, что время посе­щения больного кончилось.