Страница - 37

25

Скандал, устроенный Юрьевым, не поколебал уве­ренности Фальковского в том, что дела идут успешно. Горный барс попался в сети, теперь ему не выпутаться. Только бы не совершить ошибки. Если дело будет ши­то белыми нитками, на президиуме это заметят, и тогда Фальковский погиб. На своих люден Валентин Роберто­вич мог положиться: в следственной комиссии подобра­ны надежные, преданные работники. Единственный, кому нельзя было доверяться, — Жакупбек—предусмотритель­но отправлен на фронт. Остальные сделают все, что им прикажут. Только бы не допустить ошибки самому Фаль- ковскому.

Валентин Робертович знал все законы. В шестнадца­том году через его руки прошло немало судебных дел. Но Фальковский никому не говорил об этом. Прошлую деятельность надо скрывать, лучше забыть о ней самому. Но она дала опыт, а опыт забывать не следует, он при­годится и теперь. Фальковский раньше был следователем по важнейшим делам военной прокуратуры, он умел подготавливать дела так, что обвиняемый не мог оправ­даться, песенка его была спета.

«Бокин—враг своего народа. Как в этом убедить на­род? Вернее всего — признанием самого Бокина, надо

чтобы он написал собственноручно. Заставить напи сать!» — решил Фальковский.

Он приказал привести Бокина на допрос. Токаша привезли в крытом «черном вороне», пряча от глаз на рода; под охраной провели в кабинет председателя след ственной комиссии. Фальковский указал на табуретку в углу, сам встал за письменный стол и демонстративно положил перед собой браунинг. Охрана вышла за двери

Валентин Робертович долго изучающим взглядом смотрел на Бокина. Вот ты какой стал — горный барс, степной орел! Изменился, и не в лучшую сторону. На висках появилась седина, глаза воспалены, щеки впали. Щегольски сшитая гимнастерка песочного цвета в пыли, измята, ремня нет; брюки с красными лампасами повы- терлись, с колен свисают мешками. «Теперь-то ты ие уйдешь из моих рук»,— подумал Валентин Робертович и склонился над бумагами, разложенными на столе. Он перебирал их, то и дело передвигая с места на место вороненый браунинг. Каждое движение должно оказы­вать болезненное воздействие на психологию заключен­ного— таков старый, проверенный метод.

Фальковский сел в кресло, снова посмотрел на Бо­кина.

— Мы считали вас звездой казахского народа,— с наигранным сожалением сказал он.

— Кто это «мы»? — быстро спросил Токаш.

— Мы, коммунисты.

— И вы коммунист?

- Да.

—Ха-ха! — рассмеялся Токаш. — Ты — змея, кото­рая заползла...

— Но, но! — грозно поднялся и шагнул к нему Фаль­ковский. Ноздри его крючковатого носа раздулись, гла­за остеклянели. — Не забывайтесь. За оскорбление — ответите. Давайте лучше поговорим о деле, для которого я вас вызвал.

— Я с такой гадиной разговаривать не хочу, — сверк­нул глазами Токаш и отвернулся.

Фальковский не выдержал.

— Будешь! На тебе!.. — и жестким ребром ладони наотмашь ударил по шее, точно по сонным артериям. Токаш свалился на пол, как мертвый.

Широко расставив длинные ноги, Фальковский ждал,

когда он придет в сознание; достал папиросу, закурил. Через минуту-две Токаш повернулся на спину, открыл глаза. Взгляд остановился на Фальковском затуманен­ный болью взгляд, мучительно припоминающий что-то. Губы дрогнули.

— А я вспомнил тебя, ваше благородие, господин...

Вдруг Бокин протянул руку, схватил табурет за нож­ку и швырнул его в Фальковского. Тот дернулся в сто­рону, и табурет грохнулся о стену. Распахнув дверь, вбе­жали охранники.

— Увести! Посадить в одиночную камеру, не выпус­кать никуда!—приказал Фальковский.

Бокина взяли под руки, увели.

Фальковский посмотрел вокруг себя с беспокойством. «Узнал. Он должен умереть раньше, чем сумеет сказать кому-либо, что знает меня. Тут легко допустить непопра­вимую ошибку, во этого не будет. Теперь ясно — от Бо­кина ничего не добьешься». И Фальковский крикнул в дверь:

— Вызвать свидетелей!

* * *

В коридоре было несколько человек, вызванных сви­детелями. Возле стены стояла женщина, одетая вся в черное. Увидев Токаша, она метнулась тенью и остано­вилась перед ним — глаза выпученные, губы дрожат. То­каш с трудом узнал ее.

— Что я сделала тебе плохого, зачем ты принес мне такое несчастье? — жестко не своим голосом спросила Бикен.— Разве я виновата, что так полюбила тебя?

Охранники подталкивали Токаша, и надо было идти. Да и что мог сказать он Бикен?

— Молчишь, отворачиваешься? — Бикен шла рядом, заглядывая Токашу в лицо. — Ты нанес мне незаживаю­щую рану, ты убил моего отца. Но и я тебе отомстила. Я убила Айгуль, задушила вот этими руками! — она по­казала скрюченные пальцы. — Тебе тоже будет смерть. Я похороню собственными руками, не позволю никому прикоснуться...

Токаш вздрогнул, остановился. От черной одежды Бикен, от ее искаженного лица веяло едва уловимым запахом тлена.

— Она сумасшедшая,— сказал кто-то в коридоре,— Зачем вызывать такую...

«Неужели она убила Айгуль? — думал Токаш, выхо­дя на улицу, — нет, это неправда. Да, она сошла с ума».

* * *

Прокурор предупредил Фальковского, чтобы он по­торопился. Вечером будет заседание президиума испол­кома, к этому времени весь материал по делу Бокина должен быть готов.

Фальковский, по совету Какенова, вызвал Махмута. Махмут вошел в кабинет, не поднимая глаз. Он смотрел на ковер под ногами. То был старый ковер с вытершим­ся ворсом; много людей ходило по нему, много тайн осталось в этом доме...

— Махмут, ты вышел из бедняков,— сказал ему Фальковский,— ты надежный человек и можешь по­лучить хорошую должность, я поговорю в облиспол­коме.

— Правильно, — пробормотал Махмут, сам не зная, к чему это.

— Я тебя вызвал вот по какому делу: ты, конечно, помнишь то заявление, которое подписал сам.

Махмут кивнул: он подписывал много бумаг, мог подписать и еще одно заявление.

— Подтвердишь его на очной ставке с Бокиным.

Вот уж этого никак не хотелось Махмуту. Зачем встречаться с Токашем? Махмут не сможет взглянуть ему прямо в глаза.

Он не успел открыть рта, Фальковский грозно напом­нил:

— Иначе ты выложишь золото, и все узнают о твоих прошлых делах.

Махмут опустил голову, сказал с обидой:

— Ты же говорил, что заявление нужно лишь для суда и меня вызывать туда не будут.

— Несчастный трус! — брезгливо бросил Фальков­ский.

Неожиданно пришел сам прокурор — вероятно, ему не давало покоя «дело Бокина». Это был пожилой че­ловек, с суровым лицом, всегда недовольный чем-то.

Фальковский вытянулся перед ним в струнку; сделав поклон головой, приступил к докладу. Он показал це­лый ворох бумаг.

— Вот сколько жалоб и заявлений! Разве можно по­думать, что все они написаны одним человеком! Из этих вырванных бород можно связать шарф, ха-ха! Ненави­дел бороды, как Петр первый... А податель вот этого за­явления сидит перед вами,—Фальковский показал про­курору одну из бумаг.

На лбу у Махмута выступил холодный пот.

Прокурор прочитал заявление Махмута, написанное почему-то красными чернилами, подумал и сказал:

— Надо вызвать Бокина.                                              '

Фальковскому этого не хотелось делать при прокуро­ре— он боялся Бокина. Но он с готовностью отдал рас­поряжение, и вскоре два красноармейца ввели Бокина. Махмут, заметив печальные глаза Токаша, отвернулся. Бокина он считал раньше другом. Как же теперь гово­рить против него? О, аллах!..

Токаша посадили так, что он оказался за спиной Махмута. Махмут чувствовал его горящий взгляд —да­же затылку стало жарко.

Прокурор начал с прямого вопроса:

— Бокин, вы Махмута знаете?

— Знаю. Еше как знаю! Даже бывали заодно...

Махмут задрожал. Ой-бой! Лучше бы отпирался, говорил, что не знает, тогда, может быть, и выкрутил­ся бы...

— Это правда, что вы говорили Махмуту: возьмем власть в свои руки, создадим свое государство. И при­зывали активно помогать достижению этой цели.

Тишина. Было слышно как жужжит и бьется об окон­ное стекло оса. Токаш дохнул в затылок Махмута.

— Правда.

Боже ты мой! Что он говорит? Сам себе роет яму... Махмут чуть не выкрикнул: «Ложь» и даже повернулся к Токашу.

— Что вы сказали, Бокин? — прокурор, кажется, встревожился: такой ответ осложнял дело. Фальковский не зря настойчиво добивался ареста Бокина. Сегодня в исполкоме прокурор по-существу признал свою ошибку, сказав, что поступил необдуманно и обещал сегодня же разобраться с делом, Бокин будет освобожден.

Зато Фальковский, чрезвычайно довольный, облег­ченно вздохнул и сел на свое место за письменным сто­лом. Он сказал:

— Да, действительно говорил...

— Однако это было сказано мною год назад, в пе­риод Временного правительства, — заявил твердо То каш,— Я скрывался от белоказаков, которые хотели ме­ня арестовать. Я ускользнул ночью в аул. Тогда я и гово­рил Махмуту эти слова.

— Нет, эго вы говорили недавно, — упираясь руками о стол, Фальковский поднялся, он смотрел не на Токаша, а на Махмута. — Вы открыто призывали к свержению советской власти.

Токаш рассмеялся, процедил сквозь зубы:

— Выходит, что я собирался свергнуть власть, в установлении которой сам же принимал участие? Смеш­но, не так ли, «ваше благородие»?

— Оставьте шутки. Вам сейчас докажут.

У Махмута замерло сердце, все нутро охватили ко­лики.

— Скажите, Махмут, вы Бокина знаете? — спросил прокурор.

— Знаю, — нерешительно ответил Махмут, поджимая живот. Он не знал, как вести себя, на чью сторону встать: намерения Фальковского были ясны, но настрое­ния прокурора он не разгадал.

— Действительно Бокин агитировал вас выступать против советской власти?

Напряжение достигло наивысшего предела. Махмут не смел взглянуть на Фальковского, боялся повернуться к Токашу. Что ответить? Откажись от своего заявле­ния — Фальковский завтра же расправится с ним — Мах­муту него в руках, Фальковский знает о том, что Махмут выдал Березовского.

Прокурор повторил вопрос, и теперь Махмут ясно различал, что в голосе его звучит ирония: прокурор сам не верит в это.

— Ложь, — сказал Махмут и впервые взглянул пря­мо на Токаша — у того на щеках появился румянец, гу­бы улыбнулись.

Фальковский сердито пристукнул рукой по столу.

— Қто писал это заявление? Разве не твоя там под­пись?

— Да, Бокин говорил, — Махмут уже смелее по­смотрел на прокурора, — говорил — создадим свое го­сударство... Но говорил это год тому назад.

— Кто писал заявление? — спросил прокурор.

- Я.

— Зачем писал неправду?

— Принудил...—Махмут взглянул на Фальковского и потупился. Фальковский и Бокин вскочили одновре­менно.

— Подлец, негодяй!—стрелял Фальковский глаза­ми в Махмута.

— Гадюка! — процедил Бокин с ненавистью Фальковскому.— Я тебя знаю...

* * *

Оставшись наедине с прокуром, Фальковский сказал:

— Есть еще свидетели. Дочь Кардена... Разрешите вызвать?

Прокурор посмотрел на часы, сказал недовольно:

— Сегодня поздно. У меня уже нет времени... Завт­ра разберусь во всем сам. Бокина сегодня же освобо­дить. За него поручились Юрьев и Виноградов.

— Виноградова же нет здесь.

— Вернулся.

Прокурор вышел. Фальковский долго сидел, склонив­шись над столом. Потом решительно крутнул ручку те­лефона, вызвал комиссара тюрьмы.

— Дело Бокина еше не закончено, — сказал он тоном приказа.— Если кто потребует выпустить, отвечайте: «Уже поздно, освободим завтра». Понял? То-то...

Над городом сеял мелкий дождь, вечер наступал ра­но. Вершины Ала-Тау проступали тускло, серыми бес­форменными массами.

Фальковский почувствовал озноб, пошел быстрее. «Он меня узнал, надо действовать без промедлений! Нельзя допустить ошибки, она будет роковой...»

Какенов оказался дома.

— Отрекся! — сообщил Фальковский о поступке Мах­мута.

— Ух, и свинья же! — Какенов выругался. — Но он из наших рук не уйдет... Что теперь будем делать?

— Сегодня ничего не вышло. Завтра будет поздно.

Надо действовать ночью.—И Фальковский рассказал, что надо делать ночью.