Страница - 6

12

 «Ничего со мной не сделается, если схожу на базар пешком. Это даже полезно»,— решил про себя Закир.

Закир не хотел быть полным. Он считал, что туч ность—от нездоровья. В городе немало крупных торговцев: Габдуалиев, Ордабаев, Пугасов, Иванов... Все они как на подбор, толстопузые, еле переставляют ноги. У каждого жирный затылок, как верблюжий горб. Закир тоже не из худосочных, но с ними ни в какое сравнение не идет.

Магазины Закира на Зеленом базаре расположении рядом: один мануфактурный, в другом — обувь и мелкие товары. Народу мало. Изредка заглянет парочка и, не вадерживаясь долго, уходит. Степняков, в особенности мужчин, совсем не видно.

Приказчики за прилавками позевывают и скучают от безделья. Война и восстание ударили по карману торгов­цев, они лишились прежних прибылей: нет покупателей.

Недавно Закир открыл продажу седел, сбруи и дру­гих шорных изделий. Этим товаром он обзавелся в аулах. Отступавшие в Китай казахские джигиты броса­ли все. А почему должно пропадать добро? Закир от­правлял его в город возами.

По богатству Закир может сравниться с Исхаком Габдуалиевым. В городе у него два больших дома, но он хочет построить еще один, па берегу речки, и отдать его Турсын-ханум.

Да, Закир может быть доволен своей судьбой. Прав­да, злые языки распускают сплетни и небылицы, пыта­ются опорочить его имя, унизить разговорами о предках, Напрасен ваш труд, завистники! Любите деньги, будете уважать и Закира. А чго касается предков, то Закир и сам не скрывает, что его прадед — выходец из Наманга­на. Когда возникает разговор о родословной, то Закир относит себя к «чала-казахам».

Обойдя владения, Закир направился в свою контору, расположенную в мануфактурном магазине. Это была просторная полутемная комната. Закир раздернул синие бархатные занавески на окнах — стало светлее. Скинув выдровую шапку, он надел андижанскую разноцветную тюбетейку.

В это время кто-то въехал во двор.

— «Кто это тут хозяйничает?»—недовольно подумал Закир.

— Господин атаман, удачи вам в жизни!—донесся голос приказчика.

Закир надул губы и издал непристойный звук, сам не зная, что хотел выразить этим: неудовольствие или удив­ление.

Приказчик отворил дверь, и в контору зашел атаман Малышев.

Закир встал с места, чтобы встретить атамана, как по­добает. Иначе нельзя — Малышев не только атаман, но и сосед, друг.

— Добро пожаловать, Андрен Васильевич!

— О, Закир-аксакал!.. Наконец-то удалось мне уви­деть тебя! Соскучился,— произнес атаман и широко рас­кинул руки. Закир нырнул в богатырские объятия, голо­ва его исчезла, прикрытая сверху широкой бородой ата­мана.

— Хе-хе! Одна копейка в расход, две копейки в при­ход...—смеялся Малышев.— Так что ли, аксакал?

Закиру этот наигранный смех не понравился: когда атаман приходил просить что-нибудь, он обычно прикс дывался лисой. Но Закир ничем не выдал себя, тольк бросил зоркий мимолетный взгляд на атамана. По обли­чию тог не отличался от казахов из рода канглы, кочую­щего вокруг Узун-Агача. Средн них часто встречаются вот такие тучные, синеглазые блондины. Одет был ата­ман в халат из темно-синего сукна с черным бархатнымворотником, на голове папаха.

— Вы сегодня похожи на нашего Жанибек-хад- жи! — сказал Закир. За насмешку он решил отплатить насмешкой.— Может быть, хотите собирать налог? Кто вас знает...

Малышев понял купца, громко засмялся.

— Почтенный аксакал, не угадали!— казахский гор­танный звук «К» атаман произнес точно, без искаже­ния.— На этот раз я приехал не для того, чтобы брать, а дать!

— Никогда не слышал, чтобы атаман давал, — хит­ровато улыбнулся Закир.— Видно, не зря в народе гово­рят: «Век живи — век учись!»

Атаман покосился выпученными глазами на дверь и изменил голос.

— Садись, аксакал!—он дернул Закира за рукав, уса­дил к столу.— Ты не шути и не извивайся ужом! Я был сегодня у наказного атамана. Он сообщил мне одну весь­ма неприятную новость. Ты сколько скота откочевавших в Китай казахов присвоил в прошлом году?

Закир вздрогнул.

— Какой скот? Сколько там могло его быть?

— Фольбауму все известно. Зачем тебе лезть на рожон?

— Разве не ты мне советовал взять его?—Закир понял, что проигрывает, а потому стал прямо напирать на атамана.— Разве я не оставил половину всего поголовья у тебя на заимке?

Малышев сразу изменил тон, помотал бородой.

— В этом-то и дело! Фольбаум все знает... Кто мог наболтать ему об этом?

— Попробуй узнать! Всем рты не заткнешь.

— А вот и узнал!—грохнул кулаком по столу атаман.— Это опять Бокин. Он написал заявление па имя Туркестанского генерал-губернатора и назвал нас обоих грабителями мирного населения.

— А как же их не грабить, если они выступают про­тив самого царя?

Малышев ладонью закрыл рот Закиру.  — Замолчи! Это слова Бокина...

Закир притих и стал безмолвно слушать, о чем гово­рил Малышев.

— Бокину сейчас грозит смерть. Его изобличает в покушении твоя камча, найденная у меня под окном. Но Бокин вывернется, если скажет об ограблении мир­ного населения. На суде поднимется шум...

Атаман говорил уже спокойно, играя своей пышной бородой. Закира все больше охватывала тревога, он бо­язливо посматривал по сторонам.

— Вот теперь и подумай, Закир, будет ли иметь вес свидетельское показание на суде? — сказал Малышев.

Закир понял, что надо искать выход. И нашел. Даже весь встрепенулся от радости.

— Есть человек, который выручит...

Малышев приветливо похлопал Закира по плечу.

— Ну, вижу— молодец ты! Вот такой человек нам и нужен. Кто же он?

— Дунганец Яшайло!

Прищурив глаза, Малышев долго смотрел на Закира, в его взгляде были и недоверчивость и удивление.

— А кто такой Яшайло?

— Он объездил всю Индию, Афганистан, Синьцзян, прошел огонь, воду, и медные трубы. Бывалый человек!

Малышев пожелал познакомиться с ним. Закир по­слал приказчика искать Яшайло. В ожидании «нужного человека» аксакал и атаман сели пить вино. Закир до­стал лучшее, что было у него в разноцветном деревян­ном сундуке. Опрокинув вместительный бокал прекра­сного «Абрау-Дюрсо». Малышев повеселел. Закир налил второй. После третьего бокала атаман стал более довер­чивым. Он даже поделился с Закиром одной своей тай­ной, которая постоянно вызывала у него тошноту.

Человек иногда не замечает, что допустил ошибку. Обдумывает как будто каждый свой шаг и все-таки по­рой не видит вырытой на пути ямы.

Недавно из тюрьмы был выпущен гимназист Саха Сагатов. Думали на эту приманку поймать его отца. Жунус, один из главных руководителей восстания, в плен не сдался. Сейчас он снова раздувает пожар восста­ния в горах. Не так давно в доме Малышева оказалась записка такого содержания: «Атаман! Освободи моего сына из тюрьмы, в противном же случае заберу дочь твою как заложницу!»

Но Малышев не из робкого десятка. Он решил пере­хитрить Жунуса. Саху выпустили, в надежде, что он сра­зу же начнет искать встречи с отцом, покажет дорогу к нему — и тогда оба попались бы в ловушку.

Однако замысел атамана пока не осуществляется. Юноша оказался смышленым. Кроме того... Нет не стоит вдаваться в подробности. Зачем в разговор с За­киром впутывать дочь. У атамана достаточно сообрази­тельности и настойчивости. Он ждет: все равно либо Жунус выйдет к сыну, либо Саха пойдет в горы к отцу — и тогда им конец.

В комнату странной манерой зашел какой-то человек: сначала просунул голову, затем половину корпуса, нако­нец показался весь и толчком левой ноги закрыл дверь. Коренастый мужчина, смуглый, рябой, горбоносый, ле­вый глаз покрыт тонкой пленкой бельма.

— Здрав...

— Садись, садись! — сказал Закир, не дав вошедше­му докончить приветствие.

— Значит, это и есть Яшайло? — Атаман продол­жал рассматривать «нужного человека». На голове — чалма, одет в полосатый халат, на ногах ичиги — настоящий бухарский узбек.

Яшайло, прижимая руки к груди, низко поклонился.

— Исмаил, ты знаком с атаманом? — Закир кивком указал место возле себя.

Яшайло, опускаясь на одно колено, ответил:

— Кто его не знает? Когда назовут имя атамана, по всему Семиречью унимаются дети. Неужели я хуже детей соображаю?

Атаман нахмурил белесые брови: слова Яшайло ему не понравились.

— Как же это понять: боятся что ли?... — рассмеял­ся Закир, подобострастно посматривая на Малышева.

— Хватит болтать о детях! — оборвал атаман и на­гнулся к Яшайло: ...

— Мне говорили: что ты занимаешься контрабандой и спекулируешь золотом. Я все знаю про тебя...

На грубом, шероховатом, как терка, лице Яшайло по­явилось подобие улыбки. Закир сказал:

— Да, он тоже был богатым торговцем, лихим малым.

Яшайло, прищурив бельмастый глаз, посмотрел на Малышева:

— Господин атаман, вы ходите вокруг да около, на­пуская на себя суровый вид. Если вам что нужно, ска­жите прямо. Я, склонив голову, стою перед вами. Только, атаман, не забывайте, что палка всегда о двух концах! Наступите на один конец палки,—что сделается со вто­рым концом?

— Ты мне угрожать? — цыкнул атаман.

Закир ткнул в бок Яшайло, и тот опять склонил голо­ву. Препирательство кончилось.

— Ты, оказывается, видел, когда Бокин уронил кам­чу перед моим окном?—спросил Малышев.

Яшайло подумал и кивнул головой.

— На суде надо выступить свидетелем! — атаман следил за выражением лица Яшайло.

Исмаилу Яшайло явно не нравился приказной тон атамана. Закир поспешил помочь делу и вступил в разго­вор, соблазняя Исмаила деньгами. Яшайло сидел молча. Часто мигая, он дал понять, что тут надо все хорошо об­думать. Закиру эта повадка хорошо известна: Яшайло хочет получить хорошую мзду. Купец достал из кармана золотую монету и подкинул ее на ладони.

— Я слыхал, что у тебя издох осел и ты без поддер­жки не можешь купить другого осла. На, возьми! — За­кир бросил монету. Яшайло поймал ее; он подул на ла­донь, будто золото обожгло руку, и быстро сунул монету в карман.

— Можно и свидетелем, что же тут особенного! — проговорил Яшайло, усаживаясь поудобнее. Не спраши­ваясь, он взял лежащую сзади Закира табакерку с сере­бряной инкрустацией и, насыпав на ладонь понюшку та­баку, заложил ее в свою широкую ноздрю.

Атаман взглянул на Закира и мигнул ему. Тот понял, что Малышев хочет говорить с Яшайло наедине, под­нялся и вышел в магазин.

Приказчики от скуки позевывали. Даже сбрую никто не покупал. Кому нужны седла, если в ауле не оста­лось джигитов?

Неужели и дальше так пойдет торговля? Неправда! Настанут дни, когда понадобятся и седла и все дру­гое.

Закир, погруженный в невеселые размышления, вы­шел во двор, дал кое-какие распоряжения и вернулся в контору. Он уловил последнее слово, сказанное атама­ном Исмаилу: «Сагатов...»

13

Из магазина Закира Яшайло направился на Зеленый базар. Солнце клонилось к закату, базарная площадь пустела. Задерживались только русские женщины — тор­говки всякой всячиной да узбеки, надеявшиеся продать подороже сохранившиеся за зиму яблоки. Праздноша­тающихся людей почти не было. На краю базара группа дунган, уйгур и татар играла в кости. Они увлеклись игрой, напирали друг на друга, спорили, поднимая шум на всю площадь.

Яшайло незаметно подошел к этой группе и примо­стился с краю. Неподалеку от играющих стояли, тихо разговаривая между собой, безусый юнец-казах и высо­кий, с длинными выгнутыми усами русский. Юного джи­гита Яшайло узнал сразу: это Саха! Атаман сейчас дал поручение следить за ним? Но Яшайло не сказал атама­ну, что он по заданию полиции уже установил слежку за Сахой, едва тот вышел из тюрьмы.

Сейчас сыщика интересовал больше долговязый с серповидными усами. А у Яшайло отличная память, на­метанный глаз, он опознал русского сразу. Это — казак, вернувшийся недавно из сибирской ссылки.

Яшайло новострил уши. О чем же они говорят? Уло­вить хотя бы одну фразу! Но ничего не слышно. Кося, глазами, Яшайло стал приближаться к Сахе и Березов­скому и нечаянно толкнул одного из игроков.

— Слепой, что ли?— закричал тот и оттолкнул его плечом.

— Прошу прощения!—сказал Яшайло и замер на месте, прикинулся интересующимся игрой, но глаз с Бе­резовского и Сахи не сводил.

Вскоре они покинули базар, вышли на Торговую улицу. Яшайло последовал за ними, держась на таком рас­стоянии, чтобы не потерять из виду. Березовский и Саха прошли в парк и остановились перед деревянным домом. Постучались. Им открыли дверь. Оба зашли в дом.

Надвигались сумерки. В парке было тихо, безлюдно. Яшайло крадучись приблизился к домику и спрятался за ствол дерева. В домике разговаривали, но слов нельзя было разобрать. Яшайло обогнул домик и прильнул к сенцам. Дверь из комнаты, вероятно, была приоткрыта, тянуло табачным дымом. Он уловил три слова: Бокин... Суд... Горы... Яшайло плохо знал русский язык. Слово «Юрьев» не понял: фамилия это или название какого- нибудь предмета?..

Не отрывая уха от тонкой стенки, он продолжал при­слушиваться. Вдруг где-то вблизи раздался топот кон­ских копыт. Яшайло оглянулся и увидел: всадник ехал прямо к этому дому. Остановив лошадь, он спрыгнул с седла и камчой постучал в окно. Постучал тихо, только три раза. Ему сразу же открыли дверь.

Яшайло успокоился: его не заметили. Стало еще тем­нее, можно продолжать слежку.

Что делать аульному казаху в русском доме? Он приехал неспроста. Яшайло завернул за другой угол до­ма: там фруктовый сад. Осторожно ступая, он подошел к окну, выходящему на южную сторону. Занавеска была чуть приподнята. Яшайло заглянул и увидел сидящих за круглым столом четырех человек: там были Саха и дол­говязый с серповидными усами, русский с редкой окла­дистой бородкой — хозяин дома, он в одной рубашке, н только что приехавший аульный казах.

Хозяин дома не сводил глаз с приехавшего казаха. У Сахи радостный вид. Лица Березовского не видно, пото­му что он сидит к окну спиной. Яшайло замер, напрягая слух. Разговор был слышен хорошо.

— А Жунус что намерен делать?

— Жунус собирался ехать в Туркестан, но, получив весть об освобождении сына, поездку пока отложил. По­слал меня точно узнать, правда ли это...

— А в Туркестане он что намерен делать?— спросил хозяин дома, перебив джигита.

— Отслужить молебен в мечети аллаху и его проро­ку Магомету.

— Вот тебе и на! Полюбуйтесь на нашего героя!— воскликнул хозяин дома.

Эта насмешка, видимо, не понравилась сыну Жунуса: он довольно хмуро посмотрел на джигита. Джигит понял свою опрометчивость и тут же поправился:

— Теперь узнает точно, где сын, и, конечно, в Тур­кестан не поедет.

— Что у вас говорят о Токаше?—спросил усатый, беспрерывно куривший трубку.

— По слухам, скоро должен состояться суд.

Джигит хорошо знал русский язык. Не дожидаясь перевода вопроса бородача: «Спроси, Березовский, что они намерены делать, если его осудят на смертную казнь?»,— он ответил:

— Мы готовы! Жунус поручил мне узнать ваш совет...

У Яшайло сердце стучало все чаще и чаще. Дело тут затевается серьезное. Нельзя пропустить ни единого слова. Пусть-ка теперь атаман не исполнит своего обе щания!..

— Вооружения достаточно,— докладывал джигит, - но мало ополченцев! Многие, не выдержав трудностей, уходят в сторону Балхаша и Туркестана...

Яшайло осенила блестящая мысль: «Сейчас же пойди к атаману, рассказать...» Он, крадучись, обогнул угол. Подошел к забору. Надо было перескочить, чтобы на­прямую быстрее добраться до дома атамана.

Но тут откуда-то взялась маленькая дворняжка, она подняла заливистый лай. Яшайло прыгнул на забор, и все же собачонка успела цапнуть его за ногу. Яшайло стряхнул собачонку, спрыгнул с забора и побежал.

14

Противоречивые чувства боролись в сердце Глафиры, она не находила себе места. А тут еще вдобавок настрое­ние испортил Загоруля, приехавший вчера из Петрогра да. Он долго рассказывал о своей жизни в столице, о сверкающем Невском проспекте, как будто Глафира не бывала в Петрограде. Ей стал еще больше ненавистен захолустный Верный, ненавистен Загоруля, такой нетак­тичный и грубый. Разве это офицер! Сутулый, голова продолговатая, как дыня.

В прошлом голу в Петрограде Загоруля упросил Глафиру пойти на благотворительный вечер, устроенный в пользу фронтовиков. На вечере оказался и Токаш Бокин, казах-переводчик из Верного. До этого Глафира не раз встречалась с Бокиным. Токаш оказался большим люби­телем танцев. Он очень обрадовался, увидев свою зем­лячку. Они долго танцевали. Потом подруги Глафиры посмеивались над ней, называли ее кавалера азиатом. Глафира горячо защищала Токаша, доказывая, что он ничуть не хуже любого европейца. Подруги считали Гла­фиру провинциалкой, она чувствовала себя немножко одинокой и была очень рада знакомству с Токашем. Го­воря о Токаше только хорошее, она защищала от на­смешек и свое родное Семиречье. Токаш понял чувства девушки и старался быть возле нее, готовый всегда прий­ти на помощь.

И на этом благотворительном вечере Токаш сразу же подошел к Глафире и пригласил танцевать. Загоруля возмутился, стал привязываться к Токашу, потом они куда-то вышли. Токаш вернулся возбужденный, слегка побледневший. «Этот Загоруля трус»,— сказал он Гла­фире- Весь вечер ей было очень приятно рядом с Тока­шем, который не побоялся постоять за нее и за себя...

А теперь что же получается? Бокин стал ее кровным врагом? Ведь он покушался на жизнь отца!..

Загоруля вчера долго толковал с атаманом о том, как лучше расправиться с Бокиным, настаивал поторопить­ся, потому что в Петрограде неспокойно. При этом он посматривал на Глафиру: глаза его злорадно поблески­вали. Глафира догадалась, что Загоруля больше думает о своей мести за стычку с Токашем и меньше всего об ее отце. Она почувствовала, что хотят мстить и ей. А за что? За увлечение Бокиным? Но это не увлечение, а совсем другое...

Стук-стук. Кто-то стучится в дверь. Глафира прислу­шалась. .Может, Саха? Но почему — Саха и в такое позднее время? Саха не придет, Глафира, кажется, поте­ряла еще одного друга юности. Опять стук! Стучатся в окно отца. Кто же это?

Глафира встала и, накинув халат хотела выйти. Но отец уже открывал дверь.

— Извините, господин атаман!— начал было гово­рить на ломаном русском языке пришедший, совершенно незнакомый человек, отец шепотом предупредил: «Тсс!»

Они, тихо шагая по коридору, прошли в гостиную. Гла­фира осторожным движением приоткрыла дверь своей комнаты и вышла в коридор.

— В саду Рафикова, на квартире сторожа-садовника собрались люди. Решили освободить Бокина из тюрь­мы,—торопливо, коверкая слова, докладывал пришелец.

— Кто да кто?

— Русский. Он недавно вернулся из Сибири... Усы вот такие...

— Березовский. Еще кто?

— Другой русский, хозяин дома, садовник. Фамилию не знаю.

— Юрьев. Еше кто?

— Саха Сагатов!

Глафира чуть не вскрикнула. А из-за двери гостиной слышалось:

— Если сейчас окружить дом, можно всех аресто­вать... Еше среди них — джигит-казах, приехал от по­встанцев с гор!

Глафира вернулась в свою комнату, быстро оделась и тихо вышла на улицу.

На дворе темно, хоть глаз выколи. Глухая, тяжелая тишина. Повалил хлопьями снег. Глафира пошла к пар­ку. Зачем она идет туда? Что сделает? Этого она сама еше точно не знала. Было одно желание — предупредить Саху. Успеть, пока отец придет в парк с вооруженными казаками. Глафира не хочет, чтобы Саха попал в беду, не хочет, чтобы его опять посадили в тюрьму. Он чест­ный, прямой, смелый... ведь соучастие... Нет, она не бу­дет. Нет, она тоже поступит честно. До других ей дела нет, но Саху надо спасти. Ведь он был хорошим другом, не скрывал ничего. Он намерен спасти Токаша...

Мысли снова начали путаться. Токаш был ее другом и он стрелял в ее отца... Глафире не хочется верить в это. А почему бы Токашу и не стрелять в того, кто причинил столько бед казахам? Глафира сама говорила отцу, как он несправедлив...

Но вот и домик садовника. Надо решиться...

Пока она раздумывала, как поступить, к ней привяза­лась пушистая белая собачонка. Дворняжка злобно лая­ла. Глафира пятилась, опасаясь ее. Открылась дверь — из домика свет хлынул в сад. На крыльцо вышел по­жилой бородатый мужчина,

— Дик, пошел прочь!

Собачка, завиляв хвостом, повернула назад.

— Вам кого надо?

— Мне?.. Мне Саха Саратов нужен,— дрожащим го­лосом насилу выговорила Глафира.

Мужчина, окинув девушку взглядом, сказал: «Идем­те», и повел ее в дом. В хорошо освещенной комнате за круглым столом сидели двое: Саха и еще тот самый рус­ский усач, которого Глафира видела в парке вместе с Са­хой. Увидев Глафиру, Саха вскочил с места.

— Глафира!

— Саха, тебя сейчас арестуют. Убегай!

Мужчины удивленно переглянулись. Саха довольно наивно спросил:         -

— Кто тебе сказал?

Глафира не могла спокойно рассказывать; поспешно, скороговоркой она сообщила все, что знала.

— Ну, что ты скажешь на это, Березовский?—сказал бородач усатому.

«Так вот он какой, Березовский!—подумала Глафи­ра.— Отец называет его бандитом. Нисколько не по­хож...»

Березовский с радостным блеском в глазах протянул Глафире руку:

— Спасибо, дочка!—потом показал на стул.— Про­ходите сюда. Петр, давай чаю! Дочка озябла. Ночь сто­ит холодная.

— Нет, нет! Спасибо...— у Глафиры путалось в голо­ве: «Грозит опасность, она уж в дверь заглядывает, а тут — чаепитие... Странные люди! Не перепутал ли что шпион отца? Почему Саха сидит так беспечно, почему не убегает?»

Стол был моментально накрыт. Появились фрукты — яблоки, кишмиш, изюм, бутылка с вином. На краю стола уже пофыркивал никелированный самовар.

Березовский налил каждому по рюмке вина, нетороп­ливым движением расправил усы.

— Дочка, все это тебе, возможно, покажется доволь­но странным. Тем не менее, привыкай. Самое интересное в жизни еще впереди!.. Этот бокал я поднимаю за твою чистосердечность, за твое будущее счастье.

Он выпил вино залпом до капли. Хозяин дома тянул вино медленно, смакуя каждый глоток. Саха только

пригубил и поставил рюмку обратно на стол. У Глафиры дрожала рука. Странные мысли кружились в голове: «Дочка... Обыкновенное обращение пожилого мужчины к девушке. Но почему так необыкновенно ласково произно­сит он это слово..?» Она так и не успела поднести рюмку к губам.

Послышался неистовый лай собаки и топот копыт.

— Саха, спрячься, убегай!—вскрикнула Глафира и, пролив вино, вскочила с места.

Березовский, взяв за руку, усадил ее.

— Садись, дочка! Не суетись! Все обойдется...

К комнату с грохотом ворвались полицейские во гла­ве с самим атаманом. Никто из сидящих за столом не шелохнулся; у атамана глаза вылезли из орбит, он толь­ко и смог вымолвить:

— Глаша!?

Глафира подняла рюмку и чокнулась с Сахой.