Страница - 23

Шлепая по раскисшей под дождем грязи, Казтай направился к своему дому. Как обычно, погрузился в пучину мрачных размышлений, привычно одолевавших его в подпитом состоянии.

* * *

Когда это подвыпившего человека посещали какие-нибудь зрелые, толковые и вразумительные мысли — скорее, сплошной сумбур! Вот и Казтая опять охватили застарелые думы о Дархане с Дидаром, которые с давних пор трепали ему нервы. Судьба двух его сыновей обернулась для него мучительной проблемой, требующей сложного решения. Что делать — на это его ума-разума не хватало. Из-за бесконечных горьких раздумий его виски уже побелели. Однако Казтай так и не смог избавиться от этой беспокойной вереницы постоянно вьющихся в его голове мыслей.

Вдвоем с рыжим умником, аульным учителем литературы Акдаулетом они женились в одном году, только в разное по сезону время. Если не запамятовал, рыжий учитель соединился браком со своей Акгуль в конце весны или начале лета. Кажется, Акгуль, работавшая тогда в школе пионервожатой, девятнадцатого мая собрала своих подопечных у ярко пылающего костра, чтобы отметить день пионерии, а спустя немного времени и вышла замуж за Акдаулета, справив пышную свадьбу... Казтай же женился ближе к концу сентября, когда завершился сенокос и скот спустился с горного пастбища.

Несмотря на разные сроки замужества, их жены одновременно поступили в находящийся в Ореле роддом и в один день разродились.

И чем только этот умник раньше занимался, удивлялся Казтай, лето напролет на луну любовался, что ли?! Если бы супруга Казтая не рожала вместе с женой Акдаулета, он бы не пребывал сейчас в таких мучениях. Все зло от этого рыжего умника. Он во всем виноват!

Тот факт, что в роддоме перепутали детей, ясен сегодня не только им и их родичам, это даже слепой может засвидетельствовать. В пору младенчества не так было заметно, что ребенок явно чужой, к тому же и Нурлытай моментально затыкала ему рот.

— Да он совсем рыжий, на русского похож, — изумлялся Казтай и, ощущая непонятную неловкость, тихо хихикал.

— Иди ты, выдумаешь тоже!.. Если считаешь его русским, не смей даже приближаться к моему сыну! — надув губы, злилась в таких случаях Нурлытай.

Но как остаться равнодушным к ребенку — взяв на руки наследника, нескончаемую радость бабушки и Нурлытай, Казтай кружил его и качал, нежно ласкал и с упоением нюхал.

Правда, однажды и слух Катипы-ажей уловил, как он пробормотал, что малыш похож на русского. Этого было достаточно, чтобы она сердито вытолкала Казтая из дому.

— Это мой единственный внук, которого я еле дождалась накануне своей смерти... Да как ты смеешь считать моего золотого внучонка чужим?!. Типун тебе на язык! — взбушевалась бабушка.

В ту ночь Казтаю пришлось заночевать в копне, что стояла на скотном дворе. Он так промерз, что зуб на зуб не попадал. С того дня Казекен вроде бы избавился от поселившихся в душе подозрений и больше не раскрывая рта по поводу внешнего вида сына.

Однако позднее неприятный разговор затронула сама Нурлытай. В тот день она отвела Дархана за руку в первый класс. Акгуль тоже впервые привела своего Ди-дара в школу. Должно быть, на торжественной линейке, посвященной началу учебного года, мальчишки оказались рядышком.

Поглядывая поочередно на обоих, Нурлытай разволновалась и поняла, что нелепая ошибка действительно произошла. Взглянув краешком глаза на Акгуль, заметила, что и та, с беспокойством посматривая на детей, побледнела как полотно. В сравнении с «шифоньером» Нурлытай, Акгуль была куда более хрупкой, слабой и нежнее душой, так что ее глаза сразу заблестели от слез, а губы предательски задрожали...

— В особенности наш Дархан — ну ведь вылитый Акдаулет... прямо копия! — призналась мужу Нурлытай, когда они остались наедине, и навзрыд расплакалась.

— Я же говорил тебе... с какой это стати у двух чернявых супругов мог родиться рыжий ребенок?.. Ты ведь не поверила, — напомнил Казтай свои старые сомнения, высказанные еще семь лет назад.

— Видно, Бог разгневался и наказал меня, — вздохнула Нурлытай.

— Это он не тебя, а сестер проклятых из роддома накажет! — сжалившись над женой, великодушно сказал Казтай.

— Стервы несчастные, наверно, перепутали бирки, которые новорожденным на ручки привязывают...

Нурлытай промокнула глаза уголком платка, опять вдохнула, огорченно покачивая головой, и с нежностью сказала:

— А глаза у Дидара, оказывается, на твои похожи... Такие же раскосые, монгольские...

— Дидар и такой же чернявый, как я, — добавил Казтай. — Я уже давно приметил, что он на меня похож.

— А нос у него, скорее, мой! — восхищенно улыбаясь, возразила жена. — Маленький и курносый... Как у меня...

Встреча в школе и ее ввергла в беспокойные раздумья. Она сильно похудела, ее пышное, колышущееся огромное тело постепенно обрело нормальные размеры. В душе Нурлытай понимала, что толку от ее переживаний не будет, поэтому накануне нового года стряхнула с себя все грустные мысли и вернулась в прежнее жизнерадостное состояние.

— Чего ты ходишь поникшим? — налетела она на мужа. — Хватит! Ничего теперь не изменить, и я не собираюсь менять сына, которого люблю и воспитываю уже семь лет. Ясно тебе? Нам надо лишь молиться за здоровье Дархана и двух наших дочерей!

Что ответить на это Казтаю?

— Как скажешь! — согласился он, привычно кивнув головой.

С тех пор прошло четыре года. Но, как бы Казтай ни старался не думать об этом, как бы ни пытался забыть, злополучная история не давала ему покоя, то и дело всплывая в мыслях.

Дархан, который звал его «папой», тоже был ему родным сыном, но совсем другое — его настоящая кровиночка. Сердце разрывалось, душа плакала, в особенности, когда он вспоминал, что настоящий наследник, плоть от его плоти, живет за порогом чужого дома.

Ни словами, ни мимикой Казтай не сумеет передать те страдания, что изматывали его раненое сердце, поедом ели его измученную душу. Каждый раз, когда он думал о родном сыне, лоб стискивало обручем, а дыхание перехватывало, и он тяжко-тяжко вздыхал. Иногда начинал задыхаться во сне, охал, ахал, словно кто-то душил его, и, скрипя кроватью, со стоном переворачивался.

Сколько раз он украдкой наблюдал за Дидаром, любовался тем, как тот говорит, как смеется, как играет... и, насладившись, уходил. В такие моменты в каждом движении Дидара, в его сладкой улыбке Казтай словно бы искал навеки утерянную драгоценность. А потом, так и не найдя этот призрачный мираж, долго бродил в беспокойном, лихорадочном состоянии.

Зимой того года, когда Дархан пошел во второй класс, Казтай как-то направился из гаража домой пообедать. Проходя мимо даулетхановской библиотеки, неожиданно заметил стоявших на углу Акдаулета и Дархана. Сердце ёкнуло и едва не выскочило из груди. Акдаулет стоял к Казтаю спиной и поэтому его не видел.

— Ты как, не замерз? — ласково спросил учитель у Дархана. — Хочешь конфет? — предложил он и нагнулся к нему еще ближе. Потом протянул ладонь и погладил голову мальчика поверх шапки.

Сердце Казтая не вынесло, что Акдаулет ласкает его сына, явно стараясь вызвать расположение к себе.

— Дархан! — гаркнул он, но голос вышел горьким и даже испуганным.

Склонившийся к мальчику учитель от неожиданно раздавшегося окрика покачнулся и едва не упал.

— Папа! — заметив отца, радостно откликнулся Дархан и, как маленький жеребенок, с восторгом помчался к нему.

— Сынок!

Казтай поймал его в свои объятия и стал осыпать нежными поцелуями, словно увидел после долгой разлуки. Разве есть что-то слаще, теплее и роднее, чем сын?!

Он даже не взглянул в сторону растерянно топтавшегося учителя, посадил Дархана на шею и уверенной поступью зашагал к дому.

Тем не менее, еще долгое время перед его глазами стояла картина, как согнувшийся пополам учитель нежничает с его Дарханом. В душе Казтай не одобрял Акдаулета и сильно на него обижался. Почему тот не зачал ребенка за целое лето, а будто нарочно, словно соревнуясь с женившимся осенью Казтаем, обрюхатил Акгуль в тот же срок, когда забеременела Нурлытай?..           

Поначалу эта обида казалась несущественной. Однако с годами она росла и постепенно превратилась в тяжелый черный камень, горькой тоской застывший в груди Казтая. Бедняга дошел до того, что от одной мысли о происшедшем моментально сникал, а его шея безвольно повисала, словно он был уже не в силах нести этот черный камень.

Так почему же Казтай должен симпатизировать Акдаулету, который довел его до такого жалкого состояния?! Раньше он презирал его — ну на какую силу чувств, на какую привязанность способен этот рыжий умник, тощий, будто чудом пережившая джут овца, вечно жующий слова и еле держащийся на ногах?

Однако, по-видимому, ошибался. Судя по тому, как ласково учитель общался с Дарханом, и в нем есть отцовские чувства, и им движет родительская любовь. Выходит, Акдаулет тоже понял, что детей после рождения перепута-ли и Дархан на самом деле его собственная кровинка.

Казтая преследовали подозрения... Очевидно, рыжий учитель не впервые нежничал с его сыном. Он ведь работает в школе, весь день проводит вместе с детьми. Если он, воспользовавшись своим положением, отзовет Дархана в сторонку, погладит по волосам, поцелует в щечку, кто обратит на это внимание? Сын уже сознательный, может, лучше спросить об этом у него самого?..

— Эй, Дархан! — позвал он как-то сынишку. — А тот рыжий учитель не целовал тебя в щечку?

— Какой еще рыжий учитель? — растерялся Дархан.

— Как же его зовут... Ну этот... учитель Акдаулет?

— Ой, папа, он добрый. Все время мне конфетки дает...

— Отца его растуды!.. Почему ты у меня конфет не просишь?! Так он целовал тебя?

— Целовал...

Фактов сверх этого Казтаю не требовалось. Нахмурившись, он спешно оделся и, несмотря на поздний вечер, выскочил на улицу.

— Ты куда? — удивленно спросила Нурлытай, которая пекла в передней баурсаки.

— Сейчас вернусь!

Первым делом Казтай поспешил к школе. Но там, кроме старика Амира, вышедшего вместо своей старухи сторожить школу, никого не оказалось.

Распахнув настежь входную дверь, Аужекен беспечно стругал какую-то деревяшку в кабинете завхоза. Он даже не обратил внимания на грозно надвигавшегося со стороны входа Казтая. Глядя на его беззаботный вид, можно было подумать, что Аужекен и бровью не поведет, если у него под носом растащат хоть половину школьного имущества. 

— Ассалаумагалейкум! — поприветствовал его Казтай, лишь когда подошел вплотную.

— А, это ты! — приподняв голову, откликнулся Аужекен.

— Ата, вы не видели учителя Акдаулета?

Спросил, хотя давно уже понял, что учитель ушел

домой. Просто нужно было что-то сказать, ведь, войдя в школу, он не мог не поздороваться с аксакалом, а поприветствовав старика, не перекинуться с ним для приличия парой слов.

Амир вопроса не услышал.

— Хороший был человек, — заговорил он сам с собой. — Крепкий джигит, будто закаленный на огне клинок... Но вот имя его я все путаю, сынок... То ли Игилик Муслимов, то ли Муслим Игиликов?.. Никак не вспомню.

— Вы не видели учителя Акдаулета? — громче повторил Казтай.

На этот раз старик покачал головой, как бы отвечая, что не видел.

— Забывать имена таких людей — большой грех! — снова заговорил он о своем. — И я, несчастный, похоже, так и уйду в мир иной с этим грехом на душе...

Казтай в знак согласия кивнул и, тихонько ступая, вышел из школы. Аужекен же продолжал усердно стругать свою деревяшку, не обратив внимания на его уход, как и на его появление минутой раньше.

«Старик Амир скоро окончательно спятит», — подумал Казтай уже на улице.

Немного помялся на месте, не зная, что предпринять дальше, а потом надвинул шапку на лоб и решительно зашагал, взяв под прицел дом Акдаулета. Ведь Казтай специально вышел, чтобы найти рыжего учителя, нельзя сворачивать с полпути. А иначе зачем тогда он зовется мужчиной?

Конечно, было бы куда лучше встретить учителя в школе и поговорить по-мужски наедине. Что делать, теперь вынужден вот тащиться к нему домой... Акгуль наверняка и без слов догадается, зачем пришел Казтай. Все-таки она женщина, должна почувствовать. 

Еще недавно, когда он только выскочил из дому, его душили гнев и решимость. Никогда в своей жизни Казтай ни на кого не бросался с кулаками, даже мыши не обидел, но в тот момент был твердо и решительно настроен на драку. Думал, непременно расквасит морду этому рыжему умнику. На кого другого силенок у него вряд ли хватит, но справиться с доходягой учителем, сквозь грудь которого просвечивает солнце, он сможет.

Только что поделаешь, бушевавшей в нем злости надолго не хватило. Когда он вышел от старика Амира, гнев остыл, словно сбрызнутый холодной водой. Теперь у Казтая было вполне мирное намерение просто переговорить с рыжим учителем и предупредить, чтобы он не зарывался да держался подальше от Дархана...

Вот и дом учителя с единственной комнатой и крохотными сенцами, больше напоминающими сарайчик для ягнят. Казтай потянул за дверную ручку — заперто изнутри. Постучал, но никто не ответил. «Может, уже спят да не слышат?» — с этой мыслью прошел к окну.

Единственное окно было закрыто наружными ставнями на крючок. Через щели брезжил свет. Значит, еще не спят.

— Акдаулет! — позвал он, пошатав ставни.

Прислушался, но никто не откликнулся.

— Ау, есть кто дома? — хрипло спросил он, опять постучав ставнями.

— Мы дома, — ответили изнутри.

Голосок тоненький. Детский. Да это же его родненький Дидар! Его голос!

Казтай размяк, ему так захотелось сказать Дидару что-нибудь ласковое и теплое-претеплое! Но мямля Ка-зекен, который обычно не мог и двух слов связать, в такой затруднительный момент, как сейчас, и вовсе потерял дар речи.

— Где Акдаулет? — спросил он наконец.

Назвать учителя «папой» язык не повернулся.

— Папа с мамой ушли в гости, — ответил Дидар.

— А кто дома?

— Мы вдвоем с Айнур...

«Какой приятный голосок!» — растаял Казтай. Ему хотелось, чтобы Дидар разговорился, но, похоже, ребенок будет молчать, если не задавать вопросы. А до каких пор он может задавать беспричинные вопросы, и вообще, по силам ли Казтаю находить для них повод?.. Беседа быстро исчерпала себя.

Тем не менее, Казтай не ушел и кружил у окна. Прикладывал к ставням то одно, то другое ухо, прислушивался к тишине и вдруг начинал отчетливо что-то слышать — то ли биение собственного сердца, то ли дыхание Дидара.

— Родной мой, ых... ых... — выдохнул он в голос, с трудом подавляя рыдания.

— Кто это? — спросил изнутри Дидар.

— Ых... ых... родненький мой!

— Кто это?

Послышался испуганный плач маленькой Айнур.

— Какой у тебя сладкий голосок, кровиночка моя! — едва не прослезился Казтай.

В это мгновение раздался оглушительный грохот выстрелившего ружья. Оконное стекло задребезжало.

Приникший ухом к ставням Казтай с перепугу поскользнулся и упал. Слава Богу, ангел-хранитель спас — пуля пролетела мимо. Отряхнув о колено скатившийся с головы борик, он надвинул его на лоб и не оглядываясь поспешил домой.

* * *

Вот и с того памятного вечера уже промчалось две зимы и два лета. Но ничего не изменилось. И Дархан, и Дидар... оба кажутся Казтаю только его родными сыновьями. Порой они представляются ему двойняшками, и будто бы он временно отдал одного из близнецов на воспитание совершенно незнакомому, чужому человеку...

Выйдя из дома Оралбека, Казтай долго шатался по улицам по колено в грязи. Дождь и не собирался утихать, нудно моросил, лишая терпения. Ноги сами повернули к деревянному памятнику, высившемуся на гребне холма, к тому самому, что старик Амир соорудил в честь погибших на войне. Дождливой ночью и бедняга солдат выглядел жалким — весь мокрый и грязный с ног до головы. Как-то помрачнел, будто мается от одиночества. 

Может, потому, что слишком долго бродил под ночным дождем, яд поднявшейся в груди горькой желчи понемногу отхлынул. Что ж, пора домой...

Когда Казтай с наполовину заляпанными грязью сапогами, мокрый до нитки вошел в дом, вернувшаяся с сенокоса Нурлытай еще не спала. Сидела в передней и штопала детскую одежду. У Казтая потеплело внутри от мысли, что жена, дожидаясь его, не ложится. Довольный, он оскалил зубы в улыбке.

Взглянув из-под бровей на мужа, Нурлытай тут же спросила:

— А где зуб?

-Что?

— Где зубная коронка, говорю?

— Какой еще зуб?..

Всем телом Казтай развернулся к висящему над рукомойником разбитому зеркалу, открыл рот и пересчитал зубы.

— Я о золотом зубе говорю... где он? — опять заладила свое Нурлытай.

Казтай пересчитал зубы еще разок — все, вроде, на месте, но золотого действительно нет.

— Утром, когда я уходила на сенокос, он был... Куда ты его дел?

Ему не понравилось настойчивое ворчание жены, начавшей посреди ночи «оплакивать» какой-то зуб. Молча метнул плевок в стоявший под умывальником таз и ополоснул рот.

— Я спрашиваю тебя, где зуб?.. Потерял?

Не зная, что ответить, Казтай вновь оскалил зубы и глянул в разбитое зеркало.

— Наверно, проглотил вместе с тем, что ел?

Казтай молчал. Он и сам не понимал, куда бесследно

исчез его золотой зуб. Погладил щетинистый подбородок и огорченно подумал: выходит, он напрасно его, проклятый, вставлял? И куда в тот раз понесло Казтая, ведь ничего такого не требовалось — все его тридцать два зуба были здоровы и на месте...

— Что ты скромничаешь? Чем ты хуже других? Ты тоже должен стать современным и модным джигитом! — уговаривала его Нурлытай. 

А когда все-таки уломала, потащила за руку в районную поликлинику, где ему и надели на один из передних резцов золотую коронку. Никаких особых перемен после появления у себя этой коронки Казтай не заметил. Лишь изредка, когда нападало настроение, он старательно скалил зубы, чтобы сверкнуть ею на людях, потому что в душе понимал: золотая коронка поставлена для красоты, и его долг почаще демонстрировать золотой зуб в широкой улыбке. Но кто же предполагал, что находящийся у него во рту и столь «почитаемый» зуб неожиданно потеряется!

— Или раззявил рот и, пока считал ворон, позволил кому-то украсть его? — не унималась Нурлытай, продолжая выдвигать свои немыслимые предположения.

Да-а, оказывается, и его жена из тех женщин, которые, уж если вопьются, не успокоятся, пока до крови не продырявят. И как только Казтай не заметил этого раньше?

— Нет! — рявкнул он.

— А где же тогда потерял?

Казтай недоуменно приподнял плечи.

— Куда ты ходил?

— К деревянному памятнику.

— Куда?

— К памятнику старика Амира... Что на холме...

— Под таким дождем?

— Да...

Бросив свое занятие, Нурлытай встала с места и, подойдя к мужу, пробуравила его многозначительным взглядом, как бы говоря: «Выкладывай правду, пока с душой не распростился!» А какие острые глаза у негодницы — насквозь пронзают!

— Да!.. — тверже повторил Казтай, пригладил мокрые волосы и виновато затих, словно нашаливший малыш. — А перед этим был в гостях у учителя Оралбека.

— Что ж ты сразу не сказал?

Казтай, как бы признавая вину, опять примял мокрые волосы. Гладко прилизанные, они теперь блестели, точно их смазали маслом.

— Что вы там ели?

— Водку пили.

— Я не спрашиваю, что пили... Что вы ели?

— Жаркое... с картошкой...

— Перед выходом отсюда ты что-нибудь кушал?

— Нет... Окно чинил. А когда закончил, пришел Оралбек и увел к себе.

Шагнув пару раз, Нурлытай подошла еще ближе. Казтай опасался какого-нибудь шумного скандала, но жена лишь мягко велела:

— Раздевайся!

Он послушно разделся, причем Нурлытай ему помогала, а мокрый плащ и заляпанные грязью сапоги тут же вышвырнула в сени.

— Ложись! — скомандовала затем жена.

И, хотя она произнесла это тихо, Казтаю ее тон показался суровей самого грозного приказа.

Неуклюже ступая, он добрался до постели у боковой стены и плюхнулся на белую перину...

* * *

Потеря золотой коронки добра Казтаю не принесла.

Последствия этого события никому, мягко говоря, не добавили бы авторитета, поэтому Казтай молил лишь об одном, чтобы пережитый им позор не долетел до слуха общественности.

Два дня, словно преступник, он просидел под домашним арестом и неусыпным надзором Нурлытай...

Сначала она в поисках утерянной коронки тщательно обыскала дом Оралбека. Потом обшарила улицу, надеясь, что муж, возможно, выплюнул ее где-то по дороге. Даже до деревянного солдата на холме дошла.

— У меня осталась последняя надежда — он у тебя внутри! — обессиленно выдохнула жена, вернувшись домой. — Наверно, жевал и не заметил, как вместе с картошкой проглотил...

— Что проглотил?

— Еще спрашивает, и глазом не моргнет!.. Зуб золотой, понял?

— Не глотал я его!

— Не глотал, так это выяснится... В течение трех дней, нет, даже пяти-шести, шагу из дома не сделаешь! Ясно?

— Почему?

— Под моим присмотром будешь.

— Я ведь и так у тебя под присмотром... А как быть с сенокосом, джигиты ведь искать меня будут?!

— Забудь! И сена накосят, и совхоз без тебя не развалится... Я тебе справку достану, что простыл. Понял? Не высовывайся никуда! Дернешься — навешу на шею хомут и вот тогда попомнишь, бедняга!

— Не ругайся ты!

— Больше не буду... Тогда делай то, что скажу... Вот тебе горшок. Я его снаружи, за дверью поставлю, по-большому будешь ходить только туда, ясно?

— Стыдно ведь... в горшок... зачем?

— Надо же, застеснялся!.. Вах-вах, прямо слезки готовы с глаз сорваться! Я стараюсь, чтобы он человеком стал... Зуб золотой тебе вставила, чтоб был не хуже других... А сам ты палец о палец ударить не хочешь, да еще капризничаешь. Или я сделаю из тебя достойного мужа, или быть тебе нищим бродягой, шатающимся по улицам! Сказано — сделано! Тебе понятно?!

Откуда у бедняги Казтая силы, чтобы противостоять клокочущему гневу Нурлытай? Что-то пробубнил под нос и стих. Больше пререкаться не стал, а послушно следовал указаниям жены. Однако это было таким невыносимым унижением, что и врагу не пожелаешь.

Слава Богу, оскорбительный опыт не растянулся на пять-шесть дней, как пугала жена, а дал положительный результат гораздо раньше.

— Нашелся! — радостно сообщила довольная Нурлытай ближе к вечеру второго дня заточения. — Чуяла я, что проглотил, и не ошиблась... Вот, посмотри!

Положив на ладонь отмытую золотую коронку, она протянула ее прямо под нос мужу.

— Убери подальше! — брезгливо отстранился Казтай. — И как только ты держишь в руках эту вонь?

— Фу, надо же, какой он у нас нежный стал!.. После того как я обнаружила его на дне, когда ополаскивала горшок, то сначала тщательно вымыла горячей водой с мылом, а потом прокипятила. Считай, провела дезинфекцию. И с чего так брезговать?! Поедем завтра в райцентр и снова вставим, ясно?

Когда Казтай услышал это, его затошнило и едва не вырвало. Нурлытай тут же оттянула мужа за волосы на затылке назад и приложилась кулаком к спине.

— У меня нет лишнего богатства, чтобы разбрасываться... Мы же на него несколько тысяч потратили... Да ты не брезгуй! Я сейчас положу его в миску и на твоих глазах прокипячу еще раз.

Взяв мужа за руку, Нурлытай привела его в переднюю и поставила миску с зубом на печь. Чтобы глаза Казтая окончательно убедились в том, что зуб абсолютно чист, кипятила долго.

— О чем это вы два дня к ряду шушукаетесь? — спросила с подозрением Катипа-ажей.

У Казтая чуть душа в пятки не ушла от страха, что невестка разоткровенничается со свекровью.

— Ваш сынок простыл под дождем... Вот я его и лечу, — бессовестно соврала Нурлытай, весело блеснув глазами.

— Хорошенько прокипяти, — принялась поучать сноху бабушка. — Травяной настой куда лучше, чем эти пилюли да горошины, которые врачи прописывают.

— Я, апа, как раз и кипячу траву.

— А-а, вот оно как, а я так и подумала...