Страница - 4

Между тем в будничных хлопотах по хозяйству прошла суровая зима.

Наконец с наступлением долгожданной весны пришла новая повестка из военкомата. На этот раз Мурат скрытно от людей, точно хоронящаяся мышь, под покровом ночи молча и тихо отбыл-таки в армию.

* * *

Хотя Касиман и выделил половину дома молодым, вырубив отдельный вход с противоположной стороны, стол у них был по-прежнему общим. Сегодня уже не только Зайра, будучи дочерью, очень привязана к своим родителям; всей душой прикипел к Касиману с Диль-бар-шешей и зять Мелс, словно стал им родным сыном.

Касекен с уважением относится к обширным знатям зятя, к его сразу бросающейся в глаза образованности. Он гордится тем, что Мелс на протяжении многих лет один обучал всех детишек этого аула, вспаивая их из благодатного источника знаний.

Что касается зятя, тот почитает тестя за необыкновенную честность и мягкий, как шелк, характер, который не позволяет старику никого и никогда обижать.

В тот год, когда Мелс женился на Зайре, у него случилась стычка с одним красноносым джигитом по имени Толеужан. Сначала тот распустил язык и задел его колкой шуткой. Затем, видимо, понимая, что обычными фразами ему образованного учителя в словесной пикировке не одолеть, перешел на прямые оскорбления.

— Примак, пес приблудный! — ехидно бросил он, прищурив глаза. И, весьма довольный своей «находчивостью», противно хохотнул.

Мелс и без того комплексовал, опасаясь подобной грубости со стороны людей. Когда же он все-таки услышал это, весь его внутренний мир взбунтовался, будто он внезапно попал в капкан, но и только... Не зная, что ответить мерзко хихикающему красноносому, он потерял дар речи и застыл как истукан.

Байгоныс, краешком уха молча прислушивавшийся к происходившему между джигитами разговору, тут же вступился за учителя. Если бы Байекен не вмешался, то Мелс, бесспорно, в тот же день спешно выполнил бы одно свое тайное решение.

Не сказать, чтобы ему было плохо в доме Касимана, но и ничего хорошего в его положении «пришлого зятя» не было, поэтому внутренне Мелекен уже подготовился к такому шагу: подумывал переехать на улицу Заречную и зажить собственным домом, подальше от тестя, чтобы не быть в глазах людей «приблудным». Мелс даже готов был развестись с Зайрой ради спасения своего человеческого достоинства, если она вдруг не согласится переехать... Возьмет чемодан и уйдет восвояси один.

К счастью, на этот раз стычка не привела к столь резкой ситуации, во всяком случае, разрешилась миром.

— Толеужан, голубчик! — обратился Байгоныс к красноносому джигиту. — Во-первых, ты изрядно под хмельком, не зря так раскраснелся и опух, потому и мелешь что попало. Я ведь все слышу. Постыдный выпад! Во-вторых, ты проявил неумение признавать проигрыш в словесном споре. А если подытожить твое поведение, это даже не неумение, а настоящая глупость. В-третьих, ты решил оскорбить единственного аульного учителя, который пользуется всеобщим уважением, назвал его «приблудным псом». Неслыханная грубость и позор!.. Человек разумный должен бы сказать «спасибо» этому джигиту. Он бросил родную землю, оставил близких, не может теперь даже позаботиться о собственном отце с матерью в далеком Талдыкоргане. Он пожертвовал многим, приехал сюда и учит наших детишек. Вы же, здесь выросшие, наоборот, пренебрегаете родным аулом, ищете счастья на стороне. После завершения учебы домой не возвращаетесь, предпочитаете остаться в городе...

Тут Байекен прочистил горло и обратил теперь взор на Мелса.

— Мелс, милый, несмотря на трудности жизни в глубинке, ты старался честно трудиться и стал нам всем близок, как родной сын. За это мы тебе по гроб благодарны! А «приблудный пес» — всего лишь пустая болтовня Толеужана. Ты, светик мой, вовсе не приблудный. Потому что еще до женитьбы на Зайре много лет снимал в доме Касимана комнату. Для Касимана с Диль-бар ты стал все равно что сыном. Свое теперешнее положение ты, как все мы считаем, с лихвой заслужил собственным трудом. Мы никогда не принимали тебя за пришлого бродягу. Стоило тебе только указать, так ты мог бы выбрать себе в жены любую из наших дочерей. Взяв Зайру, ты стал зятем Касиману, и мы посчитали это справедливым. А если такие твои сверстники, как Толеужан, начнут поднимать неуместный смешок, ты их как следует ткни носом прямо в свою дверь, ведь шанырак-то* у тебя отдельный, со входом с наружной стороны. Может, тогда эти бестолковые поверят и в следующий раз будут осторожнее на язык.

— А... а... а я тут причем? — растерянно спросил Толеужан. — Я аул не бросал... Я, между прочим, здесь передовой механизатор.

— К слову пришлось, Толеужан, — успокоил его Байгоныс. — Я не тебя конкретно имел в виду, а привел в пример некоторых твоих сверстников.

Мелс почувствовал облегчение, словно с плеч его свалился тяжкий груз. Он испытал какое-то необычайное удовольствие от того, что человек, который в обычных ситуациях много не говорит, слывет замкнутым, совершенно неожиданно взахлеб принялся его защищать и захвалил до небес. Душа, будь она неладна, так и разволновалась.

Действительно, когда он молодым двадцатипятилетним парнем после окончания педучилища приехал в этот район по направлению, ему и присниться не могло, что он останется в этих краях навсегда.

Поначалу в школе было два педагога. Не прошло и года, как прежний учитель внезапно скончался от болезни сердца, и Мелс остался в школе один как перст. Таким образом, пришлось ему одному вести уроки во всех четырех классах начальной школы... Четыре класса — это, конечно, одно название, а на самом деле в каждом было лишь по пять-шесть детей. По установившейся здесь издавна традиции, Мелс обучал их, объединив по два класса... До обеда давал уроки в первом и третьем, а после обеда — во втором и четвертом классах.

Первое время подумывал просто приноровиться к работе и попробовать навести определенный порядок, а потом собирался решить, что делать дальше. Приступив к работе однажды, он привязался и полностью ею увлекся. А поскольку увлекся, то бросить все на произвол и уехать не смог. Кроме того, он был единственным аульным учителем. Так что незаметно один за другим пролетели годы.

Большинство здешних жителей не одобряли того, что учитель все еще холост; наконец он женился, и все успокоились. Ну а участь женатого мужчины, ставшего чьим-то мужем, всюду ведь известно, какая...

К счастью, с началом летних каникул он ежегодно отправляется в Талдыкорган и, навестив живущих в Ка-пале родных и близких, возвращается назад. В последние годы ездит туда со всем своим семейством.

Одна любопытная деталь: стоит ему теперь приехать в родные края, как не пройдет и недели, а он уже тоскует по своему аулу на Алтае.

— Я интеллигент от рождения, — скажет вам Мелс, если вы попросите его рассказать о себе. — Отец мой — учитель, мать — учительница, оба моих старших брата — педагоги, младшая сестра — врач, а младший братишка тоже стал учителем. Не только весь наш род, даже само мое имя чистой воды интеллигенция: «М» — это Маркс, «Э» — Энгельс, «Л» — значит Ленин, а «С» — Сталин. Если соединить все вместе, то получается «МЭЛС». Во-обще-то, меня ошибочно называют Мелсом, и в паспорте неправильно написано. Мое имя нужно произносить через оборотное «э»!

— Верно, дорогой Мелс, — говорит в таких случаях учителю Байгоныс-аксакал. — Мы не сомневаемся в том, что ты человек образованный, благородных кровей. Жаль только, что не знал нашего Шакирипа... Вот кого можно назвать воистину образованным! Когда он с пылом выступал с трибуны, даже плачущий ребенок утихал. Если б ты хоть раз встретился с этим человеком, то многому бы у него научился... Ох и ученый, настоящий ученый был наш Шакирип!

«Шакирипом» Байеке называл одного из бывших местных руководителей — Абдоллу Шакирова.

— А где он сейчас? — искренне заинтересовался как-то Мелс.

— Долгие годы работал «сельсоветом» в Ореле и Му-куре. А когда вышел на пенсию, переехал в Катон.

— Правду говоришь, такого образованного человека, как Шакиров, я больше не встречал, — присоединился к мнению сверстника и дед Метрей.

Слова Байгоныса не были безосновательны. Одно время в этом районе не нашлось бы ни единой души, что не знала бы Абдоллу Шакирова. Работая председателем сельского совета в разных местах, он всюду завоевывал огромный авторитет, был везде уважаемым человеком.

Говорят, при приближении Шакирова даже коровы переставали мычать, а овцы не блеяли. Не удивительно: из года в год председатель не только забирал у людей в доход хозяйства излишек личного скота, но и наизусть знал, сколько гусей и кур имеется в каждом дворе.

Люди относились к нему с небывалым почтением, а за глаза так и прозвали — Сельсоветом.

— Было это в начале шестидесятых годов, — вспомнил одну оставшуюся в далеком прошлом историю плотник Байгоныс. — Зайдя к нам в дом, Шакирип подсчитал, сколько мне следует нынче сдать скота и взял с меня обещание выполнить свой долг. «Разрешите забить на мясо нашего единственного теленка», — пристал я к нему. Но Шакирип не согласился. «Вы только на собственную выгоду нацеливаетесь, а почему государственный план не выполняете?» — накинулся он, тряся перед моим носом газетой. Делать нечего, пришлось отдать ему теленка, хотя я специально откармливал его на убой. Уходя, он приказал напоследок: «Товарищ Байгоныс, похоже, нынче ваша пестрая корова принесет двойню. Не вздумайте скрывать это, зарегистрируйте обоих телят в сельсовете!» Аллах всемогущий, каким же прозорливым оказался наш Сельсовет — в тот год моя пестрая буренка и в самом деле отелилась двойней...

Вообще в здешних местах ходит множество историй об этом легендарном человеке. Спросите у любого старика, который видел Шакирова, так он обязательно с восхищением отзовется о нем как о «человеке, до смерти преданном работе». Со всеми, будь то молодой парень или человек в годах, Шакиров разговаривал подчеркнуто официально, непременно обращаясь «товарищ такой-то», «товарищ сякой-то».

Говорят, особенно впечатляющим было то, с каким воодушевлением Шакиров выступал на собраниях. Когда он выходил к трибуне, то в обязательном порядке требовал себе стакан с водой. Стоя на трибуне, прокашлявшись и глотнув воды, чтобы прочистить горло, он начинал свой доклад всегда одинаково:

— Дорогие граждане и гражданки!

Следующими его словами было обычно что-то наподобие:

— Согласно постановлению Совмина от такого-то года за таким-то номером...

Именно в этот момент Шакиров резко умолкал, не спеша снимал очки и пристально оглядывал сидящих в зале. Потом продолжал:

— Совмин, дорогие граждане и гражданки, — это не что иное, как Совет министров! — и после этих слов он опять делал глоток воды из стакана.

Похоже, образованность Сельсобета, который так запросто сыпал непонятными словами, особенно сильно поражала стариков и старух, отчего они дружно качали головами.

Если случается какая-то шалость, известное дело, это всегда исходит со стороны молодежи. Один несерьезный парень, которому поручили на очередном собрании приготовить воду для Сельсобета, налил взамен воды полный стакан водки и проворно поставил перед докладчиком.

Взяв в руки поднесенную посудину, Шакиров, привычно собравшись глотнуть, замер... но лишь на мгновение. Затем с удовольствием лихо опрокинул в горло весь стакан. Следом, начав, как обычно, со слов «дорогие граждане и гражданки!», как ни в чем не бывало, продолжил свою речь.

Учитель Мелс за те почти четверть века, которые прошли с момента его приезда в Четвертый аул, слышал множество историй о Шакирове. Каждая из этих баек, полных блестящего юмора и рассказанных с искренней симпатией, пришлась по нраву и учителю.

То ли вследствие почтения к прежнему председателю сельского совета, чье имя стало легендарным, то ли посчитал это удобнее, чем произносить длинное словосочетание полностью, только и Мелекен теперь в разговоре предпочитал, вместо «Совет министров», употреблять сокращенное «Совмин».

Когда закрылась школа, учитель Мелс остался совершенно без всякой работы. Подталкиваемый Зайрой, съездил вниз в Мукур, чтобы выпросить какую-нибудь подходящую должность.

Директор совхоза Тусипбеков, хотя и принял учителя очень тепло, сослался на то, что «сейчас ничего подходящего нет», а потом развел руками, давая понять о безвыходности ситуации. "

— Пожалуйста, можете перебраться сюда, в Мукур, тогда я что-нибудь присмотрю, — предложил он, учитывая заслуженный, преданный труд учителя на протяжении долгих лет. — Иначе я не могу вам обещать, что найду в Четвертом ауле работу, соответствующую вашему опыту... Кстати, в будущем мы собираемся пустить маралов на склоны Акшокы, а это — в вашей стороне, вот тогда, возможно, появится место сторожа. Как на это смотрите?

— Ни от какой работы не откажусь! — ответил учитель, воспрянув духом.

— В таком случае ждите этого места.

— Подожду!

С этим «подожду» прошло довольно много времени. Склоны Акшокы уже давно крест-накрест перегородили бревенчатыми частоколами вольеров, которые подготовили для маралов. Однако вовнутрь никого так и не запустили. Какая тогда надобность в стороже, коли в загонах нет ни оленей, ни маралов?

— Сколько еще ты будешь болтаться как неприкаянный, словно тряпье на пепелище? — обижалась порою Зайра. — Подумал бы, пришел в себя... Чем так бессмысленно сидеть сиднем дома, давай лучше уедем куда глаза глядят!

— Куда глаза глядят, говоришь... Интересно... — отвечал Мелс, как обычно задумавшись над словами жены. — К примеру, я всю жизнь мечтал хоть раз увидеть Землю Франса Иосифа. Если я туда уеду, ты последуешь за мной?

— Не отстану, даже если на край земли позовешь! — в искреннем порыве обещала Зайра и, лаская мужа, трепала ему волосы.

— Земля Франса Иосифа — это и вправду край мира...

— Да пусть хоть край...

— Даже не край, а еще дальше... Это остров на Крайнем Севере, где двенадцать месяцев в году стоит зима, а на протяжении шести месяцев царствует полярная ночь... Со всех сторон его окружает Ледовитый океан.

— Ну и ладно, — согласилась Зайра и с этим. — В любом случае, давай уедем туда, где для тебя найдется работа!

— Куда там! — засомневался тут уже сам Мелс. — Разве на том острове найдется для меня подходящее дело?!

Такие неосуществимые фантазии и пустопорожние разговоры возникают у них до сих пор. Зайра ежедневно поедом ест мужа, мол, давай переедем. А Мелс, кивая в сторону Мукура, каждый раз просит: «Давай еще чуть-чуть подождем, а вдруг появится обещанное начальством место сторожа?..»

Недавно учитель, который по-прежнему болтается без дела, вынес на обсуждение стариков, собравшихся по какому-то поводу, потрясающую идею.

— Нам дачи надо построить! — напрямую выложил он. — Чем мы хуже других, земляки? Сейчас власть намерена уничтожить разницу между городом и аулом. Поэтому нам правильнее не ждать указаний сверху, а взять инициативу в свои руки. В студенческую пору и мы какое-то время наслаждались городской жизнью. Скажу вам, сплошное блаженство там у них... В субботу всей семьей отправляются на дачу. Отдохнув, надышавшись чистым воздухом, в воскресенье к вечеру, свежие и бодрые, возвращаются в город. Вот это — настоящая жизнь! А если так, сородичи, чем мы хуже горожан? Неужели у нас нет права так же отдыхать? Или мы не сумеем дачи себе построить?

— «Даша», говорит... Он что, о бабе того тракториста из Мукура — Семёшки? — навострил ухо глухой Карим.

— Я говорю не о жене Семёна, а по поводу домика для отдыха, — пояснил учитель.

Кабден, позевывавший и скучавший, похоже, еле сидел на месте; поглаживая сморщенный лоб и сузив глаза, он с безразличным видом вставил свое мнение:

— Голубчик, разве чистый воздух к нам и так не поступает?

— Кабеке, видно, ты сегодня не выспался. Уж не шлялся ли где на стороне, забыв о сне? — поддел сверстника Касиман.

— Скажешь тоже! Когда это плешивому требовалась расческа?! — ответил беззлобно Кабден и снова зевнул. — Клопы в доме завелись — два дня, как покою нет, выспаться не дают.

— Ежели клопы тебе покою не дают, выходит, на «щекотанье» ты еще способен реагировать, а, шайтан?

— Сородичи, зачем же вы в такой важный разговор вплетаете несерьезную болтовню? — обиделся на старших учитель Мелс.

— Я вот про чистый воздух говорю, — снова вернулся к своей мысли Кабден. — Разве самый чистый воздух не у нас? Это ведь как-никак Алтай... Наш ненаглядный и благодатный Алтай, здесь и вода медовая, и воздух свежий, и зелень самая пышная!

— В чем-то вы правы, Кабеке. Невелика надобность ломать голову в поисках чистого воздуха. Поэтому нам просто следует построить уютное гнездышко, где мы могли бы отдохнуть, позагорать на солнышке, заняться спортом. То есть я имею в виду, что где-нибудь за аулом, подальше...

— «Уютное гнездышко» — дом, что ли?

— Комплекс... Там, кстати, можно будет выращивать фрукты, ягоды, развести сад.

— Значит, там и огород будет? — загорелся дед Метрей.

— Будет.

— И картошку можно выращивать?

— Еще какую!

— А на кого же мы бросим огород в ауле?

Учитель поначалу растерялся, но потом нашелся:

— Картошку можно посадить в ауле, а фрукты выращивать на даче.

— Значит, я останусь окучивать картошку дома, а Глаша будет жить на даче и выращивать фрукты?

— Ну и ну, Метрею только этого и нужно, прямо маслом по сердцу!

— А как же! — хитровато прищурив глаза, сказал довольный Метрей и, захватив всей пятерней, огладил окладистую бороду.

— Метрей пусть сам решает, а вот мне, дорогой Мелс, этот разговор что-то не по душе, — признался все это время безмолвно сидевший Байгоныс.

— Байеке, вы так говорите, потому что пока не совсем понимаете смысл того, что называют «дачей». А как только поймете, у меня нет сомнений, что вы решительно включитесь в дело.

— Суть-то я понял, а вот надобности дачи так и не уяснил.

— Надобности, говорите... Как же вы не можете понять ее надобности? — удивленно развел руками Мелс. — Мы здесь в качестве общественности обсуждаем самый удобный и наиболее короткий путь к тому, чтобы быстро уничтожить различие между городом и деревней. Ну а ликвидация разницы между городом и селом — это конструктивная политика, которую проводят партия и правительство. Неужели вы, Байеке, не понимаете и необходимость самой этой политики?

Байгоныс опешил. Воспользовавшись его замешательством, Касиман, как бы выражая крайнее сожаление, покачал головой:

— Вы что это, Байеке, совсем из ума выжили, выступаете против политики власти? Или тридцать седьмой забыли?

— Боже сохрани, как такое забыть... Я не против политики власти, только вот уразуметь до конца не могу.

— Не просто власти, разве Мелс не сказал, что это еще и политика партии?

— И не только, он еще сказал, что «конструктивная».

— А что это такое?

— Пес его знает...

Кабден, сидевший в дальнем углу и ковырявшийся в носу, прогудел:

— Я это дело тоже никак уразуметь не могу.

— Мелс, светик наш, ты и сам прекрасно знаешь, что мы не против такой политики, — сказал Байгоныс, обрадованный поддержкой Кабдена. — Сперва уж вы начните это доброе дело сами, вдвоем с Метреем, проложите нам путь. Наблюдая за вами, и мы бы следом зашевелились.

— Да ты, милок, и меня не загружай, лучше уж сам сначала построй себе дачу! — откликнулся и Метрей, подвинувшись ближе к Байгонысу.

Мелс исчерпал красноречие, затрудняясь найти поддержку у аксакалов своей «выдающейся» идее.

— Ладно, договорились, — сказал он, понимая, что иного выхода у него нет. — В таком случае я первым начну строить дачу и покажу вам пример. А вы приступите позже.

— Мелс, светоч наш, решишь позвать на асар* — мы всегда готовы помочь...

— Не-ет, у меня нет права даром использовать чью-то рабочую силу... сам построю.

— Как душа твоя пожелает, голубчик, — с этими словами старики, удовлетворенные принятым решением, встали с мест, поскрипывая старыми костями, и разошлись по домам.

* * *

Раньше, когда еще аул назывался «Четвертой бригадой», здесь имелся один-единственный на всех телефон, установленный в конторе. Правда, общаться по этому черному телефонному аппарату, если человек не мог достаточно громко кричать, казалось, вообще-то, делом сомнительным.

Связь была настолько отвратительна, что сквозь раздававшиеся в трубке шум, треск и сплошное шипение голоса разговаривающих то и дело прерывались и были едва слышны, словно из-под земли доносились. Человек на другом конце провода орал изо всех сил, на этой стороне отвечавший тоже надрывал связки, вкладывая в крик всю мощь своего голоса, словно пастух, собирающий в буранную ночь отбившийся скот. Но и в этом случае оба понимали друг друга лишь наполовину.

Порой, когда и вовсе невозможно было ничего разобрать, начальство даже снаряжало всадника в Мукур за разъяснениями...

Больше всех говорил по телефону управляющий отделением Какантай. После того как он дважды в день связывался с Мукуром, голос у него становился сиплым, в груди все хрипело и свистело, а разговаривать Какантай мог уже только шепотом.

Как-то, слоняясь без дела, Кабден зашел в контору в отсутствие управляющего. Вошел, а на столе безудержно трезвонит черный аппарат. Кабекен некоторое время удивленно наблюдал, дескать, что это с ним. Но, поскольку телефон продолжал дребезжать, не спеша, с необычайной осторожностью снял трубку.

— Алёу! Четвертая бригада? — прокричал голос с той стороны.

— Не Четвертая бригада, а я — Кабден, — тихонько ответил Кабекен.

— Алёу! Это Четвертая бригада? — усиливая крик, снова спросил голос с той стороны.

— Я же сказал, нет, это не Четвертая бригада, это — Кабден! — уже немного громче сказал Кабекен.

— Алёу! Я говорю, это Четвертая бригада? — надрывая горло, снова прокричал человек с той стороны.

— Не Четвертая бригада, а Кабден! Это же я — Кабден! — крикнул во весь голос и Кабекен.

— Алёу! Ты что, воды в рот набрал или язык проглотил, почему молчишь? — опять ничего не услышав, изо всех сил проорал голос с той стороны.

Тут в виски Кабекену ударила кровь. Он сорвал с себя борик, словно голова уже не умещалась в шапке, и с силой швырнул его на стол.

— Эй, да будь ты проклят, Оралгазы! — крикнул Кабден в телефонную трубку. — Ты ведь Оралгазы — старший сын Маута?

— Он самый, я это! — бойко отозвался с той стороны Оралгазы, обрадованный тем, что его наконец услышали.

— А если он самый... отца твоего растуды! — ругнулся Кабекен, помянув смачным словцом сверстника Маута, и сердито бросил телефонную трубку.

Когда закрыли бригаду, в придачу с остальным имуществом забрали и этот черный аппарат. И хотя сам Мелс очень редко разговаривал по телефону, утрата аулом телефонной связи отозвалась в его сердце неприятным холодком.

— Вот и еще одна ниточка, связывавшая нас с большой жизнью, оборвалась навеки, — явившись к Байго-нысу, поделился он своей тоской.

— Вместе как-нибудь проживем, не расстраивайся так из-за мелочей, — стараясь утешить, сказал ему Байекен.

— Это вовсе не мелочь, это большая проблема! — возразил учитель.

— Хоть мелкая, хоть большая, разве ты в силах что-нибудь изменить?

— Вы правы. Однако сидеть и беспомощно наблюдать за всем этим тоже нельзя.

Работавший топориком Байгоныс с интересом повернул голову к Мелсу.

— Тогда как... Опять поедешь в район жаловаться?

— Толку от этого никакого, — ответил учитель. — Лучше уж... восполнить отсутствие телефона телевизором!

— Чем-чем?

— Телевизором!

— Как знаешь, милый...

— Вот и нашлось умное решение — замечательная идея!.. Так и сделаем, Байеке!

— Тебе виднее, светик мой!

Утвердившись в этом нежданно пришедшем в голову решении, учитель Мелс спустя три дня выпросил у Салимы Гнедого Захара и спустился в Мукур. Оттуда поехал прямиком в райцентр, а через пару дней, водрузив перед собой на коня большущую коробку, вернулся домой. В коробке оказался телевизор.

К вечеру в тесное, словно курятник, жилье учителя потянулось все население небольшого аула.

Притащились, подхватив друг дружку под руку, даже Сарсен с Алипой, хотя по большей части они избегали шумных сборищ и праздников.

— Ради телевизора я готов свет до самого утра подавать! — едва войдя в дом, проявил инициативу моторист Сарсен.

Когда весь без исключения народ наконец собрался, Мелс торжественно включил телевизор, но тот ничего не показывал. Так как изображение не появилось, на помощь Мелсу, засучив рукава, пришел Сарсен, который кое-что понимал в технике. Один залез на крышу и принялся вертеть в разные стороны закрепленную на верху столба антенну. Другой усиленно крутил ручку телевизора дома. Однако «ящик» ни на что не реагировал — экран светился впустую, без картинки.

Гости в томительном ожидании молча сидели перед телевизором, вокруг которого продолжали суетиться Мелс с Сарсеном.

— А может, он бракованный? — зароптали они уже перед рассветом, когда вместе с народившейся сияющей Венерой пропала всякая надежда.

— Не-ет, я его проверил в магазине! — оборвал их учитель.

— А вдруг ты повредил в нем что-то, когда в автобусе вез или когда на коне трясся?

— Не-ет, хотя везти его было неудобно, я все время в первую очередь о нем думал, так что доставил аккуратно — ни разу не уронил, ни разу ни обо что не стукнул. Аллах свидетель, я его точно не сломал!

— Чего же он тогда ерепенится, проклятый?

— Да у нас здесь все, что ни возьми, капризничает!

— А я так мечтал посмотреть по-человечески какое-нибудь кино... Вот незадача!

— Мне этот телевизор даже приснился вчера... Будто сижу я перед ним и смотрю, а там поют песни Шамши Калдаякова... Красота!

— Не надеется только шайтан. Давай подождем, чем все закончится...

— В общем, так, — подытожил несостоявшийся праздник моторист Сарсен. — Если я хоть что-то понимаю, то вся загвоздка — в антенне. Ее надо установить как можно выше, на вершине во-он той скалы... Не волнуйтесь, кабель у меня есть, туда дотянется. Если завтра этот чертов телевизор не запоет, можете нос мне отрезать. Короче, завтра к вечеру встречаемся здесь, в этом доме. Договорились?

Куда народу деваться, как не согласиться; кивнув в ответ головами, разбрелись с тихим ворчанием по домам.

На следующий день на глазах у всего аула моторист установил антенну на вершине скалы. Оттуда она была подсоединена сарсеновским кабелем к телевизору Мел-са. Но и это не дало никаких результатов — телевизор все равно не показывал.

Несмотря на данное обещание, Сарсен по поводу своего носа совершенно не беспокоился.

— Без отражателя ничего не получится, — сразу нашел он оправдание. — Скорее всего, мощность того отражателя, который стоит в Мукуре, слабовата, нас не охватывает. И мы сегодня доказали это на деле.

— Нам специальный справочник нужен, — заявил Мелс. — Следует свериться по нему и заново соорудить антенну.

Подобный справочник учитель поручил раздобыть Салиме, она два дня пропадала в Мукуре, но так его и не нашла.

— Надо в райцентре поискать, — не теряя надежды, предложил Мелс.

— А может, нам лучше переехать туда вместе с телевизором? — услышав эти слова, робко спросила Зайра, вскинув на мужа умоляющие глаза.