Страница - 5

— Не-ет, Зайражан, так нельзя... Завершить начатое дело — мой долг. Народ мне доверился, результата ждет! — ответил Мелс, проявив присущую ему порядочность.

На самом деле, особого результата, как он сказал, люди от учителя вовсе не ждали. Просто в их душах поселилась тоска по несбывшейся мечте услышать голос «невиданной птицы». А по прошествии недели и эта волнующая сердце грусть стала понемногу рассеиваться.

Сарсен вскоре скрутил свой кабель обратно. И лишь сиротливо торчащая на вершине скалы длинная игла антенны время от времени напоминает о том, что в доме учителя есть телевизор.

После этого в голову Мелса внезапно пришла потрясающая идея насчет дачи, так что «телевизионный вопрос» отодвинулся на второй план и потускнел.

Правду говорят, что мысль рождает мысль: однажды учитель Мелс, как обычно, охваченный глубокими размышлениями, одной удачной догадкой решил сразу и проблему с телевизором, и дачный вопрос.

— Наш аул расположен в ложбине, — с каким-то особенным вдохновением объявил он. — Поэтому свои дачи мы должны строить на вершине горы. Только в этом случае телевизор будет без проблем ловить волны, а мы сможем каждый вечер наслаждаться передачами из Алма-Аты.

При словах «на вершине горы» глухой Карим, прищурившись от яркого солнечного света, обвел взглядом снежную шапку Акшокы.

— А разве там не холодно? — спросил он, невольно вздрогнув и поежившись. — Может, нам и вовсе не стоит смотреть этот проклятый телевизор?

— Вы глубоко ошибаетесь! — громко прокричал учитель в ухо Карекену. — У каждого гражданина любого цивилизованного государства, в том числе и у вас, есть неотъемлемое право смотреть телевизор и получать оттуда информацию!

Услышав про «неотъемлемое право», Карим гордо выпятил грудь и с важным видом поспешил домой...

Теперь учитель Мелс четко знал план своих дальнейших действий. Прежде всего он приступил к сбору строительного материала.

Оказалось, в окрестностях пилорамы, занимающейся заготовкой древесины на берегу озера Кундызды, валяется предостаточно горбыля. Правда, большая его часть уже увязла наполовину в грязи и начала подгнивать. Мелс, отобрав и сложив с краю годные для строительства доски, оставил их просушиться на солнце.

Следующая стоявшая на очереди задача — выбрать подходящее место для строительства дачи.

Как выяснилось, это дело совсем не из легких и запросто решаемых. В ближайшей округе приличной площадки на высоте, откуда хорошо просматривался бы аул Мукур, не нашлось.

Мелс совершил разведывательную вылазку в горы, расположенные, поодаль, — всюду гуляет сильный ветер, а холод такой, что до костей пронизывает. Защищенного от ветров местечка, где можно было бы позагорать, заняться спортивными играми, учитель на этих голых, безлесых заплешинах так и не нашел.

На другой день после похода по окрестностям простудившийся Мелс слег в постель с высокой температурой и сильным кашлем. Его то бил жестокий озноб, то бросало в жар, и на лбу градом выступал пот.

Зайру болезнь мужа сильно встревожила. Она тут же хотела помчаться в Мукур за доктором, но мать ее остановила. Вызвали жену Байгоныса Гульжамал-шешей, которая обладала кой-какими знахарскими навыками, и целые сутки, с вечера одного дня до вечера другого, занимались лечением Мелса. Гулекен вскипятила какие-то травы, заставила его выпить настой, а на лоб положила смоченный в спирте платок. Салима принесла горсть таблеток.

То ли под воздействием лечения Гульжамал-шешей и лекарств Салимы, то ли благодаря курдючному жиру, который Зайра втирала ему в грудь и спину, то ли из-за наваристого горячего бульона тещи, согнавшего с него семь потов, но уже через четыре дня Мелс, покачиваясь от слабости, вышел во двор.

— Да будь прокляты и твоя дача, и телевизор, подумай лучше о своем здоровье! — обеспокоенно сказала мужу Зайра. — Кашель-то у тебя так и не прошел, ох, не нравится он мне. Может, покажешься все-таки доктору, а потом на курорт съездишь, подлечишься, а?

— Мы же с тобой оба без работы, откуда взять средства на курорт? — грустно спросил Мелс.

— Телевизор можно продать... Телку серую сдадим... Этих денег и на дорогу хватит...

— Все что угодно, только телевизор не трожь, Зайра-жан! — чуть не плача, взмолился муж. — Пусть он и не показывает, но разве может что-нибудь сравниться с телевизором!

Деньги в доме закончились, а так как нужны были средства на чай, продукты и разные хозяйственные мелочи вроде ниток, Зайра и вправду продала серую телку.

Телевизор трогать не стала. Наоборот, достала со дна сундука кусок красного плюша, обшила края бахромой и накрыла этой красивой накидкой телевизор.

* * *

В конечном итоге учитель Мелс на курорт так и не поехал. А так как не сходил на осмотр к врачу и не подлечился в санатории, его пошатнувшееся здоровье не слишком радует — он продолжает сильно кашлять.

Мелс и до болезни был худым, ничего лишнего, а теперь еще больше отощал. Глаза запали, нос заострился и торчит, лицо сморщилось, как у старухи. Кожа да кости! По его словам, за последние три года он потерял десять килограммов.

— Напраслину на себя возводит, — выразил недоверие словам учителя плотник Байгоныс. — Если бы Мелс похудел на десять килограмм, от него вообще ничего не осталось бы. По моим прикидкам, он сбросил примерно пять.

Какая, в принципе, разница, на сколько килограммов похудел учитель, однако то обстоятельство, что здоровье его ухудшалось, начало беспокоить не только Зай-ру, но и других аулчан.

— Вот построю дачу, подключу для вас телевизор, а потом и буду лежать месяцами да лечиться, — обещал им Мелс.

Все-таки учитель оказался человеком упорным, который твердо держит данное слово. Он нашел-таки подходящее место для дачного участка. Сейчас Мелс, взяв у Салимы в аренду Гнедого Захара, понемногу перетаскивает сложенный на берегу озера горбыль на вершину выбранной горы.

* * *

Среди оставшихся на месте прежнего аула семи домов наиболее добротным и сразу притягивающим взор является, несомненно, светлый и просторный особняк плотника Байгоныса.

Байекен — самый старший и умудренный житель этого аула, разменявший уже восьмой десяток. Вместе со своей байбише Гульжамал они вырастили шестерых детей, сыновьям помогли свить собственное гнездышко, дочерей выдали замуж, а сами, став стариками, пользуются большим уважением во всей округе.

И недаром, ведь Байгоныс — прекрасный мастер по части дерева. Давным-давно своим плотницким искусством он прославился не только в родных окрестностях, но даже в соседнем Нарынском районе. Если сказать, что каждые вторые сани, носящиеся по здешней округе, сделаны Байекеном, это не будет пустым бахвальством.

Раньше золотые руки Байгоныса мастерили и сани, и хомуты с дугами, и седла, даже телеги с тарантасами. Но время телег и тарантасов кануло в прошлое, так что Байекен ограничился теперь лишь изготовлением саней и кошевок.

А были времена, когда любой местный житель, заглянув в дом Байгоныса, мог, общелкав для верности пальцами, придирчиво выбрать и унести с собой ладное, великолепно сделанное седло: казахское или калмыцкое, массивное либо легкое — на любой вкус. Сегодня редко кто ищет седло ручной работы, обзаводятся больше магазинными, так называемыми «кавалерийскими», металлические детали которых сбивают коням спины до кровавых мозолей.

Байгоныс не из тех людей, кто навязывает свое умение. Если закажешь ему необходимую вещь, он ее сделает, не бросая слов на ветер. Не закажешь, так все равно сидит, сгорбившись над очередным изделием, и что-то старательно вырезает, шкурит, потому что искренне верит: если есть готовая вещь, то и хозяин ей рано или поздно найдется...

Последние несколько лет никто не приобретал у него дуг, так что их накопилось с целую гору. Услышав об этом, директор соседнего совхоза «Жамбыл» тут же приехал и за день все до единой вывез.

А нынче вот набралось с отдельную гору невостребованных саней. Пока не распустили бригаду, сани, что называется, увозили прямо из-под рук — тепленькими, а сейчас, похоже, начальству из Мукура даже заехать в их сторону недосуг. Недосуг так недосуг, все равно Байгоныс ни на один день не прекращает своего привычного плотницкого занятия.

— Бог ты мой, человек, выйдя на пенсию, обычно спокойно сидит дома, о здоровье своем заботится. Наш же старик всегда себе работу найдет, так и пыхтит с утра до ночи, словно дыру в земле латает! Нет управы на старого, нет управы! — искренне беспокоясь за мужа, ворчит байбише Гульжамал.

Байгоныс человек тихий и скромный, больше слушает, а говорит всегда мало. Наверное, поэтому учитель Мелс всеми своими витиеватыми, сложными размышлениями и озарившими голову идеями прежде всего делится с ним. Более того, глухой Карим и собственный свояк Байгоныса Кабден любое свое решение принимают лишь после того, как посоветуются сначала с Байгонысом. Иногда и Метрей, живущий на той стороне улицы, заложив руки за спину и волоча ноги, притаскивается к нему и весь долгий день возбужденно о чем-нибудь треплется.

Самого же Байгоныса куда больше пустопорожних разговоров и легковесных слов стариков волнует судьба берез и ивняка на берегу озера и речки.

Изготовление саней, поделка дуг — вовсе не такое простое ремесло, как кажется людям. Прежде всего нужно подобрать подходящую древесину. В последние годы найти иву с гладким, круглым стволом или березу без множества сучков становится все труднее. Лавины, которые годами сходят зимой с гор, и бушующий весной ледоход уничтожили практически весь лес на берегу озера. А подлесок, разросшийся вдоль речки, в одну из суровых зим, когда не хватило заготовленного сена, совхоз сплошь повырубил и скормил скоту. Завершил эту «чистку» хлынувший весной сель: вырвал оставшиеся деревца с корнем, изодрал, изранил и раскидал так, что все это оказалось непригодным к делу. Так что сегодня Байекену даже некуда пойти за добротной древесиной, разве что поискать удачу на побережье далекой Бухтармы.

Дерево нужно срезать в определенное время, когда оно дойдет до необходимой кондиции, а иначе сомнительно приспособить его к своим нуждам... Весенняя древесина совершенно не годится. Дерево летнее, когда на нем обильно растет листва, тоже не подходит, потому как древесина с сочной сердцевиной плохо гнется. А согнешь — сразу ломается. Так что Байгоныс, засунув за пояс топор, уходит бродить по лесам в конце августа или в начале сентября, только в ту пору, когда листья желтеют, а сердце-вина в древесных стволах становится суше.

Любое задание, которое получает Байгоныс, он всегда выполняет старательно. В кошевку, заказанную директором «Жамбыла», он тоже вложил всю душу, все свое искусство. Делал не торопясь, долго и тщательно, все лето только ею и занимался. А когда приладил и начистил до блеска металлические полозья, отделал спинку резным орнаментом, покрасил готовые сани в глубокий черный цвет и выкатил во двор, байбише аж прослезилась.

— Старик! — сказала она, промокая глаза уголком платка. — Мне даже не по себе стало от такой красоты... Насколько я знаю, это, наверное, вершина твоего мастерства... Ты меня пугаешь, старик! С чего это вдруг так расстарался?

— Прикуси язык, не каркай! — прикрикнул на нее Байгоныс, но совсем беззлобно. — Твой негодный старик не собирается пока помирать. Будут силы — еще лучше сделаю!

Первым посмотреть на новенькую кошевку пришел свояк Кабден.

— Байеке, скорее всего, ты уже никогда не сможешь сделать ничего лучше этого! — восхищенно заметил он, качая головой.

Байекена же слова свояка по-настоящему напугали.

— Эй, Кабден, ты, вообще-то, в своем уме?! Что попало мелешь, как будто тебя заразила дурной слюной болтливая толстая дочь Табанбая! — буркнул он сердито.

Потом явился учитель Мелс. Он трижды обошел кошевку вокруг. Прищурившись, внимательно осмотрел спереди, нагнулся и оглядел сзади. Потом отошел немного, лег ничком и принялся обозревать сбоку.

— Это же настоящее творение искусства! — наконец дал он окончательную оценку. — Подобную вещь нужно в Эрмитаж либо в Лувр сдать!

— Мелс, светик, ты уж прости, я ее для директора «Жамбыла» сделал, — смущенно признался Байекен.

— Не-ет, Байеке. Это же неповторимый шедевр! Именно таким должно быть то, что называют подлинным искусством!

— Но я ведь эту кошевку для директора «Жамбыла» сделал...

— Для кого, говорите?

— Для директора совхоза «Жамбыл»... То есть для Толкына, сына нашего бывшего одноаулчанина Мух-тарбая.

— М-м-м... — и учитель больше не вымолвил ни слова.

— Поэтому ты уж извини меня, голубчик! Я ведь заранее пообещал ему... А иначе, разве я пожалел бы что-нибудь для тебя?!

После того как народ вдоволь налюбовался санями, Байгоныс загнал кошевку во двор, смазал маслом, а сверху тщательно укрыл холстиной.

С тех пор прошло больше года. Директор «Жамбыла» до сих пор за нею не приехал. И Байекен с тревожным беспокойством ожидает его каждый день.

Из четырех военных лет Байгоныс три полных года провел на фронте. Если и есть в этом ауле человек, который не понаслышке знает, что такое настоящая война, то это именно Байгоныс. Свой фронтовой путь он начал в Сталинграде, а завершил в Праге. Поэтому терпеть не может разговоров земляков о войне, в которых больше лжи и недостает правды. Там, где присутствует Байгоныс, люди стараются не заводить подобных сомнительных рассказов.

Кстати, что касается войны: в свое время ученики аульной школы взяли на учет всех ветеранов войны, отметили ворота их домов красными звездами и время от времени приглашали к себе на различные встречи. Когда закрылась школа, это согревающее сердце доброе начинание учащихся осталось без хозяйского глаза.

Звезды на воротах Кабдена с Метреем на концах обломались, краска на них потускнела. У Байекена душа болит из-за подобной безалаберности: ведь такие святые вещи следует ценить! Сам он обшил свою звезду листовой жестью, обязательно, если не раз в неделю, то каждый месяц точно, начищает ее и красит. Для этих целей дочь специально привезла ему из района чудную ярко-красную краску.

Кроме всяких мелких поделок вроде «Доски почета» отделения и «Классного уголка» для школы, Байгоныс когда-то даже человеческую скульптуру из дерева вырезал.

Все сохранилось в памяти, как будто случилось вчера...

Было это в начале далеких шестидесятых годов. Весь мир тогда взбудоражила новость: «Человек полетел в космос! Гагарин в космосе!». Поначалу Байгоныс этому не придал особого значения: «Ну полетел человек, так пусть себе и летает». Однако понемногу, поскольку люди вокруг снова и снова поминали парня по фамилии Гагарин, случившееся стало волновать и Байекена. Что говорить, если даже глухой Карим, который пас в горах овец, и тот как-то приплелся, волоча палку, к нему и принялся похваляться.

— Я Гагарина видел! — объявил он, а глаза его загорелись при этом словно две свечки. — Клянусь Аллахом, видел! Он пролетел прямо над Акшокы, а позади оставил длинный белый след.

— Говоришь, длинный белый след?

— Да, белый-белый след... Если б я не видел перед этим, как пролетел Гагарин, то наверняка принял бы этот извилистый след за дракона.

— Так это не Гагарин. Это «райактивный» самолет.

— Что это, говоришь?

— «Райактивный» самолет...

Карим спорить не стал, его настроение вмиг погасло, и, разочарованный, он, волоча свою палку, опять ушел в горы, к своим овцам.

Все эти разговоры, поднявшие столько шума в ауле, в конце концов взбудоражили и чувства Байгоныса.

Если не запамятовал, то, кажется, первого мая, когда народ с веселым гамом праздновал День солидарности трудящихся, перебираясь от одного дастархана к другому, Байекен вырезал из газеты портрет Гагарина и, засунув за пояс топор и мотыгу, отправился в сторону гор.

На гребне скалы, что у подножия Акшокы, с давних пор торчала засохшая сосна. Хотя молния разрезала ее пополам, нижняя часть ствола осталась нетронутой. Байгоныс сразу же приступил к делу, старательно обтесывая и обрубая дерево в соответствии со своей задумкой.

Несколько дней трудился до изнеможения. Уходил чуть свет, возвращался, когда люди уже ложились спать. Но даже Гульжамал-шешей долгое время не подозревала, чем занимается ее муж. Секрет Байекена раскрылся лишь девятого мая...

Посыльный из конторы пришел пригласить Байгоныса на торжественное собрание в клубе, посвященное Дню Победы. А Байекен, как оказалось, еще перед рассветом ушел, прихватив с собой топорик с мотыгой да молоток с долотом. Куда ушел? В сторону Акшокы.

Это была пора, когда в ауле всем заправлял и командовал управляющий отделением Какантай. «Пусть он хоть за тридевять земель, найдите его срочно!» — приказал он.

Приказ строгий, нагоняй никому получать не хочется, вот посыльный и помчался в сторону Акшокы... Когда он, взмылив коня, добрался к подножию горы, обнаружил, что Байекен на вершине соседней скалы работает долотом над вырубленной из дерева человеческой фигурой.

Посмотрел посыльный на изваяние с одной стороны, посмотрел с другой и вдруг восторженно воскликнул:

— Да это же наш Какантай-ага!

Парнишка тут же забыл, зачем приехал, и бросился с радостной вестью в аул, то и дело погоняя коня камчой.

Новость о том, что плотник Байгоныс устанавливает на вершине скалы поблизости от Акшокы памятник Ка-кантаю, быстро распространилась по аулу.

В тот день словно сам Бог привел на торжество в клуб и Сельсобета. Товарищ Шакиров, обычно взиравший на все происходящее вокруг спокойным, трезвым и критическим взглядом, тоже не смог остаться равнодушным к такой новости. Отложив начало собрания, он стал подниматься к Акшокы, а собравшийся в клубе народ, естественно, потянулся вереницей за ним.

Байекен к тому моменту как раз завершил работу и наводил последнюю красоту.

Скульптура представляла собой фигуру недвижно стоящего человека, устремившего взгляд в бездонную синеву неба; на голове человека — шлем, а на шлеме надпись — «СССР».

Увы, хотя и был Байгоныс мастеровитым плотником с золотыми руками, по части искусства ваяния, видимо, оказался слаб... Как ни старался он добиться сходства с Гагариным, черты первого космонавта отразить в своем творении так и не сумел.

— Точь-в-точь Какантай! — воскликнул кто-то снизу, и все успевшие собраться у скалы, включая пастуха Карима, воодушевленно зааплодировали.

— Действительно, похож! — признал и сам Какантай.

Шакиров же долго и придирчиво изучал творение

Байекена: посмотрел снизу, оглядел с пригорка, взобрался на скалу и погладил рукой...

А внизу тем временем скопилось уже довольно много народа, словно именно здесь должно было пройти торжественное собрание, посвященное Дню Победы. Затихнув, все с нетерпением ждали решающих слов своего вождя.

— Товарищ Байгоныс! — выждав паузу, зычно, чтобы слышали все, произнес стоящий на вершине скалы председатель. — Вы допустили грубую политическую ошибку! Кто вам позволил вот так, в образе героя-космрнав-та, изображать управляющего Какантая? Сельсовет Мукура такого указания не давал. Другими словами, вы приступили к сооружению памятника без всякого на то разрешения, по своему собственному усмотрению. А в результате доигрались до политической ошибки! Изобразив Какантая в образе летчика-космонавта, вы запятнали светлое имя майора Юрия Алексеевича Гагарина! Вы оскорбили святое звание «космонавта»! Потому как не смогли глубоко осмыслить его истинного значения. Признаете это?

Байгоныс, который ждал от начальника каких-то теплых слов и поздравлений по случаю Дня Победы, услышав такое обвинение, настолько опешил, что и вымолвить ничего не смог, стоял как истукан с кислой миной на лице.

— Вот, вам и сказать-то нечего! — сделал заключение Шакиров, подняв вверх указательный палец. — Значит, мы можем расценивать ваше молчание как чистосердечное признание своей вины.

— Уважаемые граждане и гражданки! — обратился Сельсобет в следующее мгновение уже к собравшемуся внизу народу. — Все вы теперь видите, что работа без вышестоящих указаний, легкомысленное своеволие всегда приводят к таким вот несуразным фактам и анархии. Крепко это запомните! Ну а случившееся с товарищем Байгонысом пусть послужит для вас большим уроком, и давайте впредь никогда не повторять подобных политических ошибок!

— Постараемся... — эхом прокатилось внизу.

— А что будем делать с этим памятником? — поинтересовался кто-то из толпы.

— По-моему, лучше всего сжечь, чтобы ненароком не попался на глаза большому начальству, — предложил Шакиров.

— Поджигать нельзя, мы же нечаянно можем лес подпалить! — возразил снизу егерь.

— В таком случае подгоните сюда трактор и снесите! — велел Сельсобет.

— Спасибо! — выдавил стоявший с краю от председателя, посеревший как холщовая тряпка Байгоныс, кусая от волнения губы.

— Спасибо не мне говорите, товарищ Байгоныс, — чуть мягче молвил ему Сельсобет. — Спасибо скажите посыльному, который вовремя заметил вашу ошибку!

На этом короткое собрание закончилось, и народ вслед за Шакировым гуськом потянулся назад в аул.

Что касается Байгоныса, он никак не мог прийти в себя, целую неделю ходил сам не свой. В конце концов внутренне смирился и признал вину, мол, видно, я и вправду дал маху.

Позже по приказу Шакирова скульптуру прицепили тросом к трактору, вырвали вместе с корнями и бросили у подножия скалы. Там она, говорят, и лежала, пока не выпал ноябрьский снег. А потом куда-то бесследно исчезла... Кто-то ее стащил, аккуратно отпилив точно по основанию, а корни бросив на месте.

Судя по словам знающих, сделал это сам Какантай. Поговаривают, он наказал своему ближайшему другу: «К любому живому рано или поздно приходит смерть, пусть эта скульптура станет тем памятным знаком, что поставят над моей могилой».

* * *

Ближайший сосед Байгоныса — моторист Сарсен; он живет напротив, на другой стороне улицы. Правда, здесь ее и улицей-то трудно назвать, ведь оба дома стоят в тупике, на самой окраине аула, а сразу за ними поднимаются горы.

Раньше именно отсюда начиналась главная сельская улица — Центральная, а сейчас нет ни прежней улицы, ни живой души на ней... Одни выбоины да кочки, а вместо былых домов — заросшие бурьяном да покрытые мусором проплешины.

Хотя сама улица неузнаваемо изменилась, добрые взаимоотношения двух соседних домов, слава Богу, изменений не претерпели.

Вообще-то, Сарсен родом из Мукура. Он приходится старшим сыном жирному Канапие, которого знают все в этой округе. Женившись на средней дочери Кабдена Али он прожил в Мукуре еще около года, а может, и меньше, по потом вдруг вместе с женой перебрался в аул тестя.

Откуда я мог знать, что Четвертая бригада станет неперспективной? — говорит теперь Сарсен, огорченно качай головой. — Трава здесь под боком, прекрасные пастбища по соседству, вот мы и переехали сюда — думали, заведем кучу скота, разбогатеем и будем как сыр в масле кататься... Эх, нельзя все-таки в этом обманчивом мире поддаваться агитации жены! Теперь я это крепко усвоил.

Еще в Мукуре у Сарсена с Алипой родился малыш, но вскоре ребенок заболел и умер. С тех пор, а живут они вместе уже больше двадцати лет, Алипа так больше и не беременела. Куда только ни обращалась, какому только врачу ни показывалась, толку все равно не было. Как-то даже в прошлые годы ездила пару раз в Алматы, лечилась там, но и из этого ничего не вышло.

— Бесплодная ты! — укорял жену Сарсен, когда бывал пьян.

Раньше Алипа молча сносила брошенное супругом в лицо обвинение в бесплодности, смягчая слезами саднящую в сердце боль. С годами смирилась со своей участью и стала каменной, а плакать взахлеб, как прежде, и вовсе перестала.

— Сам ты бесплодный! — перешла она в наступление на мужа. — Как ни искали, врачи ничего у меня не нашли. Это у тебя что-то не в порядке. Иди да проверься сам, ясно?

Вступать с ней в спор в такие моменты Сарсен не решался, совершенно терялся от ее натиска и порой даже начинал сомневаться. «А что если в ее словах есть доля истины?» — опасался он. Однако пойти на осмотр к доктору и пройти обследование стеснялся: не один, так другой увидит, растрезвонят всем — позору потом не оберешься.

Как-то несколько лет назад он подсадил в свой трактор врача из санатория «Арасан» и подвез его до автобусной остановки. По дороге познакомились, разговорились о том о сем. Между прочим Сарсен спросил:

— Вам ведь многое известно... Скажите, а может мужчина оказаться бесплодным?

— Еще как может! — заверил врач. — Посиди-ка всю ночь на какой-нибудь ледяной поверхности — и бесплодие тебе обеспечено!

— Выходит, это от простуды бывает?...

— И оттого что холодом прохватит, и вследствие инфекции — короче, причин множество. А у некоторых детородная функция от рождения нарушена.

«Навряд ли такой человек будет болтать направо и налево», — подумал Сарсен и повел разговор в открытую:

— У нас уже много лет нет детей. Врачи ничего у жены не нашли. Значит, теперь мне нужно провериться?

— Конечно, обследоваться в такой ситуации совсем нелишне.

— А как же тогда мог появиться на свет наш первенец?

— Какой такой «первенец»?

— В тот год, когда мы поженились, у нас родился ребенок. Назвали сынишку Болатом. Правда, через три месяца мы его потеряли — малыш умер.

— Вот как... Слушай, а может, это вовсе и не твой сын? — Врач громко расхохотался, но тут же осекся и, похлопав Сарсена по спине, виновато сказал: — Прости, это шутка, братишка... Вполне допустимо, что подобный недуг привязывается к человеку по определенным причинам с течением времени. Скажи честно, ты налево частенько хаживал?

— Да вроде нет... языком больше трепал...

— В таком случае, видимо, что-то застудил... Впрочем, откуда мне точно знать: я не уролог, анализы твои тоже не видел... — добавил врач и недоуменно пожал плечами.

Хотя этот случайный разговор, а точнее, неожиданное предположение врача, Сарсен посчитал вначале несуразным и бредовым, потом все же крепко задумался.

В те годы спиртного в магазинах было хоть отбавляй. А Сарсен, надо сказать, как раз пристрастился к бутылке. И что странно, стоило ему выпить, как в ухе тут же начинал надоедливо жужжать недавний разговор с врачом.

Однажды, напившись в стельку, он приволокся посреди ночи домой почти невменяемым, настежь распахнул дверь и прямо с порога спросил у жены заплетающимся языком:

Ты, Алипа, не морочь мне голову, а правду скажи: отцом Болата был я или кто-то другой?

Алипа не стала возмущаться, скандалить, просто схватила стоящую на печи сковородку и плашмя ударила ею мужа но лбу. Потом выкатила упавшего навзничь (пресна за порог и с треском захлопнула дверь.

Наутро, проснувшись с гудящей головой, Сарсен обнаружил, что лежит, свернувшись калачиком, во дворе и крепко обнимает своего старого облезлого кобеля Жолдыаяка.

Когда спиртное из этих мест исчезло, Сарсен, слава Богу, завязал пить и перешел к праведному образу жизни. Хотя с пьянством и было покончено, ссоры и стычки, скандалы между супругами не затихли. Время от времени, то разгораясь, то угасая, они продолжаются и сейчас.

Как только закрылась бригада, Сарсену пришлось сдать свой синий трактор марки «Беларусь». Хотел было снова перебраться в Мукур, но Алипа уперлась.

— Хочешь — переезжай сам! — сразу завелась она. — Я не собираюсь быть бельмом на глазу у свекра со свекровью! Они и без того меня на весь Мукур ославили: бездетная, мол, бесплодная... Не сдвинусь с этого места! Да и здоровье уже не прежнее, а мне покой нужен.

— Как знаешь... Дело, конечно, твое, Алипа, — свесив голову, сказал Сарсен, — а меня не держи, я все равно отсюда уеду.

— Скатертью дорожка! Я тебя не держу! — указала жена на дверь.

Но впоследствии Сарсен махнул рукой на свои намерения и никуда не уехал. Когда аул пришел в движение — кто-то перебирался вниз, кто-то оставался, Сарсен устроился на освободившееся место моториста.

Его новая должность только называлась громко, а зарплата оказалась пустяковой. Ну да ладно, зато нашлось все-таки дело для рук, и он, как прежде, был чем-то занят.

Что скрывать, в своих сомнениях Сарсен успокоился лишь наполовину. Если внешне все выглядит в порядке, в душе по-прежнему тлеет уголек недоверия. К чести Сарсена, хотя внутри и скребут кошки, стороннему глазу он старается этого не показывать.

Не зря говорят, что парша начинает зудеть, когда ее почешешь. Раньше, едва его начинали грызть тревожные думы, он, плюнув на все, искал утешения в спиртном. Сегодня не то что водки — перебродившего молока в этом ауле не найдешь. Не сказать, чтобы Сарсен встретил исчезновение с прилавков горькой с радостью, но и горевать не стал, легко с этим делом покончил. Однако его прежние открытость и отзывчивость куда-то пропали, все свои тайны, переживания он носит теперь в себе, стал замкнутым и хмурым. А разные сборища и сходы жителей оставшихся в ауле семи домов Сарсен с Алипой посещают крайне редко.

«Боже правый! — пугается он порой собственных мыслей. — Мне ведь только сорок исполнилось, сил полно, так отчего же жизнь моя к закату клонится?»