Страница - 6

Действительно, Сарсен ни разу в своей жизни не жаловался на здоровье, не беспокоил врачей. Понадобится, так у него и сейчас силищи на зависть — железо согнуть может. Что касается бездетности, до сих пор точно не известно, Алипа в этом виновата или он. По мнению самого Сарсена, в его будто вылитом из чугуна борцовском теле есть только два изъяна. Один из них — это шрам сбоку на шее величиной с наперсток, а второй — отсутствие переднего зуба, из-за чего в моменты злости он произносит слова с присвистом.

Разве пьяному море не по колено?! Несколько лет назад Сарсен как-то по заданию начальства, грохоча на своем синем тракторе, спустился в Мукур. Пропадал долго, в аул вернулся лишь через неделю. Как говорится, сошел в тот раз с тормозов и так нагулялся, будто на дне бутылки весь смысл его жизни...

Ладно бы день пил, даже двухдневное пьянство можно простить, но разве проймешь чем-нибудь человека, если он ушел и недельный запой?! Короче, что там говорить, только когда закончились деньги и иссяк поток вожделенных возлияний, он наконец вспомнил, что приехал в Мукур неспроста, что начальство отправило его с ответственным поручением и что в ауле с нетерпением ждут его возвращения.

- Когда я сюда приехал? — спросил он у собутыльника.

Тот, загибая пальцы, подсчитал:

Пять дней назад.

Позорище! — схватился бедняга Сарсен за голову. — Что я теперь начальству скажу?

Не паникуй! Иди к врачу и выпиши справку, — посоветовал собутыльник.

— Какую справку?

— Что болел...

— Но я же не болел, а пьянствовал!

— Ну и что... Если хорошенько попросишь — выпишет, живой ведь человек, не каменный...

— Кто?

— Вот заладил, тугодум!.. Да врач, кто же еще!

— Какой врач?

— Например, зубной...

— Я не знаком ни с одним зубным врачом.

— В этом нет необходимости...

— А тогда как?

— Пойдешь да пожалуешься, мол, зуб ноет, нет мочи терпеть.

— А-а... А если зуб не болит?

— Тьфу!.. Да ты, оказывается, совсем бестолочь, ничего до тебя не доходит!.. Пускай не болит, а ты скажи, что болит. Наври!

— Стыдно же будет, если он поймет про вранье?

— Не поймет. Я же сказал, что врач такой же живой человек, как мы с тобой. Откуда ему, бедняге, знать, какой зуб и как у тебя болит? Чтобы запутать доктора, ты нарочно укажи ему на корень зуба — его ведь не видать.

— А если он вырвет зуб?

— Ну и пускай вырывает, зато у тебя в руках будет справка.

Не зря говорят, что стыд сильнее смерти; Сарсен долго раздумывал, но в конце концов подвязал платком щеку и через силу поплелся к доктору.

— У вас зубы прямо жемчужные! — восхитилась девушка-стоматолог. — С чего это они болят — на вид как будто совсем здоровые...

— Где корень, там болит, — со стоном сказал Сарсен. — Вот, в основании этого зуба.

Девушка осмотрела указанный зуб со всех сторон, но ничего не обнаружила.

— Может, болит совсем другой? — спросила она недоверчиво.

— Нет, именно этот...

— По виду совсем здоровый, не знаю, что и делать, — и, захватив зуб щипцами, она потянула его туда-сюда.

— Сестренка, не мучайте меня, лучше вырвите сразу! — взвыл Сарсен.

— Выхода нет, придется так и сделать.

Но легко ли выдрать совершенно здоровый и крепкий зуб — вот тут Сарсен по-настоящему чуть дух не испустил от боли. К тому же у девушки-врача не хватало силенок выдернуть его резко, одним движением; еле-еле, со скрежетом и хрустом, раскачивая злополучный зуб из стороны в сторону, обломив сначала кусочек, она все-таки сумела его удалить.

На лбу Сарсена градом выступил холодный пот. Ох и пожалел он, что пришел сюда, а дружка, давшего такой нелепый совет, вообще обругал про себя трехэтажным матом.

Тем временем врачиха, с облегчением бросившая выдернутый зуб на лоток, вдруг снова подхватила его щипцами и, поворачивая, принялась пристально изучать. Потом с округлившимися глазами повернулась к Сарсе-ну и воскликнула:

— Да зуб-то у вас абсолютно здоровый!

После мучительной процедуры Сарсен даже говорить не мог, поэтому лишь отрицательно покачал головой, мол, не может быть такого. Ополоснув рот, прижав к щеке обезболивающую таблетку, он встал с места, но сказать по-прежнему ничего не мог. Сообразив, взял лежащий на столе лист бумаги и черкнул на нем: «Выпишите, пожалуйста, справку».

Прочтя написанное, девушка поразилась еще больше, наконец не выдержала и звонко рассмеялась.

— Агай, это уникально! — залилась она, а Сарсен виновато улыбнулся. — Вообще-то, справку в связи с больным зубом мы никогда не выдавали. Но, раз уж ваша цель именно справка, так и быть, выпишу.

Вернулся Сарсен в аул, а управляющий отделением Какантай уже поджидает его, да с таким гневным нетерпением, что, если б под рукой было ружье, расстрелял бы точно. Только бедняга заявился в контору, как Какантай с презрительным видом выдал:

— Дорогуша, сдай трактор, собери чемодан и уматывай прочь отсюда! Туда, откуда явился!

— Агай, приболел я... Вот, у меня и справка есть!

Начальник повертел справку в руках, но, похоже, то

ли не разобрал, то ли не стал вникать, во всяком случае, взял да и с треском припечатал ее на край стола.

— Что это за бумажка?! Тебя что, понос на неделю к нужнику приковал?! — заорал он.

— Агай, у меня три дня невыносимо болел зуб... Чуть с ума не сошел от боли!

— Не ври! — зло оборвал начальник. — Разве случается такое из-за больного зуба? Скажи лучше, в запое был!

— Не верите — сами взгляните... Мне его вырвали.

— Говоришь, вырвали? Ну-ка, открой рот!

— А-а-а...

— М-м-м... Все равно поручу проверить, ясно тебе?

— Проверяйте, агай!

Управляющий сдержал свое слово: отправившись в Мукур по делам, специально завернул по дороге к стоматологу. Зайти-то зашел, а вот назад, говорят, прямо-таки выкатился, схватившись за живот и надрывая кишки от смеха.

Вернувшись в аул, тут же вызвал к себе Сарсена и вручил ему свернутый платочек.

— Возьми это себе! — сказал Какантай строго, но в глазах его прыгали смешинки. — Если и дальше будешь продолжать в таком же духе, вскоре совсем без зубов останешься!

Взяв сверток, Сарсен мигом скрылся с глаз долой. Когда развернул, в нем оказался тот самый вырванный передний зуб. Завернув его снова в платочек, он поспешил домой и сунул «подарок» Какантая на дно сундука.

Зуб и ныне лежит завернутым в платочек в том же месте.

По поводу шрама на шее Сарсена тоже есть своя небольшая история, как и в случае с зубом. Но это происшествие произошло намного раньше: если правильно помнит, когда он учился в классе пятом.

В то лето им, ватаге аульных ребятишек, повстречался как-то по дороге на речку Калибек — мальчишка постарше, приехавший в аул на каникулы из города.

— Ну, кто из вас тут самый смелый? Кто сумеет перерычать этого щенка? — указал он на увязавшуюся за ним собачонку.

— Как это — перерычать?

— Нужно завести его, разозлить рычанием, как это делают обычно собаки.

Пацанята молчали, а один из них признался:

— Мы такой игры не знаем.

— А это вовсе не игра, а психологическая схватка на испытание смелости и храбрости джигита.

— Странно как-то!

— А что тут странного?.. Ну, смельчаки, давайте в круг!

Никто из мальчишек не двинулся с места.

— Насколько я знаю, нет среди вас никого храбрее, чем Сарсен. Ну-ка, Сарсен, выходи на середину!

Лестное слово городского парнишки воодушевило Сарсена. Он резво выскочил вперед. Сел на коленки и стал медленно ползти на четвереньках к собачонке. Сначала грозно зарычал, потом звонко загавкал. Щенок же выразительно на него посмотрел, как бы говоря «что это с ним?», развернулся и пошел своей дорогой. Еще больше окрыленный тем, что одержал победу над «соперником», Сарсен, когда щенок повернулся к нему задом, молниеносно схватил его зубами за пушистый загривок, потряс в разные стороны и отбросил подальше.

Друзья, поддерживавшие смельчака громкими криками, дружно захлопали в ладоши. Под эти одобрительные аплодисменты Сарсен выплюнул изо рта прилипшую шерсть, отряхнул коленки и с гордым видом победителя встал.

Не успел подняться, как щенок, не издав ни звука, пулей прыгнул вверх и вцепился ему в глотку. Благо, Бог уберег, острые как нож зубы собачонки впились не в горло, а чуть сбоку — под челюсть.

Вот так Сарсен с детских лет и носит на себе всю жизнь отметину, ставшую отличительным знаком его «храбрости».

* * *

Алипа младше Сарсена на три года. Окончив восьмилетку, дальше она учиться не стала, летом работала поваром на сенокосе, зимой грела воду на МТС. Там и познакомилась с Сарсеном.

— Вон тот молоденький тракторист, который приехал из Мукура, интересуется тобой, недавно спрашивал, как тебя зовут, — рассказала ей как-то ее русская подружка Агафья.

— Ну и пусть интересуется.

— Он же симпатичный... не задирай нос, дурочка, познакомься с ним лучше!

— Неудобно...

— Что неудобного-то?

— Да повода нет знакомиться...

— Позови его в клуб, пригласи домой,..

— Иди ты! Стану я его в дом приглашать!

— А что такого? — Агафья на миг задумалась, а потом спросила: — Когда у тебя день рождения?

— Мой, что ли? В этом месяце будет... Ой, что я мелю... да он же завтра! — радостно вспомнила Алипа, будто пропажу нашла.

— Правду говоришь? — с хитроватым прищуром спросила Агафья. — Или нарочно решила передвинуть, к случаю?

— Честно-честно! — заверила Алипа. Тут же достала из шкафа паспорт, открыла нужную страницу и протянула подруге: — Вот, смотри, тут написано: «16 апреля 1949 года».

— Чудесно! — воскликнула Агафья с сияющими глазами. — Этот джигит, похоже, и есть твоя птица счастья. Иначе откуда быть такому удачному совпадению? Уверяю тебя! Не упусти его, приклей к своему подолу! Будете замечательной и счастливой парой!

Агитация сверстницы растопила сердце Алипы. Как тут вытерпеть, если тебя заверяют, что где-то «на МТС твое счастье ходит». В жизни не справлявшая дней рождения, она на этот раз решила устроить себе праздник, пригласила трех-четырех подруг, а заодно и того самого парня-тракториста. В качестве посредницы между ними выступила Агафья.

Тракториста, как оказалось, звали Сарсеном. Крупного телосложения, с густыми черными волосами и большими круглыми глазами — в общем, очень привлекательный парень... Алипе он сразу понравился.

Молодежь, собравшаяся отмечать день рождения, шумно веселилась, когда в самый разгар вечеринки домой неожиданно нагрянула мать именинницы.

В то время родители Алипы пасли на отгоне коров, а в доме жили только дети: Алипа со старшей сестрой да двое братишек, которые еще учились в школе.

— Что за веселье? — сняв верхнюю одежду, поинтересовалась Нуржамал-шешей.

— Праздник у нас, тетушка, праздник!

Агафья, мигом подлетевшая к матери Алипы, помогла ей раздеться, взяла под руку и усадила во главе стола.

— Ну, тетушка, произнесите тост в честь своей дочери! — пристали молодые.

— Что за тост?

— Ну, пожелайте что-нибудь дочке в честь дня рождения!    

— В честь дня рождения какой дочери?

— Да Алипашки... Сегодня ведь день рождения Али-паш, тетушка!

— Какой Алипаш?

— Мы же о вашей собственной дочери говорим — об Алипе!

— Боже сохрани, да что они тут болтают? — отмахнулась Нуржамал-шешей поочередно обеими руками. — Я никогда не рожала весной... Откуда вы это взяли?

Сидящие, переглянувшись, молчали. Алипе стало так неловко перед друзьями, что она, растерявшись лишь на секунду, ринулась потом к шкафу за спасительным паспортом.

— Мама, вот же, в паспорте написано: «16 апреля»! — воскликнула она, стараясь доказать, что в нынешнем застолье нет никакой ошибки.

— Это чей «пашмурт»? Твой?

— Да, мой...

— Э-э, да простит меня Бог, чего там только не напишут...

— Как это, «чего только не напишут»? — обиделась Алипа.

— А так... Я, вообще-то, весной детей не рожала.

— А вот и родила, мама! Весной ты меня родила!

— Сгинь! — прикрикнула мать. — Кому лучше знать, когда я родила, — тебе или мне? Когда ты появилась на свет, лето было на исходе, листва начинала желтеть... Я еще не смогла тогда из-за схваток отправиться на уборку сена вместе с другими женщинами... А через три дня дети в школу пошли. Я все помню! Что ты меня путаешь, заладила тут: «апрель да апрель»!

Молодежь дружно рассмеялась.

— Значит, это было 27 августа! — сделала вывод Агафья.

— Нет, не так... В августе ведь тридцать один день, так что ты, Алипа, родилась 28 августа.

— А почему в паспорте неправильно записано? — чуть не плача спросила Алипа.

— Да пес его знает... Метрику мы поздно оформили, наверняка отец и напутал...

Довольные гости смеялись до слез. Но Алипа восприняла этот смех по-своему: от стыда щеки ее заполыхали огнем.

— Я все равно его поменяю! — пообещала она и в отчаянии швырнула паспорт в сторону шкафа.

Чтобы восстановить свою честь, девушка проявила небывалую настойчивость. Тем же летом четыре раза ездила в райцентр, хлопоча по поводу нового документа. В конце концов своего добилась — обновила паспорт с выправленной в нем датой своего рождения...

Стоило только Сарсену заговорить, как сразу можно было понять, что он добродушный, сердечный парень. Каждый вечер молодежь собиралась в аульном клубе. Заводила всех развлечений — Сарсен: и на гармошке сыграет, и песню затянет, даже частушки может сложить и «Лезгинку» сплясать. Он и стихи понемногу писал.

Как и предполагала Агафья, тем летом Алипа наконец поняла, что такое любовь и счастье. В душе она очень гордилась Сарсеном и с ревностью относилась к любому встречному взгляду.

Осенью жених ушел в армию. Алипа с прощальными напутствиями проводила его до самого Мукура.

Сарсена сразу же отправили на берег Ледовитого океана. Два года он прослужил матросом в Североморске. Даже одно это слово — «моряк» — согревало сердце Алипы. «Мой любимый не как все, он не просто солдат, он — моряк!» — гордилась она.

Через полтора месяца пришло первое письмо Сарсена из армии. К письму он приложил и небольшое стихотворное признание:

«Моя белозубка, моя ты жемчужина!

Тобою пленен, очарован твой суженый.

Тоскую, родная, а сердце сгорает в огне,

Когда ты как солнышко в светлом являешься сне».

От счастья и распиравшей грудь радости Алипа тогда бросилась ничком в постель и до самого рассвета сладко проплакала, обнимая подушку.

Вообще-то, Сарсен в каждом своем письме присылал какое-нибудь четверостишие. Раньше Алипа знала их все назубок, а сейчас в памяти сохранилось только одно:

«Мой милый зайчонок, затерянный в белых снегах,

Как вечное счастье тебя даровал мне Аллах,

Ведь я — твой Козы, но Прекраснее ты, чем Баян*:

От мудрых речей и от бездны в очах твоих пьян».

Эх, время-времечко, куда подевалось это чистое, как утренний воздух, чувство, куда пропала эта волшебная любовь, тоскует она теперь. Где они потеряли их? Ни сама Алипа, ни Сарсен не знают ответа на этот вопрос. Когда он вернулся из армии и они создали семью, ни за что бы не поверили, что с ними случится подобное.

Все их беды начались, похоже, в тот день, когда умер сынишка. А может, эти муки ниспосланы им судьбой за то, что никак не могут родить детей? Кто знает... Во всяком случае, ей кажется, что самая чудная пора их совместной жизни осталась в далеком Мукуре. Алипа понимает, что с переездом обратно птица счастья все равно не поселится больше в ее груди, как и не вернутся назад былые безмятежные дни супружества.

Так что же все-таки завело их отношения в такой тупик в пору самого расцвета, посредине короткой, как рукоять камчи, жизни? Сами они повинны в этом или кто-то другой? И на этот вопрос она не находит ответа.

Сегодня, хотя супруги еще живы и бодры телом, в их душах образовалась пустота, отчего они ощущают себя лишь копошащимися живыми тенями. Потому даже в гости ходят чрезвычайно редко.

С наступлением сумерек Алипа уже не высовывается из дома, рано ложится в постель. Сарсен же, устроившись на завалинке и наигрывая на гармони, до полуночи тихо напевает заунывные песни. И они у него сегодня другие... Не заводные, не раздольные, которые пелись во весь голос, а протяжные и мелодичные, полные светлой щемящей печали, которая теребит струны сердца. Вот одна из них:

«Мой гордый Алтай, на что мне твоя высота?

Не манит меня оленей твоих красота.

Летит моя молодость сквозь печали и грусть,

Но кто же поймет этих слез в душе моей груз?..»

* * *

Когда аул назывался «Четвертой бригадой», а дела его быстро шли в гору, на каждой улице проживали, по крайней мере, по одной-две русских семьи. Их дети тоже учились в ауле, вплоть до четвертого класса по-казахски, а потом продолжали учебу дальше — кто в Мукуре, а кто в райцентре. Не только дети русских, но и сами родители прекрасно владели казахским языком.

Когда же народ стад массово перебираться в Мукур, уехали одна за другой и эти немногочисленные семьи. В конечном итоге остался на старом месте один-единствен-ный русский — старик Дмитрий, то есть «Метрей-ата», хотя и он много раз прилюдно обещал, что тоже переедет. Остался, естественно, вместе со своей женой — матушкой Пелагеей.

— Господи, какой родственник ждет тебя в Мукуре? — возмущалась она по поводу болтовни мужа о переезде.

Обычно и дед Метрей, и сама матушка Пелагея разговаривали, мешая русские и казахские слова. В особенности это касалось деда Метрея: беседуя с аульными стариками на чистом казахском, он вдруг неожиданно переходил на русский, приправляя речь для пущей остроты родными бранными словами. Слух аулчан давно уже привык к мешаному языку Метрея.

— Ты ведь, Метрей, по рождению русский, а по-русски, вообще-то, разговаривать умеешь? — с искренним интересом наивно спросил его как-то глухой Карим.

— По сравнению с тобой, язык у меня, конечно, ломаный, но, когда в городе бываю, мне его хватает, чтобы хлеб в магазине купить, — расхохотался в ответ Метрей.

Дед частенько вставлял в свою речь слово «значит». Однажды шли они по улице с учителем Мелсом и задушевно беседовали, как тот вдруг сказал:

— Хочу сделать вам одно замечание... Вы всегда говорите «значит», а это — русское слово, — и попросил: — так что, пожалуйста, заменяйте его в дальнейшем казахским «демек».

Метрей наотрез отринул просьбу учителя:

— Какой еще «демек»? Откуда ты взял слово, которое здесь никто и никогда не употреблял? А слово «значит» у нас в ходу всегда было, даже раньше «Коммуны», когда этот аул назывался еще Айдарлы. Вот так-то, светик мой!

— Тем не менее, слово «значит» русское.

— Кто тебе сказал, что русское?.. Это слово общее, оно и для казахов, и для русских. Например, как... ну этот... «космонавт»... или как «бригада».

— Не-ет, дедушка, «значит» к таким словам не относится.

— Почему это не относится? — У старика, задетого за живое, мгновенно набухли и потемнели на висках вены. — Кто лучше знает, относится или не относится, — я, который всю жизнь прожил в этом ауле, или ты, пришлый, только вчера здесь появившийся?! Так-то, милок! 

— Я сюда не вчера приехал. И не пришлый я... Уже шестнадцать лет здесь живу, дедушка! К тому же я изучал казахский язык в училище.

Л и учителем был там, где ты изучал казахский, понятно? Поэтому, дорогуша, не пререкайся зря со стариком!

Ой, Метрей-ата, а вы, оказывается, довольно сложный человек... Не верите мне, так спросите у Карекена — вон он идет. Он все-таки казах по крови, вот пусть и рассудит нас, — предложил Мелс, исчерпав свои доводы.

Окликнув, они остановили спешащего куда-то по улице глухого Карима.

— Кареке, скажите-ка нам, кому принадлежит слово «значит» — русским или казахам? — разгоряченный спором, сразу перешел на крик учитель.

Растерявшийся Карим пожал плечами и развел руки.

— Не знаю... Аллах свидетель, у меня, например, такой псины не было! — отмахнулся он и, не оглядываясь, быстро засеменил от спорщиков.

Метрей же гаркнул вслед удалявшемуся Кариму:

— Нет, это именно твоя собака, мы заставим тебя признать! — и пригрозил ему пальцем.

Тут оба дружно расхохотались, аж до колик в животе.

Одно из самых излюбленных постоянных занятий деда Метрея — рыбалка. Когда приближается лето, и вода в реке становится прозрачной, его трудно удержать дома — весь день пропадает на берегу речки с удочкой.

Несколько лет тому назад группа озорных аульных подростков распугала на Талдыбулаке всю рыбу: то сети поставят, то речку перегородят запрудой, словом, творили, что в голову взбредет. Тогда Метрей вообще перестал на рыбалку ходить, а по аулу тут же поползли слухи:

— Ойбай, на водопаде, что в верховьях Талдыбулака, медведь объявился. Не наш бурый, а белогрудый здоровяк с Алатау. Как он сюда попал, откуда пришел, одному Богу известно, но похоже, он на людей охотится. Рассказывают, что в горах этот медведь напал на одного геолога и унес в лес его жену. А сейчас, будто бы, выслеживает рыбаков по берегам речки. Недавно наш Метрей закинул удочки у самого водопада. Сидит на берегу, и вдруг прямо спиной почувствовал, как кто-то крадется сзади, глядь — а это медведь. Побросал Метрей и удочки, и шест рыбацкий, ноги в руки — и бежать. Медведь следом гонится. Да лапы-то передние у него коротки — неудобно вниз бежать, вот и кувыркнулся, бедняга. А Метрей, который благодаря этому спасся от неминуемой смерти, домой приплелся весь изодранный в клочья, словно нищий в лохмотьях.

— Сохрани Аллах! — с ужасом хватаясь за вороты, восклицали аулчане, услышав эту страшную историю. — Не к добру медведь на людей набрасывается!

— Да он ведь не наш — чужак, вот и не признал Метрея.

— А что, интересно, случилось с той женщиной, на которую он напал, ну, с женой геолога? Она молодая или старая?

— Тоже мне, на кой черт медведю старуха?!

Короче, после того как аул охватили такие пугающие слухи, мальчишки моментально бросили шалить на речке. Правда, отдельных упрямцев матерям пришлось, надавав подзатыльников, попросту запереть дома. Зато совсем наоборот поступал теперь дед Метрей: украдкой, в предутренней темени, волоча свой длинный шест, он каждый день направлялся прямо в сторону водопада. «Медведь-людоед» ему нипочем. Понимаете, почему?..

В свое время дед был не дурак выпить. Но в то же время не считал, что проклятое пьянство делает ему честь. «Из дома достаток и благополучие уходят, на работе авторитет падает, да и рассудок теряешь», — говаривал Метрей, качая головой.

Тем не менее, не было в его долгой жизни случая, чтобы Пелагея бросила ему в лицо упрек, что творит такое. А нынче он и без всяких укоров пьянствовать прекратил, однако по гроб благодарен своей женушке за смирение. В те времена, когда Метрей, бывало, пошатываясь или вообще на четвереньках, возвращался после гулянки домой, Пелагея молча его раздевала, смывала блевотину и всегда укладывала в чистую, белую постель. В том, что его старуха со всем мирилась, есть своя тайна.

На самом деле дед Метрей — второй муж матушки Пелагеи. Первого супруга она лишилась еще в молодости, когда ей не было и двадцати пяти. Если сказать правду, убила его собственными руками.