Страница - 5

НЕПОНЯТНЫЕ УТКИ

Красную утку или атайку в разных местах называют по-разному, зовут ее варнавкой, огарем. И, пожалуй, нет никакой другой утки, которая бы в гнездовое время встречалась в су­хих и совершенно безводных местах. Они имеют привычку совершать да­лекие облеты, словно каждый раз хотят убедиться: не появился ли где родничок, а может быть, образовалась лужица после слу­чайного дождя. И надо отдать должное, что нет здесь ни одного ручейка, чтобы его не знали атайки. И, пожалуй, в таком случае атайки могут подсказать, в какой стороне искать воду. Появление атаек над пустыней говорит о том, что где-то среди пустыни находится усыхающее озер­ко или ключик, спрятанный среди чиевников. Летят они низко, не спеша, и свойственными для них сипловатыми криками переговариваются: анг-анг, кау-кау-крррр!

Всегда восхищаюсь утками-варнавками, их способнос­ти быть на виду и в то же время на расстоянии, безопас­ном для них. У меня и сейчас перед глазами стоят стайки и пары этих уток, летающих кругами над яркими пестро­цветными глинами Киин-Кириш. Обнаружив однажды наш лагерь, они регулярно, каждое утро и вечером, при­летали, кружили около, садились на выступающие башни останцев. На фоне этих красивейших глин их рыжие с белыми лоскутами крылья казались еще ярче, еще наряд­нее, рыжее брюшко и спина буквально светились среди сургучно-красных куполов и башен. Их светло-палевые, почти белесые головы и плечи, словно посыпанные бело­ватой пылью солонцов, будто отражали светлые пласты и макушки глинистых холмов. Черные концы крыльев и хвосты еще более подчеркивали красноцветную пестроту этих сказочных птиц. Словно поняв, что мы очарованы, утки кружили над фантастическим ландшафтом Киин- Кириш и, как бы случайно, налетали на нас. Затем сади­лись, но так, чтобы обязательно видеть нас, тянули шеи и о чем-то громко совещались. Затем снимались и, пере­говариваясь, улетали в сторону Зайсана или в глубь пус­тыни, чтобы появиться утром или вечером и осведомить­ся, убрались мы или нет.

Всем, кто побывал в пустынях Казахстана, варнавка хорошо знакома, разумеется, лучше всех о ней знают на­туралисты. Если говорить о гнездовании, то тут она ведет себя не как утка. Гнезда устраивает в норах, промоинах или даже в глинах. Находили гнезда варнавки и в полу- развалившихся мазарах, и в различных ямах.

Непонятные эти утки! Водоплавающие и вдруг гнезда за десятки километров от воды. Мне, например, совер­шенно непонятно, как это они, гнездящиеся вдали от озер и рек, умудряются привести крошечных лапчатых утят через иссохшуюся, перекареженную дождями и солн­цем землю. Так однажды мы наткнулись на разоренное утиное гнездо, находившееся в небольшой глинистой ни­ше, километров за двадцать от воды. Вокруг были только ощетинившиеся скелеты злаков и кусты солянок. Невоз­можно представить, чтобы утята прошли это расстояние под убийственным солнцем. Взрослому человеку пройти этот путь трудно. А тут игрушечные птенцы. Поэтому не­вольно приходится поверить рассказам пастухов и охот­ников, что варнавки своих птенцов переносят в лапах до ближайшего водоема. Разве не удивительная эта птица?

Кто больше, если не они, своим присутствием оживля­ют безотрадные пустыни. Каждый раз во время долгого пути испытываешь чувство радости, встречая этих рыже­ватых птиц, являющихся подлинным украшением безот­радных равнин. Неоднократно в предгорьях Саура, Тар- багатая и Курчумского хребта, вблизи одиноких пастушь­их юрт, я видел парочки этих уток, отдыхающих всего лишь в нескольких шагах от жилища. Такое отношение атаек объясняется тем, что их здесь не преследуют. Утки очень доверчивы к степнякам, которые считают их свя­щенными. О них сложены легенды. Но мне больше всех понравилась та, что связана с довольно странным назва­нием огаря у казахов: ит-ала-каз, что в буквальном пере­воде означает собака-пестрый-гусь. Эта легенда очень хорошо описана у известного натуралиста и орнитолога Евгения Павловича Спангенберга, изучившего казахские степи за многие годы странствий. «В то далекое время также широко простирались необъятные казах.станские степи, рос саксаул, ранней весной зеленели травы, да по степям бродили стада баранов, табуны лошадей. Порою с монотонным звоном колокольцев пустыню пересекали караваны верблюдов. На своих высоких горбах они несли товары в Бухару и Хиву.

Тогда по степным просторам кочевали казахи, их юр­ты, то просторные и нарядные, то прикрытые потемнев­шей от дыма кошмой, стояли у степных колодцев. Жили в них богатые и бедные люди. Уже в то время среди ското­водов-кочевников существовало поверье, что редко-редко, быть может, один раз за несколько сотен лет, в одном из яиц красной утки зарождается не утенок, как в прочих яйцах, а казахская борзая собака — тазы. Найти такое гнездо считалось большим счастьем, а это счастье, по мнению кочевников, давалось далеко не каждому челове­ку. И вот жил тогда со своей семьей один бедный казах. Зимой и летом, с раннего утра до поздней ночи, он пас в степи баранов, то изнемогая под горячими лучами солн­ца, то ежась от холодного осеннего ветра. Однообразно протекала его жизнь. Но однажды летом волк ворвался в стадо и утащил одного из лучших баранов. Оставив своего сына сторожить отару, пастух оседлал лошадь и по­ехал выследить волчье логово. Его безуспешные поиски продолжались весь день. Зашло солнце, и тогда он, стре­ножив свою лошадь и пустив ее пастись, лег у подножия песчаного бугра, укрылся халатом и крепко уснул.

Ранним утром, когда степь еще была окутана в пред­рассветные сумерки и по песку бесшумно скакали земля­ные зайцы, его разбудил голос какой-то птицы. Открыв глаза, он увидел двух красных уток. Они низко летали над ним и громкими криками выражали свое беспокойст­во. Рядом с тем местом, где он провел ночь, в разрушен­ной норе лисицы гнездились утки. Близкое присутствие человека и беспокоило красных уток. Пастух заглянул в темное отверстие норы, да так и отшатнулся назад. Там, в гнезде, среди только что вылупившихся из яиц утят, покрытых пухом, лежал совсем маленький светло-желтый щенок. Пастух осторожно вынул из гнезда утки собаку, завернул ее в платок и, наскоро оседлав лошадь, поска­кал со своей чудесной находкой к родному аулу. Семья пастуха окружила щенка заботой и любовью. В неге и холе быстро росла собака и вскоре из неуклюжего, тол­стого щенка превратилась в прекрасную быстроногую тазы.

И вот с этого времени в юрту пастуха рекой потекло счастье. Чтобы он ни делал, за что бы ни брался, всюду его ждала удача. В свободное время пастух все чаще вы­езжал на охоту в степь и там наслаждался быстротой и неутомимостью своей помощницы. Быстрее ветра носи­лась собака по степным просторам, и от нее не могли уйти ни быстроногая антилопа-джейран, ни песчаный заяц, ни хитрая лисица. Даже дрофа-красотка, обладаю­щая быстрыми ногами и крыльями, не успевала поднять­ся в воздух, а попадала в пасть гончей собаки. Из лисьих шкур жена пастуха шила шапки, обменивала их на бара­нов и красивую одежду, а мясо пойманных антилоп и зайцев обменивала у соседей на молоко, сыр и масло,  И стало им жить сытно и весело, с каждым днем все лучше и лучше, а с благополучием появилось много друзей.  В праздники к пастуху нередко съезжались гости, что-  бы потешить себя веселой охотой, показать другим свою  удаль и умение справляться с полудикой лошадью. Одни  из них привозили лучших борзых собак, другие — крупных орлов-беркутов, полосатых ястребов. Своих ловчих  птиц они натравливали на степную дичь. И тогда над степью разносилось гиканье лихих наездников, столбом под­нималась пыль из-под копыт степных скакунов, порой слышался предсмертный крик затравленного зверя. Но - наш пастух, обладатель великолепной борзой собаки, не участвовал в этих веселых забавах. Он лишь выполнял роль гостеприимного хозяина-хлебосола и веселого собе­седника, но ни разу не похвастался своей собакой, ее бы­стрым бегом и ловкостью на охоте. Он был глубоко уве­рен, что бахвальство и излишняя гордость не приносят счастья.

И так шли годы. Пастух продолжал жить в довольст­ве и благополучии, которое длилось бы до конца его дней. Но не выдержал он и однажды, в охотничий праздник, вывел свою красавицу собаку и принял участие в весе­лой забаве. Быстрее ветра носилась его тазы по степным просторам за зверем, далеко позади оставляя лучших со­бак знаменитых охотников. Все восхищались ею, предла­гали за нее небывалые цены, завидовали ее обладателю. Гордостью наполнилось сердце пастуха, а голова закру­жилась от счастья. Но это продолжалось недолго.

Кончился день, прошла ночь, а новый день принес семье пастуха несчастье: заболела собака. Она отказа­лась от пищи и неподвижно лежала на кошме в юрте хозяина. Прошло несколько дней, и гончая похудела на­столько, что от нее остались одни кости да кожа. В одну темную осеннюю ночь, когда над степью свистел и завы­вал ветер, она с трудом поднялась с кошмы, лизнула языком лицо своего хозяина и вышла наружу. С того момента она исчезла.

Пришла суровая, снежная зима и принесла новые бе­ды. Много домашних животных погибло от зимней бес­кормицы— джута. Совсем разорился и наш пастух, вновь став таким же бедным, как в далекие годы. Но тогда он был еще молод и мог надеяться на лучшее, а сейчас все для него осталось в прошлом...»

Красную утку степняки не трогали, связывая с ней свои мечты о счастье. Однако за последние годы кое-где численность этих «священных» птиц заметно сократилась. Виноваты в этом люди — любители пострелять по живой мишени. И поэтому очень бы хотелось, чтобы каждый бе­режно относился ко всему живому, в частности к этой птице.