Страница - 8

Глава пятая

ЕСТЬ ВЫХОД. ВХОДА НЕТ

Кто из нас не мечтал раскопать курган?

За свою жизнь я повидал немало разорённых курганов, видел развороченные бульдозерами и экскаваторами, видел распаханные и срытые вровень с землёй. Грабители всячески подбирались к этим сооружениям: копали с разных сторон, разрывали по диаметру и далее по всей окружности.

Однажды по пути из Черкесска в аул, не доезжая до поворота к поселку Эркин-Шахар, я остановил машину возле давно привлекающего мой взор большого кургана. Красавец-холм стоял посреди золотого пшеничного поля, как богатое зелёное терме. Он будоражил воображение ещё и тем, что издали казался нетронутым. Когда я поднялся на него, то увидел раскоп почти на самой вершине. Я этому удивился. Чьи же это руки дотянулись сюда? И чего хотел этот человек, роя тут, наверху, четырёхугольную яму примерно метр на метр? Рукоблудие какое-то!

Тогда на кургане меня посетили разные мысли. Я даже нарочито уподобил себя древним и по обычаям предков снял с себя пояс, положил перед собой и, сев на вершину, долго сидел, глядел в небо. Необходимо было загадать желание, но ничего путного в голову не шло. Я долго смотрел на небо, и мои мысли и чувства стали постепенно удаляться в голубую даль, за белые облака, мне почудились далёкие боги-небожители, внимавшие мне. Не для этого ли сближения курган уподобляли небу? Ведь в курганах хоронили сыновей неба! Каждому представителю ханского рода древние строили свой небосвод… Это сооружение возводили как подземную обитель, как дом, как жилище, как терме без входа. Внутри существовал выход, уводящий в недра Аида.

Непрошеные гости, в том числе и археологи, многие тысячелетия занимаются настоящим мародёрством, проникая в чужие дома. Умершие уходили под землю, оставшимся вход был запрещён. Наши предки от Алтая до Мёртвого моря строили свой подземный край, страну курганов.

На острове Бахрейн и поныне существует место, где воздвигнуто восемьдесят тысяч курганов. Учёные связывают остров с раем шумерских богов. Они идентичны курганам Евразии.

О. Сулейменов название страны Шумер возводит к тюркскому «Субер», которое сохранилось в названии современной Сибири. Ногайцы и по сей день называют эту часть земли Сыбыр, что буквально означает Затаённая земля. Видимо, русское слово тайга — это калька со слова сыбыр.

У ногайцев существует предание о народе сыбыр, якобы вырывшем себе землянки и завалившем себя землёй, чтобы когда-нибудь проснуться и возродиться. Возможно, что народ шумер проделал такой исторический путь, который затем повторили позднейшие тюркские народы. Вероятно, что Великое переселение народов связано не с природными катаклизмами, хотя это есть великое открытие Л. Н. Гумилёва, а в первую очередь, с генетической предрасположенностью.

Придумал или на самом деле слышал ту историю мой земляк Матай, я до сих пор не знаю. В его рассказе присутствуют курган, человек и его тень. Если этот рассказ чистейшей воды вымысел, то все равно это гениально прозорливый сюжет, он раскрывает огромный пласт нашей духовной культуры. Человека часто

посещают неожиданные откровения, и, повторюсь, в первую очередь я увязываю их с генетической предрасположенностью человека.

Иногда я оказываюсь в тех местах, где никогда не намеревался побывать. И лишь впоследствии понимаю, что в моём посещении таится особый смысл, что поездка совершается не случайно. Вот так однажды я оказался в Астрахани, куда по многим причинам не хотел ехать: прежде всего, чтобы не бередить душу. Я знал, что тамошние ногайцы в тридцатые годы нынешнего столетия были записаны татарами, что в школах вместо родного языка изучали язык казанских татар и перенесли засилье современной татарской культуры.

Ассимилированные ногайцы всегда вызывают во мне чувство негодования и сожаления.

Один знакомый юртовский ногаец, по паспорту, конечно, татарин, с которым мы время от времени переписывались, настойчиво приглашал меня в гости. И не знаю, как вышло, что после очередного приглашения я не выдержал и поехал. Равиль Усманов был рабочим судоверфи. Он очень радушно принял меня. В первый же день пригласил соседей.

Как и в письмах, он много расспрашивал меня про ногайцев, про обычаи, рассказывал о своих родственниках, о стариках-юртовцах. Хотя в речи Равиля чувствовалось влияние татарского, говоря на родном языке, мы друг друга хорошо понимали. Оттого что угощали меня блюдами татарской кухни, у меня был налёт разочарованности, но внимание, забота, стремление хозяев понравиться затмило моё недовольство.

Тут надо отметить, что у нас много схожего с татарами. В своих аулах мы никогда не отделяли казанских татар, и они быстро усваивали ногайские обычаи, легко перенимали тонкости ногайского языка. Я был очень доволен гостеприимством. Как у нас говорится: «Хмурой брови не увидел, в глазах моих хозяев были чистота и ясность». Мы выпили. Я с интересом слушал, как юртовцы распевают современные татарские песни.

Понравилось, что они старались петь их на ногайский манер.

Как это принято, будучи в гостях, утром я встал рано, Равиль тут же принялся показывать свой двор, хозяйство, затем мы вышли на улицу. Раньше это был пригород, и назывался он Мошаик, но ко времени моего приезда он уже находился в черте города, и старое название постепенно забывалось, чем Равиль был недоволен. Конечно, по части архитектуры район ничем не отличался от соседних: одинаковые деревянные дома, редкие аллеи с пыльными деревьями — во всём чувствовалась дряхлость и неопрятность.

Дойдя до конца улицы, мы остановились перед пустырём.

— Там кладбище, хочешь, пройдём и посмотрим, — указав на ограду, предложил Равиль.

Я охотно согласился. Мы побродили среди каменных плит. Надгробья мало чем отличались от наших и вообще от мусульманских памятников. Прямоугольные плоские плиты с дугообразным верхом, надписи арабской вязью, кое-где изображения голубя, кувшина, ножниц, на многих плитах — отличительная для ногайцев родовая тамга.

— Что-то тамга не на всех памятниках, особенно на новых не видно? — спросил я.

— Здесь же не только юртовские ногаи похоронены, но и казанские, да и других мусульман сюда везут для погребения. Но ты прав, раньше у нас всегда тамга ставилась, а теперь забывают… И каждый мулла свой закон выдумывает: то можно, то нельзя… Некоторые говорят, что на кладбище все люди равны и поэтому не положено ни фотографии, ни тамги^ — Равиль вопросительно посмотрел на меня.

— Так-то оно так. Мусульманская религия слишком уж космополитична. Не из-за этого ли искусство наших предков потонуло в безымянном зодчестве, вообще во всей материальной культуре? Наши ногайцы до сих пор ставят на надгробных сынтасах свои тамги, и такие же находят при раскопках древних городов на камнях, на предметах утвари и оружии. Было время, когда учёные не обращали на эти знаки внимания, думали, просто царапины^ А эти царапины — буквы древнетюркского алфавита, — ответил я.

Мы дошли до склепов святых — аулие, выложенных из обыкновенного красного кирпича в форме прямоугольника почти в рост человека.

Равиль остановился возле одного из них:

— Это Баба-мазар (могила Бабы), раньше здесь постоянно сидели старцы, охраняли могилу, прибирали, следили за порядком, людей встречали, читали молитвы. Теперь этого нет, — с тоской проговорил он.

Почему-то ничего значительного, внушающего почтение я в могиле не увидел. Равнодушно оглядел стены. К веткам дерева, растущего возле мазара, было привязано много лоскутков материи. Обычай этот я знал. Видел такие лоскутки на ветках в Крыму, в Средней Азии. Так что это не вызвало особого интереса.

— Раньше много людей посещало этот мазар. И сегодня верующие приходят сюда ради исполнения мечты, желания; для исполнения просьбы привязывают кусочки материи к дереву, оставляют монеты. Загадай желание и брось монеты, — улыбаясь проговорил Равиль, и рука его потянулась в карман.

— Не надо, у меня есть, — остановил его я и, хотя не очень верил в действенность этого обычая, вытащил из кармана несколько монет. — Пусть лежащему здесь будет покой, — сказав чуть слышно, я бросил монеты на землю.

Выходя из прохода, я споткнулся. Оглядел могилу снаружи. Что-то в ней не внушало мне доверия.

— А кто в ней похоронен и как давно? — спросил я, хотя догадывался, что услышу в ответ. Равиль в душе был обыкновенный пролетарий, и краеведческие познания его были не очень широки.

— Все говорят, что это мазар аулие (святого), мазар Бабы — и всё… больше… не знаю, — ответив, он вопросительно посмотрел на меня.

— Наверное, какой-то религиозный человек, а может быть, шейх? — рассуждал я вслух.

— Наверное, — согласился со мной Равиль.

Затем мы вернулись домой. Равиль ушел на работу. Я поехал в центр, чтобы осмотреть Астраханский кремль. Походил по мощённой камнями площади за белокаменной стеной, полюбовался Успенским собором. Попытался оживить в воображении страницы истории, вспомнил рисунок Олеария, архивные документы, рассказывающие о стрельцах, об астраханском воеводе, но чувство сопричастности ко всему, что окружало, так во мне и не проснулось. Я потрогал камень древней стены, как некогда ногайский скотовод, попробовал его на прочность, и вышел наружу. Прошёлся по ближайшей центральной улице, присматриваясь к домам. Ничего не говорило о том, что некогда это был богатый торговый город: во всем чувствовалась серость и уныние.

Меня поражали лица горожан, в которых преобладали азиатские черты. Очень много было смуглых, с раскосыми глазами степняков, немало встречалось типичных южан явно кавказского происхождения, но речь всюду слышалась русская. Я выпил пива со знаменитой астраханской воблой и к вечеру, усталый, вернулся в дом Равиля.

Хозяин на этот раз пригласил к себе родственников из других районов Астрахани. Я подавил раздражение, вызванное их смешанным татарско-ногайским говором. Но в конце концов тёплое гостеприимство, радушие заполонили мою душу, я ощутил своё родство с этими людьми, родство, утраченное где-то в эпоху средневековья. Я уминал пирамиши, жареного гуся, хозяева провозгласили тост в мою честь, и я вместе со всеми выпил рюмку водки. А самому представлялось это застолье будто за пеленой столетий, будто мы сидим в широкой ногайской терме, едим баурсаки, казы из конины и запиваем кумысом.

В разгар нашего ужина заиграла гармонь: сначала прозвучали наигрыши и татарские куплеты, а затем — русские частушки. Тогда меня сильно поразило сходство татарской и русской музыки. Пойди разберись: кто у кого что перенял?.. Я прямо спросил: знает ли кто из сидящих ногайские песни? Все чистосердечно признались, что об Эдиге, Шора-батыре, Амете никогда не слышали. Я был крайне удивлён этим. Ведь первые записи ногайских песен русские учёные делали именно среди них! Учёный Александр Ходзько записал эпос «Эдиге» в 1830 году и издал его в 1842 году на английском языке в Лондоне.

Уехал я из Астрахани довольный, был благодарен Равилю за оказанное гостеприимство. Но чувство неудовлетворённости от облика юртовцев у меня долго не проходило. Прежде всего потому, что я чувствовал: ногайское они почти утратили и в то же время татарами не стали. Не знаю, как сложится их дальнейшая судьба; на мой взгляд, они готовы ассимилироваться в русскоязычной среде.

Только вот вопрос: будут ли они русскими?

Это злободневный вопрос для всех малочисленных народов России, и его больше невозможно скрывать, вуалировать. Потеря родных языков для всех малочисленных народов неизбежна, но, говоря на русском языке, кем они становятся?!

А может, у нас образуется новое сообщество людей, наподобие американского?

В 1992 году я неожиданно получил от астраханского учёного Виктора Викторина статью под названием «Аулья и мужавираты», которую напечатал в №7 журнала «Половецкая луна» за 1993 год. Многие краеведческие подробности поразили меня в этой статье. Например, из нее я узнал, что Мошаик, пригород, где я был в гостях, прежде имел другое название, его именовали Казы -аулом. В. Викторин переводит это буквально: «Аул судьи».

Перед моими глазами сразу предстали Казы-аулы у нас на Кубани, на Тереке, на Куме, возник образ самого Казыя, чьим именем эти аулы названы. О нём я рассказывал ранее. Напомню, что знаменитый основатель Малой Ногайской Орды Казый после убийства отца Орака дядей Исмаил- бием покинул Большую Ногайскую Орду и поселился на Кубани. Его именем назывались многие места на Северном Кавказе, даже в моём родном Орак-эли одна часть селения до сих пор называется Казы-аулом.

Я никак не мог предполагать, что имя Казыя каким - то образом оказалось увековечено в Астрахани, тем более, что в этих местах я бывал. Трудно установить, каким образом имя Казыя осталось за Мошаиком: либо какие - то племена, которые принадлежали Казыю, остались на этой земле и сохранили его имя, а может быть, какая - то их часть с его именем вернулась с Кубани? Так произошло с карагашскими ногайцами (соседями юртовцев)...

Другие факты в статье поразили меня еще больше. Например, тот, что «.в 30-е годы при строительстве судоверфи с уничтожением при этом кладбища» была «тайно перенесена стариками могила интереснейшего персонажа - Абдрахима Тукли-баба Шашлы-аса» на кладбище пригорода Мошаик. Неужели я был на месте перезахоронения великого святого?! В народе он больше известен как Баба Тукли Шашлы-ас. Я начал вспоминать тот летний день, попытался восстановить все подробности. Конечно, укорял себя, что там, в Астрахани, не стал интересоваться историей могилы. Непростительной ошибкой было то, что я не встретился со знатоками родных мест — старожилами. Но несмотря на это, я был доволен, что судьба привела меня на могилу великого персонажа ногайских преданий. Да, рука самой судьбы привела меня в Астрахань.

От Баба Тукли Шашлы-аса происходили все ногайские богатыри. Знаменитый Эдиге, основатель ногайского государства, тоже является его потомком. Известные русской истории потомки Эдиге, князья Юсуповы, в своих родословных книгах тоже ссылаются на этого патриарха.

В древности каждый ногай считал за честь посетить могилу святого. В поисках счастья к ней ходили обездоленные; бездетные — чтобы приобрести потомство, больные — ради исцеления. Ногаец в своей жизни должен был придерживаться трёх неизменных целей: произвести на свет сына, построить дом, посетить могилы святых и совершить перед ними дува (молитву).

В древности самой почитаемой была могила Баба Тукли Шашлы-аса. Даже отец Копланлы- батыра в железных башмаках приходил к этой могиле и вымолил себе сына — знаменитого богатыря. В. Викторин совершенно справедливо пишет, что приставки «Абдрахим», в других случаях «Хаджи-Ахмед» к его имени прибавили позже. Действительно, мусульманские наслоения очевидны, автор называет святого «сильным шаманом кочевых кипчаков», видимо, имея в виду домусульманскую эпоху.