Мой отец — Валентина Панфилова – Страница 3

Когда мы с Дмитрием пошли в школу, брюки нам приготовила сносные (перешила из старых отцовских), новые ситцевые рубашки сшила, сумки смастерила, а самое главное — у барыни выпросила книжки и тетради. Я до сих пор помню, как трудно было дождаться дня, когда наконец пойду учиться.

Наконец школа. Первый раз мать проводила сама.

— Смотрите, учитесь, ведь и отец у вас ученый.

Соседи говорили:

 — А ведь Саша всех детей так в люди выведет.

Себя мать совсем не жалела. Готова была ночи не спать, лишь бы дети не знали распроклятой нужды.

Время шло. Мы уже закончили второй класс. Как-то мать поздно вернулась от купчихи, у которой работала, и ей стало плохо. Она металась на кровати, у неё открылась рвота с кровью. Отец побежал за врачом, но спасти ее было нельзя — надорвалась, подняв тяжеленную бочку с соленьем.

Долго мучиться ей не пришлось. На следующий день она вся почернела и к вечеру умерла. Это случилось в 1904 году.

В доме сразу воцарилась нищета. Василий Захарович, потеряв последнюю опору в жизни, стал тосковать, болеть и вскоре тоже умер.

Учиться дальше не пришлось. Перебивался, помогая тетке, соседям, а когда исполнилось тринадцать лет, меня отправили на заработки в большой город — Саратов. С тех пор я стал жить самостоятельно.

Был я сначала мальчиком на посылках в магазине. Ох, и тяжело было... Помню, чуть только рассвет, а меня уже будит приказчик — нужно бежать с поручением. Только вернешься — а уж новое поручение готово. Так до поздней ночи. Часто за весь день не присядешь, и только кусочек хлеба с кипятком перепадет. Чуть ослушаешься — тут же тебя ждет подзатыльник. Спать приходилось в соломе, укрываясь лохмотьями. Однажды я как-то попался под пьяную руку купцу Боголюбову. Купец решил потешиться надо мною. Он обзывал меня то щенком бездомным, то низкой тварью. Потом сбросил меня с приступки, и, как только я пытался подняться, он вновь и вновь сбивал меня с ног, а сам неистово хохотал.

— А ну еще, щенок, еще встань, я посмотрю на тебя, звереныш!

Я попытался бежать, но купец настолько рассвирепел, что тяжелым сапогом сбил вновь с ног и стал пинать меня со звериной яростью. Кровь хлынула у меня из носа и изо рта. Я изловчился, ухватил за ноги купца, и тот, потеряв равновесие, вместе со мной покатился по ступеням. Весь дрожа, я закричал:

— Вот тебе за щенка! Получай, кровопивец, несчастный! — и крепко укусил его за руку.

Поднялся страшный переполох. Меня упрятали на печи у кухарки Степаниды. Никто меня не выдал, а к ночи от перепугу и сильных побоев у меня поднялся жар. Целую неделю у меня все болело. Степанида меня выхаживала, отпаивала травяными настоями, откармливала.

В пятнадцатилетием возрасте, не имея ни гроша, ни поддержки со стороны взрослых, бежал я на пристань, где устроился грузчиком. Несладка была жизнь и здесь. Я сгибался в три погибели, перетаскивая тяжелые тюки, но не сдавался и не отставал от старших. Ночью валился, совершенно выбившись из сил, где-нибудь на пристани.

Сначала надо мной подтрунивали, но, видимо, мои упорство и выносливость постепенно завоевали уважение, и я стал равноправным рабочим. У меня даже появились покровители и защитники.

Так дожил я до 1914 года. Физически я окреп и твердо стоял на ногах. В этот год разразилась первая мировая война. До нас доходили слухи о больших человеческих жертвах, на улицах стали появляться калеки. Вечерами мы отправлялись слушать рассказы фронтовиков о тяжелых боях. А в 1915 году в октябре месяце я надел солдатскую шинель и стал под ружье.

Вот с этого-то момента и началась моя солдатская жизнь.

— Ну, а дальше что было, папа, расскажи.

Расскажу как-нибудь в следующий раз, а сейчас спать пора, дочка, спать.

Занимая пост военкома республики, отец много работал над улучшением деятельности местных органов военного управления и органов оборонно-массовой работы среди населения.

Часто, несмотря на свою занятость, выезжал в самые отдаленные районы Киргизии, знакомился с экономической и политической жизнью районов.

Как член ЦК КП Киргизии посещал райкомы, райисполкомы и другие общественные организации, где вносил предложения, давал советы о благоустройстве района, об улучшении жизни трудящихся, об оживлении оборонно-массовой работы среди населения.

Отец постоянно опирался на помощь местных партийных, советских и комсомольских органов, умело организовывал допризывную подготовку.

За образцовую работу в деле подготовки и проведения призывов в Советскую Армию и Военно-Морской флот президиум Верховного Совета Киргизской ССР наградил отца в 1940 году Почетной грамотой.

Помню, когда выпустили агитационный листок с портретом отца и подробной биографией, я бережно хранила его все годы и очень переживала, когда при бомбежке вместе с шапкой исчез и листок.

Я часто задумываюсь, в чем заключалась сила характера отца.

Для меня он был прежде всего любящий отец. С ним всегда было легко, интересно, он умел зажечь, заразить идеей любого, кто с ним соприкасался. Когда у меня возникали какие-либо затруднения в учебе или в комсомольской работе, всегда тянуло к отцу, хотелось обратиться за советом. Он совсем незаметно помогал разобраться в трудном вопросе, направить мысли в нужное русло. После небольшой беседы с ним как-то сами собой исчезали все сомнения.

Во Фрунзе до войны отец был единственным генералом, но от этого в нашей семье ничего не менялось. Машины папа не признавал, ходил всегда пешком. Несмотря на то, что семья у нас была большая — пятеро детей, мама работала, домработницы никогда не было. Папа всегда гордился, что мама не только работала на ответственных должностях, но, самое главное, что работа у нее спорилась, ладилась, что несмотря на занятость она успевала еще участвовать во всевозможных соревнованиях среди жен командиров.

В свободное от работы время папа помогал в домашнем хозяйстве. Его можно было увидеть во дворе, когда он вместе с нами чистил ковры, поливал цветы, возился в земле. Можно было его застать на кухне подвязанным вокруг талии полотенцем, особенно в предпраздничные дни, когда он хлопотал над приготовлением какого-нибудь деликатесного блюда. Мы всегда крутились около него. Когда у нас получалось что-то хорошее, он непременно хвалил; когда случалась неудача, старался подбодрить:

— Ничего, для первого раза не так уж и плохо.

Школьники едут в колхоз помогать в работе колхозникам — я ездила вместе со всеми. Все в лагеря —-и я тоже, агитбригады — так агитбригады. Иначе мы и представить себе не могли.

Папа старался привить скромность, трудолюбие и глубокое уважение к своим товарищам-сверстникам, старшим. У нас в семье было все просто, дружно, чувствовались уважение и любовь друг к другу. Если уж папа обещал что-то сделать, то это было абсолютно точно. К отцу часто обращались за советом, помощью соседи, сослуживцы, и всегда он находил время, что» бы выслушать человека и делом помочь ему.

Отец никогда не был с нами груб, он даже не повышал голоса на нас, но говорил всегда убедительно. Не помню случая, чтобы он когда-нибудь поднял руку на ребенка. Нам был очень дорог душевный покой отца, мы беспредельно его любили. Если и приходилось отцу сделать какое-нибудь замечание, мы всегда искренне огорчались. Если мне папа замечал:

— Что-то ты, Валюша, зачастила в кино, или мне это показалось? — я готова была сквозь землю провалиться, я готова была целый год не бывать в кино. Но когда долго сидела дома, от отца также не ускользало это обстоятельство, и он сам придумывал мне развлечения.

Отцу присвоили звание генерал-майора в 1939 году. Мы, дети, были рады этому потому, что радовался сам отец. Но уж очень необычно это звучало — «генерал». Мы даже стеснялись, когда в школе интересовались, кто наш отец. А папа как-то сказал матери с гордостью :

— Вот видишь, мамочка, и до генерала дослужился!

В этом же году отец был избран депутатом Верховного Совета Киргизской ССР. Много радости принесло это известие. А как мы горды были за отца!

Осенью 1940 года отец взял меня с собой в командировку вокруг озера Иссык-Куль. Сколько удовольствия принесла мне эта поездка!

На рассвете, одевшись в спортивную форму,— бриджи, красную майку с белым воротником, тапочки, мы с папой погрузились в «газик» и выехали на Иссык-Куль. Шофером работал Чунихин (я его звала «дядя Ваня»), тот самый, который когда-то работал у отца шофером.

Утро было прохладным, и я, теплей укутавшись в пальто, незаметно задремала. Проснулась, когда мы уже ехали по ущелью. Постепенно ущелье сужалось, вершины гор поднимались выше и выше. Горная река шумела так сильно, что разговаривать было совершенно невозможно. Ухабистая дорога беспрерывно петляла над пропастью, от резких поворотов машины буквально захватывало дух. Скалы козырьком нависали над дорогой. Но вот горы стали ниже, ущелье заметно раздвинулось, река расплылась по равнине, замедляя течение. Вскоре на горизонте появилась продолговатая синяя полоска воды.

— Вот и озеро! — восклицает отец.— Какая прелесть! И чего только природой не изобретено! Будто в скалистые вершины вправлена огромная чаша, наполненная прозрачной темно-голубой водой. Любуйся.

В то время города Рыбачьего еще не существовало. На его месте был небольшой поселок да маленькая пристань с небольшим бараком для приезжих. По озеру курсировали маленькие пароходики. Мы наблюдали за рыболовами. Мелкая рыбешка все время клюет, и счастливые рыбаки частенько снимают с крючков чебачков. Пообедав в небольшой столовой, отец отправился на призывной пункт, а я, конечно, побежала к озеру. К вечеру мы снова в пути. Едем по левому берегу. Здесь много населенных пунктов. Богатые поселки растянулись вдоль берега. Жители к дороге ведрами выставляют смородину, абрикосы. Для продажи выносятся куры, гуси, яйца, все очень дешево.

В Сазановке (теперь Ананьево) мы заночевали у председателя колхоза «Иссык-Куль», фамилии его не помню, отец его называл просто баскарма. Сюда пришли парторг, бригадиры. За нарыном, кумысом вели разговор о строительстве школы, новой больницы. Отец интересовался успехами бригад. Утром среди колхозников папа проводил беседу о международном положении. Затем, проехав в отдаленные бригады, коротко побеседовав с людьми, поехали в Пржевальск, где остановились в военкомате. Отец занялся своими делами, а мы с дядей Ваней отправились к памятнику великому путешественнику, побывали на озере, без папы пообедали в городской столовой, а вечером после рабочего дня были в гостях у военкома. Рано утром следующего дня мы выехали в военный санаторий «Тамга». В самом поселке на призывном пункте папа много беседовал с населением, с призывниками. Мне было приятно слышать, когда пожилые люди говорили:

— Смотрите, сам генерал приехал поговорить с призывниками, значит, дорог ему солдат и нас, родителей, уважает. Недаром про него говорят, что он у Чапаева служил. На обратном пути заехали в Чолпон-Ату. Вечером мы специально ходили на берег, любоваться закатом. Я сидела у воды. Папа с дядей Ваней купались. Мы долго бродили по берегу. Отец мечтал о времени, когда гостеприимное озеро примет гостей со всего Советского Союза.

Рано утром мы были уже в пути. Купили копченых османов, крупной, как вишня, смородины, яиц, двух гусей. Настроение у нас было отличное, всю дорогу пели «По долинам и по взгорьям», «Шел отряд по берегу» и «Катюшу».

Отец говорил со мной о комсомольской работе в школе, советовал организовать среди старшеклассников агитбригады, подготовить хорошую программу самодеятельности, небольшие доклады о международном положении, о пути, пройденном нашей страной, о, ее успехах, а на зимних каникулах отправиться в отдаленные колхозы. Отец входил в азарт:

— Ты представляешь, Валюта, как это теперь важно! С докладами я вам помогу. Встретитесь с сельскими ребятами, расскажете о комсомольской работе в школах города, поделитесь опытом. Можно захватить с собой несколько номеров стенной газеты... В общем, нужно хорошенько продумать. И пользу принесете и хорошо отдохнете.

Я была счастлива. Мы с папой еще больше сблизились за эту поездку. Я гордилась отцом и все чаще и чаще произносила:

— Мы с папой, у нас с папой, папа посоветовал...

Часть вторая. ВОЙНА ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

Глава первая

Приближался июнь 194$ года. Установилась жаркая, сухая погода. Этим летом отец впервые решился провести свой очередной отпуск на Крымском побережье. Заядлый охотник, он обычно отодвигал свой отдых на осень, рассчитывая хорошо поохотиться и порыбачить вблизи города.

— Ну, ладно, можно один раз за двадцать лет отступить от правил. Да почему бы мне и не съездить на море, поплавать вдоволь, позагорать? — размышлял он вслух, оправдывая свою измену охоте.— Вода, это можно прямо сказать, моя вторая стихия, ведь я волжанин!

Наступил день отъезда. Я, Женя и Галя провожали основной состав семьи: маму, папу, младшую сестренку Маечку и братишку Виву. На маме скромное серенькое платьице, на папе (он еще переодеться не успел) белый чесучевый китель с двумя орденами Боевого Красного Знамени и медалью «XX лет РККА», сестренка и братишка одеты празднично.

Осталось пять минут до отхода поезда. Папа вышел на перрон. Мне как старшей даются последние наставления. Отец сегодня в особо приподнятом настроении. Поезд медленно трогается, мама что-то кричит из окна вагона. Папа нас нежно целует и уже на ходу легко вскакивает на подножку. Мы еще долго стоим на перроне и смотрим вслед удаляющемуся поезду.

В это время я готовилась к всесоюзному параду физкультурников в Москве, мечтала увидеть Красную площадь, строгие величественные стены Кремля, заветный Мавзолей Ленина, посетить все достопримечательности города. Да, какие это были счастливые мечты!

Возвращаясь в лагерь, где мы жили и тренировались, я еще долго видела перед собой счастливого отца, едущего с семьей отдыхать на море.

Последние дни в лагерях были особенно напряженными. С рассветом мы поднимались, наскоро одевались, заправляли свои постели — и в поле на тренировку. Затем завтрак — и опять в поле: отрабатывались последние неточные движения. На 24-е назначен день выезда в Москву. Все готово, и все готовы.

А утром 22 июня мы услышали: «Война! Родина в опасности! Немецкие захватчики вероломно напали на нашу страну».

Что такое война, мы себе еще ясно представить не могли, но чувствовали, что на нашу страну обрушилось страшное горе. Война — это стоны, смерть, опустошение. Меня еще мучила все время тревожная мысль:

— Где наша семья? Как отец? Как мать с детьми? Где их застигла война? По моим подсчетам, они уже должны были возвращаться домой.

— Конечно, —думала я,— отец с полпути повернул на фронт, ведь он военный.

Вечером того же дня физкультурные лагеря распустили, мы сдали казенную форму и с рюкзаками за спиной коротким путем через колхозные поля побрели домой. Шли молча. Тишину нарушало лишь потрескивание сушняка, попадавшегося под ноги.

Вечером, не договариваясь заранее, старшеклассники собрались у себя в родной школе. Мы обсуждали обстановку на фронте. Каждый из нас был потрясен случившимся.

Мы узнали, что наши одноклассники Саша Бадоев и Карим Усманов с утра побывали в райвоенкомате с просьбой послать их добровольцами на фронт. Мы смотрели на них с восхищением, как на героев. Я тоже заявила о своем решении пойти на фронт добровольцем. Ребята посмотрели на меня с недоверием. Я пыталась убедить своих друзей.

— Почему вы мне не верите? Думаете, я не пойду на фронт только потому, что я девчонка? Я комсомолка, стреляю лучше многих мальчишек, кроме того, я окончила курсы сандружинниц, значит, еще и смогу оказать помощь раненому. В далекие походы ходили все вместе, и я никогда не отставала. Среди военных я с раннего детства, привыкла ко всему. Но самое главное — я очень люблю отца, а он обязательно уедет на фронт.

— Валя, ты с ума сошла! — прервала меня Ирина Александрова,— ну и что ж, что у тебя отец военный! У меня тоже отец военный, а я даже и на минутку не могу представить себя на фронте. Война не щадит никого, искалечить может.

Волков бояться — в лес не ходить! — ответила я.— Вы думаете, тем, кто сражается, не страшно? Еще как страшно! Но страх можно побороть. Кто идет на фронт, тот о себе должен забыть. Сколько раненых сейчас нуждается в помощи! По-моему, когда сам увидишь чужие страдания и увечья, то чувство страха само по себе пройдет. И ты почувствуешь, что очень нужна.

Наверное, я говорила неубедительно. Но говорила то, что уже твердо для себя решила.

24 июня наша семья вернулась во Фрунзе. Отец с вокзала — в военкомат, мама с детьми — домой. Лишь только к вечеру папа пришел домой. Мы все бросились к нему. Он ласково поздоровался с нами, Женю потрепал за кудряшки, меня — по плечу, Галю высоко поднял над головой, а потом расцеловал. На наш молчаливый вопрос ответил:

— Завтра вылетаю в Ташкент за назначением. А пока мамочка мне будет готовить вещи на дорогу, вы, дети, должны приготовить праздничный ужин, я тоже займусь делами. Вылетаю на рассвете, а мне еще кое-какие документы нужно просмотреть.

Мать стала готовить вещи. Плакала тихо, чтобы не заметили дети.

— Ну что это ты, мамочка? Я еще и назначения не получил, а ты вроде бы как раскисла. Ты видишь, как я был прав,— в мире далеко не все спокойно...

Отец встал, подошел к маме, ласково обнял ее за плечи.

— Успокойся, мамочка, ведь не в первый раз меня провожаешь. Все будет хорошо.

В этот вечер я не сводила глаз с отца. Он сидел за письменным столам и разбирал свои бумаги. Потом задумался. Лицо приобрело торжественно-суровое выражение. Мне представлялся папа в грохоте, пекле войны, в опасности. Ему предстоят тяжелые испытания... Нет, с ним я не расстанусь. Я привыкла к армейской жизни, к стрельбам, к ранним подъемам, походам, военным играм... И почему кто-то другой должен защищать свое отечество, а не я? Почему кто-то другой должен рисковать своей жизнью, а не я? Вспомнились рассказы отца о его боевых делах. Внутренний голос подсказывал, подталкивал, утверждал решение о фронте.

Поздно вечером мы все сели за стол. К нам пришли соседи и папины сослуживцы. Папа старался всех развеселить, но обычного оживления не было. Говорили о тяжелой обстановке на фронте, о быстром продвижении фашистской армии в глубь страны, о зверствах, чинимых фашистами на занятой территории, о жестокой расправе над воннопленными. Я притаилась и внимательно слушала разговоры взрослых.

— Все это, конечно, временный успех, но отступать еще придется. Тяжело.

Вдруг отец обратился ко мне:

— Вот и тебе, Валюта, все планы расстроили фашисты. Да, теперь не до парадов.

В ту ночь я видела совсем ясно страшный сон. Война. Окопы. Частые вспышки разрывов. Все поле покрыто кровью. Слышны бесконечные стоны: «Сестрица, умираю, помогите... сестрица, пить!» Я бегу. У меня на боку санитарная сумка. Яркие вспышки слепят глаза, но я перевязываю, перевязываю, перевязываю почти на ощупь и укладываю раненых на носилки. Нажимаю кнопку — носилки сами двигаются в тыл... И раненые уже в безопасности. Возле меня отец. Он улыбается мне. Вдруг перед нами вырастает огромная фигура. Враг целится в папу. Резким движением отталкиваю винтовку, хочу кричать, но голоса нет.

Проснулась вся в поту, встала с постели и подошла к папиной кровати. Он не спал.

— Ты чего, Валюта?

— Мне, папа, приснился фронт, и я видела себя санитаркой. А потом мне стало страшно за тебя.

Папа обнял меня и поцеловал.

— Успокойся, Валюта, иди спать.

Я медлила уходить...

Папа, возьми меня с собой на фронт, ну, пожалуйста, папочка! Я чувствую, что сумею побороть страх. Ты же сам всегда говорил, что комсомольцы должны быть в авангарде, так как же я останусь в тылу? Мои товарищи все добиваются, чтобы их послали добровольцами.

— Ты отчасти права, но всегда нужно знать, где ты принесешь больше пользы.

— Ну конечно же, на фронте! Папа, пойми, что иначе я не могу! Я буду выполнять все приказы, выносить раненых с поля боя, я постараюсь сделать все, чтобы принести больше пользы на фронте, чем в тылу. Ну папа, почему же ты молчишь?

Пожалуй, впервые за всю свою жизнь я требовала, настаивала на своем.

— А ты, Валюта, подумала, что маму мы оставим с четырьмя детьми?

— Мама меня поймет. Если ты меня не возьмешь с собой, я все равно рано или поздно уйду с другой частью добровольцем.

Папа погладил меня по голове, еще раз поцеловал.

— Хорошо, Валюша, я подумаю, но и тебе советую еще раз как следует все серьезно взвесить.

Не знаю, спал ли отец в ту ночь, но я не сомкнула глаз.

Через два дня ночью мы уже разговаривали с папой. Он звонил из Алма-Аты, куда получил назначение с целью сформировать 316-ю стрелковую дивизию, в короткое время обучить ее и выехать с нею на фронт.