Мой отец — Валентина Панфилова – Страница 7

Глава девятая

Я снова в медсанбате. Мы стоим в санатории «Черные грязи». Большое красивое здание в сосновом бору. Раненых очень много, обстановка сложная, часто противник высаживает десанты автоматчиков. Случается так: везешь раненых, а путь преграждает заградотряд, предупреждая, что впереди немцы, дорога перерезана противником.

Санаторий «Черные грязи» беспрерывно бомбили. Раненые поступали измученные. Были жертвы и среди гражданского населения. Вспоминаю, как тяжело было смотреть на трехлетнего малыша, которому при бомбежке перебило обе ноги. Он все время звал свою маму, а мама уже ничего не слышала — она умирала. Перед глазами встает еще одна страшная картина: в медсанбат ворвалась совсем молодая женщина — все лицо в крови, в глазах застыл ужас, к груди прижала трехмесячного ребеночка.

— Спасите! — кричит она.— Спасите! Чем он виноват? Он же еще совсем крошка!

Оказывается, осколок авиабомбы застрял в крохотной шейке ребеночка между крупными кровеносными сосудами...

— Боже мой,— с трудом выговаривал тяжело раненный боец,— за что же страдает дите? Скорей бы поправиться и бить, бить этих паразитов, гнать их с нашей родной земли!

Основные силы медсанбата получили приказ выехать на новое место. С тяжелоранеными осталась я и еще несколько санитаров. Нас предупредили, что бой идет совсем рядом, на окраине села, на всякий случай нужно приготовиться к бою. Мы вынесли всех раненых в одну комнату. Один из раненых обращается ко мне:

— Фашистские автоматы где-то совсем рядом. Ты, сестрица, дай-ка мою винтовку, в случае чего — промаха не дам.

Боец тяжело поворачивается лицом к веранде. У второго бойца (он совсем тяжелый) взгляд беспокойно устремлен в сторону двора.

— Сестрица! Уж если что, не оставляйте живым.

Мы всячески стараемся успокоить солдат, но самим

тоже жутко — а вдруг машины не успеют вовремя вернуться! Ведь раненых у нас пятнадцать человек! Попадись они в руки фашистам — растерзают, гады, не посмотрят, что раненые.

Время тянется бесконечно. Наконец подъехали две машины. Радостными возгласами встречают бойцы появление машин. Не успели выехать за село, как нас остановил заградотряд.

— Куда вас черт несет? Впереди фашистские автоматчики!

Шоферы на свой риск решили прорваться в тыл. В первой машине повыбило все стекла, второй машине очередями прорезало кузов. Но проскочили.

Раненых отправили прямо в Москву. Вернулись в Крюково, где на полную мощность уже работал медсанбат. Сколько же может так продолжаться? Крюково совсем близко к Москве. Тревожно на душе. Папа, как недостает твоей спокойной, уверенной, ободряющей улыбки!

На рассвете 6 декабря мы все выскочили на улицу. Казалось, вся земля выворачивается наизнанку — страшная канонада. В сторону фронта большими партиями летят наши самолеты — тяжелые бомбардировщики, сопровождаемые ястребками. Огненными кинжалами озаряют еще темное небо залпы «катюш». По фронтовой дороге движение войск. Идут танки, тягачи тащат пушки.

Сердце радостно бьется — это же наступление! Мы срываем шапки, подбрасываем их кверху.

— Ура! Мы наступаем!

— Вперед и только вперед!

Несколько раз станция Крюково переходила из рук в руки. Враг ожесточенно сопротивлялся. Раненых много, но какие раненые! Возбужденные, радостные! Чувствуется, что вот-вот противник будет сломлен. Фашистские самолеты беспрерывно сбрасывают смертоносный груз на станцию. При одном из налетов меня ранило в лицо и голову. Ранение не тяжелое, и я, перевязавшись, продолжаю работать.

Наконец прорыв. Наши части устремились вперед.

По обочинам дороги валялась изуродованная техника противника, штабелями лежали трупы фашистов в мышино-серых шинелях. Навстречу нам двигалась колонна военнопленных, кто в чем: одни поверх пилоток повязали теплые платки, другие обмотались старыми грязными тряпками, на ногах у всех эрзацваленки, куски одеял, лица обморожены. Горе-вояки! На допросе солдаты и офицеры, коверкая русские слова, удрученно говорили:

— «Вир геен вег... Мы уходим... Генерал Панфилов. Эр хат айне безе дивизион. Его очень злая дивизия».

Отец был страшен им даже после смерти.

Въехали в Фирсановку. Люди выбежали навстречу, обнимают, приглашают в дом. Лица сияют радостью. Раненых у нас мало, и поэтому развертывается только одна перевязочная. Нас разместили в просторном доме. Хозяйка, уже немолодая, жила с отцом, седоволосым старцем. Дочь с сыном у нее в партизанах. Она поставила чугунок картофеля в русскую печку, достала квашеной капусты, все приговаривая:

— Ой, счастье-то какое! Наконец-то дождались!

Картошка в мундире ароматная, рассыпчатая — одно объедение. Спали мы в тепле. Пожалуй, первый раз со времени войны спали так крепко.

Осталось позади еще несколько населенных пунктов, если можно так назвать развалины, лежавшие на нашем пути. В одном из таких пунктов уцелело лишь два дома. В них разместились штаб дивизии со связистами и перевязочная. Мороз больше сорока градусов. В перевязочной тесно, пришлось выйти на улицу. Чтобы окончательно не замерзнуть, бегали по так называемой деревне. К перевязочной подъехала машина. Из нее вышел командир в кожанке и каракулевой папахе. Подошел к командиру перевязочного взвода Абдукаримову. Врач поздоровался с ним.

— Как приветствуешь? Разве не видишь, кто перед тобой?

— У вас знаков различия нет,— просто ответил Абдукаримов.

— Каждый обязан знать свое начальство. Я командир дивизии Ревякин. Приказываю развернуть в этом доме душевую установку. Полчаса на это достаточно?

— Товарищ генерал, я этого приказания выполнить не могу. У нас всего одна комната для медсанбата. В ней перевязочная для раненых развернута,— твердо ответил врач.

— Какие еще раненые, когда немцы за столько километров пятки смазали.

Мы стояли и из-за угла наблюдали. Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подъехало трое саней с тяжелоранеными, и спор сам собой разрешился.

Мы уже устали бегать вдоль улицы.

Увидя в конце деревни легковую машину, я робко приблизилась к ней. В машине сидел дядя Ваня, папин шофер, самый близкий для меня человек в армии. Я залезла в машину и расплакалась. А дядя Ваня мне жаловался, что с генералом они ладят плохо.

— Привык ездить по московскому асфальту, а тут чуть ухаб, так и пристрелить грозится.

Долго мы сидели и разговаривали. Но в машине было только чуточку теплей, чем на улице. Мы достаточно замерзли.

— Эх, Валя, да разве твой папа позволил бы мне на морозе сидеть?

На крыльце появился генерал. Увидя нас, подошел к машине.

— Кто это тут любезничает?

Шофер быстро встал, а я попросила разрешения еще немного поговорить с дядей Ваней.

Генерал, видимо узнав, что я дочь Ивана Васильевича, любезно пригласил в дом, где разместился штаб.

Войдя в дом, я увидела накрытый стол, на котором стояло несколько бутылок трофейного вина, фляги со спиртом или водкой. Меня начали угощать со всех сторон, но я, конечно, отказалась от угощения.

На сердце было тяжело.

Когда операции были закончены, мы все зашли в перевязочную и долго не могли согреться. Заснули ка долу, не раздеваясь, плотно прижавшись друг к другу.

После короткой передышки в Нахабино мы погрузились в эшелоны. В вагоне страшный холод — печка стоит, а дров нет. Кутаемся в полушубки, шинели, но мороз берет свое. Разбили нары, затопили печку. Становится теплей. Чуть-чуть отогревшись, начали потихоньку петь. Выгрузились под утро. Выходить из вагона очень не хотелось — страшный мороз сковывал движения, лицо леденело. Мы шли спотыкаясь через железнодорожные пути к машинам.

Двигались за частями. Снег глубокий, местность пересеченная, машины продвигались с трудом, и нам приходилось все время подталкивать их в гору. Морозы лютые — до пятидесяти градусов. Теплых остановок не было. Солдаты приспособились спать на ходу: двое идут, между ними, облокотясь на плечи, спит третий. Потом меняются. Движение спасало от замерзания.

В деревне Юрьево развернули взводы для приема раненых. Старшина приказал всем отдыхать: полки должны вступить с марша в бой — работы будет много.

К вечеру следующего дня вся деревня была заполнена ранеными. Все бригады работали одновременно. Каждая госпитальная сестра обслуживала по четыре-пять домов с тяжелоранеными. Все буквально валились с ног.

Врачи прямо в домах делали отбор на операцию. Раненые все прибывали и прибывали. Более легких подбинтовывали, обогревали и кормили, а потом -в путь. Пешком, машин не хватало. Часто бойцов привозили в шоковом! состоянии. Концентрированной крови, в которой так нуждались тяжелораненые, не хватало, и мы все поочередно сдавали свою кровь до шестисот кубиков, а потом сразу же на работу. Особенно часто приходилось сдавать кровь ленинградке Ирине Горбуновой, (она имела I группу). Ирина Горбунова прибыла в медсанбат после отдыха со своей подругой москвичкой Лидой Бухман. Обе студентки: Одна московского, другая ленинградского институтов. Добровольцы.

Здоровая, цветущая, с юношескими замашками Ира даже рада была сдать кровь. Для того чтобы похудеть, она часто курила самокрутки громадных размеров. Но ни бессонные ночи, ни физическое перенапряжение, ни сдача крови ей не помогали, она была по-прежнему грузна. Красивый цвет лица с ярким румянцем, кудрявые, очень коротко остриженные волосы, глаза с лучистыми искорками — все это делало ее привлекательной. Меня ревновала ко всем, особенно к моей школьной подруге Ольге Толмачевой, которую я привезла с собой, возвращаясь с делегацией из города Фрунзе.

К вечеру, оставив бригаду Гугли, мы двинулись вперед, в деревню Филатово. Небольшая деревня была вся забита ранеными. Санитары расчистили место от снега, развернули утепленные двухмачтовые палатки, где поставили сразу шесть операционных столов. Началась жестокая борьба за жизнь. Врачи целые сутки не отходили от операционных столов. Осложнением в работе было то, что многие бойцы находились без радикальной медицинской помощи более суток. Встречалась гангрена конечностей, проникающее ранение в живот, в череп, пневмотораксы. Деревня, видимо, находилась на перекрестке дорог, поэтому к нам везли раненых из других частей. Отказывать тяжелораненым мы не могли, так как они нуждались в срочных операциях. Санитары уже механически передвигали ноги. Вечером подсчитали, скольким бойцам мы оказали помощь. Цифра перешагнула за тысячу. Легко сказать, тысяча раненых за день! Вот с каким упорством сопротивлялся враг. Эти двести километров решали завершение окружения «Демьяновской» группировки. Наши полки с тяжелыми боями, освобождая пункт за пунктом, вклинивались в глубокие тылы противника.

Следующая остановка — Ожедово. Село находится на крутом берегу, внизу— санная дорога по реке. По ней сплошным потоком двигались пушки, повозки с боеприпасами, тягачи. Дорога хорошо просматривается с воздуха, поэтому ее беспрерывно обстреливают немцы. Наши ястребки отважно бросались в бой с фашистскими самолетами. И все же дорогу бомбили.

Часто бомбили и медсанбат. В операционной выбило все рамы. Оперируя, Гугля как будто не замечал опасности. Когда рядом разорвалась бомба, он закрыл собой раненого. Симу, старшую оперсестру взрывная волна отбросила на средину операционной. Падая, она старалась не коснуться руками пола, чтобы они остались стерильными. Пина Лобызова, как бы бросая вызов смерти, даже не пригибалась, когда рядом разрывался снаряд.

Я работаю в перевязочной бригаде врача Абдукаримова... Не спим уже третьи сутки, ноги передвигаются механически, в голове шум. Раненые все прибывают. Обращаю внимание на одного вновь поступившего. Он очень бледен, лицо обильно покрыто потом, хотя очень холодно. У него оторвана левая рука. Он еле произносит:

— Сестрица! Уж очень болят пальцы на левой руке... дайте укол обезболивающий.

Помолчал. Потом вновь тихо заговорил:

— Скажите, пожалуйста, пальцы будут работать? Я же музыкант.

В такие минуты особенно трудно отвечать. Бойца берут на операционный стол, и врачи Шапиро и Великанова вступают в борьбу со смертью. А потом им нужно будет влить в человека силу, убедить его не только жить, но и работать.

Абдукаримов коротко приказывает:

— Сестры Миникеева и Панфилова, обедать и два часа на сон.

Какой там обед! Мы е Галей быстро выходим в сени, в углу на соломе расстилаем полушубок, прижимаемся друг к другу, укрываемся вторым полушубком и мгновенно засыпаем. Проснулись через два часа — кругом развалины. Никак не выбраться. Оказывается, когда мы заснули, на село налетели фашистские стервятники. Одна бомба угодила в сени. Из обвалившихся больших бревен образовалась ниша, как раз в том углу, где мы спали. Повезло же нам!

Самое странное, что несмотря на оглушительный взрыв и крики мы с Галей не только не проснулись, но даже не пошевелились до истечения двухчасового срока, отведенного на отдых. Пришлось звать на помощь, и санитары вызволили нас из искусственного плена. Хохотали над нами долго:

— Миникеевой и Панфиловой только приказ получить поспать, а уж на это время они становятся просто мертвыми!

Вспоминаю я все это и думаю: какое счастье, что мне приходилось так уставать. Иначе разве смогла бы я заснуть, оставаясь наедине со своими думами об отце? Плакать, отчаиваться было просто нельзя — вокруг столько боли и горя, стольким раненым нужна твоя помощь, твоя веселая улыбка, твое ободряющее слово! Они, эти страдающие люди, которые так нуждались во мне, спасли меня, дали мне силы выжить и побороть свое горе.

Глава десятая

С января по апрель 1942 года соединение прошло с боями свыше двухсот километров, уничтожив при этом более десяти тысяч вражеских солдат и офицеров, более двадцати танков, свыше семисот автомашин, много орудий и пулеметов противника. Захвачены были склады с боеприпасами. Вызволены из фашистской неволи десятки тысяч советских людей, освобождено более двухсот пятидесяти населенных пунктов.

Всю эту операцию проводила дивизия под командованием генерал-майора Михаила Ивановича Чистякова.

Михаил Иванович Чистяков сумел понять живую душу 8-й гвардейской, где бойцы и командиры гордились своими традициями и любили первого командира, как родного отца. Раненые все с большим уважением произносили имя Чистякова.

В конце февраля в расположение нашей дивизии вышел большой партизанский санный обоз, везя через линию фронта продовольствие для ленинградцев. Наше командование связалось со штабом армии, и партизаны оставили в дивизии продовольствие, в котором мы так нуждались, они вывезли от нас санной дорогой в армейский тыловой госпиталь свыше девятисот пятидесяти тяжелейших раненых.

Трогательную заботу о раненых, которых мы эвакуировали санной дорогой, проявило гражданское население. Когда мы укладывали солдат на носилки, жители ближайших деревень и сел пришли помогать. Они приносили, может быть, последнюю теплую вещь, будь то одеяло или полушубок, чтобы укутать бойца, которому предстояла дальняя холодная дорога. Приносили провизию, подстилали в сани сено.

В штабе армии партизаны получили с армейского склада необходимые продукты для ленинградцев. Если бы они тогда не помогли нам, большинство раненых погибло бы: буквально через неделю немецкие самолеты спалили всю деревню. Десять самолетов сделали всего три залета, и деревню стерли с лица земли. По полю к лесу расползлись раненые, слышались крики, проклятья. Я получила второе ранение в лицо и малую травму.

Наступило бездорожье. Саперы через болото построили из бревен свайную дорогу в семнадцать километров, по которой, в основном, и поддерживалась связь со штабом армии. Начался голод, дневная норма на бойца была два сухаря в день. Мы получали по одному сухарю. Курева не было, солдаты курили мох. Почта поступала неаккуратно.

Бойцы на передовой находились по пояс в воде. Появились тяжелые больные, истощенные, с воспалением легких, почек, печени.

В эти дни мне часто приходилось бывать на передовых, чтобы подбодрить бойцов. Тяжело мне было, но я им рассказывала об отце, о его беспредельной вере в своих солдат, о подвиге у разъезда Дубосеково, о мужественном капитане Лысенко, о лейтенанте Фирсове, Петрашко, Монаенко, о тех, которые погибли, но победили.

Боевой дух дивизии помогали поддерживать задушевные письма, без намека на жалобу, полные живительной силы, воодушевляющие на новые подвиги во имя победы.

Мне хочется привести одно из многих:

«Наши родные!

Бойцам, командирам и политработникам.

Письмо от матерей, жен и сестер гвардейцев-панфиловцев.

Любимые мужья, дорогие нашему сердцу сыновья и братья!

Мы посылаем вам наш привет, полный любви и материнского благословения.

Ежечасно, ежеминутно помним о вас. Наши взоры, преодолевая тысячеверстные дали, видят вас, родные, так ясно, будто мы находимся рядом.

Провожая вас на фронт, на великую битву с ненавистным врагом, мы давали вам наказ — быть беспощадными в бою с фашистской нечистью, быть мужественными и отважными.

Вы выполнили наказ матерей.

Вы сдержали слово, данное нам, своим женам и сестрам. И мы гордимся вами. Мы счастливы сознанием, что вы, наши родные, вписали славные страницы героизма и верности в золотую книгу истории борьбы за счастье и процветание человечества. Никогда не померкнет слава двадцати восьми героев-панфиловцев, грудью своей защитивших подступы к сердцу нашей Родины — Москве. Мы уверены, что каждый из вас в любую минуту готов так же самоотверженно и непоколебимо выполнять свой священный долг перед Родиной.

Уверенность в нашей стойкости, в вашем непоколебимом мужестве вдохновляет нас на героический труд здесь, в тылу.

Знайте — с вашим отъездом не заглохли моторы станков, не осиротели поля. Мы, ваши матери и сестры, заменили вас на фабриках, заводах и на бескрайних плодородных полях нашей Родины. Не беспокойтесь о нас — мы окружены всеобщей любовью и вниманием. Мы ни в чем не терпим нужды. Наши дети, склонившись над книгами, спокойно и уверенно идут к знанию и свету.

Будьте стойки, живите единой мыслью о полном разгроме врага! С вами любовь всего народа!»

Особенно трогательны были короткие письма маленьких детей. Нетвердой ручонкой выводили они, может быть, первую строчку в жизни: «Дорогой дяденька-боец, победи фашиста, возвращайся с победой». Дети, которые еще совсем не умели писать, присылали незамысловатые рисунки с изображением войны.

И закаленный боец вытирал слезы, читая эти строчки и глядя на детские рисунки.

Нес скромную службу дивизионный поэт Сергей Смирнов. Он пришел служить в дивизию по велению сердца. К военной службе был не пригоден, поэтому прибыл в дивизию помимо военкоматов, в гражданской одежде. Стремление служить в 8-й гвардейской дивизии у него зародилось после тяжелых подмосковных боев, когда вся страна узнала о героическом подвиге двадцати восьми панфиловцев во главе с политруком Клочковым. Найдя дивизию, Смирнов обратился в полиотдел с просьбой, чтобы его не отсылали обратно. Его оформили дивизионным поэтом. Сергей Смирнов часто выступал со своими стихами в окопах. Бойцы полюбили его стихи и рассказы, а стихотворение «Котелок» буквально все знали наизусть. Каждый был горд, что стихи слагает наш собственный дивизионный поэт. Разговаривая с бойцами других дивизий, любовно говорили:

— А вот наш поэт дивизионный нам сочинил...

Бойцы заказали поэту написать стихотворение про первого командира. Мне пришлось присутствовать при чтении этих стихов в медсанбате. Воз они:

В Киргизии,

В городе Фрунзе,

Я памятник видел такой:

Стоит генерал наш Панфилов

С простертой на запад рукой.

Он видит дивизию нашу —

Какой это смелый народ!

И с каменных губ генерала

Звучит непреклонно «вперед!»

Гвардейцы,

Вы знаете сами,

Как честно погиб генерал;

Но даже и смертью своею

Он нас воедино собрал.

Его легендарное имя

Недаром присвоено нам,

О нем разрастается слава

По всем четырем сторонам.

Раненые приободрились, горячо захлопали автору, многие стихотворение переписали, чтобы потом увезти с собой в госпиталь.

Вот короткий итог этих боев:

УКАЗ

ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

о награждении войсковых частей Красной Армии.

За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть, мужество и отвагу наградить:

ОРДЕНОМ ЛЕНИНА

8-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. Калинин.

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

А. Горкин.

Москва, Кремль.

16 марта 1942 г.

После окончательной ликвидации «Демьяновского котла» весной дивизию вывели во второй эшелон. Мы далеко от линии фронта. Расположились в лесу, развернули палатки. Дежурные Маша Обыденная и Ася Строкова приступили к приготовлению ужина. Темнота страшная. На опушке леса стоит небольшая банька, которая топится по-черному. Санитары затопили баню. Первыми моемся мы, девушки. Хорошо попариться, особенно, когда самолетов нет в воздухе. Ужинали при коптилке. Потом в палатках настелили сена и заснули крепким сном.

Проснувшись, мы настороженно прислушиваемся к мирному дыханию природы. Щебечут птицы, стрекочут кузнечики... Не слышно ни разрывов, ни выстрелов. Ах, какой чудесный лес! Такой же, как в детстве. Только папы нет рядом.

Я складываю первый букетик из лесных пахучих ландышей — для врача Авксентия Семеновича Гугли. Он любит цветы. Мы всегда восторгались этим мужественным человеком. Кажется, он не знает, что такое страх и усталость. В походе его, бывало, не усадишь в машину— идет вместе со всеми пешком. В последнее время стали замечать, что Гугля очень похудел, выглядит нездоровым. Это, видимо, от колоссального нервного и физического перенапряжения. И еще мы знали, что Авксентий Семенович зачастую отдает свой скудный офицерский паек тяжелораненому.

Вечером неожиданно несколько сестер заболело. У всех поднялась высокая температура — 39—40°, страшный озноб, сильная головная боль. Вольных изолируют в отдельную палатку, подальше от лагеря. Среди больных — я, Галя Миникеева, Ася Строкова, Наташа Пастухова, Тоня Петушкова и Ирина Копрова. Семь дней подряд температура не снижается. Предварительный диагноз — паратиф. Готовят к эвакуации. Наконец в крови обнаруживают малярийных возбудителей. Постепенно поднимаемся на ноги. За это время так ослабли, что едва держимся на ногах.

В конце 1943 года наше соединение совершило марш в районе Великих Лук, где шли упорные бои.

В 1944 году мы вышли в район Пушкинских гор. Местность пересеченная, лесов почти нет, укрыться негде. Медсанбат расположился на одной из высот. В основном работали в палатках, которые врыли на два метра в глубину. Раненых было много, в госпитальном взводе двухъярусные нары переполнены. Готовили партию к эвакуации. В воздухе немецкий корректировщик засек наше расположение. Мы на прямой наводке. Начался страшный артобстрел. После прямого попадания в госпитальный взвод большинство раненых погибло. Тут же погибла фельдшер Нина Лобызова, гордая, строгая и очень красивая девушка, убиты санитарки Маша Соловьева, Наташа и Катя — они пришли к нам из Калининской области, чтобы ухаживать за ранеными. Сестру Валю Бодагову тяжело ранило в бедро, ее принесли в единственный блиндаж. Абдукаримов начал операцию. Ира Горбунова дала кровь. Меня контузило. Тогда я потеряла золотые именные часы — подарок Киргизского правительства.

Опять прямое попадание в блиндаж, но, на наше счастье, снаряд застрял между бревнами. Мы спасены.

Ночью хороним своих товарищей. Среди личного состава большие потери — семнадцать человек.

Там, где была госпитальная палата,— большая воронка, кровь, изуродованные тела, разбитые вещи. Мы бережно укладываем в воронку тех, которые мужественно сражались на поле боя, за жизни которых боролись врачи и которых уже нет, засыпаем землей. Рядом хороним в братской могиле наших девушек.

Сколько прекрасных жизней унес этот день. Впереди будет еще много боев, много дней таких, как этот. И все-таки чувствуется, что победа, пусть еще не близкая,— за нами!

Сбылись надежды отца — мы стремительно наступаем. Каждый день — только вперед! Гвардейцы сражаются, как настоящие герои. Настроение у всех бодрое. С большой любовью встречает нас освобожденное население, на счастливых лицах мы видим следы радости. Соседние воинские части смотрят на нас с уважением, слово «панфиловец», как символ победы, летит вперед. Вперед и только вперед! В боях крепнут боевые традиции: память о погибших товарищах, месть за их славные жизни толкает на новые подвиги. Умножается боевая слава панфиловской дивизии.