Страница - 8

ЧАСТЬ II. ДОМОВАЯ ЛЕТОПИСЬ АНДРЕЕВА, ПО РОДУ ИХ ПИСАННАЯ КАПИТАНОМ ИВАНОМ АНДРЕЕВЫМ В 1789 ГОДУ. НАЧАТА В СЕМИПАЛАТИНСКЕ

[СЕМЕЙНАЯ РОДОСЛОВНАЯ И ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ И ПЕРВЫХ ТРИДЦАТИ ГОДАХ СВОЕЙ СЛУЖБЫ В СИБИРИ

(50е гг. XVIII в. 7 января 1787 г.)]

По времени взятия атаманом Ермолаем Тимофеевым в 1585 г. Сибирского царства, и по распространению в оном российской власти, к совершенному покорению оставших еще непокоривых по Сибири народов, от государей, царей и великих князей, как то довольно летописи и грамоты доказывают, командированы бывали из российских городов из службы разные люди, и при оных командирами определяемы были из российских дворян молодых людей, которые по тогдашним временам назывались из детей боярских, смотря по количеству врученных им войск под именем сотников и пятидесятников. А сверх того при оных командах довольно из великой России, ведая пространство и изобилование богатствами сибирской страны, переходило по данной вольности разных поколений людей, в том числе и из числа российских дворян, кои и поселялись в разных местах Сибири, где оным выгоднее быть казалось, почему оные привилегии дворянства своего растратили. Так что, наблюдая свой покой, многие уклонились в хлебопашество и разные звериные промысла, а чрез то наложили на себя иго крестьянства, положився в подушный оклад; и в духовенство, и в разные степени жизни, от чего многие по родам их жизни переменяли свои и фамилии, по чему потомки их о приобретении себе прежнего дворянства не старались, иль до сего не доходили, да и сведения никакого не имели. В числе каковых были и предки нашей фамилии, о которых далее потомству моему объявить но могу, как только Андрей Андреев, таковой же из России переселенец Нижегородской губернии, поселясь в Сибири, в Краснослободске, жил весьма достаточно, и, как из последующего усмотреть можно будет, был почтенный в своем роде, имея у себя детей Ивана, [120] Михаила и Якова. Который, как уповать можно, по тогдашним временам уже был в мыслях обучить детей своих, кроме всяких наук, российской грамоте, не рассуждая далее, что дворянство есть некоторое достоинство предков. Но был ли он в каковых чинах и достоинстве, сказать не можно. Из которых его детей Яков был земской писарь, потом дьячей, а напоследок дьяк.

По прибытии же в Сибирь губернатора, князя Якова Петровича Гагарина, которое воспоследовало а первых десяти годах нынешнего столетия, во время царствования великого государя императора, Петра 1-го, когда учреждены были о губерниях штаты, тогда он, по указу Правительствующего Сената, пожалован секретарем; и как от сего губернатора было Сенату доложено, что по Сибири тогда еще войск, кроме начинания, регулярного не было, а по тому весьма мало и чиновных людей, кроме казацких старшин и детей боярских, а чрез то и не было договоренности иногда возлагать в отправлении собираемых с сибирских народов ясашных мягких рухлядей и в казначейства, и разные начальства, просил об определении штата дворянского. Просьба его принята во уважение, и велено, по чему оный и разбирал, как бывших на службе и вольновыходцев российских дворян, как то и нашлось: Черкасовы, Фефиловы, Нефедьевы, Андреевы, Хворовы, Албычевы и прочих фамилий, коим и учинен штат 40 человек сибирских дворян, который и поныне есть, но многие уже из оных снабжены чинами офицерскими, в числе которого дворянского штата были и Михаил и Иван Андреевы, а Яков, как уже был в классе, остался. Человек был тих, скромен, совестен и человеколюбив, имел жену Матрену Семеновну, но чья фамилия, не известно, во всех качествах добродетелей ему подобную, с которою имел детей Ивана, Григория, и дочерей Стефаниду и Акилину. Из которых Стефанида выдана была за стрелецкого, бывшего в Сибири, чиноначальника Замощикова. Детей же своих Ивана и Григория, выуча по тому же, кроме всяких наук достаточно знаний быть в людях, написал в 1732 году в регулярную военную службу, и имев довольный достаток и дом своей в городе Тобольске на горе, у церкви Всемилостивого Спаса, завел купленую деревню от Тобольска в 18 верстах Этыгерову, которая из древних времен по взятии Сибири была [121]жилищем одного небольшого татарского князя, Этыгера. Накупя людей, содержав оную, жизнь свою препровождал во изобилии и 1739 года, по воле божьей, скончался.

Сын же его, Иван, был женат и имел детей, 6 дочерей, которые выданы были теткою Акилиною за честных людей. Но как был бран неоднократно в губернию в канцеляристы, и по несчастью имел великую страсть пития, так что не было способа к воздержанию, сколько старания ни прилагаемо, напоследок отдан в военную службу, где будучи в Ширванском полку капралом, и как оный полк в 1751 г. взят был из Сибири в Россию, в городе Тюмени умер. Акилина Яковлевна была выдана за премьер-майора Стефана Дмитриевича Угримова, который из последок был коллежский советник, и, не имевши детей и будучи от всех дел в отставке, в своей деревне, от города Тюмени в 30 верстах по золе Божьей, в довольной старости в 1780 году, скончался.

Григорий, как выше сего объяснено, определен в 1732 г. в Сибирский драгунский полк, в котором будучи и происходил чинами: адъютантом 1740, в оной же полк поручиком, 1744 в Енисейский гарнизонный пехотный капитаном, 1748 в Тобольский пехотный же полк: и будучи еще вахмистром и адъютантом при полковнике Арсеньеве в Башкирскую войну был ранен, прострелен левый бок, нос и правая нога. И по выходе из Башкирии дано за службу его башкирцев 6 человек в вечное владение, кои и поселены были в деревне, которую отец его ему по духовной и с людьми, по невоздержной жизни брата его, Ивана, отказал. Будучи поручиком, из Тобольска посылан был на Иртышскую линию через Омскую крепость до города Кузнецка, для учреждения по крепостям, форпостам и станциям, почтовых станов. Капитаном же был в гренадерской роте, ибо росту был двух аршин 10 вершков, плотен телом, чист лицом, белокуроват, волосы имел большие, добронравен, веселой жизни, но без мотовства и пьянства, имел жену Прасковью Андреевну, дочь сибирского дворянина, Андрея Яковлевича Черкасова, которого происхождение доказывается из российских дворян, как бывших из детей боярских, при атамане Ермаке Тимофееве с 50-ю человеками начальником на службе Лукою. А равно в лето по Рожд. Хр. 1623 и по взятии Сибири 43-е и в 11-е лето [122] царствования государя царя и великого князя Михаила Федоровича, в бытность в Тобольске воеводы Матвея Годунова, послано было к калмыцкому тайше Талаю посольство, при котором был сын боярский, Дмитрий Черкасов, и по тому о дворянстве оных, что они происходят от российских, кажется, никакого нет сомнения. Достопамятно же сие время может быть, что в Сибири первый еще был тогда архиепископ Киприак, который прибыл в Тобольск 1621 года мая 30-го, а посвящен в святительство того же года сентября в 8-й день, из великого Новгорода, бывший Хутынского Спасского монастыря у Варлаама чудотворца архимандритом. Быв же в Тобольске на престоле святительском 2 года 8 месяцев с половиною, по государевой грамоте, 1624 г. февраля 15-го числа, поехал к Москве и поставлен на Крутицы в митрополита 1625 г. декабря 12-го дня. А по нем приехал в Сибирь 1625 г. апреля в 1-й день архиепископ Макарий, поставлен был с Костромы Богоявленского монастыря из игуменов, быв прежде дворянин Кучиных, и в 1635 г. июня 24-го дня, в пяток в 14 часов дни в 3 четверти скончался, быв на престоле Ш лет и 3 месяца с половиною и 9 дней, и погребен Нектарием архиепископом в 1636 г. мая в 31 день во вторник.

Парасковья же Андреевна взята с хорошим достатком и с людьми, малого росту, шадровита, строптива и веселого нраву: по бытности же Григория Андреева в полках, был всеми весьма любим и заслуживал всегда себе честь, и когда был поручиком, тогда прибыл в Тобольск генералмайор и кавалер Киндерман к командованию уже бывших тогда в Сибири полевых полков и границами, который имел у него квартиру три года и в знак за то своей благодарности откомандирован в Томск к покупке и строению судов, провиянта и дано было наставление, чтобы та покупка была производима в Томске, Красноярске, Енисейске и Кузнецке. Всего же бытия в Томске было восемь лет, и стояли на квартирах у Паламошнова, за озером у Харина и в Татарской слободе у Богаткина. В сие же бытие великую дружбу имел он с камергером, Карлом Карловичем Левольдом, который был по жене в несчастии, и Петром Матвеевичем, секретарем Соколовым. Воеводаж в Томске был тогда Алексей Тимирязев. Выехали из [123] Томска в 1747 году и в Тобольске находился при бригадире и оберкоменданте Павлуцком за дежур-майора. В сие время, которое происходило в 1750 г., сыновей своих, Александра и Ивана, отдал учить бывшему несчастливому Силвестровнчу (ибо оный, быв лютеранского закона, и принял веру греческого исповедания от бывшего в Тобольске митрополита Сильвестра, который посвяшен на престол 1748 года из архимандрита Казанского Свияжского Богороцкого монастыря; отбыл из Тобольска в конце 1757 г. по указу, и скончался в Суздале) по-немецки, с рядою выучить совершенно знанию того языка 150 рублей, в которой находилось 8 человек. Преимущественное же был всех из учеников капитанский сын Василий Яковлевич Мирович; он выучился по-немецки достаточно, а сверх того на скрыпице и бандоре, и определился в Нашебургский пехотный полк. И как сей полк вышел в 1751 г. в Россию, то и он находился; но по воспоследовавшему от него возмущению к выручке из под ареста Ивана Антоновича Улриха, отсечена ему в Москве голова.

Не оставлю же сказать, что он, будучи в школе немецкой, был весьма остроумен, а сверх того и забиячив, так что напоследок великие грубости и досады причинял своему учителю, который с ним управляться никак не мог, как был человек весьма нездоровый и чахотный. И в 1753 г., он, Григорий, отлучился в Москву для исходатайствования себе от службы увольнения, или отставки, ибо в те времена офицеры получали себе отставку из Коллегии самолично, и находился в Москве два года. Выехал же оттоль, получа отставку, с награждением чина коллежского ассесора, Иркутской губернии в городе Илимске воеводою, и того же 1754 г., по первому зимнему пути, отправились. Во времени же сего проезда, в Удинском остроге, где были тогда комиссары за городом Красноярским, оной будучи всегда непристойной жизни, с великою досадою сделал остановку, так что послушав его, особливо братский пьяный народ, учинили вооруженный бунт, собрався не менее 200 человек; но как со стороны его было довольное на то увещание и принуждено было по тому же приняться за оружие коего было, имевши своих людей, весьма недостаточно, признавшись в своем беспутном поступке, утихло, за что, по донесении формальной жалобы, как [124]сей комиссар не более значил одного сына боярского города Красноярского довольно пострадал. Прибыв же в город Илимск, который представлял по себе совершенную пустыню, ибо оный город лежит при р. Илим, на правой или нагорной стороне течения, между великих каменных гор и чернолесья, так что в зимнее время и солнца мало бывает видно. Воевода в оном был коллежский ассесор Попов, а секретарь Ефрем Леонтьевич Смирнов. По смене оного воеводы не оказалось по счетам у него разных казенных сумм до 17 000, ибо он был воеводою лет 14, и как соляных и винных комиссаров не сменял и не поверял, ибо был человек старый; по смене же взят был в Иркутск и там под следствием умер. Во время же бытия в Илимске одного года и 8 месяцев, посылал людей своих с двумя работниками для слудного промысла на реку Витим, куда ходят из Орленской слободы; река же Витим чрезвычайно быстрая, так что ходу по оной вверх судном три недели, а обратно одного дня. Я не хочу описывать всех трудностей и обстоятельств слудного промысла, а кратко скажу, что достают оную в каменных горах с великим трудом, которая на разборы идет в 4 части, как то: головка, подголовка, косяк и шитуха. Но всех сих номеров доставалось на три пая 50 пуд, из которой между прочею была головка, что по вывозе в Тобольск продавалась по 11 рублей один фунт, а прочая по своей доброте.

И по приключившейся ему болезни опухоли в ногах, чрез великую силу ходил; но хотя был корпусен, но чахотки не миновал; ибо в молодости своих лет всяким был трудностям подвержен. И того же 1755 г. сентября 25-го вечером, пришед к нему городской священник, который был один, просил увольнения отлучиться на свою заимку, у коего вверх от города но Илиму была своя заимка и в оной церковь, хотя же он его не отпущал, но по усиленной священниковой просьбе уволил, что и было по утру сентября 26-го. По утру же вставши, намерен был, по облегчении несколько от своей болезни, быть в воеводской канцелярии в присутствии, по чему и приказал подавать себе одеваться. Во время же его одевания приходил к нему для подписки дел секретарь Смирнов Ефрем Леонтьевич, но он ему отказал с тем, что он сам будет в канцелярии в присутствие; ибо по болезни своей более месяца не бывал. Привычку же [125] имел, когда одевался, пил чай и табак нюхал более всегда обыкновенного. И уже надев верхнюю рубашку, спросил к себе мать нашу, которой приказал нечто приготовить к столу, что редко случалось; ибо жизнь их напоследок была не очень согласна, о чем я описать намерен напоследок; а дабы не отстать от намерения ведущего по жизнь отца нашего. И так, между прочими уборами, сидя за столом, закашлявшись, и очень тяжело, от чего показалась харкотина с кровью, и как он был очень мокротень, имел всегда возле кровати ящик, насыпанный песком, то приказал себя отвесть и положить на кровать, где усилилась кровь гортанью, и продолжалось сие не более 10 минут, как постиг его великий обморок, который и вечно преселил жизнь его, что учинилось 1755 г., сентября 26-го числа, по полуночи в 11 часу. В каковом же горестном состоянии тогда была мазь наша, что не могла застать его живого, всяк себе представить может; будучи 35 лет от роду, в таковой от родственников своих отдаленности и имея восьмерых детей, из коих большему Александру было 13 лет, не могу я более описывать всех тогда происходивших жалостных приключений. Но, как бы то ни было, и проходят оные по времени; жаль только того и сожаления достойно, что кончина его постигла без покаяния, подлежащего по долгу христианскому. Но по исправлении подлежащих приготовлениев, погребен при Соборной церкви, прямо горняго окна; над гробницею его сложена каменная доска с подлежащею надписью. И так, оставшись мать наша в горестном сем состоянии, оставя воеводский дом, перешла на квартиру, на место же отца нашего, по первому зимнему пути, по указу Иркутской губернской канцелярии, определенной воеводою из Якутска, прибыл поручик Дьяконов, который, приняв все дела и учиня счеты, не нашел никакого недостатка; ибо по смене Попова все бывшие при делах и казенных сборах были сменены и учреждены новые комиссары и счетчики, и по учинении от того Дьяконова Иркутской губернии канцелярии донесения, были уволены. Мать же нашу, к совершенному ее беспокойству, постигло, что была нездорова; ибо, как и выше я сказал о несогласной жизни, то было начало сего приключения следующее. В одно утро и очень рано мать ее, а наша бабушка, по обыкновению своему, как человек старый, молилась в передней Богу, в которой было от [126] крыто одно окно; в самое то время человек высокого роста, рыжий, подошед к тому окну, постучавшись, произнес громким голосом: “Григорий! Спишь долго: долгу много будет!” И по сем возгласе замарал под окном тем грязью по стене. Видя сию дерзость, старушка принуждена была скликать людей, выслать на улицу, чтоб сего человека поймать, но сколько тогда ни старались, сыскать не могли. Напоследок она рассказывала сие приключение как отцу нашему и матери, что и сочтено было не инако, как только произошло сие от какого-нибудь невоздержного и нахального пьяницы; которое приключение было пред самым отъездом в Илимск. Спустя несколько времени мать наша, почувствовав беспокойство, прохаживала целые ночи и сутки, по три и по четыре не спавши, приходила в совершенное бешенство, и всякого, кто б ни попал ей, бивала; а напоследок, опамятовавшись, о всем том жалела и плакала; сверх же всего весьма была прилежна и к молитве. Которое неспокойство с того времени продолжалось до кончины ее, от которого мать ее родная, Парасковья Гавриловна, принуждена была от нетерпеливости постричись в Тобольский девичий монастырь в монахини, где будучи уже схимонахинею и, погубивши по старости лет своих зрение, в 1772 г. скончалась, бывши более 100 лет от рождения своего.

По уведомлении же от матери нашей о сем несчастном приключении в Тобольске дяди нашего, Стефана Дмитриевича Угримова, и тетки Акулины Яковлевой, прислан был от них слуга из башкир Семен; по направлении путевых припасов, из Илимска отправились зимним путем после Рождества Христова; и доехав до слободы Тулунской благополучно на сырной неделе, и как обыватели и староста той слободы в рассуждении праздничных дней, были в гулянках, подвод не давали, по чему принуждено пробыть в оной целую неделю. Мать наша, видя, что никакого успеха нет и жить в таком месте никак не можно, решилась, наняв лошадей, ехать в Иркутск, для принесения жалобы губернатору, Ивану Ивановичу Гульеру, который с нею обратно для препровождения послал одного сержанта, который, собрав подводы, отправились, а старосту и прочих отвезли в Иркутск, и что уже с ними последовало, не известно. Во время же бытия в Тулунской слободе, ехали [127] отправленные из Кяхты китайские послы, коих было два и при них 6 человек китайцев; люди сии, сколько примечено, весьма нежны и слабого сложения, и при том бессильны, так что в шутках один русский человек может оных 3 и 4 осилить. Путешествие сие до Тобольства совершилось благополучно, кроме что в Удинском остроге слуга Леонтей нечаянно переломил ногу, но по выздоровлении в Тобольск приехал; прибывши же в Тобольск, как брата моего, Александра, и меня отдали в Ивановский монастырь для обучения арифметики, где находились более года. В сие время нечаянный случай постиг меня, что распухла права нога без всякого по ребячеству приключения, которою не ходил я более 6 недель, и старанием лекаря, Ивана Ануфриевича Гибовского, был вылечен.

Видя мать наша совершенство лет наших, как Александра и меня, 1757 г., августа 17 числа, по поданной от нас челобитной, определила в службу в Олонецкий драгунский полк, и отданы были в команду бывшего в Тобольске у покупки лошадей того полку поручику Пламбеку, отколь, несколько пробывши с тем поручиком, явились в полк в крепость Св. Петра на Ишимской линии, и в отбытие наше мать наша от приключившейся жестокой горячки, 1759 г. марта 24-го числа, скончалась, оставя малолетних детей своих всех в таковой же болезни, по истине можно сказать, без всякого призрения; ибо тогда дяди и тетки не было, а находились под следствием в С.-Петербурге; тогда-то было начало быть владыками имению оставшему по воли, кто не боялся, иль не помнил, что он сам из числа смертных. Похороня оную, с пристойною церемониею, и по исполнении всех принадлежностей, оставшие малые братья и сестры, оставши в своем доме, с помощью людей своих жили с год, как приехала из Москвы тетка, Акулина Яковлевна; препоручила со всем имением в смотрение или опекунство тобольскому купцу и фабриканту, Алексию Яковлевичу Корнильеву, за которым была сестра двоюродная, дяди Ивана Яковлевича дочь, Марья Ивановна, а тетка поехала обратно в Москву. Тогда по малолетству властительство простиралось над всем оставшим имением по их воле. По прибытии же тетки нашей в другой раз доверены были коллежскому регистратору, Ивану Никифоровичу Борисову, но все сие происхождение, [128] по сиротству и малолетству не имеющих никакого почти покровительства, предовольно растащено, растрачено, коего и описывать весьма б было пространно и огорчительно; напоследок в 1763 г., прибыл в Тобольск губернатор Денис Иванович Чичерин, а между тем и дядя Угримов отпущен был, по тому же прибыл в Тобольск, то в 1764 г. выдали сестер в замужество; малые братья, Анемподист и Афиноген, того же года определены в службу, из коих Анемподист, будучи в Ревельском драгунском полку прапорщиком, от чахотной болезни 1768 г., умер в крепости Омской; Афиноген, будучи уже в 1772 г., после расформирования полков в 10 легкой, полевой команде, и будучи во время бунта в походе, женившись в Тюмени у Помигалова на дочери, вышел в отставку, и потом в Тобольске в Нижнем надворном суде по отставке поручиком; о Флегонте же в последующем описано будет.

О совершенном же происхождении большого брата, Александра, умолчать никак не могу, что он человек был веселого нрава, но горяч до бесконечности, прозорлив, проворен, писал хорошо и чисто, даже и по-немецки, а происходил чинами в 1765 г., взят был из вахмистров к генерал-поручику Шпрингеру флигель-адъютантом, где имел случай неоднократно быть в Москве и более получать просвещения, а в 1769 г. поручиком был безотлучно в крепости Омской, а в 1772 г. по расформировании драгунских полков, в капитаны, и уже при генерал-поручике Декалонге определен к строению крепостей по должности инженерной Тобольской линии, в крепость Пресногорьковскую, где находясь, в 1776 г. приезжал ко мне в крепость Семипалатную, но, с удивлением моим, удивлялся я перемене жизни человеческой; ибо он придерживался уже тогда весьма невоздержных подгулок, что было мне уже и смотреть и сносить несносно; напоследок он переведен был оттоль в крепость Устькаменогорскую к таковым же строениям, то и видно, первая причина его была уклонение в чрезвычайные подгулки; ибо он, оставя там в Пресногорьковской одну девку, кою содержал у себя и видно ее любил, от коей имел уже и сына; трогало все сне беспокойство, при всем его разуме, вошел в такую слабость, что уже начал и весьма уклоняться в подгулки. Ехавши же в Устькаменогорскую, просил [129] меня отдать ему слугу, Виктора, который был у меня при горнице; ибо он с собою не имел. Я снисходя, как большому брату, хотя мне и надобен был, но люди отцовские как были не в разделе, согласился отдать; он будучи в Устькаменогорской, будучи всегда в подгулках, вывел распри с комендантом, князем Эристовым ⁵⁸, о ссыльных колодниках, поссорились и по невоздержанности уже своей, будучи в подгулке, наказывая немилосердо и тирански слугу, который чрез два дня умер; и как дело сие было по ненависти обнаружено, то священник, осмотря мертвого, вошел в донос, что он убит. Комендант, учиня ему допрос, что его чрезмерно огорчило, и поставя себе сие дело не простительным, но как из обстоятельств видно с его намерением сие исполнено, он, позвав к себе человека три офицеров отобедать и все сие весело окончив, остался успокоиться, что и было 1781 г., мая 12-го в 3-м часу после полудни: он разослав за разными делами бывших у него людей, написал письмо, которое я здесь из благопристойности не прилагаю, хотя оно поелику и его завещание, из стуцера застрелился в висок, от чего череп разбив, мозг и кровь, как по стенам и на потолке были доказательством; и так окончал жизнь свою несчастьем и похоронен хотя пристойным образом, но не по-христиански, как должно. Получа я сие известие чрез присланного нарочного капрала от коменданта Эристова, не мало огорчаясь, предчувствав прежде из его поведения чему-нибудь быть несчастливому, съездил в Устькаменогорскую, где, отдав последний долг уже похороненному, возвратился.

Окончивши все посторонние происхождения, случившиеся в фамилии нашей, приступаю теперь описывать по временам и жизнь свою беспристрастным образом: ибо я никакого на то побуждения не имею, а единственно для того, что все содеянные мною пороки в молодых моих летах и во времени обращения моего в добрых делах, изъясни, дать пример потомкам моим, от коих должно будет им воздержаться и что впредь предпринимать, и дабы знать им верным образом жизнь их отцов и предков, а не так, как я здесь описывал, о которых только слыхал и припомнить мог.

По определении 1757 г. в воинскую службу по поданной челобитной, как уже и выше сказано, 1757 г., августа [130] 17-го, в Олонецкий драгунский полк я отдан был в Тобольске того полку поручику Пламбеку, который был в Тобольске для покупки в полк лошадей в команду. В сие время в Тобольске был губернатор, тайный советник Федор Иванович Соймонов, и в сентябре месяце был великий пожар, от которого во всем городе вывозились за земляной вал. По прибытии в полк в крепости Св. Петра на Тоболыюй линии определен был подполковником, Акимом Ивановичем Тюменевым, в полковую канцелярию для письма; началась Прусская война и формирован был, под предводительством генерал-фельдмаршала Шувалова, славный обсервационный корпус.

А 1758 г., февраля 10-го числа, пожалован из драгун капралом. Прибыл для командования Сибирским корпусом и линиями бригадир Карл Львович фон Фрауендорф, о коем бы следовало и должно объяснить, но по последствию сие окажется. Он, великий любитель наук, по прибытии в Омскую крепость, повелел находящемуся в крепости Св. Петра инженер-поручику Тренину обучать, выбрав из молодых солдатских детей, к которому по желанию моему, как уже был прежде учен, поступил и я для обучения арифметики и геометрии.

Знаменитого 1759 г. при сем ничего сказать не могу, как только мать наша марта 24-го числа скончалась. Получа сие несчастное известие, весною ездил в Тобольск; вода так в реке Ишим была велика, что сыскать было трудно переправы, а в зиму такие жестокие морозы, что всякая птица мерзла, как сороки, воробьи и голуби.

Прибыв в Омскую крепость 1760 г. к командованию генерал-поручик Иван Иванович Веймарн, который был по тому же человек ученый и весьма прилежный к строениям, приказал прислать из крепости Св. Петра поручику Тренину учеников его на экзамен, куда прибыв, экзамен учинил он сам многими задачами и с похвалою отпущены для наидальнейшего впредь научения. Мы имели в крепости Св. Петра с братом Александром собственный свой дом и людей, и всякое скотоводство и слугу, Леонтия Гусева с женою, который был весьма добродушный и добродетельный слуга и порядочной жизни; он ездил из Петропавловской в Ирбит [131] для торгу. Но по воспоследовавшей же перемене движению драгунских полков, полку Олонецкому должно было сменить полк Вологодский в крепости Железинской, к чему и требовалось довольно для смены форпостов унтер-офицеров и капралов. Тогда им, по случаю сему, отпущены были в полк, откомандировав же из крепости Петропавловской меня в Полуденную крепость к роте первой, куда прибыв, собираясь прежде полку для смены по форпостам полку Вологодского команд, должны были отправиться в назначенные нами места, где и досталось мне командовать на Иртышской линии ведения крепости Железнинской в станце Изылбашском, где из роты получил я служебную лошадь со всем седлом и прочею аммуницею и 6 человек драгун. Подлинно, не знал я, что тогда начать; во-первых малолетство, непривычка сконфузила так, что принужденным нашелся во власть командированного со мною солдата Бати, коего по старости уже лет во всем полку так называли, что и было и послужило к совершенному моему счастью; он купил мне дровни, хомут и прочее снарядил, запрягши поехали. О, проклятая скотина киргизского рода, о которой вспомнить без прискорбности не могу: ока проклятая не идет и с места; стану стягать, а она лягать, то и принужден буду весть в поводу; а только сяду на сани, то же самое от нее выдет. Представьте, что во всю дорогу с нею мучился таким образом, коя до того меня доводила, что не рад был и жизни. Но как бы то ни было, доехав до места, и сменя поручика Мертеса, жил в сем станце выгодно, как от обывателей и донских казаков весьма был во всяком удовольствии, а особливо в пропитании. Случилось в сем месте страдать мне чудным приключением: парившись в бане, на правой руке у большого пальца, натерееши от веника пузырь, и пришедши из оной, не поставляя оного ни за что, продрал и воду выпустил; она, раздувшись, разболелась, что более месяца оною владеть не мог. Весною же проезжал в крепость Устькаменогорскую бригадир фон Фрауендорф, и по прибытии его в станец, изготовлены были рыба караси к столу, весьма изрядные и вкусные, которые ему совершенно понравились. Он, спрося меня, далеко ль и в котором месте оные изловлены? О коих уведомясь, как был человек весьма любопытный, приказав заложить лошадей [132] и ехать к озеру, куда собраны были казаки с небольшим неводом; прибыв на оное, изловя рыбы, чем был чрезвычайно доволен. В обратный же путь приказал мне сию дорогу или расстояние, далеко ль сие озеро, измерять шагами, что я, исполня с великим трудом, ему донес, и тем дело сие кончилось. Когда же полк Олонецкий со штабом прибыл в крепость Железинскую, тогда и я взят был в оную при роте у поручика Филиппова, но благодетели ко мне весьма были поручики из Кадетского корпуса Тюменев и Ивашев. В оной крепости, по головной у меня болезни, напала вошь, от чего вся голова была чудным образом наполнена, что ни промыть, ни прочесать оных было уже не можно, и доходило, что полковой лекарь приговор учинил обрить, но всякими образами было сие отвращено. Сего лета, по выздоровлении моем, командирован был в станец Татарки на трех плашкоутах, на коих и было по 6 человек людей, для привоза оттоль провианта муки, на которые нагрузи того провианта, вверх воды, не имея хороших снастей и парусов, великое претерпели мучение, посудить можно, что весьма расстояние хотя и не велико, но трудно, принуждены были, быв без печеного хлеба дней 5, ловить в речках рыбу, печь и брав ягоды, употреблять с мукою сырою, пусть говорят, что хотят; так что было, то прошло. Прибыв, однако, благополучно, выгрузя хлеб, сдал, и находился при роте, где в первый раз от поручика Филиппова при разводе за пъяного драгуна принужден был вытерпеть палкою один жестокий удар. В сие лето от ветренной болезни, иль, так называемой, язвы, множество померло людей и пало в полку лошадей, что не более осталось во всем полку до ста или еще менее. По прошествии 1761 же лета к зиме взят в крепость Омскую по-прежнему, для обучения к команде инженерной, где находясь, между прочим употреблялись так же и в караулы к генералам, как к Веймарну, а равно и к Фрауендорфу, а в летнее время к присмотру разных казенных строениев, коих тогда было весьма достаточно. Великие в сем годе продолжались и чрезвычайные жары, от чего так был возгустившийся воздух, как мгла какая, и чрезвычайно было множество больных, и язвило людей, и умирало, как примечательно от оной же скоропостижно, где и слуга мой Леонтий, который достоин сожаления, от сей язвы, называемой [133] черной, хотя великие об нем прилагали старания ко излечению, окладывая по распухлости его табаком и полагая в парное молоко, но ничем освободить не могли, умер.

1762 года генерал-поручик Веймарн отбыв в верхиртышские крепости, препоручил по себе командование помянутому Фрауендорфу. Строение же происходило: тюремной острог, провиантские в цитадели магазейны и для оных пристань выкладывалась фашинником, штаб и оберофицерских домов и множество, коих описать подробно уже не могу. Он, Фрауендорф, столько был жесток, немилосерд, а лучше сказать мучитель, что не устыдился одного дня до обеда пересечь плетьми, кошками, при своем присутствии, где должен был слушать вопль иногда и невинных, до 110 человек. Ходя за ним, ординарцы, всегда имели с собою орудия: кошки, плети, палки, грабли, вилы и тому подобное нелепое, который сколько по своей горячности и запальчивости, а более видно было от злобы, предвидя, может быть, по уведомлениям, к нему нерасположение, только было у него в употреблении: “бей до смерти!”. Такой жестокости и немилосердия уже я более нигде не видывал, что из последствия и конец жизни его оказал, что он, будучи в Иркутске губернатором, многие жестокости причиня разным честным людям и запытав одного солдата в присутствии своем в жарко натопленной бане, капитанского сына, коего на отца имел злобу, но узнав, что все его дела дошли в ясность вышним, скоро умер, не ждав определения оной. Он меня, при строении острога будучи, нашел самомалейшую неисправность, приказал бить фуктелами, а сверх того сам из своих рук, бив палкою по голове, проломил оную и правую руку перешиб, от чего выросла кость, но фистула, коя уже лет чрез несколько открылась, удержала растение оной; фистулу же имея на правой от того руке, видно по смерть мою оной пользоваться буду должен. По просьбе моей отпущен был в Тобольск, где будучи, подав об людях сказки к ревизии, находился там при команде резервной, в команде капитана Сойманова Афанасия Федоровича, и по вольности, от него данной, жил месяца два без всякой воздержности, утопая, по молодости лет, в разных распутных обстоятельствах, о коих всяк рассудить и знать может, что только может быть [134] поползновение для молодого человека, как гуляние и при том пьянство, а потом последовать уже жертвою Венеры и ее угождениям.

Сего 1763 г., мая 1-го числа, произведен подпрапорщиком. Декабря же 25-го числа, к сожалению всего народа всероссийского, скончалась государыня, императрица Елизавета Петровна, и вступил на всероссийский престол государь император Петр Федорович Третий. В его царствование манифестом отменено известно бывшее “слово и дело”, по коему великие несчастия несли и честные люди, кроме всяких преступников по злобе и случаям; учреждена вольность дворянства; сделал замирение Прусской войны, которая весьма жестоко, с великим государственным вредом продолжалась с 1754 г. Весною командирован был я с капитаном-поручиком инженерным Палицыным в крепость Ямышевскую, где все лето находился у перестройки крепости уже по прожекту. И как сего году в июле получен чрез курьера манифест о вступлении 28 июня на всероссийский престол государыни императрицы Екатерины Алексеевны, по чему тогда фон Фрауендорф сделал сумнительство и не шел к присяге, но бывший тогда за дежур-майора капитан полку Троицкого, Василий Алексеевич, князь Чегодаев, учинив собрание офицеров, намерился его арестовать и отослать в Петербург, которой уже почти принужденно, пошед в церковь к молебствию, присягал. Не мое бо есть, впрочем изъяснять хотя б я был и в состоянии, всех обстоятельств, происшедших при сей важной перемене, о котором уже, как из изданных манифестов, весьма ясно каждому видно. В последних же месяцах сего года генерал-поручик Веймарн взят в СанктПетербург.

В феврале месяце 1764 г. отпущен был я в Тобольск для свидания с дядею Угримовым, и в бытность мою в Тобольске, прибыл к командованию сибирских войск главным командиром генерал-поручик и кавалер Иван Иванович Шпрингер, к которому бывшие тогда унтер-офицеры отданы были на ординарцы, куда от него вытребован был из Омской и Фрауендорф. Будучи в Тобольске 2 недели, отправился в Омскую, а я, по просьбе моей, остался. По прибытии же в Омскую мая 1-го числа, по рассмотрению г. Шпрингера, с прочими произведен вахмистром и при инженер-майоре Малме отправились [135] в крепость Устькаменогорскую, где во ожидании генерал-поручика Шпрингера, пробыли две недели, и как делать было почти нечего, то Малм обучал меня для своего увеселения, практике, ходя с инструментом и по колышкам разные задавая к научению моему нравоучения; в коей командовал тогда премьер-майор Сибирского гарнизонного полку Копотов. В сие то время продавалась красная рыба по множеству, и как оную все ловили без изъятия вольно, такие осетры, из коего вынималось икры 30 фунтов от 6 до 10 коп. По прибытии Шпрингера и генерал-майора фон Фрауенфорфа, кой сего года был пожалован, прошли на реку Бухтарму, где я от Устькаменогорской чрез Алтайский камень до крепости, назначенной надолбами и рогатками, Бухтарминской мерял дорогу, но по видимости сего лета, весною китайцы оную выжгли; ибо только остались знаки их: лучные обломки и стрелы ломаные и прочие вещи мало весьма значащие, к их изобличению, где пробыли 11 дней. И я с сего места даже и по Верхнему Иртышу, в 6 местах между двух буераков снимал план, для положения прожектов, которой занимал в своей округе и вниз по реке Иртышу, назначенной в 10 верстах редут Березовский, а обратно уже до Устькаменогорской мостил по речкам мосты. Из крепости же Устькаменогорской обратно отправились по линии, где я и снимал со всех редутов, форпостов и крепостей планы. А прибыв в Семипалатную крепость, от многой ходьбы начали у меня пухнуть ноги, но бывший при нас в команде донской казак научил меня натирать оные мылом в жаркой бане, чем я от сего всегда и освобождался. В зимнее же время находился в Омской крепости у сочинения планов и наложения на оные прожектов, ибо к весне поехал с планами и прожектами от генерал-поручика Шпрингера в Петербург инженер-прапорщик Зеленой. В сию ж зиму к рождественской неделе учрежден от генерала был в чертежной, для полирования молодых людей, оперный дом, где и чинили представления разных трагедий и комедий под, смотрением и предводительством моим; причем на расходы со зрителей сбиралось довольно денег и употреблялись на разные платья и уборы.