Страница - 15

4. Об организации власти и управления в Казахстане

Система местного управления в казахском обществе была довольно проста. Область сибирских казахов, ох­ватывавшая огромную территорию северного, восточно­го и центрального Казахстана, делилась на несколько округов. Во главе их стояли старшие султаны, формаль­но избираемые на собраниях крупной знати, а фактиче­ски назначаемые колониальной администрацией. Каждый округ имел в своем составе ряд волостей, состоявших из административных аулов. Волостной управитель изби­рался на собрании местной знати путем тайного голосо­вания, а аульные старшины назначались местной царской властью, точнее — признавались ею.

Об административном устройстве населения Сибир­ского ведомства известное представление дают приводи­мые ниже данные, относящиеся к 1851 году.

Округа	Число во­лостей	Число адм. аулов	Число киби­ток
Каркаралинский	18	146	18325
Кокчетавский	14	167	11147
Аягузский	12	118	16808
Акмолинский	20	212	15007
Баян-Аульский	14	149	11819
Кушмурунский	5	63	4885
Кокбектинский	15	106	13508
Итого	98	962	90999

На административное устройство области сильное влияние оказывало родовое деление населения. Каждый округ, в особенности каждая волость, включали в свой состав определенные родовые подразделения с их сезон­ными кочевьями, простирающимися иногда на сотни верст. Родовая структура с ее внутренней организацией и сложной взаимосвязью сказывалась во всем: в выделе­нии волости в самостоятельную единицу, в избрании ее управителя и его помощника (кандидата), в самом уп­равлении волостью, в ее отношениях с окружным прика­зом, а также с другими волостями.

По официальным и проверенным сведениям 1851 года, Карсон-Кирнеевская волость, входившая в Қаркаралип- ский округ и имевшая в своем составе 9 административ- ных аулов (1191 кибитка), была составлена почти ис­ключительно из отделений двух родов: карсон и кирней. В этой волости так называемые административные аулы за отдельными исключениями совпадали с отделения­ми. Так было во многих волостях. Отношения родства и связанные с этим взаимная помощь и круговая порука имели еще определенное значение и создавали впечатле­ние продолжающейся патриархальщины в общественно­политических отношениях. В этих условиях и официаль­ная власть в волости должна была быть организована с известным учетом местных особенностей. Вместе с тем эти особенности порождали серьезные конфликты между отдельными родовыми группами: борьба за власть, за фактическую гегемонию во внутриродовых и межродовых отношениях не утихала. С ослаблением связей между более крупными родовыми подразделениями, что было характерно для середины XIX века, и как следствие это­го, с разрастанием отдельных мелких мирков с обособ­ленными интересами столкновения между группами ста­новились все более острыми и глубокими.

Однако, как бы ни были отсталы представления наро­да и как бы ни цеплялись члены общества за привычные им формы общежития, как бы ни облекали они свои но­вые отношения в старые формы, как бы ни приноравли­вались носители власти к местным условиям, за этими внешними наслоениями лежали более глубокие факто­ры— интересы классов. Невнимательный наблюдатель мог, конечно, этого не разглядеть. Но внимательному трудно было не заметить классового контраста и соци­альной поляризации в казахском обществе, обусловлен­ные этим сложные отношения господства и подчинения.

Кроме признанных колониальной администрацией ор­ганов власти и управления (округ, волость, аул), парал­лельно с ними в казахском обществе существовали и не­государственные органы — в родах, родовых группах и в хозяйственных аулах. Первые строились по террито- риально-родовому принципу, вторые были связаны толь­ко с родовым делением. Первые в своей деятельности опирались на вышестоящие органы и колониальную ад­министрацию с ее мощью, а также на часть местной зна­ти, а вторые—на поддержку местной знати и членов управляемых групп. Первые отбирались и назначались, частью формально избирались, а вторые сами узурпиро­вали власть. И те и другие в необходимых случаях при­бегали к помощи старых институтов управления: созы­вали феодальные собрания, считались с мнениями сове­та знати, разбирали споры и тяжбы совместно с биями в окружении многолюдной толпы, только первые все меньше и меньше, а вторые относительно больше. По мере усиления влияния царского правительства все боль­ше укреплялись введенные им органы и, наоборот, теря­ли свои позиции непризнанные органы в родовых группах.

Служилая знать и связанные с нею феодалы состав­ляли ядро группы процарской ориентации. Другая часть местной знати, куда входили как те, которые сохранили в своих руках власть в родовых делениях и боролись за свои политические привилегии, так и те, которые явля­лись опорой этой старой системы, придерживалась в ос­новной массе антицарской ориентации.

Родовые начальники, под напором правительственных органов и их сторонников, постепенно и неумолимо теря­ли почву под ногами. Чем больше они вытеснялись из сферы власти, тем старательнее они прикидывались за­щитниками родов, низов общества. Это создавало опре­деленную иллюзию общности интересов местной родовой знати с рядовыми общинниками. В этой обстановке воз­никали как антиколониальные, так и феодально-монархи­ческие движения. Появились, с одной стороны, течения, оплакивающие прошлое, проповедующие возврат к нему; с другой стороны,— демократические течения, призываю­щие к дружбе и совместной борьбе с русским и другими народами.

Все эти перипетии политического развития казахского общества проходили перед глазами Чокана Валиханов: Он находился в гуще событий, сам принимал в них ак­тивное участие. Внимательно наблюдая общественно-по­литические отношения казахов, он смог подняться выше предрассудков семьи, окружения и даже своей эпохи и проникновенно обозреть происходящее в казахском об­ществе, охватить главное.

Можно смело утверждать, что никто из казахских гу­манистов и демократов до Чокана Валиханова не пони­мал так глубоко экономическую и социальную природу власти и системы управления в Казахстане, как он. В этом проявились его прозорливость и политическое чутье передового деятеля, сочетавшего в себе радикальное и революционное мышление 50—60-х годов XIX века в России и органическую близость к местной системе власти.

Чокан Валиханов еще подростком начал размышлять над серьезными социально-политическими темами. По­рою он делал удивительные по глубине наблюдения. Он видел и понимал, что в казахском обществе, как бы в нем ни были значительны остатки патриархальных отно­шений, сильные господствуют над слабыми, беззащитны­ми и что последние зависимы от первых. В начале пяти­десятых годов Ч. Валиханов в письме проф. Березину, давая расшифровку и толкование некоторым выраже­ниям Токтамыш-Хана, между прочим, утвердительно за­метил, что «в таком народе, как наш (казах), где господствовало право сильного (курсив наш.— Авторы), безродные, бессильные люди не могли иметь самостоя­тельности и делались рабами султана и бия». Более чем десять лет спустя, развивая и конкретизируя эту мысль в связи с критикой деятельности комитета по под­готовке преобразования в казахской степи, он писал, что этот комитет «основал свой вывод на одних «народных мнениях», собранных от «знатных» киргиз, тогда как «интересы знатных и богатых людей большею частью враждебны интересам массы, большинства».

Между тем власть и управление в степи находились в руках этих же господствующих классов. Структура ор­ганов управления, принципы их работы и связи в окру­гах, волостях и аулах были подчинены тому, чтобы луч­шим образом служить и обеспечивать интересы господ­ствующих социальных групп.

Родственные отношения с султаном Тезеком, управ­ляющим албан-субановскими родами в Старшем жузе, у которого долюе время после возвращения из Петербур- га жил Чокап Валиханов, не помешали ему критически оценить власть этого султана. В одном из своих писем генералу Қолпакозскому он писал, что этот степной ари­стократ «управляет только своими туленгутами, которых очень много, и управляет ими, как плантатор неграми». Неудивительно, что Ч. Валиханов и его родственники не могли найти общего языка. «Особенно дороги стали мне мои петербургские друзья теперь,— писал Ч. Валиханов Майкову в 1862 году,— когда я живу в степи, хотя среди родных и окруженный милыми земляками, но разъеди­ненный с ними чем-то неодолимым, как я ни стараюсь с. ними сблизиться, но все как-то не удается. Иногда все идет хорошо, но как только дело доходит до убеждений, до серьезных разговоров — мы начинаем расходиться».

Подобные отношения Ч. Валиханова с отдельными представителями местной власти не были чем-то случай­ным, они определялись его убеждениями, его передовыми взглядами на социальные отношения. «С местными сул­танами и богачами из черной кости,— писал он,— я так­же не лажу, потому что они дурно обращаются со своими бывшими рабами, которые теперь хотя и освобождены, но живут у них, не зная, как уйти. Я требовал не раз, чтобы они платили им жалование и чтобы обращались, как с человеком, в противном случае грозил законом». Инте­ресно, что А. X. Маргулан обнаружил в делах Ч. Валиха­нова письмо невольников, адресованное ему.

Как мы отмечали прежде, Чокан Валиханов был дея­тельной натурой. Он не только мечтал, но и действовал в соответствии со своими убеждениями. Видя злоупотреб­ления и произвол в системе местной власти и управле­ния, антинародную деятельность этих органов, чувствуя «беспрестанное раздражение от киргизских несообраз­ностей», он одно время решается занять должность уп­равляющего округом (старшего султана). Известно, что из этой в моральном отношении бесценной, а практиче­ски несбыточной затеи ничего не вышло. Власти ему просто не позволили занять эту должность.

Чокан Валиханов считал, что любая власть, незави­симо от того, связана ли она с официальной политикой царского правительства или нет, вредна и с нею следует бороться, если она деспотична и антинародна. Известно, как он обрушивался на царских наместников в степи за их пренебрежение к интересам масс, алчность и произ­вол. С неменьшим упорством он разоблачал так назы­ваемое «народное родовое управление», не тронутое или слабо тронутое влиянием колониальных органов. В этом отношении особенно характерно письмо Чокана Валиха­нова от 14 декабря 1864 года начальнику Алатавского ок­руга генералу Колпаковскому, с которым он находился в дружественных отношениях.

В этом письме Валиханов, говоря о крупном родовом поколении джалаир, писал, что «между джалаирскими родоправителями существует круговая порука, чтобы грабить народ». В целом, по его мнению, «родовое народ­ное управление орды представляет ужасный хаос и край­нее безобразие». Он просил генерала Қолпаковского предпринять шаги в интересах смягчения тяжелого поло­жения простого народа. Весьма интересна его мотивиров­ка, почему нужно ограничить власть местных владель­цев.

Совершенно ясно, что здесь Чокан Валиханов изла­гает свою идею, придав ей окраску пристрастности пра­вительственного чиновника. Вряд ли можно было сказать иначе в официальном донесении. Ч. Валиханов прекрас­но, конечно, знал цену своему выражению «правитель­ству нужен народ» и какое это произведет впечатление на такого высокопоставленного царского деятеля, как генерал Қолпаковский. В конце письма он отметил: Прошу у Вашего превосходительства снисхождения, что я решился написать о том, о чем Вы меня не проси­ли. Как киргиз, я не мог удержаться, чтобы не сказать несколько слов относительно моих страждущих земля­ков».

А как представлял себе Чокан Валиханов политиче­ское развитие казахского общества? Мы уже имели воз­можность рассмотреть в предыдущих главах и парагра­фах его взгляды на формы управления народами вообще. Он стоял за самоуправление и самосуд, с тем чтобы обеспечивались интересы всего народа, а не отдельных сословий. Он не стремился к новым построениям или изы­сканию доселе неизвестных форм управления. Он стоял в принципе за выборность местных органов власти, вно­сил предложения ввести ее среди казахов Оренбургского ведомства и Большой орды, возмущался подкупом и шантажом во время выборов в Средней орде, хотя и не знал, как обеспечить подлинные выборы в органы власти.

Он стоял за «суд биев в древней форме», т. е. за такую судебную систему, в которой судьи избирались бы самими тяжущимися и были бы свободны от влияния, как выражался Ч. Валиханов, «киргизских чиновников и богатых табуновладельцев». В своей «Записке о судеб­ной реформе» он писал, что «преимущество имеет суд биев и в том отношении, что он редко бывает единоли­чен; в нем допускается безграничная публичность, а иногда и нечто вроде участия присяжных; решения его подлежат обжалованию». Вместе с тем он отмечал, что правосудие теперь сплошь и рядом захватывается при помощи денежных сделок и разных низких интрига богачами и торговой знатью. А в Большой орде  биев не существует, дела решаются по капризу влас­тей». Он рекомендовал правительственным органам до поры до времени сохранить «суд биев в древней форме», «ослабить аристократический элемент и поднять и дать значение суду биев». Как видно из этого, и в вопросе суда Ч. Валиханов не изобретал новых форм. Он пред­лагал старую, известную форму, когда-то приобретшую положительную славу, наполнить новым содержанием. Он не заметил и не учел того обстоятельства, что эта старая форма —суд биев — успела уже к этому времени превратиться в свою противоположность. В оценке Ч. Валихановым суда биев проявилась еще одна черта тогдашних передовых деятелей, в том числе и революцио­неров, — наивность и утопичность их многих взглядов.

Чем собственно Ч. Валиханов отличается от ряда дея­телей-гуманистов, просветителей и либеральных ре­формистов? Могут утверждать, что он, как и эти деяте­ли, стоял за некоторое улучшение и обновление фасада существующей в то время системы. Разве не об этом го­ворит его стремление утвердить «суд биев в древней фор­ме», ввести выборность в местных органах власти, вос­хваление ясака в ведомстве оренбургских казахов и поношение на его фоне кибиточного сбора в области си­бирских казахов. Да, в такой форме мог ставить вопрос любой другой более или менее либеральный и демокра­тический деятель. Если рассматривать все эти шаги Чокана Валиханова изолированно от его политического мировоззрения в целом или если посчитать эти его действия за конечные цели, то нельзя не согласиться с подобным мнением. Однако самое ближайшее рассмотре­ние мотивов его действий убеждает нас в том, что он вовсе не видел в этих отдельных предложениях основную цель своей борьбы, его идейные стремления далеко и далеко не ограничивались рамками этих требований. Они не определяли его отношения к политической организа­ции казахского общества. Скорее всего это были част­ности, отражающие определенный этап развития его ми­ровоззрения.

Внося предложения в правительственные органы относительно улучшения системы управления казахской степью, Чокан Валиханов, с одной стороны, учитывал реальные условия существования казахского общества, а с другой стороны, говорил лишь о вещах и явлениях, которые могли в какой-то мере заинтересовать органы колониальной администрации. При этом он вносил такие предложения, выполнение которых было возможно в те годы и в тех условиях. Было бы неправильным выдавать эти требования Чокана Валиханова за его политическую программу. Если говорить о цели его политической борь­бы, то он мечтал об обновлении и преобразовании обще­ства с тем, чтобы в нем не было неравенства и угнетения, насилия и несправедливости, бюрократии и феодальных владельцев. Это был социализм Чокана Валиханова.

Официальные рекомендации и требования Ч. Валиха­нова в части свободы действия «судов биев в древней форме», введение выборности в органах управления, из­менения системы налогов и т. д. имели промежуточный, тактический характер. Это был своего рода протест. Он понимал, что вряд ли добьется удовлетворения прави­тельством своих требований. «Конечно, правительство наше никогда не согласится отдать суду биев те преступ­ления и проступки, которые были судимы до сих пор по русским уголовным законам и составляли предмет осо­бенного правительственного наблюдения»,— писал он. И «протестовать следует, хоть и толку из того никакого не выйдет».

Казахская действительность была слишком тесна для такой фигуры, как Чокан Валиханов. Он не всегда встре­чал понимание даже у близких и товарищей. Это наво­дило его на размышления и создавало чувство одиноче­ства. В последние годы жизни он говорил, что чувствует себя очень плохо как физически, так и нравственно, имея в виду социально-политическую обстановку в казахском обществе, которое постоянно раздражало его. «Впечатле­ние от всего этого делается тем более невыносимым,— писал он,—что не видишь надежды, вернее, луча надеж­ды— когда-нибудь освободиться от гнета окружающей пустоты». Мы можем теперь понять, как сложно и труд­но было в отсталом казахском обществе Ч. Валиханову, чьи убеждения намного опережали его эпоху.