Страница - 15

О ТОЙ, ЧТО СИДЕЛА ОТДЕЛЬНО

Ольга Маркова

Быть может, на этом перекрстке улиц Абая и Нургисы Тлендиева (бывшей — Софьи Ковалевской), символично связавшем имена великого писателя, великого математика и композитора, искусство и науку, на фасаде углового высотного дома со временем появится вывеска, официально уведомляющая о том, что здесь, в одном из подъездов, располагается Общественный фонд развития культуры и гуманитарных наук «Мусагет».

Он возник в 1993 году по инициативе известного теперь писателя, филолога и педагога Ольги Борисовы Марковой, ставшей исполнительным директором «Мусагета», главным редактором журнала «Аполлинарий». Этот журнал, а также литературные семинары (мастер-класс) для казахстанских писателей «новой волны» сразу же привлекли к «Мусагету» живое внимание общественности, вызвали пристальный интерес литературной молодежи Алматы, всего Казахстана и таких известных философов постмодернизма, как, например, Жак Деррида.

«Аполлинарий» постепенно стал печатным органом, если хотите, свободного искусства, не извиняющегося за свою камерность и не опасающегося за необходимость говорить свою правду о своем времени. Дело еще и в том, что, помимо эстетической самодостаточности и совершенства, в нем до сих пор пульсируют живая мысль и чувство, улавливающие, по словам Пастернака, новые «смещения действительности». Через мастер-класс и этот журнал прошли и вышли в самостоятельную литературную жизнь рке хорошо зарекомендовавшие себя писатели В. Гордеев, И. Одегов, М. Исенов, Тути, Р. Шбинтаев, Е. Жумагулов, Е. Барабанщиков, А.Тажи, А. Рогожникова и многие другие. С 2002 года «Мусагет» начал выпуск книжной серии «Мусагет», а также коллективных поэтических сборников победителей международных литературных конкурсов «Магия твердых форм».

Разные творческие ипостаси О. Марковой обозначены уже в легкой ее разнофамильности. Ученый-литературовед и педагог имеют паспортные Ф.И.О., а писатель полуфамилию, или полупсевдоним — О. Марк, который раздваивает лицо автора на два лика. Это не случайно, хотя тот же Тынянов или Шкловский сразу махнули бы рукой, учитывая неудачный опыт Маяковского — анонимное издание поэмы «150 ООО ООО», так сказать нулевой псевдоним, под которым ему все равно не удалось скрыться. Но, быть может, Ольга Борисовна чтит другую традицию: ей важно отделить художника от исследователя-педагога, т.к. последний, как правило, книжный червь, что противопоказано первому. И действительно, О. Марк, говоря словами Горького, «знает жизнь так, как будто сама ее делала». И это не комплимент, тем более что за скобки уже нельзя выносить еще и четвертый ее лик — президент «Мусагета».

Но разговор о «содержании» ее писательской фамилии, в частности, о главной книге О. Марк — «И та, что сидела слева», 2003 (тоже книге прозы, как и первая — «Воды Леты», 2002), с небольшим сценарным вкраплением. Разница во времени минимальная — год, но будущие исследователи еще поломают себе голову, разбираясь в хронологии творчества О. Марк. Она принципиально не датирует свои вещи, а журнальных публикаций («Простор», «Шахар», «Аполлинарий») было немного. В 2004 году неожиданно, словно отклик на заклинания наших издателей и библиотекарей, появилась отдельной книгой ее повесть-сказка для детей «Курирури, или Большой поход», написанная, как оказалось, еще в юности. Вещь, конечно, ощутимо «начальная», но рке интеллектуальномарковская, подтвержденная и самим фактом издания в ряду «взрослых» ее книг.

В этой сознательной «вневременности» — отзвук или аналог некой метафизичности, всегда у нее подчеркнутой мистичности нашей повседневности, потому что именно она, едва ли не самая нижняя приземленная «проза» нашей жизни (советской и постсоветской), притягивает автора и завораживает его своим другим, трансцендентным смыслом. Это настолько характерная, генетическая, или постмодернистская особенность ее прозы, что даже в аннотациях к обеим книгам многое совпадает: «Узнаваемая реальность настоящего времени пронизана вечными связями с тем непостижимым, что находится за ее границами… Не всегда человек узнает в своем варианте судьбы обещанное будущее, у которого оказывается много ликов» («И та, что сидела слева»). Или еще более мистично: «Иногда тексты обретают самостоятельную жизнь и своего читателя задолго до воплощения в книге… Именно так складывалась судьба произведений О. Марк, автора с печалью и иронией всматривающегося в настоящее и провидящего будущее». Это все о первой книге. Тут же свидетельство Стива Маккана: «Воды Леты» — повесть, странным образом предсказавшая многие события последних лет… фантасмагория, возникшая на этих страницах… угрожающе быстро становится нашей жизнью...»

Впрочем, если верить аннотациям, обычно авторским подсказкам, интригующим читателя, то прецеденты уже были — «Бесы» Достоевского, «Мы» Замятина, «Процесс» Кафки и т.п.

«Предсказание. Страницы романа» — вещь кафкианская, с детективно-закрученной интригой, которую автор не позволяет читателю разгадать, и весьма тонко, повествовательно изящно. Сбудется ли предсказание Эдны — неизвестно, все может быть. Бизнесмен Краев повис над пропастью, зацепившись за ветвь карагача — в буквальном и переносном смысле.

В первой половине романа экономное и психологически проницательное повествование слегка пробуксовывает из-за смены, или поисков гадалок. Вторая часть действует очень непосредственно, навевая кошмарные сны.

Вещь безусловно талантливая, как и все, что делает Ольга Борисовна. Поражает знание жизни и людей при ее квартирном замкнутом существовании, умение точно и расчетливо вести второй план, как правило, бытийно символический, заставляя читателя двигаться по тонкому льду обыденности, под которой бездны катастрофические.

Тип Краева интересен и, кажется, распространен среди нас, особенно сейчас, но есть в его художественном воплощении все-таки некоторая недочерпнутостъ. Читатель видит его «внутренним», иногда ироничным взглядом автора-повествователя, который стремится сохранить позицию активной диалектики — «про» и «контра» одновременно. Но хочется и вырваться из цепких объятий авторского соглядатайства, потому что остальным персонажам, по-разному близким Краеву, автор не позволяет свободы собственной оценки — большей, чем себе.

Общее впечатление — не роман, а разросшийся рассказ, по типу прустовской беконечности социально-психологического самопознания автора под масками персонажей переднего плана. Для романа мало разработано человеческое окружение Краева, оно как будто бы само собою разумеется в качестве повествовательною фона, а хочется какого-то выпадения из ожидаемого фона.

Предсказание автора — туманно, но мистически угрожающе, психологически суггестивно, почти все время натягивает нервы. Это, пожалуй, тоже провиденциальная вещь.

За романом следуют повесть «Фигляр» и семь рассказов. Они еще раз убеждают в том, что видимая реалистичная предметность и расхожая, «наша», конфликтность ее прозы — это только начало повествования, которое вовсе не сводится к изображению «типического», а подводит читателя, как простодушного Краева, к бездонной глубине, эсхато-логичности смысла.

Мечтатель-романтик в эпоху циничного рыночного меркантилизма проигрывает на только в любви, но и в самой жизни, оставаясь один «в пустой комнате с мурлыкающим котом». Но в силу «таинственного закона всеобщей компенсации» он в сущности побеждает, т.к. может удовлетвориться «малым» — пониманием неотвратимости социального обесчеловечивания: «Милая, мы вступили в эпоху распродажи, великой распродажи наших индивидуальных дорог, и кто обвинит продавшего сущность свою за нескончаемый кусок хлеба? Никто, никогда, да никто и не поймет, что продано, ибо никто не знает нас лучше нас самих» («Фигляр»). Вот диалектика марковского экзистенциализма, который открывается и в ее рассказах — как в приземленно-натуралистических («Свадьба», «Зажигалка»), так и лирико-философских, возвышенно-горьких («Дождь», «Сюр», «Видеть сны», «И та, что сидела слева»).

Последняя вещь показалась мне своеобразной притчей, стилизованной под сновидческую мистику в плане повествования. Но по смыслу это рассказ о том, как сущность, казалось бы, напрасно прожитой жизни все равно приобщается к великой вечности бытия, если человек пытается осмыслить прожитое.

Говоря без обиняков, это интеллектуально глубокая, философичная проза. Она в определенной степени характерна для зарубежных и отечественных постмодернистов (В. Пелевин, С. Соколов, Л. Петру-шевская, Н. Веревочкин, И. Одегов, А. Жаксылыков, В. Феликс, М. Исенов и др.). Но констатация этого факта еще мало что разъясняет в прозе самой О. Марк. Ясно по крайней мере одно: при всех родимых пятнах и признаках это самобытная, отдельная проза, немало говорящая уму и сердцу нашего современника. Не так давно «Простор» раздраженно и анонимно квалифицировал «Мусагет», а значит и его литературную продукцию, как рассадник доморощенного модернизма. Но литературная молодежь, как ни странно, тянется к нему, причем способная молодежь, выговаривает на его страницах свое понимание нашей современности, которое другие наши журналы обычно не жалуют.

Презирать или запрещать модернизм — бесполезно: он заказан нашей действительностью. Тот же, кто держится в литературе как бы отдельно от всех, вовсе не препятствует ее движению, а, может, уточняет его, как это делает О. Марк.

2004