Страница - 18

«Не иначе дракон или сам дьявол»,- подумал я. С человеком никакого сходства. Совсем голый и черный, как ночь. Росту огромного, побольше меня, пожалуй. Волосы торчат во все стороны. Но особенно страшным показался мне его рот. Огромный, как пещера, он извергал огонь, зубы торчали, точно клыки. Огонь так и рвался из пасти, как у дракона.

Честно говоря, я так испугался, что не мог подняться и бежать - ноги не слушались меня. В это время снова что-то дважды треснуло и снова вспыхнул огонь. Я взглянул украдкой и увидел ту же огненную пасть.

Я втянул голову в плечи и сжался так, что будь в земле хоть какая-нибудь трещина, провалился бы в нее. Не было сил даже пошевелиться. Вконец перепуганный, я сидел и ждал, когда чудовище разорвет меня на части.

Еще при первой вспышке огня конь порвал поводья и ускакал. Да я и не думал о коне. Из оружия у меня были дубина и копье, но они остались у входа в мазар. При мне был только небольшой кинжал в ножнах, но мне казалось, что стоит только пошевельнуться, как чудовище сразу же набросится на меня.

Близилась полночь. Ветер по-прежнему метался как бешеный, и вой его, казалось, был еще сильнее. Дождь хлестал о стены. При каждом взгляде на чудовище я думал: «Это и есть моя смерть. Видимо, в глухой степи, в чужом мазаре, в полном одиночестве суждено мне встретить кончину». Грустные мои мысли были прерваны тем, что чудовище вдруг поднялось и направилось ко мне. Я зажмурился и почувствовал приближение чего-то холодного. Я стал читать предсмертную молитву. Раздался треск, я открыл глаза. На мгновение все вокруг залило ослепляющим светом, чудовище с оглушительным ревом медленно подошло и навалилось на меня. Когда темная громада

приблизилась ко мне, я разглядел ее руки. Черные пальцы были полусогнуты, как когти беркута, а вся рука похожа на разинутую пасть волка. И вот две такие руки тянулись ко мне. Когда чудовище навалилось на меня, я подумал, что такими руками оно вмиг превратит мои кости в муку. Но ничего такого не случилось. Хоть и сильна была его хватка, но руки показались мне похожими на человеческие.

Схватив меня за плечи и подтянув к себе, чудовище повелительно крикнуло:

- Раздевайся и ложись в могилу - ты мертв!

Голос, без сомнения, тоже был человеческий. Это меня несколько успокоило. И когда чудовище стало тянуть меня, я крепко взял его за руки, поднялся, и мы схватились.

- Если я сниму одежду, то ты, наверно, наденешь ее?! Но я родился мужчиной. Бог этому свидетель,- сказал я.

Ответа не последовало.

Мы сцепились в темном мазаре, как два медведя, и замерли в мертвой хватке.

Ни он, ни я не отпускали рук. Сначала было трудно взять его голое тело, но потом, когда я сцепил руки в замок у него за спиной, мне стало немного удобнее.

Шумно дыша, изо всех сил напирая друг на друга, мы стали бороться по-настоящему. Мне показалось, что он не сильнее меня. Улучив момент, я собрал все свои силы, оторвал чудовище от земли, поднял над головой и, ударив об землю, сел ему на грудь. В отместку за испуг я схватил его одной рукой за горло и стал душить, а другой, после нескольких крепких ударов в грудь, потянулся за кинжалом. Когда, разъяренный, я поднес кинжал к горлу противника, чтобы одним махом отделить его голову от плеч, он, увидев блеснувшее в темноте лезвие, закричал:

- Жортар, это в самом деле ты?! Я сразу узнал тебя по удару кулака.

Я тоже узнал его по голосу и бросил кинжал в сторону. Это был батыр Бура-алтаяк из Тогая.

Мы были с ним давними друзьями и не раз в походах делились последним куском мяса. Перепугавшее меня чудовище оказалось близким другом!

Бура-алтаяк тоже было приехал к сыбанам на разведку. Но когда он отдыхал в безлюдных горах, налетел Тобет и взял его в плен. Целый месяц он пробыл в плену, а вот сейчас, в эту дождливую ночь, убежал. Легко одетый, он укрылся в мазаре, чтобы переждать непогоду. Когда зашел туда я, он решил, что бог ниспослал ему милость. Оружия у него не было. Была всего-навсего коробка спичек. Не надеясь на силу, он решил одолеть меня хитростью: разделся донага и стал зажигать спички, а когда спичка догорала, брал огарок в зубы и пугал меня. Причиной моего испуга были обыкновенные спички.

- Но кто из нас, казахов, знал в то время о спичках? Если был нужен огонь, мы добывали его при помощи фитиля, кремня и кресала. Вот так я был напуган какими-то спичками,- закончил аксакал и удовлет­воренно рассмеялся.

Мы тоже посмеялись его рассказу. Надвигались сумерки, и мы направились к аулу.

1923

КТО ВИНОВАТ?

1

День клонился к вечеру, и томительная июльская жара спадала. Над широкой долиной, над шумным аулом разлилась легкая, бодрящая прохлада. Солнце медленно скатывалось за золотистые холмы, синие тени которых ложились на юрты, увалы, ложбины.

Бесшумными, вкрадчивыми шагами подходит ночь. Свежеет воздух. Сгущаются тени. Они ширятся, блекнут,

теряют остроту очертаний и, наконец, сливаются с потемневшей землей. Еще мгновение - и прозрачные густые сумерки заливают долину. Просыпается мягкий прохладный ветерок. Он осторожно струится в травах и легко парит над ними, колышет их, заставляя петь едва уловимым, тончайшим звоном.

В ауле людно и весело, словно на большой, празд­ничной ярмарке. Бронзовые от загара, бегают с хохотом и визгом полуголые ребятишки. Они встре­чают пропыленные и разноголосые отары, отгоняют пугливых ягнят от жирных, тяжело потряхивающих курдюками овец, перекликаются и болтают без умолку. Пылают багровые костры. Голубой пеленой стелется дым по ложбине. Мужчины прибирают уздечки, седла и пропахшие конским потом кошмы. Медлительные аксакалы один за другим идут к роднику, расположен­ному между аулами. Игривые и сытые табуны пестрыми косяками спускаются по склонам холмов.

Начинается вечерний водопой.

Лошади фыркают, шумно, удовлетворенно вздыхают и потряхивают красивыми, умными мордами.

Аксакалы рассаживаются полукругом у источника. Завязывается неторопливая беседа: кто похваливает каурую кобылицу или игривого стригуна, кто радуется обильным пастбищам с тучными травами и здоровым, освежающим водопоем.

И хотя сегодня у родника собрались завсегдатаи подобных собраний - мужчины ближайших аулов,- все же чувствовалось отсутствие главы их, аксакала Исмаила. Он, старейший богатого большого аула, раскинувшегося на зеленом лугу ближе всех к роднику, не вышел к своим друзьям-товарищам. Исмаил, важный аткаминер, известный всей округе, сегодня не пришел встречать табун. И то, что нет сейчас в привычном кругу Исмаила, и то, что неизвестно, почему это произошло, скоро стало главной темой разговора. Сначала в догадки пустились только старшие, а потом

и остальные начали строить разные предположения, судить, рядить, допытываться.

- Не поехал ли он куда-нибудь?- произнес один.

- Уж не заболел ли аксакал?- предположил другой.

Недоумения рассеял сосед Исмаила - Бейсембай. Сдержанно, полунамеками, поведал он аксакалам о большом горе, постигшем семью Исмаила.

Из слов Бейсембая старики узнали о том, будто бы дочь Исмаила Газиза, та самая, к которой вот-вот приедет жених, совершенно неожиданно, и не сама, а через какого-то посредника, передала родителям, что она не хочет замуж, что не желает она идти за этого жениха. Да, да! Не хочет! Отказывается наотрез! Узнав об этом, Исмаил неслыханно разгневался. Что будет дальше, никому не известно, во всяком случае, аксакалы оживились. Одни говорили, что им про это уже намекали жены, другие вспоминали слышанные случайно пересуды и толки о поступке Газизы, третьи; убеленные сединой и потому наиболее уважаемые, покачивая головой, жаловались на теперешнюю испорченную и своенравную молодежь.

- Да, теперь такое время,- сокрушались они,- вырастишь дочь - так и знай: придет беда в твою юрту. А все от этих иноверцев. Как можно скорее надо избавиться от них,- порешили аксакалы, и все сошлись на том, что Газиза - пропащая и испорченная, что жаль седины уважаемого Исмаила и обидно за то, что ему пришлось принять позор на свою голову в столь преклонные годы.

А в это время хмурый и злой Исмаил одиноко сидел на холме за аулом, вдали от людей. Он не замечал ничего вокруг, не видел, как спустились темно-синие сумерки, как отшумел вечерний аул и мирная, спокойная тишина окутала юрты, холмы, долину, как легло на землю глубокое безмолвие июльской ночи.

Холодно и пусто на душе оскорбленного старика.

Мысли, одна мрачнее другой, роятся в голове Исмаила, но нет в них никакого сострадания к слезам

Газизы. Об отречении от нее все чаще, все настой­чивее думает он! Стынет отцовское сердце, немеет. Крепко поджал под себя ноги аксакал. Угрюмо и пристально смотрит он в глухое пространство. Погруженный в свои мрачные мысли, он гневно бормочет что-то.

- О создатель!- восклицает Исмаил.- Не думаешь ли ты, что я просил у тебя ребенка для того, чтобы он обрушил несчастье на мою голову? Или ты решил очернить мое доброе имя, лишить почета и опозорить громкую славу предков? И ты выбрал орудием против меня мою же дочь, глупую девчонку, у которой и на ноготок нет рассудка? Ты задумал развеять по ветру мое счастье, до сих мор непоколебимое среди моего рода? Хорошо! Пусть я буду наказан, если согрешил перед тобой! Но лучше я решусь сразу, чем буду терпеть позор от неблагодарной дочери, не оценившей того, как лелеял я ее, как берег и носил на руках. Да, вот на этих руках!- выдохнул старик последнюю фразу и смолк, погруженный в свои мрачные мысли.

Вскипела в сердце его взбудораженная гневом кровь. Вздулись вены. Посинело лицо. В каменном спокойствии просидел он до тех пор, пока не погасли в аулах костры, пока не вызвездилось темное, далекое небо и выплыла печальная холодная луна.

Глубокой ночью поднялся Исмаил с земли и неторопливой, но твердой походкой пошел к своей юрте. Два всадника, неожиданно вывернувшись из-за крутого холма, шумно промчались мимо Исмаила. Тускло поблескивали в полутьме украшения седел, уздечек и стремян.

По стройным, подтянутым фигурам, по ловкой посадке Исмаил определил, что всадники молоды, и, глядя на них, остановился, желая узнать, в какой аул они держат путь. Верховые, не сбавляя хода, направились к его большой белой юрте и остановили лошадей лишь тогда, когда те уперлись мордами в

жилище Исмаила. Гостей встретил младший сын Исмаила, Касимжан, вместе с двумя-тремя своими друзьями, и повел их в юрту. Через некоторое время в юрту вошел Исмаил. Сумрачный и озлобленный, он даже не пытался скрыть своего подавленного состояния. Гостями оказались сын Исмаилова свата Ислам и его приятель Жагыпар. Вот уже прошло два года с тех пор, как Ислам не был в степи, не видел родных аулов, друзей детства. И лишь недавно, окончив в городе среднюю школу, Ислам вернулся в отчий дом, погостил там немного, а теперь прискакал навестить родню.

Высокий и тонкий, длинноволосый, с румянцем во всю щеку, он больше походил на красивую девушку, чем на степного джигита.

Семья Исмаила встретила молодого родственника радушно и ласково. Все наперебой стали расспра­шивать его о том, как живут люди в городе, не трудно ли учиться в школе, не тоскливо ли без родных и друзей. Больше всех радовался приезду Ислама Касимжан. Раньше они часто бывали друг у друга в гостях, а когда их аулы останавливались на соседних урочищах, юноши были неразлучны. Веселье, радость, горе и неудачи - все делили они пополам.

Аул Исмаила был Исламу почти родной. Как собственного сына, любила и баловала его мать Касимжана, приветливая Калиман. Видно было, что и сейчас ничто не изменилось и что любят здесь его по- старому.

Лишь угрюмый Исмаил тягостной, нескрываемой злобой своей омрачил светлую, теплую радость встречи.

Он мало говорил с молодежью. Обычная его неразговорчивость и нелюдимость сегодня были особенно заметны. После столь неожиданного решения Газизы, после гнетущих тяжелых раздумий на холме ничто уже не занимало старого Исмаила.

Закипел самовар. Калиман подозвала батрачку и велела ей позвать Газизу, которая сегодня весь день провела в своей юрте.

• Пусть Газиза угощает гостей чаем,- сказал Калиман.

Услыхав эти слова, заметно взволнованный Ислам стал все чаще поглядывать на дверь, и вскоре его настороженный слух уловил серебряное позвяки­вание шолпы. Но вот и Газиза. Она вошла, одетая в светлое летнее платье и черный бархатный камзол. На голове, поблескивая позументами, красиво сидела новая шапочка. Изысканно одетая, гибкая, как молодое весеннее деревцо, ясноглазая и приветливая, она каким-то особенным сиянием озарила юрту.

Когда молодежь, смущаясь и радуясь, стала здоро­ваться, бледное лицо Газизы вспыхнуло, как весенний цветок. На ее красиво очерченных ярких губах засияла счастливая радостная улыбка. Ислам не видел Газизу два года. И теперь она показалась ему прекраснее всех девушек на свете. При слабом желтом огне лампы лицо ее, казалось, излучало какой-то необыкновенный свет.

Газиза опустилась на ковер и стала угощать гостей чаем. И хотя она сидела рядом с грозным отцом, с лица ее не исчез отблеск большой затаенной радости.

После чая Исмаил строго взглянул на жену и процедил сквозь зубы:

• Приготовь юрту Газизы для молодежи, одним им будет лучше.

Калиман отослала дочь в ее юрту. Вскоре позвали туда и гостей.

Молодые люди были довольны тем, что наконец избавились от гнетущего присутствия Исмаила и, не заставив себя долго упрашивать, скоро оставили стариков.

После того как гости покинули юрту, а вслед за ними ушли и односельчане, в жилище стало как-то сирот­ливо, неуютно и пусто. Исмаил остался наедине с

встревоженной Калиман. Сидя почти спиной к ней, он вновь возвратился к прерванному днем разговору.

- Слушай, если ты не хочешь, чтобы я поступил с тобой круто, уйми свою дочь!- грозно прорычал он.- Если не умеешь растить дочь, так нечего было ее и рожать. Воспитывала, воспитывала, вот до чего довело твое воспитание!

Калиман тоже осуждала, даже ненавидела сейчас свою дочь не меньше Исмаила. Поэтому гнев мужа, столь неожиданно обрушившийся на нее, положил предел терпению старухи. Обычно добродушное лицо ее исказилось.

- О создатель! Чего он требует от меня?- крикнула она возбужденно.- Разве хуже других воспитывала я свою Газизу? Чему, чему плохому я учила ее? И чего ты только набросился на меня? Я - мать, но ведь и ты приходишься ей отцом. Так наставляй же ее сам! - закончила она дрогнувшим голосом.

Исмаила взбесило упрямство жены.

- Проклинаю твое воспитание!- рявкнул он.- Ты одна, только ты одна довела до этого! В какой равной нам семье есть дочери более испорченные, чем твоя? Отвечай мне, в какой? Найди мне хоть одну такую семью! Видала ли ты где-нибудь мать глупее себя и дочь - хуже твоей дочери? Назови же мне их, назови!

Возмущение, гнев и горькая обида сжали сердце Калиман. Больше она не могла сдерживать себя.

- Несчастный!- ответила она мужу.- Зачем ты чернишь свое родное дитя? Зачем говоришь о ней так, как самый заклятый враг никогда не сказал бы? Если хочешь знать, так Газиза равна царской или ханской дочери! Виновата ли она, что не хочет идти за дряхлого вдовца? Нет, не виновата!

Исмаил оборвал свою жену яростным криком:

- Замолчи! Ни слова больше! Сегодня я не остановлюсь ни перед чем! Запомни это! Если не уймешь свою дочь, если станешь заступаться за нее, то

пусть проклянет меня из могилы мой отец, но я жестоко расправлюсь с вами. Прежде всего с тобой... Поняла? Не сумеешь вразумить дочь свою, так и скажи - не сумела, и откажись от нее. Иди поговори с ней сегодня - и хватит! Этой же ночью! Слышишь?

Исмаил неуклюже встал и вышел из юрты.

Калиман хорошо знала крутой нрав мужа, но таким грозным, таким взбешенным она не видела Исмаила уже много лет. Значит, решился человек на все. Вспомнив, как клялся он именем отца, она задрожала всем телом. Огромное горе навалилось на нее. И не себя, не дочь свою жалела старуха, а этого сильного, бесстрашного аксакала, растерзанного несчастьем. Неожиданно, словно волк, напала беда и беспощадно рвет на куски железное сердце того, с кем прожила она долгие годы. И решила Калиман сегодня же ночью окончательно поговорить с дочерью.

2

А в это время Ислам с трепетом ждал минуты, когда заснет аул. Сомнения всплывали одно за другим, тревожили. Он беспокойно ворочался с боку на бок. Ему казалось, что время остановилось, замерло.

Часы ли, минуты ли прошли?..

Ислам тихонько встал с постели, накинул на плечи легкий летний чапан и вышел из юрты.

Высоко в звездном небе плывет луна. Необъятным океаном лежит ночная степь. Аул спит. Словно водой теплого озера омывает лицо дремлющая прохлада ночи, мягко ласкает тело. Он стоит возле юрты, задумчиво смотрит на далекий, грустный лик полной июльской луны и чувствует, как приятная бодрость возвращается к нему. Посередине аула лежат стада, погруженные в глубокий, мирный сон. Даже чуткие сторожевые псы притихли, уткнув мохнатые морды в вытянутые лапы. Липкий сон одолевает старого

ночного сторожа. Кутаясь в рваную шубу, он хриплым криком изредка взбадривает собак. Далекое волную­щее эхо глухо отвечает старику, перекликается на сотни ладов, гаснет где-то далеко-далеко за холмами, и снова настает дремотная тишина ночи.

Невдалеке стоит белая юрта Айши, невестки Исмаила. Видно, что там еще не спят. Хотя вход закрыт на ночь, но красноватый свет лампы тонкими, неровными полосами пробивается у самой земли из- под кошмы.

Ислам постоял, огляделся вокруг и, убедившись, что в ауле уже все успокоились, подошел к юрте Айши. Постояв у входа, он заглянул в щель.

Горит маленькая лампа. Айша дремлет у высокой кровати. Около Айши, облокотясь на белую подушку, полулежит Газиза. Печально ее измученное лицо. Кажется, вся она ушла сейчас в себя и решает и не может решить своей судьбы. Кроме Айши и Газизы - никого.

Ислам осторожно отодвинул занавес и вошел. Обе женщины вздрогнули от неожиданности, быстро поправили волосы, платья и вопросительно взглянули на Ислама. Ислам молча сел около Газизы. Айша задала ему какой-то ничего не значащий вопрос. Он коротко ответил. Помолчали. Видно было, что и Газиза, и Ислам не могут начать разговор. Стараясь помочь им, Айша полушутя-полусерьезно стала допрашивать Ислама.

- Почему ты забыл нас? Почему не исполнил своего обещания? Уехал в город, завел новых друзей и забыл родную степь!- говорила она, улыбкой и тоном давая понять Исламу, что так думает Газиза, И когда, преодолев первую застенчивость, стесненно заговорили они сами, Айша опустилась на подушку, сочувственно улыбаясь Газизе.- Не смущайтесь,- сказала она,- говорите откровенно обо всем. Не каждый день вам удается так встречаться. Судьба не особенно балует вас, мои милые!

После первых незначительных и пустых фраз Ислам опять замолчал.

Газиза молча и по-новому смотрела на Ислама. Ясные, печальные глаза ее светились мягким укором. Она решила не начинать первой. Ислам понимал, какая обида лежит на сердце девушки, и чувствовал, что чем сдержаннее и нежнее высказана будет ему эта обида, тем скорее окажется он побежденным. Зная об этом, он хотел было заранее оправдаться, но неожиданно для себя сказал:

- Газиза! Я вижу твою печаль, ты можешь меня упрекнуть. Я готов заплакать, Газиза, но надо побороть себя. Я прошу одного - скажи, что ты не потеряна для меня! Скажи!.. Я...

Он взял ее руку и хотел поцеловать. Газиза высво­бодила руку и заговорила равнодушным, холодным тоном, будто речь шла о старой ненужной кошме:

- Ислам, чьей бы я ни стала, у меня было одно неизменное решение - не уходить никуда, прежде чем не увижусь и не договорюсь с вами. Поэтому я ждала вас. Но нечем мне вас утешить. Я долго ждала. Я готова была порвать с кем угодно ради вас. Но теперь все...

- Газиза, неужели ты не пожалеешь меня? Вот я пришел к тебе с повинной, но тебе ничего не нужно... Ты гонишь меня, Газиза?- взмолился Ислам.

- Я не гоню. Но прежние дни прошли. Связана теперь моя воля. Я попала в сети. Никогда мне из них не выпутаться. Недавно отсюда ушла моя мать. Я обещала исполнить родительскую волю. Обещала быть покорной. Ислам, не мучьте меня воспоминаниями.

- Газиза, разве так мы условились? Разве не смягчилось ради меня твое сердце, каменное для всех остальных? Не меня ли ты избрала тогда...- сказал он, ловя ее взгляд.

Газиза гладила волосы Ислама, перебирала их пальцами и молчала.

- Нет, те дни ушли, их не вернуть,- вздохнув, возразила она после долгого молчания,- Прежде мы наивно мечтали о несбыточном счастье, Никуда не уйти от власти обычаев!

Она снова замолчала, в раздумье глядя вдаль,

Ислам не находил слов,

Газиза взглянула в его умоляющие глаза и сказала:

- Ислам! Завтра, говорят, приедет мой жених, Если хотите, до его отъезда оставайтесь в нашем ауле,

Жених!

Это слово подняло бурю в груди Ислама, Острая боль пронзила его сердце, Теперь еще дороже, еще желан­ней стала Газиза,

- Завтра же рано утром я уеду!- глухо простонал Ислам,

Но, поговорив с Газизой, он согласился ждать, покорившись на время всему, и, пока она еще у роди­телей, ничего не предпринимать в надежде на будущие лучшие дни,

Ислам и Газиза решили в это тяжелое время чаще видеться, утешать друг друга в печали, По настоянию Ислама Газиза обещала открыто показать свое полное презрение и отвращение к жениху, Было решено ни за что не разлучаться до тех пор, пока насильно не свяжут руки,

Расстались они взволнованные и радостные, Перед уходом Ислам обхватил ладонями бледное лицо Газизы и прильнул долгим поцелуем к ее губам, Газиза не противилась, Она забыла свою прежнюю сдержан­ность, обняла обеими руками Ислама за шею и крепко поцеловала его,

В последний раз прижав к своей груди Газизу, Ислам прошептал:

- Обещай, что больше не будешь такой неумолимой,,,

Газиза улыбнулась и молча взглянула в его глаза,

- Посмотрим,- тихо сказала она,

Успокоенный вышел Ислам из юрты,

Наступило утро. Угасла побледневшая луна. Редели звезды. Занималась зеленоватая заря. Ислам крупными шагами пошел к юрте и повалился на постель возле своего товарища.

3

Сегодня вечером аул Исмаила встречает желанных гостей - жениха с его родней и свитой. Между юртами к натянутым арканам привязаны оседланные кони. У костров кипучая толкотня и суматоха.

Ислам сидит в юрте, отведенной для жениха. Вместе с гостями напился он вечернего чаю и молча глядит перед собой.

Так понуро он сидел до тех пор, пока не вошла в юрту Айша и не вызвала его кивком головы.

Ислам вышел не сразу. Айша отвела его в сторону и сказала:

- Вон в той, крайней, юрте тебя ждет Газиза. Сейчас я была у нее. Она зовет тебя. Иди!

Ислам, стараясь быть незамеченным, пошел в крайнюю юрту.

В маленькой серой юрте никого не было, кроме Газизы. Она сидела в полумраке у догорающего очага. Синие огоньки бегали по багровым углям. Угли тускнели, затягиваясь голубым пеплом.

Сегодня весь вечер мучила Ислама ревность, когтистая, как росомаха. Подчиняясь ей, он готов был на что угодно, Ислам ревновал Газизу не только к жениху. Он ревновал

ее ко всем, кто, суетясь и волнуясь, устраивал ей новую жизнь. Он ненавидел всех, кто старался отдать ее в объятия соперника. При мысли об этом у него мутился разум. Нервно и возбужденно разговаривал он с Газизой, терял самообладание, громоздил невнятные фразы, выкрикивая непонятные слова. И когда Газиза, по-прежнему хладнокровная, стала успокаивать его, он заявил:

- Газиза, я истерзан горем. Нет мне выхода! Не утешишь - так и знай: кто-то погибнет из нас! Жених, или я, или ты! Кому-то не жить на свете, Газиза.

Погасли синие языки пламени в очаге. Истлели и рассыпались в золе последние угольки. Густой полумрак окутал убогую обстановку юрты. Только через много­численные дыры ветхой кошмы большими белыми монетами падал прозрачный свет луны на камни очага, на лохматые овчины и кошмы.

Ислам порывисто обнял Газизу. Его страсть сделала ее покорной и тихой. Крепко сжимая в объятиях гибкое тело Газизы, Ислам молча и жадно целовал ее губы. Когда пришла пора уходить, Газиза снова взяла с Ислама обещание не покидать ее в эти дни.

Выйдя из юрты, Ислам заметил темную фигуру удаляющегося человека. Лица его не было видно, но по одежде Ислам узнал в нем одного из товарищей жениха, того самого, который вечером подозри­тельно смотрел на Ислама, покидавшего юрту Айши. Но юношу это не встревожило. Он спокойно вернулся в юрту жениха.

Гости уже отужинали. Перед ужином несколько раз посылали за Исламом, но нигде не могли его разыскать. Всем показалось подозрительным исчезновение одного из почетных гостей.

- Разве столкуемся мы с образованными людьми!- едко заметил один из друзей Жакуба - жениха Газизы.- Мы, степняки, привыкли говорить о том, что видим, а они за это называют нас сплетниками. Вот и получается недоразумение. А суда над нами нет, ну и разберись тут!- Огорошив такими словами Ислама, он многозначительно захихикал. Остальные перегля­нулись и улыбками и восклицаниями поддержали шутника.

Ислам вспыхнул, но, не найдя острого ответа, смолчал. Эта шутка встревожила и Жакуба. Особенно расстроился он после того, как, побывав на улице,

поговорил с кем-то. Обеспокоенный и раздраженный, вернулся он в юрту. Добродушное и веселое настроение покинуло его, он замкнулся в себе. Румянец на его щеках то исчезал, то вспыхивал вновь. Иногда он начинал сердито сопеть, и было заметно, как кипит в нем невысказанная, невылитая злоба. Товарищи Жакуба заметили это не сразу, но, догадавшись, что ему не по себе, тоже помрачнели. Скоро в юрте воцарилась тишина.

4

Когда гости разошлись, Жакуб послал одного из приятелей за Айшой. Увидев ее, Жакуб спросил, притворно улыбаясь:

- Айша, ты, как и золовка твоя, кажется, чуждаешься меня? А? Ну, подойди-ка поближе,- сказал он, освобождая место около себя,- садись!

Айша ответила ему улыбкой.

- Не успел приехать - и уже недоволен!- возразила она.- Кажется, рановато.

- Верно, не успел приехать, а уже разочарован. Но что мне делать, если вы так себя ведете. Прошу у тебя только одного - покажи мне Газизу, и непременно в эту ночь покажи!

Айша удивленно вскинула брови.

- Дорогой мой,- пропела она,- или ты не знаешь наших обычаев? Или ты забыл, куда приехал?

- Знаю, не смейся. Не могу я переносить все эти сплетни и пересуды. Не нужны мне ваши обычаи! Сумел бы и я соблюдать обычай, если б соблюдала его невеста. Посты и молитвы для сытых, не правда ли?

- Какие ты слова говоришь, с ума, что ли, сошел? Почему? Как ты можешь...

- Да, говорю серьезно. Хочешь считаться со мной, приведи ее. Будет скучно - уйдет Газиза, но надо мне с ней поговорить. И ты обязана все устроить!

Никакие уговоры и увещевания Айши не помогли. Жених упрямо настаивал на своем.

- Скажи ей,- потребовал Жакуб,- пусть придет сегодня. Может быть, это будет даже и полезно для нее. Я пока только гость, приехавший на два-три дня. Если все, о чем говорят, правда, если ей не нравится, что я приехал, то пусть так и скажет. А я? Чтобы не мешать ее счастью, я уберусь завтра же отсюда. Не хочу я навязываться вам в родственники. Скажи ей об этом. Поняла?

Видя, что Жакуб не шутит, Айша пошла к Газизе, чтобы в случае согласия привести ее к жениху.

Товарищи жениха без устали толковали о странных событиях минувшего вечера. Они были буквально сбиты с толку и страстно хотели понять, что же все- таки случилось. Скоро к ним подошел друг Жакуба — Муса (это он следил за Исламом).

- Скажите, кто-нибудь из вас знает, почему так странно держится сын Азимбека?- спросил он.

Еще у себя в ауле парни много слышали: о скан­дальном поступке Газизы, но, не зная, кто являлся причиной ее отказа жениху, только пускались в разные догадки и предположения. Кое-кто обратил внимание на городской, необычный вид Ислама, иные заключили, что он, и только он, мог быть предметом ее любви, но никто не знал ничего определенного.

Муса прислушивался к разговору парней.

- До приезда сюда мы только догадывались кое о чем,- сказал он,- а приехали - и поняли, в чем дело.

Любопытство присутствующих было подогрето. Начались назойливые расспросы.

Но Муса ничего больше не сказал.

- Придет время - выложим! Но скажу одно; пар­шивый человек этот Азимбеков сын! Вот!

Теперь никто уже не сомневался ни в чем насчет Ислама.

Недомолвки Мусы разгорячили воображение. Каждый дописывал сам, как умел, повесть о грязных делах Ислама. И все, как могли, сочувствовали обижен­ному жениху, всячески выражая свое сожаление, свое дружеское участие.

- Я намекнул Жакубу. Как быть дальше - решит он сам,- добавил Муса с видом человека, выполнившего свой самый почетный и трудный долг.

Наговорившись досыта, компания разошлась. И когда Айша возвращалась от Газизы к жениху, аул безмолвствовал. Не спал только Жакуб, ожидая ответа невесты.

При появлении Айши он не смог скрыть крайнего нетерпения.

- Говори скорей, с каким ответом ты пришла?

- Дорогой мой, не разыгрывай, пожалуйста, несчастного страдальца! Бог знает, что запало тебе в голову. Газиза, узнав о твоем приглашении, спокойно заявила мне:

«Пусть осуждают люди, пусть я нарушаю обычай, но я приду, если этого хочет Жакуб». Так и сказала. Ну, а чья тут вина, тебе сейчас будет ясно. Выйди, я при­готовлю постель.

Жакуб сделал вид, что он совершенно удовлет­ворен, и нарочито непринужденно пробурчал:

- Ну, хоть ты не осуждай нас!- и вышел из юрты.

Вернувшись обратно, Жакуб потоптался, вздохнул и лег на кровать. Он бормотал, сопел и ворочался с боку на бок. Через несколько томительных минут пришли Газиза с Айшой. Женщины поговорили о чем- то полушепотом за спущенным пологом, и вскоре Айша, торопливо потушив свет, исчезла.