Страница - 25

Умоляюще оглядывался другой.

- И это все, на что способен непобедимый?- тотчас следовала «поддержка».- А рассказывали про тебя невесть что...

Конечно, после таких слов соперники снова под­нимали возню, неуклюже и слабо тыкая кулаками в воздух. Но хватало их теперь ненадолго. Прошло еще полчаса... Казалось, Кольбаю и самому надоела собственная затея. Он сидел, опустив голову, словно размышляя о чем-то. А измученные Талпак и Сарыауз уже не сводили с него глаз. Кольбай же лишь изредка окидывал их хмурым взглядом и тогда крылья его ноздрей начинали трепетать, он беззвучно смеялся.

Наконец вернулась запыхавшаяся Жамал.

- Мусы дома нет, будь он неладен!

Талпак и Сарыауз стояли посреди юрты, вяло упираясь друг в друга. Когда вошла Жамал, они все же не ударили лицом в грязь, еще разок взмахнули кулаками. Если бы Жамал знала, как они ждали сейчас Мусу...

- Ах, да, верно. Он ведь в город поехал,- спокойно откликнулся Кольбай. Мусу, за которым он посылал жену, сам же Кольбай вчера проводил в дорогу.

Тяжелый горький вздох вырвался у обоих драчунов.

Давно не обращавший на них внимания Кольбай проворно спрыгнул с сундука и, подойдя к ним вплотную, резко бросил:

- Ну, теперь хватит! Кончайте!..

Талпак и Сарыауз не заставили его повторять.

- Мразь проклятая!- Лицо кузнеца пылало от гнева и долго сдерживаемого негодования. Даже Жамал видела Кольбая таким впервые. Глаза его так и впились в растерянные лица парней.- Вознеслись до небес, и есть от чего: байскими сторожевыми псами заделались.

Вы когда-нибудь над своею жизнью задумывались? Чье богатство, чей покой охраняете? Кому это нужно?.. Хозяева смеются над вами, издеваются, а вы и рады! Уходите отсюда!..

И Кольбай стал выгонять родичей из дома.

Измученные парни не выдержали, заплакали от стыда. Глядя на них, прослезилась и Жамал. Талпак и Сарыауз давно ушли, а она все еще не могла успокоиться, не могла понять мужа. Прибирая разгромленную во время драки кибитку, она спросила сквозь слезы:

- Что с тобой сегодня? С чего ты это все затеял?..

- Темные мы еще...- ответил Кольбай глухим голосом.- Блуждаем в потемках...

Он уже тащил к очагу кузнечные мехи, собираясь приняться за работу.

2

И после этого также утекло немало воды...

Тысяча девятьсот двадцать первый год. Кольбай, Талпак и Сарыауз втроем возвращались с областного съезда союза «Косшы». По всему было видно, что в их жизни произошли большие перемены. Под седлами у них уже не слабосильные клячи, еле ноги перес­тавляют, а ладные крепкие кони. Да и одеты всадники не в прежнюю рвань.

За плечом Талпака старая почерневшая берданка. Она не стреляет, но Талпак не расстается с ней, ему кажется, что с ружьем он выглядит внушительнее. В эти дни оба - и Талпак, и Сарыауз - совсем лишились покоя. Уж очень большой перед ними выбор, глаза разбегаются...

- Вот возьму и милиционером стану.

- Посыльным в вол исполкоме лучше!

- А может, прямо в помощники судьи или следователя махнуть?- похвалялись они друг перед другом.

Кольбай, прочно обосновавшийся в союзе, смотрел на них с огорчением.

Давно им не приходилось собираться вместе, и Талпак с Сарыаузом решили, видимо, показать себя перед Кольбаем в этой поездке. Они многозна­чительно переглянулись между собой, словно о чем- то договариваясь.

- У Студеного ключа,- небрежно заметил Талпак,- находится аул бая Жамана. Давайте остановимся у него, передохнем...

- Верно, пусть Кольбай на нашу теперешнюю жизнь посмотрит,- добавил Сарыауз. Нетерпеливо заерзав в седле, он словно подталкивал своего коня.- Айда, поехали!- И он решительно дернул поводья, под­хлестнув своего гнедка.

- А вам все еще мало?- уронил Кольбай с без­различным видом.- Не пора ли кончать обивать байские пороги?

- Как это - обивать пороги?- вскинулся Талпак.- Как эти твои слова понимать?

- Обивать пороги - теперь баям черед. Оставим им это дело. А мы ничего не потеряем, если остановимся у Жамана,- возбужденно подхватил Сарыауз.

Возможность свободно ночевать и угощаться в байских юртах представлялась Талпаку и Сарыаузу признаком независимости, равноправия и даже неким возмездием на былые лишения. И пользовались они этими своими правами при каждом удобном случае.

Сегодня они решили показать свое новое положение и Кольбаю.

Кольбай слушал не перебивая, опустив голову, как делал всегда, когда не хотел спорить или считал, что возражать бесполезно. Со стороны можно было подумать, что он внимательно рассматривает щетки на ногах своего коня, а ноздри у него так и дрожали от беззвучного смеха.

- Да нет, я просто...- ответил он на недоуменный взгляд Талпака.- Хотел сказать, что надо бы вообще отмежеваться от баев.

Слова его, конечно, пролетели мимо ушей Талпака.

- Что, хочешь запретить нам сводить с ними счеты?- закричал тот, распаляясь.- Забыл, как они измывались над нами?

Сарыауз тоже сдвинул брови и, пригнувшись, исподлобья, пристально глянул на Кольбая, будто спрашивая: «Уж не собираешься ли ты защищать баев?» Его массивные плечи приподнялись настороженно, словно у волка, заметившего охотника.

Кольбай не спешил с ответом.

- Значит, рассчитываться с баями будем таким способом... Гм... Ну что ж, посмотрим,- промолвил он через некоторое время, глядя куда-то в сторону.

Солнце перевалило за полдень. Стояла жара.

На огне в старом казане варилось мясо. Три бывших батрака Жамана, вдоволь напившись кумыса, успели уже и основательно почаевничать. Кольбай, почти не принимавший участия в беседе, после чая и вовсе замолчал. Вскоре он прилег, отвернулся к стенке и, свернувшись калачиком, притих. Талпака и Сарыауза по старой привычке потянуло к коновязи и к колодцам.

Бай пошел с ними, сопровождая их, словно почет­ных гостей. Угодливость и страх чувствовались сейчас в его словах. Слишком подробно отвечал он на вопросы, подобострастно двигал бровями, рас­сказывая о заботах и трудностях своего хозяйства. И о чем бы ни говорил, неизменно кончал одним и тем же:

- Родичи мы, предки у нас одни... Вы стали большими людьми, слава аллаху... рад за вас...

Кольбай лежал, пока не услышал голос байбише:

- Мясо сварилось, пора снимать котел с огня. Зовите гостей,- распорядилась она, входя в юрту.

Кто-то побежал к колодцам.

Кольбай приподнял голову, огляделся. Женщины вносили казан.

- Байбише! Это угощение вы приготовили нам?- спросил Кольбай.

- Милый, да кому же еще?- удивилась старуха.- Конечно, вам.

- Тогда позвольте сегодня мне и гостей рассаживать.- Кольбай, улыбаясь, вскочил на ноги.

Удивленная байбише согласилась.

Кольбай так и забегал по юрте. Еще совсем недавно молчаливый и недовольный, он стал неузнаваемым.

Бешбармак был уже приготовлен в двух больших деревянных чашах, когда Сарыауз, Талпак и Жаман вернулись домой и просто опешили, увидев, как сияющий Кольбай на цыпочках носился по юрте, что- то переставлял с места на место, что-то перестилал, словно готовясь к радостной встрече долгожданных гостей.

- Проходите, проходите!.. Проходите на тор, дорогие гости!- пригласил он вошедших.

Но тор выглядел удручающе. Там вместо богатого ковра и шелковых одеял лежали пестрая от дыр кошомка, старый закоптелый тундук да облезлая воловья шкура. Ковер же и одеяла перекочевали к порогу и переливались цветами, с правой стороны от входа, куда обычно садятся бедные родичи, самые захудалые гости.

- Сегодня пусть будет день нашей мести, джигиты!- торжественно провозгласил Кольбай, обращаясь к замешкавшимся у порога Талпаку и Сарыаузу.- Проходите же!..- и сам прошел вместе с ними.

- Раз сводить счеты, так уж как следует. Эй, хозяева! Вы отсидели свое на торе, садитесь теперь у дверей... А мы, прогнившие у вашего порога, посидим на почетном месте!..

Все присмирели и послушно выполняли указания Кольбая, с недоумением ожидая, что будет дальше.

Байбише, опустившись на одеяла, беззвучно зашамкала губами. Талпаку и Сарыаузу попросту не хватило времени для размышления: все происходило слишком быстро для них. Сбитые с толку, они сели рядом с Кольбаем.

- Несчастная кошомка и облезлая шкура, вот и вы добрались до красного угла,- весело заметил Кольбай, устраиваясь поудобнее.

- Голова барана, вырезка, все лучшие куски пусть останутся у входа,- продолжал он.- Хватит! Я покажу им, как красоваться перед гостями!.. Подайте нам сюда блюдо с костями, требухой, легкими, селезенкой...

Получив одно из заранее приготовленных им самим глубоких блюд, Кольбай поставил его перед своими спутниками и стал ровно нарезать мясо, не забывая отправлять себе в рот кусок за куском. Проголодавшиеся Талпак и Сарыауз тоже потянулись к еде.

- И ты рассчитывайся с баем, тонкая кишка. Никогда ты не оказывалась так высоко в этой юрте.- Уплетая за обе щеки жирную толстую кишку, Кольбай свертывал горькую тонкую кишку и потчевал ею «почетных гостей».

Растерянные Талпак и Сарыауз ели молча, не зная, сердиться им на Кольбая или смеяться. Слушая его слова, они то краснели до корней волос, то бледнели. Но блюдо перед ними опорожнялось быстро.

- Сидеть в доме бая на почетном месте еще не значит мстить ему за прошлые обиды. Смешаем порог с торем, так, друзья?

Джигитам эти слова были знакомы. Кольбай говорил их вчера, выступая на съезде бедноты. И сейчас он произнес их со спокойной рассудительностью, словно бы подавая Талпаку и Сарыаузу добрый совет. Они снова пытливо посмотрели на Кольбая. Нет, на лице его не видно даже подобия усмешки. Жаман и байбише сидели тише воды, ниже травы...

Сели на коней. Аул Жамана остался позади. Помолчав немного, Кольбай обратился к товарищам, ехавшим по обе стороны от него.

- Какая может быть месть, пока у бая все еще целы и дом, и богатство...- усмехнулся он.- Какая глупость! Это похоже на победу годами лежавшей у порога шкуры и требухи, оказавшейся сегодня на торе. Вот так!

Он замолчал и некоторое время ехал, по привычке опустив голову, словно сам размышлял над своими словами. А может, кузнец вспоминал долгие, без­радостные дни своей былой жизни?

- Нет, друзья, уж если сводить счеты с баями, так не путем сегодняшних забав,- продолжал он.- Вы поняли? Это должно быть не спором порога и почетного места. Пора выходить на настоящую, дальнюю байгу.

И только теперь рассмеялся, окинув спутников довольным взглядом.

Сникшие, словно им налили холодной воды за шиворот, Талпак и Сарыауз обиженно пробормотали:

- Что же ты не дал нам поесть как следует?

- Сколько времени не видели доброго мяса...

- Мы все еще относимся к баям с лаской, слишком терпимо,- ответил Кольбай, не обращая внимания на их слова.- Только глаза продрали,- что поделаешь! Но свет уже разгорается...

Кони неспешной рысью шли к перевалу.

3

А это уже не давнее, наше время. Не вчерашний, а сегодняшний день...

Под вечер помещение колхозной школы было битком набито. Члены трех соревнующихся бригад явились все до одного. Приняв обязательства еще весной, на общем собрании колхоза, осенью бригады пришли к концу соревнования, как говорится, стремя к стремени. Руководили ими знатные ударники Кольбай, Талпак и Сарыауз.

Собрание, на котором подводили итоги сорев­нования, превратилось в торжество. Радостная весть, что колхоз занял первое место не только в районе, но и во всем округе, разнеслась еще днем, когда приехали руководители района и многочисленные гости из соседних колхозов. И в низком маленьком зале сейчас царило веселое оживление, люди держались свободно и уверенно,- так бывает, когда одержана большая и трудная победа.

Первым от имени своей бригады говорил Талпак, одним духом отбарабанив свой рапорт.

- Наша бригада уже в сентябре месяце первой выполнила план государственных хлебозаготовок и собрала семенной фонд. У нас не ломался и не выходил из строя ни один агрегат. Транспорт работал бесперебойно. Вся бригада трудилась с большим подъемом: об этом в колхозе знают все. Лучшие из нас выработали по триста трудодней, худшие, если только можно так их назвать, по двести. На сегодня успели обмолотить последнюю из оставшихся после хлебопоставок скирду. Последние мешки зерна уложены в колхозный амбар перед открытием нашего собрания.

Зал одобрительно загудел. Чего же еще: коротко, громко и ясно!

Так же уверенно начал свое выступление и Сарыауз. Он-то уж дал полную волю словам, и пошел, и пошел - без единой заминки и сбоя. Приостановился лишь однажды, чтобы упомянуть о том, что его бригада управилась с последней скирдой к сегодняшнему собранию.

Но потом Сарыауз поведал о достижении, какого не было у Талпака: бригада применила во время уборки новаторский метод. К. приводу двух молотилок впервые «подпрягли» воду,- и с обмолотом управились быстрее, и лошадей освободили.

И тут раздался негромкий голос Кольбая:

- Вот молодец! Хоть бы словом обмолвился, что этот водяной привод для его бригады я сделал.

Колхозники разразились хохотом. Сарыауз поспешно подтвердил слова Кольбая и вежливо поблагодарил его. Главным соперником он, конечно, считал Талпака, и поэтому, не жалея слов одобрения для других, старался превзойти именно его. Кольбай понял это, качнул головой, усмехнулся.

Торжествующий Сарыауз вынул из кармана газету с постановлением окружкома.

- В ноябрьские дни в Москве собираются делегаты лучших колхозников страны. Приедут и предста­вители из-за рубежа... Поскольку мы заняли первое место в округе, то в Москве наверняка будут ударники и из нашего колхоза.

Оживление в зале, одобрительные улыбки руково­дителей в президиуме придали Сарыаузу еще больше уверенности.

- И если хотите, я скажу совершенно точно: в Москву в этом случае поедет ваш покорный слуга!- самодовольно ударил он себя в грудь и расхохотался вместе со всеми.

Оба бригадира, здоровые, напористые, умеющие к тому же показать себя перед публикой, готовы были, как в старину говорили, гору свернуть.

И тут с невозмутимым видом поднялся Кольбай.

- На нашем току остались еще три скирды,- начал он.- Малость припоздали с обмолотом. Можно сказать, что в этом отношении мы отстали...

- Ну и хватит,- прервал его Талпак.- Что еще дальше объяснять?- и возбужденно посмеиваясь, машинально, словно перед схваткой, засучил рукава.

- Ага, умник, проиграл наконец!- не удержался и Сарыауз.- Сам признаешься?

По залу словно ветерок прошел. Колхозники зашептались, задвигались, кое-где раздались смешки. Председатель, покачивая головой, что-то разъяснил

гостям. Казалось, само собой возникло общее мнение - бригада Кольбая потерпела поражение. Да и скром­ность, с которой держался бригадир, его негромкий, едва слышимый в зале голос как бы подтверждали, что он и сам смирился с поражением. Между тем Кольбай неторопливо рассказывал о работе бригады, о ее трудовых достижениях. Он, конечно, чувствовал настроение зала, но продолжал говорить по-прежнему ровно и тихо. Вся его бригада сидела в левой стороне зала и внимательно, с достоинством слушала. Одобряюще улыбнулась мужу Жамал. Уже готовясь завершить речь, Кольбай оглянулся на своих товарищей и неожиданно улыбнулся.

- Конечно, есть еще у нас недоделки, но вот в одном наша бригада впереди. Пожалуй, только у нас на деле ликвидирована неграмотность,- закончил Кольбай.

Талпак и Сарыауз ринулись в бой одновременно:

- Это мы-то, по-твоему, неграмотные?

- Да мы все газеты и журналы прочитали!

Оба, перебивая друг друга, принялись было выкладывать, что и как они читали, но Кольбай неторопливо прервал их:

- Я говорю не о личной подготовке.

Только сейчас он осторожно повел взглядом в сторону председателя и руководителей района. И эти слова произнес так же спокойно. Лишь от далеко запрятанного смеха вздрогнули крылья его ноздрей, точь-в-точь как в тот далекий день, когда он в доме бая Жамана потчевал Талпака и Сарыауза требухой.

- А-а-а, ты о бригаде говоришь!- протянул Талпак, понижая голос.- Так бы и объяснил сразу.

- О массе, значит...- заметил Сарыауз.

- Да товарищи, именно о массе!- твердо сказал Кольбай, уже всецело овладевая вниманием зала.- В нашей бригаде грамотные все. Но научились-то мы читать и писать не просто для того, чтобы называться грамотеями. Я говорю о настоящем уровне развития,

который позволит овладеть необходимыми знаниями. Все мы тянемся к культуре. А вот что у нас получается,- вопрос! Верно я говорю, товарищи?

- Правильно!

- Все верно, бригадир!..- поддержали его в зале.

- Мы пришли на собрание прямо с тока.- Кольбай обвел взглядом притихший президиум.- У нас сегодня много гостей. Хотелось бы познакомить их со всей бригадой.- Он повернулся в зал.- Товарищи, пройдите сюда да не забудьте захватить книги.- Несколько женщин и около тридцати мужчин, вынимая книги из- за пазухи и из карманов, потянулись к президиуму.

- Покажите-ка ваши книги? Кто что читает?- спросил Кольбай.

- Я решения седьмой конференции,- начал было комсомолец Жакыл, но его перебили:

- Доклад о национальной культуре...

- Читаю поэму «Степь»...

- У меня «Красный конь»...

- А я читаю занятную книжку про Талтанбая,- сообщила, звонко смеясь, Жамал. Годы сильно изменили ее: на смуглое лицо легли морщинки, но была она радостно оживлена.

Неожиданно громкий голос Кольбая покрыл возбужденный говор собрания:

- Надо учить всех! Пусть райком партии уделяет этому побольше внимания. Свет знания... Он должен освещать нам путь к коммунизму!..

Его слова звучали так уверенно, что Жамал подумала: «А ведь боялась я за него напрасно. Просто не может быть, чтобы Кольбай хоть в чем-то уступил Талпаку и Сарыаузу».

Зал встретил призыв Кольбая бурными аплодис­ментами. Председатель подошел и крепко обнял его.

1934

ДВУЛИКИЙ ХАСЕН

«Какая высота... Доберусь ли я до вершины? И когда кончится эта кошмарная мучительная ночь?... Черные, неприступные, голые скалы, мрак и безнадежное одиночество... Как я попал в этот беспросветный мир?..»

Кляча под ним дрожит, еле переставляя ноги. Страх, казалось, овладел и животным. А горы, гордые и суровые, отодвигаются все дальше, они манят его и пугают... Он подгоняет лошадь... Долго ли еще тащиться?.. Все круче и неприступнее каменные глыбы... Но что это? Земля под ним разверзается бездонной темной пропастью, и он в ужасе закрывает глаза. Глохнут звуки, мир померк, и дыхание смерти обволакивает его... Неужели это конец?..

- Смерть?.. Умираю!.. О-ох! - Он закричал, задергался, и вдруг как-то глухо, словно издалека, донесся до него знакомый стук двери. Вслед за ним, отбрасывая прочь кошмарный сон, долетел крик Жамили. Злой, пронзительный голос жены шел к нему, как спасение. Снова хлопнула дверь. Он тяжело вздохнул и открыл глаза.

- У-у, проклятые! В могилу нас свести хотите! - Ее голос креп.

Исчезло одиночество, ушла непрошеная черная смерть, отодвигались, таяли вдалеке горы... Он был на земле, в своем доме, на своей постели.

- Это ты, Жамиля? Уф...

- Что с вами? - Встревоженная жена подошла к кровати. - Что вы так вздыхаете? Не заболели?..

Хасен не ответил. Он лежал, рассеянно водя лихорадочным взглядом, медленно приходил в себя. Все вокруг было привычно: и всегдашний утренний беспорядок в комнате, и плохое настроение Жамили - следствие ее бесконечных, изнурительных ссор с домашними, и хлопанье двери. «Умри я незаметно и

воскресни сейчас, она встретила бы меня точно так же», - устало подумал он, глядя в лицо жены. Вот она - его жизнь, стоит перед ним.

Он может протянуть руку и дотронуться до нее, ласково погладить или ущипнуть, сказать доброе слово или прикрикнуть, - ничего не изменится. Он вдруг опять почувствовал глухое раздражение, не оставлявшее его последнее время.

- Скажите же наконец, что с вами? - Голос Жамили становится мягче, вкрадчивее, - он знал, что так и будет. - Наверное, это из-за вчерашней выпивки. Жара нет? Может, градусник принести? А много вчера выпили?..

- Я не болен.

- Милый, да что с вами?

- Да вот приснилось... - начал Хасен. Он потянулся, чтобы приласкать жену, но рука его коснулась костлявого бедра Жамили и бессильно упала на одеяло.

Лицо женщины дрогнуло и мгновенно посерело.

- Ах, боже мой! Из-за какого-то сна так расстраи­ваться... - Голос ее задрожал и снова взлетел криком: - А вы знаете, что ваша невестка столкнула с флиты большое блюдо, вдребезги разбила. Вы слышите? Блюдо разбила!

- Какое блюдо? - спросил Хасен, думая совсем о другом.

- Да то, что я на нижнем базаре купила. Сколько мечтала о таком блюде, и вот тебе... Чтоб их...

- Перестань, надоело! - негромко прервал ее Хасен. - Который час?

- Семь, - сердито ответила Жамиля.

- Оказывается, еще рано. Но теперь уже не уснешь...

Жамиля как-то обмякла, присела на край постели.

Хасен искоса, не поднимая головы, посмотрел на жену. Она выглядела усталой, осунулась, ранние морщины на скуластом темном лице проступали еще резче. Голова была обмотана неизменной старой серой

шалью, в которой она ходила дома. Они встретились взглядами, и Жамиля, словно покачнувшись, слегка наклонилась к нему и несмело, жалко улыбнулась одними губами. Удрученный, Хасен отвернулся к стене: нет на свете женщины безобразней ее. Жамиля рывком вскочила с постели и выбежала из комнаты. Стук двери прозвучал, словно выстрел.

Из передней послышался надрывный старческий кашель. Потом простучали резкие и частые, как удары молотка, шаги и донеслись испуганные голоса: мужчина бормотал приглушенным хриплым басом, женщина отвечала ему шепотом. «Конечно, они», - подумал Хасен, прислушиваясь к голосам старшего брата и невестки, недавно переехавших к нему из аула. Он слушал, и мысли его уходили далеко, в прошлое... Хасен вспомнил давно минувший восемнадцатый год, белогвардейцев. В то время он был председателем уездного комитета, но потом заболел и приехал на родину, в степь, к этим вот старикам. Болел долго. А когда выздоровел, Жамиля, на которой он женился всего год назад, устроила большой той и байгу. Через два года снова той - на этот раз, по случаю его освобождения из советской тюрьмы. Жамиля сдержала свое обещание - одарить всех, если муж вернется невредимым: распорядилась резать овец, созвала женщин и раздала им мясо... Даже при большом желании Хасен не смог бы вспомнить случая, чтобы Жамиля чего-нибудь для него пожалела. Каждое лето он приезжал домой, и жена не скупилась на угощение: кололи по тридцать, а то и по сорок ягнят. Никогда не забывала она сделать мужу дорогой подарок. В первый раз подарила гнедого с лысиной иноходца, потом буланого, затем великолепного белогривого скакуна... Да-а... Любила, значит, его... Стоило отдать за нее, девушку из богатого рода, калым в тридцать баранов и десять голов крупного рогатого скота. Стоило... Окупилось все.

Правда, его положением следователя, а потом и судьи изрядно попользовались заправилы ее рода. Особенно во время выборов в волисполком и правление кооператива. Родственные узы в степи крепки, а Жамиля умела влиять на Хасена. Сколько по наущению ее родни было состряпано дел! Чего стоили одни только доносы и указания, написанные им аульным властям! Как они с женой травили и преследовали бедняков, выступавших против ее богатых сородичей! Скольких засудили, скольких выгнали из партии! Да-а... Советы в степи были в ту пору мягче воска. Умели тогда прижимать бедняков... И все упиралось в Жамилю, все шло по ее слову и желанию...

- Вы встаете? Чай готов, хлеба только маловато, - недовольно буркнула Жамиля, появляясь в дверях.

Хасен молча поднялся, оделся и вышел в переднюю, где жили два его брата и невестка. Комнату напротив занимала русская семья. Хасен никак не мог привыкнуть к соседям и всегда злился, когда они появлялись в прихожей. Сейчас они, видимо, были дома: из их комнаты доносились негромкие голоса, иногда там смеялись.

Не задерживаясь и не оглядываясь, Хасен быстро вышел во двор.

Весна в этом году не баловала людей погожими днями, но сегодня выдалось ясное сверкающее утро. Вдали громоздились горы. Хасен взглянул на Большой Алма- атинский пик... На земле, где Хасен родился и вырос, не было гор с уходящими в небо вершинами, вечно окутанными облаками. В беспредельно широкой степи лишь изредка встречались пологие холмы, и была его земля простой, открытой и понятной человеку. Не в силах отвести взгляда, Хасен смотрел на горы. Они были красивы, но красота их не трогала его. Над горами низко плыли черные тучи. Опускаясь до зеленого пояса елей и сосен, они редели, разрывались и расходились

огромными клубами сбитой шерсти. В прогалах между непрестанно движущимися, теперь уже серыми клочьями тумана, нескончаемой чередой мелькали сияющие снежные вершины, темные скалы, ярко­зеленые поляны и леса. В тесном окружении скалистых громад сурово вздымался пик, он казался одиноким из- за своей высоты. Грудь его обнимали тучи, на самой вершине сверкал снег, словно вышитая серебром узбекская тюбетейка. Правильной формы, с тремя ровными линиями граней, он напоминал пирамиду, созданную руками древних. Казалось, что это огромный памятник пирамидам, что когда-то люди сложили вместе тысячи пирамид в одну и оставили ее потомкам... Пик напоминал Хасену его мучительный сон, и утомленному взору его показалось, что пик сам сдвинулся и вошел в пенистое белое море облаков и тумана... Хасен почувствовал себя бесконечно малень­ким перед этой молчаливой громадой, и неожиданно у него возник нелепый страх, что гора может раздавить его своей непомерной тяжестью. На миг ему даже представилось, что пик надвигается, нависает над ним...

Он знал, откуда у него все это: и тяжелые, не дающие покоя, мысли, и чувство одиночества, и глухое раздражение.

Кто он в новой жизни, которая, хочет он того или нет, а утвердилась и прочно входит во все дома? Победа социализма становится непреложным фактом. От него не отвернуться, не уйти, ибо он везде, во всем, что теперь окружает Хасена. Он так же высок и несокрушим, как этот пик. И так же неприступен, потому что его, Хасена, нет среди его основателей и строителей. А мог бы он оказаться среди них? Кто подскажет ему - нужно ли это, чтобы он был среди них?.. А прошлое?..

В передней Хасена встретила Жамиля. В руках она держала осколки блюда. Лицо жены пылало яростью.

- Видишь? - Она протянула ему осколки.

«Успела еще раз сцепиться», - с досадой подумал Хасен.

- Что же ты молчишь? - крикнула жена. - Вот во что превратилось блюдо! Уронила с флиты...

Хасен презрительно скривил губы. «Флита», - передразнил он ее про себя. - Тоже мне ученая. Коверкает родной язык, в котором нет ни буквы «х» ни «ф». А ведь в юности зубрила «Мухаммадию» и «Сыбатылгазин». Тогда, помнится, в одном своем нежном послании она даже подписалась по арабски: «Бенте Фазыл» - дочь Фазыла. Хороша ученость - что коровья иноходь...»

- Сбросила с флиты, - повторила Жамиля.

- Отстань ты со своей флитой! - Он отвернулся от жены и тогда увидел брата и невестку, тихо сидевших у стенки. Встретив его сердитый взгляд, они заморгали, как нашалившие дети, и виновато отвели глаза.

Хасен вспыхнул и стремительно проскочил мимо них в гостиную.

- Нет от вас покоя! - сквозь зубы бросил он им на ходу, пнул кожаные калоши невестки, попавшиеся ему под ноги, и, толкнув плечом дверь, скрылся в своей комнате.

Калоши отлетели в сторону и ударились о низкую железную кровать, на которой лежал младший брат Хасена, Салим. Тот приподнялся недовольный.

- Что за безобразие! - воскликнул он, его широкие черные брови сдвинулись, румяное молодое лицо потемнело. Чистыми, блестящими после крепкого сна глазами он укоризненно глянул на младшую невестку: - Жамиля, да что с вами, в конце концов? Постыдитесь!..

Вмешательство Салима, видимо, подбодрило старшего брата - худого болезненного старика с тощей белой бородкой.

- Все из-за тебя, - сердито отчитывал он жену. - Ослепла ты, что ли? Или за тобой враг гнался? Столкнуть на пол блюдо величиной с тундук! Как же тут не расстраиваться?

- Ладно, успокойтесь, - подал голос Салим. Он вскочил с кровати и стал быстро одеваться. - Разбилось блюдо, только и всего. Подумаешь...

- Да ты понимаешь, что это было за блюдо? - вскинулась Жамиля.

- По мне, хоть золотое...

- Всю зиму охотилась за ним на нижнем базаре.

- Ну и что? - улыбнулся Салим. - Пора уж и успокоиться.

Из соседней комнаты вышла высокая русская женщина лет тридцати, с открытым приветливым лицом. Ее большие голубые глаза излучали доброту. В стриженых волосах, несмотря на молодость, про­бивалась седина.

- Как жаль, - огорчилась она, увидев в руках Жамили осколки, с которыми та все еще не могла расстаться. - Блюдо было и вправду красивое. Но ведь со всяким случается, Жамиля, - стала успокаивать она соседку. - Я и сама немало посуды побила. На то она и посуда, чтобы биться. Ведь это вышло нечаянно.