Страница - 8

Караша был умелый боец на соилах. Молодые джигиты из его аула также были хорошо обучены к ручному бою с седла.

Налетчиками Кунанбая руководил сын Кулыншака, один из «пятерых удальцов», силач и храбрец Манас. Нападение не застало его врасплох, он как чувствовал, что это может произойти Когда лава засады ринулась на них, он выхватил из-под колена шокпар и громогласно скомандовал своим джигитам:

- Сражаться смело! Не смотри, что их много! Круши с ходу!

И он первым кинулся в бой.

Оба отряда стремительно ринулись друг на друга. В один миг Манас выбил из седла двух жигитеков. Но тут бешено налетел на него Караша с соилом, и громадному Манасу пришлось отбиваться. Его увидел Уркимбай, связанный по рукам, сидевший на игреневом коне, впереди своего врага, и отчаянно прокричал:

- Караша, я здесь! На помощь!

Караша отстал от Манаса и, повернув своего коня, погнался за рослым скакуном со светлой гривой, на котором сидели два всадника Но это оказался жеребец из кунанбаевского табуна, и его не так-то легко было догнать. Караша не отставал, упорно преследовал. Охранник Уркимбая, джигит Толепберды, то и дело оборачивался в седле, готовясь дать отпор, если враг настигнет его. Уркимбай воспользовался этим и, внезапно запрокинувшись в сторону, скатился с коня. Толепберды умчался дальше, а Уркимбая подняли друзья.

Жигитеки отбили своего джигита, плененного Иргизбаем, Уркимбая. На призывные кличи нападавших, эхом разносимые по горам, из ночной темноты со всех сторон выскакивали все новые и новые конные боевики. Жигитеки спешили на помощь. Заметив это, Манас скомандовал:

-Отходим! Сражаться, отступая! За мной!

Вскоре иргизбаи быстро оторвались от преследования и скрылись за перевалом.

Никто из них не попал в плен врагу, но они не смогли увезти захваченного Уркимбая, как было им приказано. К тому же, испугавшись численного превосходства противника, они отступили с места сражения.

Противник же после событий этой ночи воспрял духом. Жигитек, побив двух атшабаров от Кунанбая и вызволив из плена Уркимбая, почувствовал себя уверенно.

6

На другой день резко переменилась погода, дохнуло зимним холодом. С гор Чингиза подул сильный ветер. Этот южный ветер постоянно обрушивается на долины, весною он бывает особенно благодатным, увлажняя на склонах снег, освобождая их от зимнего плена. Зимой он также друг скотоводу: сдувает с пастбищ неуплотнивший-ся рыхлый, сухой снег, открывая желтую траву, подножный корм для скотины. Правда, иной раз этот ветер достигает невероятной, истинно ураганной силы, и тогда он сбрасывает камни со склонов, вырывает с корнем кущи высоких сухих трав и далеко уносит по воздуху. Уцелеть от него может лишь низкорослая полынь да невзрачный перистый ковыль-лучшие зимние корма для овец. Их, стало быть, буранный южный ветер с Чингиза не трогает.

Итак, склоны Чингиза и всё Причингизье известны как самые благодатные места для выпаса овец, и многочисленные аулы разных родов с вожделением устремляются именно сюда

Южный буйный ветер, приносящий кочевникам немало блага весной и зимой, осенью становится для них сущим наказанием Внезапные студеные его порывы захватывают врасплох, принося много страданий, небо заволакивается мрачными свинцовыми тучами, предстоящие зимние испытания кажутся невыносимыми.

Вот и сегодня налетевший ветер принес с собою густую снежную крупу в воздухе над темной, неукрытой землей закружилась зимняя пурга. Так выпал первый снег в этом году.

Аулы, имевшие зимовья на Чингизе, уже прикочевали на свои места, однако не все перебрались в зимние помещения, жили в юртах и следили за переменой погоды. Сегодня холодное дыхание зимы заставило кочевников быстро перебраться в зимники и разместиться в теплых помещениях. В ауле Кунанбая с самого утра стояла деятельная суматоха, словно множество людей принимало участие в подготовке к большим поминкам.

После того как джигиты Майбасара дали отбить и упустили Уркимбая, Кунанбай разослал во все стороны своих гонцов.

Вчерашний сход старейшин в ауле Байсала во всем составе был сегодня приглашен к Кунанбаю. Прибыли и другие влиятельные люди из рода Иргизбай. Отовсюду, куда были отправлены гонцы, с каждым часом прибывали все новые и новые джигиты на конях, при оружии.

Из них Кунанбай выбрал десять человек и отправил к бокенши со строгим наказом, чтобы они немедленно направились к новым зимникам, которые были выделены им. И под жестким принуждением слабые, измученные бокенши были вынуждены двинуться кочевкой на Караул. Впрочем, Суюндика и Сугира принуждать не надо было, они кочевали с великой охотой, первыми и тронулись в путь; остальные же, глядя на них, последовали за ними.

В этот день откочевал не только род Бокенши: двинулись и некоторые аулы Кунанбая, у которых зимники были не здесь в Карашокы. Это Большой дом Оскенбая, отца Кунанбая, в котором жила старая мать Зере, это аулы Изгутты, названого брата ага-султана, также аулы Карабатыр, Жуантаяк. До этого дня Кунанбай не отпускал их от себя на зимние стоянки. Ему нужно было всех своих людей держать при себе. Но теперь, при наступлении холодов, больше нельзя было допускать, чтобы старики и дети мерзли, скот голодал.

Распустив по зимникам все свои аулы, Кунанбай решил воспользоваться этим временем всеобщих напряженных хлопот по устройству быта - у всех родов, зимующих на Чингизе. Было самое удобное время для набега.

Все вооруженные конники, прибывшие на клич Кунанбая, собрались и были наготове с самого раннего утра. К обеду их набралось еще больше, теперь это было настоящее войско, вооруженное по степному обыкновению шокпарами и соплами, секирами и копьями. Вчера кочевники, пастухи и табунщики, сегодня боевики, джигиты так и рвались в бой.

Кроме иргизбаев, вначале здесь собрались люди и из воинственного рода Котибак, старейшиной котрого был Байсал. Они зимовали по соседству с Карашокы.

Когда был объявлен полный сбор, Кунанбай пригласил к себе старшин всех союзных родов и через вождей передал свое приветствие народу. Отдельное совместное приветствие, от себя и от имени Байсала, ага-султан огласил через атшабаров-глашатаев именно перед народом Котибак, главой которого и был Байсал.

С недавнего времени, как Кунанбай захватил Карашокы, он усиленно зазывал Байсала и многое ему наобещал. Обещал увеличить размеры пастбищных земель для многолюдного Котибака, у которого почти не было угодий и зимовок на Чингизе. Обещал забрать у Жигитек и передать в Котибак немало тучных пастбищ и удобных стоянок, которые жигитеки когда-то, при их великом предке Кенгирбае, пользуясь своей многочисленностью и силой, захватили у многих родов в Тобыкты. И до сего дня единолично, уверенно и нагло владеют теми землями, которые когда-то были совместными. Теперь, когда Котибак по численности людей стал намного больше, чем раньше, и скота у него стало больше, а землями он обделен, Кунанбай обещал справедливое перераспределение, забрав часть земли у жигитеков и передав их в Котибак.

Намекнул Байсалу, что для него лично приглядел богатейшее зимовье Токпамбет, которое теперь занимает Божей. Вначале Байсал подумал, что если и уступит Божей зимовье, то это произойдет по обоюдной договоренности. Но со временем, пообщавшись с Кунанбаем дольше, он понял истинное значение того, что означают слова ага-султана: «Возьму у него и передам тебе». Но, понимая все это, Байсал молчал. Кунанбай же знал, что раз Байсал молчит, то он согласен с ним по сути дела. При несогласии Байсал никогда не стал бы отмалчиваться, это было не для его открытого, горячего, мужественного характера. И с начала лета, считай, весь воинственный Котибак во главе с его старшиной Байсалом был на крючке у Кунанбая.

Но в последние два-три дня обстоятельства усложнились, стали весьма напряженными. Ясно было, что зимовье Токпамбет просто так не отдадут, разве что его можно захватить силой. Но, забрав насильно, принеся людям горе и слезы, разве можно чувствовать себя спокойно? К тому же род Жигитек силен, во главе стоит Божей, соперничающий с самим Кунанбаем. Разве он допустит, чтобы Котибакотнял у него знаменитое зимовье, унаследованное от предков? И если будет допущено насилие, разве не ответят на него таким же военным насилием? Взять зимовье захватом можно, но удержать его в руках вряд ли удастся.

Такие мысли скрывались в последние дни за молчанием Байсала, который теперь был всегда рядом с Кунанбаем.

Ровно в полдень Кунанбай облачился в богатый байский наряд и в сопровождении Байсалы и Майбасара вышел к народу. Люди столпились перед Большой юртой, каждый держал в поводу оседланую лошадь.

-Жа! Садитесь все на коней! - раздался его рыкающий властный голос.

Огромная толпа задвигалась, джигиты стали садиться на коней.

Так иргизбаи первыми взяли в руки оружие и вышли на военную тропу.

Ветер с Чингиза усилился, уже завывая по-зимнему. Стало морозить. Снежинки летели в лицо, покрывали землю первым белым пушком. Степные дали потонули в серой мгле. Со стороны гор, сверху, с трудом переваливая хребты Чингиза, ползли тяжелые туманные валы, стекая в долину и оседая на земле колючим инеем.

Сидя на своем длинном гнедом коне, Кунанбай окинул взглядом окрестности Две глубокие морщины меж бровей пересекали лоб властителя. Сейчас они стали резче, видны отчетливее. Единственный на выкате глаз налился кровью, взгляд его был страшен.

Когда весь отряд уже сидел на конях, Кунанбай коротко приказал находившимся по обе стороны от него Майбасару и Байсалы:

-Вперед!

Многочисленный отряд, топоча тысячами копыт по обмерзшему склону холма, направился в сторону зимовья Божея на Токпамбете. Кунанбай со своей свитой старшин ехал впереди Всадники двигались быстро, крупной рысью.

Отряд Кунанбая еще до полудня покрыл расстояние до Токпамбе-та и, достигнув скалистого выступа горного отрога, вышел на его гребень. Отсюда до зимовья было расстояние в один ягнячий перегон . Аулы там уже обустроились, из труб над домами поднимался желтый кизячный дым и расплывался в воздухе.

По аулу расхаживало довольно много народу. Возле домов стояли оседланные лошади, но их было маловато. Кунанбай сразу же это приметил. В основном главная часть оседланных лошадей, в путах, мирно паслась на широком выгоне, за зимовьем.

Когда густая лава всадников вынеслась из-за утеса и, разворачиваясь на равнине, двинулась к зимникам, протяжный крик тревоги вознесся над поселением, и мужчины побежали к своим пасущимся лошадям. В руках у них были шокпары и соилы, народ заранее готовился к отражению нападения.

Немного промедления и они, похоже, успеют сесть на коней. Тогда противостояние может обернуться страшным, жестоким сражением Так подумал Кунанбай, все заранее рассчитавший до мелочей Он связал тесемки на ушах мехового тымака, с силой хлестнул плетью по гнедому и с криком «Олжай! Олжай" рванулся вперед.

За ним с криками «Иргизбай! Иргизбай!», «Торгай!», «Топай!» понеслась вся лавина всадников. Гул копыт и воинственные крики, рев ветра - все это стремительно надвигалось на зимовье, словно степной пожар. В ауле шум, гам, пронзительные вопли женщин, гортанные крики мужчин, захваченных внезапным смертельным чувством опасности. Ужасные звуки набега!

Людей у Божея было намного меньше, чем кунанбаевских боевиков

Похоже, род Жигитек, не подготовившись как следует к отражению врага, попал в военную ловушку. Сыграло еще и то, что Кунанбай нарушил закон степной войны при предстоящей битве стороны заранее обуславливались, где и когда она произойдет. Кунанбай же напал вероломно, внезапно, ничего не объявляя.

Вокруг Божея собралось лишь то число вооруженных людей из Жигитек, которые зимовали на Чингизе. Аулы у предгорий хребта и тех жигитеков, что населяли долины рек, оповестить не успели. Да и из горных аулов многие жигитеки сегодня были заняты перекочевкой и благоустройством зимников.

А от всего Бокенши возле Божея оказалось всего десять человек, которых привел особою Даркембай. Он сутра увидел, как по направлению к Карашокы несутся, словно черные волны муравьев, одна за другой, ватаги вооруженных всадников со стороны Жидебая, от Мусакула и Кыдыра, от Колькайнара, и сразу понял, что это едут к Ку-нанбаю люди, готовые напасть на Жигитек. Даркембай успел до обеда предупредить Божея о приготовлениях Кунанбая, по пути заехал к Байдалы, Караше, Каумену и Уркимбаю.

И сейчас у зимника Божея находилось человек сорок вооруженных джигитов, решивших охранять своего старшину, среди них и Даркембай со своими решительными друзьями-жатаками. Были здесь и храбрые сыновья Каумена, и Караши, и другие молодые джигиты из Жигитек, готовые драться с иргизбаями. Самые заметные из молодых два могучих сына Каумена, а также Базаралы, Бал а газ и сын Караши Абылгазы. Сначала под свой боевой кпич рода Жигитек: «Кен-гирбай! Кенгирбай!» они вскочили на коней, пасшихся возле зимовья, и хотели кинуться навстречу противнику с соилами в руках. Но Байдалы громким окриком остановил их.

- Стой! Хотите бросить Божея одного? Умирать, так вместе!

Передовые из отряда Кунанбая были уже совсем близко. Конная лава неслась стремительно. Порыв ее был страшен и неудержим.

-Ах, поделом мне! Врасплох застали! Как снег свалились на мою голову! Враг обманул меня! - в отчаянии вскричал Божей.

Его слабой надеждой были те разрозненные группы джигитов, которые успели добежать до своих коней и вскочить в седла. Маленькими ватагами по пять-шесть человек они неслись наперерез отряду Кунанбая, размахивая над головой боевыми дубинами. Однако в то время как первые из них уже неслись в бой, крепко утвердившись в седлах, размахивая соилами, остальные еще бегали по полю и ловили своих лошадей. Враги могли успешно налететь на них, не дав им возможность даже сесть на коней.

Скачет Кунанбай, выкрикивает приказания, на ходу он скомандовал, чтобы из отряда выделились два крыла, по сотне всадников, и направились во фланги. Сотни во главе с аткаминерами бросились по сторонам. Они с гиканьем и свистом распугали, разогнали по снежному полю стреноженных коней жигитеков. Те испуганно заметались по пустырю. Тяжелыми длинными дубинами иргизбаи сокрушали в щепки деревянные седла на них, сшибали ударами шокпаров высокие луки.

Жиденькие ряды пеших жигитеков, кинувшихся навстречу конникам Кунанбая, были ими сметены в одно мгновение. Кунанбай отправил на фланги две сотни конников, но у него под рукой оставалось гораздо больше боевиков основного отряда.

Успевшие вскочить на коней жигитеки разрозненно бросились наперерез мчавшейся густой лаве атакующей конницы иргизбаев - и были вмиг смяты, опрокинуты, сброшены с седел. На одного жигитека обрушилось сразу сорок дубинок врага. Кони одни, без седоков, испуганно понеслись через припорошенное снегом поле.

Те жигитеки, что не успели добежать до своих коней, бились в пешем строю. Но пеший перед конным был ничто, расправа коротка: с наскока быстрым ударом соила по голове конник сшибал противника с ног. И все отбежавшие от зимников жигитеки вскоре разрозненно метались, оказавшись в беспомощном состоянии.

Торжествующие крики иргизбаев, упоенных победой и гордых своим военным превосходством, огласили горную долину:

- Айдос! Айдос!

-Иргизбай! Иргизбай!

-Торгай! Торгай!

Победители взывали к духам предков, потрясая над головой оружием. Все преграды перед ними были сметены, всякое сопротивление противника на поле боя сломлено. Нападающие подступили к строениям зимовья, стали окружать их, тесня последних защитников - конных и пеших в перемешку. Несмолкающие боевые крики, треск скрещиваемых соилов, грохот сотен копыт - все это сливалось в один яростный шум сражения. Подступила страшная развязка набега.

Маленький отряд Божея столпился перед его зимником. Подняв и взмахивая над головой палками соилов и шокпаров, люди готовились к последнему отчаянному сражению. Кучка бойцов была похожа на свирепо оскалившуюся стаю волков, загнанных в угол.

Байдалы увидел, что они окружены со всех сторон. Только теперь он взял командование на себя.

- Бросай коней! Отступаем все в дом! Встанем в дверях, будем биться насмерть! За мной! - крикнул он и затем увел всех спешившихся бойцов внутрь помещения зимника.

Прямо против широких дверей стояли Байдалы и Божей, окруженные молодыми, крепкими джигитами, среди них Балагаз, Базаралы, Кожакан.

Противник тесной массой кавалерии стеснился перед зимником, конники подступили к самым воротам, им некуда было повернуться, джигиты рвались вперед, их прибывало все больше.

Кунанбай оказался в самой середине надвинувшейся толпы конников. Перед ним расступились, потеснившись. Он остановил коня у входа в огороженный двор. Все ждали его приказаний.

В это время внутри дома Даркембай, протиснувшись к открытой двери между Божеем и Байдалы, установил на сошки фитильное ружье, неизвестно откуда появившееся у него. Ружье было заряжено, фитиль дымился. Даркембай, переведя дух, сказал, обращаясь к Божею:

- Этот одноглазый шайтан никого не пощадит. Опять загнал нас в западню... Посторонись! Дай-ка я его пристрелю! - и, приложившись к ружью, стал целиться.

Но Божей отдернул его за плечо.

- Не стреляй! Не нам карать его, пусть духи предков покарают.

А в это время на улице Кунанбай отдавал приказания:

- Выволакивайте всех! Свяжите по рукам и ногам и тащите, как упрямых рабов!

Соскочив с коней, его приспешники во главе с Майбасаром тесной толпой забежали во двор и штурмом ворвались в дом. Кунанбай гнал туда все новых и новых боевиков:

- Вперед! Слезайте с коней! Быстрей! Всем спешиться!

Внутри тесного загона с низким потолком началась несусветная давка. Джигиты Божея, зажатые со всех сторон, даже не имели возможности взмахнуть над головой соплами.

Напрасно Базаралы, Балагаз, Даркембай, окружившие Божея, пытались его защитить, их смяли в давке, как овец в обезумевшем стаде. Человек сорок жигитеков в минуту были обезоружены и сбиты с ног. Побежденных начали с позором выволакивать на улицу.

На пленных, начиная с Караши, с Уркимбая, как только выталкивали их из двери, набрасывалась целая толпа карателей и принимались нещадно хлестать плетьми. Исполосованные до крови, молодые жигитеки пытались как-то сопротивляться, но их гоняли, били, они падали и вновь поднимались на ноги, крича страшными голосами, проклиная Кунанбая.

А он, душимый гневом, ничего этого даже не слышал, он ждал только одного человека, окаменев от лютой злобы. Наконец, вывели его. В дверях показался Божей. В отличие от остальных, он не был истерзан карателями, его никто не подталкивал, Божей вышел сам, на его голове горделиво вздымался дорогой пушпак, походка и осанка сохраняли достоинство вождя рода Жигитек. Лишь с обеих сторон от него, сзади и спереди шли караульные иргизбаи.

Хлестнув камчою гнедого, Кунанбай прорвался вперед, рядом с ним, не отставая, оказался Байсал. Кунанбай осадил коня перед Бо-жеем и, указывая на него кнутовищем камчи, крикнул срывающимся от ярости голосом:

-В плети его!

Подскочили Камысбай и Жумагул, сбили с ног Божея, прижали к земле, лицом вниз.

-Хороших плетей ему! Стяните с него штаны и по голой заднице! -кричал Кунанбай, в бешенстве кружась на коне рядом.

- Чтобы твой кривой глаз вытек! Эй, Кунанбай! Чтобы кровное проклятие древних аруахов пало на тебя! - крикнул Божей с земли.

В тот же миг грубо и непристойно завернули ему на голову полы шубы и чапана, Камысбай занес над головой плеть. Тело Божея беспомощно белело на затоптанной земле. Спина и поясница были оголены. Огромная толпа, как бы неслышно охнув, мгновенно замерла и притихла.

Когда плеть Камысбая пошла нещадно гулять по нагой спине Божея, кто-то стремительно прорвался сквозь толпу и с криком упал на тело Божея, прикрывая его.

Это был Пушарбай из племени Котибак, сверстник и друг Божея.

-Уа, довольно! Будет тебе, Кунанбай! - умоляюще закричал он. -Араша! Араша-а!*

Это еще больше разгневало Кунанбая. В черном бешенстве он стал размахивать камчой и срывающимся голосом проревел:

- Его тоже в плети! Бейте собаку!

Но тут рядом с Кунанбаем раздался властный, сильный голос:

- Посмей только!

Это был Байсал. Кунанбай круто развернулся к нему и впился в него сумасшедшим взглядом, словно пулю послал. Исказившееся лицо Байсала и его глаза ответили такою же силой гнева. И все же Кунанбай не отступил.

- Бейте обоих!

Камча заходила и по Пушарбаю, и по Божею. Иргизбаи под началом Майбасара взялись за дело круто.

Байсал резким скачком послал коня вперед и, нагнувшись с седла, схватил Майбасара за шиворот, с силой отшвырнул его в сторону. И потом, оттесняя его приспешников конем, заслоняя Пушарбая и Божея, могучим голосом бросил боевой клич:

- Котибак! Котибак! Ко мне, Котибак!

И все как один, воинственные котибаки вспрянули от этого родового клича. Большой молчаливой толпой всадники Котибак выделились из войска Кунанбая, сместились к толпе пленных жигитеков, смешались с ней и грозным строем развернулись в противостояние Кунанбаю. Все стало ясно, Котибак перешел на сторону жигитеков и готов был сражаться рядом с ними. Но жигитеков было слишком мало, и они были уже надломлены и слабы. Бой не мог возобновиться. Байсал вступился за Пушарбая и Божея, не потерпев того позора, которому они оба были подвергнуты. Люди Майбасара отступились от Божея, перешли на другую сторону, к своим. Божей был освобожден, ему помогли встать с земли, держа под руки..

Божей крикнул вслед удалявшемуся Кунанбаю:

- Эй, Кунанбай! Я от пули тебя уберег, а ты в огонь меня бросил! Помни об этом, Кунанбай!

Кунанбай призвал всех, кто оставался с ним после отпадения ко-тибаков и, увлекая за собой еще очень многочисленный отряд, ушел обратно в направлении Карашокы.

В ПУТИ

1

Сгущались вечерние сумерки. На глазах зарождалась темнота. Казалось, изо всех углов комнаты неслышно выступала ночь и постепенно наполняла собою весь большой дом. Это было самое просторное жилье из всех зимников Жидебая. Дом двух матерей Абая был богатым, большим, гостеприимным. Внутреннее убранство его отличалось обилием роскошных ковров, узорчатых домотканых паласов, вдоль стен высокими стопками пестрели одеяла самых разных ярких расцветок. Здесь и жил Абай рядом с любимой бабушкой и родной матерью. Еще не зажигали светильников, дома почти никого нет, народ хлопочет на улице, устраивая скот на ночь.

У окна сидел на корточках Абай и, опираясь локтями на низкий подоконник, подперев ладонями подбородок, задумчиво смотрел на позлащенные солнцем далекие вершины Чингиза. Вдруг, оказавшись в непривычном одиночестве, он надолго замолк и весь превратился в слух и отдался созерцанию.

В комнате, кроме него, сидела на полу, на своей постоянно раскрытой постели, старенькая Зере и качала на коленях младенца, трехлетнюю внучку, дочь младшей жены Кунанбая, красавицы Айгыз. Бабушка привычно, монотонно тянула колыбельную песенку. Это была старинная колыбельная, ее теперь никто не пел, и только от дряхлой Зере Абай слышал ее. С самого малого возраста Абай любил слушать эту песню, засыпал под нее, и она была для него такою же родной и любимой, как сама бабушка. Сколько раз он ни слышал ее - в ней не менялись ни слова, ни напев, она была навеки верна тем, кому ее пели, как само материнское сердце. Для Абая эта простенькая, бесхитростная песенка звучала как напев мирных сумеречных вечеров на родине. Тоскливый, монотонный мотив ее дожил до старости Зере, сам ничуть не изменившись. И смотревшему в окно Абаю хотелось, чтобы голос ее, порой печальный, а порой бесконечно ласковый и любящий, никогда не смолкал.

С того дня, как перекочевали на зимовье, Абай по вечерам неизменно остается наедине с бабушкой. Он сам не может себе объяснить, почему так хочется ему быть рядом с нею. Едва подступит вечер, стада возвратятся с пастбищ, Абай идет в дом младшей матери Айгыз, берет на руки маленькую Камшат и приносит ее к бабушке Зере. Он ласкает ребенка, играет с нею, и когда девочка утомится и захочет спать, передает ее в руки старушки

Камшат не сразу засыпает, и в полумраке сумерек, когда старая Зере перестает петь, полагая, что ребенок заснул, у девочки вдруг вздрагивают ресницы, она открывает глаза. И в полудреме, сонно моргая глазками, принимается хныкать, словно прося продолжения пения.

Час заката Абай всегда проводил в остраненном молчании. Ему хочется побыть наедине с самим собой. Старенькая бабушка не мешает. Если же вечер застает его вне дома, он уходит подальше от аула, взбирается на вершину какого-нибудь холма. В золотом и багровом степном закате таится для него некая притягательная одухотворенная сила, перед которою он, как перед вышним повелителем, оказывается в сладком молитвенном душевном волнении. И сейчас также - слухом он обращен к бабушке, глаза его блуждают по высокому гребню Чингиза, пылающему огненной короной Но с заходом солнца золотистое сияние вершин угасает, и в подступающей синеве ночи хребты Чингиза, удаленные верст на двадцать отЖидебая, уходят в глубину неизмеримого пространства И похожие то на гребень бегущей волны, то на замерших неприступным строем великанов, зубчатые вершины постепенно отдаляются, погружаясь в густеющую темноту ночи.

Что происходило там, в горах, пока еще не известно в ауле. О набеге здесь не знают, но уже дошел слух, что бокенши, все до единого очага, изгнаны из Карашокы, что они, со слезами и воплями проклятий, покинули свои старинные зимовья. Всем было ясно, что на родные пределы Чингиза надвинулись страшные события. Абай тоже догадывался об этом.

Пронизывающий холод, стекающий с гор, замораживает души людские, делая их черствыми и жестокими. И только звуки бабушкиной нежной колыбельной - она, единственная, может устоять против холода человеческих сердец. Обладая какой-то необыкновенной покоряющеи силои, эта тихая, едва слышная, напеваемая трепетным старческим голосом песенка способна спасти мир Абай постиг это не умом, но сердцем, и перевел свой посветлевший взгляд с горных вершин на небо.

Там, в вышине, полноокруглая жаркая луна, плывя в темно-синей бездонной глубине неба, пробиралась среди скопления вздыбленных черных облаков. Она играла, то прячаясь за них, то совершенно неожиданно и резво выскакивая из-за них. Абай засмотрелся на эту лунную игру и вскоре забыл о своих невеселых раздумьях.

Луна прыгнула сверху на груду лохматых облаков, исчезла в них, и вдруг вынырнула совсем в неожиданном месте, игриво, убыстряя свой бег, двинулась вперед, опять спряталась за тучку, словно играя в прятки - и вдруг с ясной улыбкой во все полное лицо явилась в чистом синем широком проеме

В следующий миг, прищуриваясь, словно заигрывая, она одним краем ушла за облако, слегка притушив свое яркое сияние Абай впервые увидел такую игривую, развеселую луну. Когда напоследок, скакнув над краем тучи тоненьким серпиком, она быстро спряталась - на этот раз надолго - Абай невольно рассмеялся, удивляясь ее проказливости. Она была как непоседливый ребенок, шаловливое милое дитя.

И тут за дверью он услышал быстрый топот бегущих маленьких ног, раздался звонкий смех - это забежал в дом Оспан, убегая от кого-то, весело хохоча, спасаясь от погони, а тот, кто гнался за ним, во весь голос ревел от какой-то обиды Плачущим оказался Смагул, брат Абая по младшей матери Айгыз, ровесник Оспана.

Абай сразу понял, что Оспан чем-то обидел брата, и, вскочив с места, поймал озорника И только тут Смагул, настигнув обидчика, смог вцепиться в него. Оспан теперь был у себя дома, быстро обернувшись к Смагулу, он приготовился драться.

- Чего тебе надо тут? - громко завопил он и схватил братишку за воротчапана.

Абай растащил их.

- Что он тебе сделал? - спросил у Смагула.

Смагул заревел еще громче, захлюпал носом.

- Кулжу мою... Красную кулжу мою украл!..

- Чего ты врешь? Когда это я украл? Ой, рева-корова!

И, кривляясь, подскакивая на месте, Оспан стал передразнивать брата «Кулжу... кулжу мою украл! Вот дурак!»

Абай крепко ухватил его за шиворот, встряхнул и строгим голосом приказал:

- Ну-ка, отдавай битку!

Но Оспан, как всегда, изворачивался и противился:

- Врет он, никакой кулжи у него не было!

Не выпуская его, Абай начал обыскивать Оспана.

Оспан, неожиданно крутнувшись, вырвался из рук старшего брата и отскочил в сторону. Он подбежал к печи и, пряча руки за спиной, втиснулся в самый угол, встал за большой бадьей с бродившим верблюжьим молоком, шубатом. Видимо, он решил сопротивляться до конца и, в случае чего, готовился опрокинуть на старшего брата эту бадью. Абай разгадал его злонамерение и не стал тащить его из угла.

- Ну-ка, отдавай! Покажи руки! - приказал он братишке.

Тот еще дальше спрятал свои руки. И тут Абай неожиданно схватил Оспана за ухо и начал безжалостно крутить. Оспан завопил от боли и принялся ногой толкать бадью, стараясь опрокинуть ее на Абая. Но он не дал этого сделать. Оспану все же удалось сбросить крышку бадьи, и, продолжая оглушительно кричать, он мигом бросил красную бабку в сосуд с кислым молоком - только булькнуло. Подняв обе руки к лицу Абая, озорник закричал, вмиг перестав реветь:

-Смотри, смотри! Ойбай! Ничего нет! Где кулжа? Где? - И он снова притворно захныкал.

Абай не заметил, как бабка полетела в молоко, но Смагул это увидел, быстро подскочил к бадье и, засучив рукав, по плечо запустил в шубат свою грязную руку, стал деловито шарить по дну бадьи. Теперь Абай рассердился на Смагула и, отпустив Оспана, намеревался схватить младшего брата, чтобы оттащить его от сосуда с шубатом. Но не успел - Оспан из-под его руки рванулся вперед, дал подзатыльника братишке и со злорадным хохотом схватил его за ворот и с головой окунул в кислое молоко. Тот так и не успел нашарить бабку, захлебнулся молоком. Фыркая и откашливаясь, он выдрал голову из бадьи и с новым ревом набросился на Оспана.

- Эй, дурак! Сукин сын! - крикнул он и добавил еще кое-что покрепче, недетское, оскорбляющее матерей.

Абай, в растерянности, онемел и остолбенел, затем рассердился не на шутку и принялся трясти за шиворот Смагула, приговаривая:

- Ах ты, щенок! Что ты сказал? Это кто же тебя так научил? Ты что, забыл, что мать Оспана тебе тоже приходится матерью, дурачок!

Оспану, зачинщику драки, от старшего брата тоже изрядно досталось. Оба мальчика, ревя во весь голос, разбежались в разные стороны. Оспан подбежал за утешением к бабушке и, рухнув на пол, уткнулся лицом в ее постель. Смагул побежал к себе домой.

Грязная, недетская ругань братишки ошеломила Абая, он никак не мог успокоиться. Растерянно стоял на месте, посреди комнаты. Вдруг снова услышал хнычущий голос Смагула. Голос приближался. К нему присоединился громкий возмущенный крик Айгыз, видимо, она тащила сына в Большой дом - разбираться. С грохотом распахнув дверь, ворвалась с улицы, втащила через порог Смагула, поставила его посреди комнаты.

- Нате вам! Разорвите на кусочки несчастного! Съешьте его! Вот он! Все налетайте! - закричала она и свирепо надвинулась на Абая.