Страница - 14

Тут к ним подошли еще несколько человек. Они выходили из разных дворов, выползая из-под лохмотьев старого войло­ка, из-под укрытий, сооруженных на скорую руку из каких-то старых, грязных тряпок, вылезая, словно нечистая сила преис­подней, прямо из наваленных как попало мусорных гор. Тогда и спросил Абай, обращаясь сразу ко всем жатакам:

– Что это за люди, оставшиеся на улице без крыши над головой? Куда делись их юрты? А на домах зимников почему нет крыш? Объясните мне, люди добрые! Может, ураган раз­метал ваши дома?

Среди подошедших серых, темных, отощавших до преде­ла жатаков оказались знакомые Абаю старики, Дандибай и Еренай. Выступила вперед кучковавшаяся отдельно ватага рыжеватых парней с мрачными глазами, которых привел с со­бой не жатак, а сын Караши – Абылгазы. Он со своими людьми был, оказывается, гостем аула. Поздоровавшись с Абаем и его собеседниками, Абылгазы присел рядом с ними. На недавний вопрос Абая ответил старик Дандибай.

– Абай, айналайын, ты спросил, не ураган ли развалил, разметал эти дома? Да, ты угадал, ураган налетел. Как бы могло быть такое большое разрушение без урагана? Однако этот ураган не Кудай наслал на нас за наши грехи – буря эта из начальников, из биев, аткаминеров и атшабаров. Вон, в той стороне, смотри хорошенько, построены белые юрты для на-

чальства, а за этими юртами – видишь? – стоят наши серые юрты, их около десятка.

И все вместе, путники и жатаки, обернулись в одну сторону и смотрели на построенный у реки юрточный городок. Действи­тельно, поодаль от белых юрт на небольшом пространстве стояла кучка маленьких серых юрт, словно испуганно прижав­шихся друг к другу.

После того как жатаки и их гости достаточно налюбовались на далекий белый городок чиновничьего аула, Дандибай вдруг смачно выругался и сказал:

– Белые юрты – начальству, а наши серые – для нашего позора и унижения.

– Как это? – не понял Ербол.

Жатаки заговорили разом, перебивая друг друга:

– А так! Их предназначили для арестованных!

– Из них сделали кухни, чтобы день и ночь варить пищу!

– Что там кухни! Наши юрты отдали под отхожие места!

– Все это сделано по воле старшины и его атшабаров!

– Пес его знает, когда наступит конец всему этому!

– Юрты забрали, а наши старухи, старики и маленькие дети сидят, укутавшись в тряпье!

Абылгазы постарался разъяснить:

– Насели на жатаков, как будто им выбирать волостного! Какую тяготу на них навалили! И согласия у них не спрашивали! А все это - происки Майбасара и его шабарманов! Приказа­ли весь скарб из юрт выкинуть, юрты разобрать и перевезти туда!

Абай посмотрел на жатаков с большим удивлением.

– Эй, жатаки! Зачем вы отдали свои юрты? Неужели нельзя было отстоять их?

Жатаки зашумели:

– Ойбай, что вы такое говорите!

– Разве мы так можем?

– Они бы нам и пикнуть не дали!

Тут в ближнем дворе заплакал ребенок. Это был больной ребенок. Малыш лет четырех-пяти с синими прожилками на висках, с одутловатым лицом. Глаза его, рот и уши облепил густой рой мух. Глядя на него, Абай дрогнувшим голосом про­говорил:

– На съедение мухам детей оставили! Что они делают с людьми! Уа, где твоя былая дерзость, дорогой Даркембай? Надо было дать как следует по голове шабарманам и прогнать их!

Даркембай на это только горько улыбнулся, потом сказал:

– И давали по башке, и прогоняли! Но только от этого еще хуже стало…

И он рассказал о том, что произошло.

Дней десять назад, проездом в аул Кунанбая через Ералы, в Коп-жатак заехал Базаралы вместе с Абылгазы. Даркем- бай и Базаралы, несмотря на большую разницу в возрасте, были хорошие товарищи, и во многом их суждения, желания, устремления совпадали. Их дружба длилась уже много лет. Мужественных, гордых и душевно отзывчивых джигитов свя­зывало взаимное уважение и симпатия. Даркембай говорил о Базаралы: «Он как матерый вожак, отбившийся от стаи. Одино­кий волк в глухой степи». Встретившись в ауле жатаков, старик изложил перед ним все, что накопилось на душе.

Погостив три дня, Базаралы успел побывать в каждой юрте бедных отщепенцев от родов Жигитек, Бокенши, Котибак, уте­шал их, как мог, забавлял веселыми рассказами, чтобы хоть немного приободрить их. И стал добрым другом для всего аула бедняков.

Он поведал им о том, что узнал сам, часто и подолгу разъез­жая по разным краям беспредельной степи: аулы нищих, такие как Коп-жатак, разбросаны по всем пределам казахской земли. У горы Догалан есть аул жатаков из родов Сак, Тогалак и Тасбо- лат; в долине Бильде – из родов Анет, Бакен и Котибак; возле горы Орда – из племени Мамай. А в урочище Миялы стоит аул

Коп-жатак, в котором собрались неимущие из сорока разных родов. И еще слыхал Базаралы о многочисленных жатаках в далеком краю Керей, за Чингизским хребтом. И в отдаленной отсюда волости, в Кокенской, есть аулы жатаков, прозванные «сорокаюртными». Наконец, на расстоянии одного пикета от Семипалатинска обосновались жатаки из Балторака и Жалпа- ка. Особо упомянул он о жатаках, которые обитают, по слухам, на берегах Иртыша, уйдя из родов Керей, Уак, Бура, Матай.

Все эти жатаки, не имеющие скота, из племен и родов ко­чевников, живут теперь за счет земледелия. Об этом говорил Базаралы людям из аула Коп-жатак.

– Не надоело вам обманывать себя пустой надеждой: «мол, родная земля, степь - золотая колыбель, не даст нам про­пасть». Да, она родная колыбель – для тех, у кого есть скот. А для вас она может стать колыбелью, если вы научитесь сосать грудь земли. Объединитесь по два, по три дома, об­рабатывайте хотя бы одну-две десятины земли, вложите свои силы в это дело, посейте хлеб! А летом займитесь заготовкой сена – режьте траву хоть одним серпиком, косите хоть одной косой – по всем просторным урочищам можно запасти немало сена. А осенью свезете в город и продадите, на вырученные деньги хотя бы чай-сахар купите!

Даркембаю понравились слова Базаралы. Он готов был их заучить наизусть. Советы своего младшего товарища решил претворять в жизнь в своем новом ауле, среди новых родичей племени Жатак.

Через три дня, когда Базаралы уже собирался уезжать, в аул бедняков нагрянули атшабары волостного старшины. До этого на Ералы караванами перебросили белые юрты и стали их устанавливать на берегу реки. Впереди караванов летел испуганный крик Такежана – Майбасара: «Пришла беда! Едет уездный ояз! Надо ставить юрты, гнать овец для убоя!» Теперь же, утром, когда Даркембай с гостями, Базаралы и Абылгазы, сидели за чаем, в аул влетели, словно вражья сила, три атша-

бара с бляхами на груди. Даркембай прислушивался к шуму, возникшему на другом конце аула, но еще ничего не сказал гостям. Базаралы высказался первым:

– Аксакал, не волки ли напали на ваш аул?

Не успел старик ответить, как к юрте подлетели трое вер­ховых и стали кричать, не слезая с коней:

– Даркембай! Выходи сюда!

Базаралы молча переглянулся с Абылгазы, потом тихо ска­зал Даркембаю: «Не отвечай!» – и спокойным голосом, громко отозвался из юрты:

- Уа, джигиты! Вы кто такие будете? Слезайте с коней, за­ходите в дом, будем разговаривать!

Снаружи словно взбесились, тяжелые удары камчой посыпа­лись на ветхую юрту, стали напирать лошадьми, грудью на сте­ну, затрещали деревянные решетки кереге. Матерщинная брань и страшные угрозы обрушились снаружи на Даркембая.

– Эй, выходи, тебе говорят! Астапыралла, чего он возомнил? Ты, жатак поганый! Даркембай! Чего заставляешь горло драть шабарманов старшины?! Выходи сейчас же!

Старик Даркембай не выдержал и, вскочив с места, выбе­жал из юрты. И сразу был взят в плети с двух сторон, дюжие атшабары с коней хлестали по старику, который годился им в отцы.

Разъяренные Базаралы и Абылгазы выпрыгнули из юрты, как свирепые львы, и с яростными криками набросились на атшабаров. Их было трое, двоих Базаралы мигом стащил с коней и с размаху бросил на землю, третьего сдернул с седла и подмял под себя дюжий, коренастый Абылгазы. Усевшись на головы оглушенных, обмякших атшабаров, два могучих джигита принялись пороть их плетками.

– Сбежался весь Жатак, стар и млад, и повеселился от души, глядя, как нахлестывают по задницам этих негодяев! Никто за них не заступился, слова за них не сказал! Славный батыр Базаралы хорошо отделывал их, бил, пока рукоятка камчи не

переломилась! – Так весело рассказывал Даркембай сегодня Абаю и Ерболу, вспоминая события того дня.

Но затем смолк и потупился сумрачно. И тогда Ербол спосил у него:

– Но как же случилось, что они забрали у вас юрты?

И Даркембай коротко рассказал. Атшабары уехали, жатаки успокоились. Базаралы побыл у них еще два дня, потом отбыл по своим делам. На другой же день после его отъезда примча­лось человек тридцать во главе с Такежаном, со старшинами, шабарманами – за мгновенье разобрали юрты и увезли их.

- Сущие прохвосты, собаки оголтелые! Стоит только хо­зяину науськать – могут даже кости своих предков разрыть из могилы! – говорил старик Абаю. – Ты недавно спрашивал: «Даркембай, почему ты им поддался?» А я тебе отвечу: ничего не осталось от Даркембая. Абай, свет мой ясный! Потерял я свою силу, не джигит я более, и юрты наши не смогу отнять у этих собак! Что им наши убогие домишки? Неужели у себя не могли найти что-нибудь получше для кухни и для отхожих мест, чем единственная и последняя юрта жатака?.. Абай, вся надежда на тебя. Сделай что-нибудь, чтобы нам вернули дома. Помоги избавиться от этой беды и унижений!

Абаю все, наконец, стало ясно. Не стоило больше гово - рить об этом. Он решительно встал на ноги, отряхнул полы чапана, засунул рукоятку камчи за пояс и коротко обратился к жатакам:

– Идемте со мной. Идемте все, и ты, Абылгазы, следуй с нами.

Абай с Ерболом не стали садиться на лошадей, повели их в поводу, толпа шумных жатаков последовала за ними. Направи­лись пешком к белевшим в версте юртам чиновничьего городка. Когда толпа выходила из аула Коп-жатак, к ней присоединились многие его жители, выползая из-под войлочных укрытий, вы­лезая из черных от копоти шалашей. Среди присоединившихся и догонявших толпу людей оказалось вдруг немало молодых

и здоровых джигитов, с белыми косынками на головах, с ого­ленной грудью, будто они приготовились к бою.

Накануне приезда Абая на выборы по округе прошел пере­полох. Уездный правитель ехал, оказывается, не только с це­лью провести выборы. Он заявил, что будет вести дознание по одному серьезному делу. Но неизвестно было, касается ли это дознание смещения Такежана с поста волостного головы, которое должен был произвести Тентек-ояз Кошкин в связи с бесчисленными жалобами и челобитными от населения.

По дороге к белым юртам Абылгазы вполголоса сообщил Абаю: жатаки еще не знают о том, что взят под стражу Ба- заралы. Но не из-за того, что он заступился за жатаков, его арест произошел по другой причине, и подсуетился тут как раз Такежан. Он, до смерти напуганный предстоящим расследова­нием по делу Оралбая, который после своего исчезновения объявился через год разбойником-барымтачом, выдал его брата Базаралы, объявив его соучастником. Встревожены были, кроме волостного, бии Чингизского округа Жиренше и Оразбай, а также новый глава рода Бокенши – Асылбек. Все они в доносах Такежана названы «укрывателями разбойника Базаралы». И все они с нетерпением ожидали приезда Абая.

В самой середине юрточного городка для чиновников три большие белые юрты были составлены вместе и соединялись проходами. Это была выборная ставка Тентек-ояза Кошкина, вся оцепленная вооруженными стражниками и урядниками. По их угрюмому виду и по беготне чем-то встревоженных чинов­ников можно было предположить, что начальство не в духе, ожидается изрядная гроза.

Как только Абай появился возле белых юрт, его сразу же встретили Жиренше, Асылбек и Уразбай, отвели его в сторону и рассказали ему суть дела, перебивая друг друга.

Оказывается, вместе с Кошкиным приехали на сборы истцы из племени Найман, подавшие в суд исковое заявление по по­воду крупных грабежей скота барымтой из Тобыктинского окру­га. Главарем барымтачей был назван тобыктинец Оралбай.

О судьбе Оралбая, который исчез из Тобыкты после поте­ри Керимбалы, долго никто ничего не знал. И только недавно стало известно, что отчаявшийся и возненавидевший весь мир Оралбай собрал отпетых джигитов в чужих краях, раздобыл огнестрельное оружие и создал разбойничий отряд. И весь год угонял коней у найманов, у соседних с ними племен Керей и Сыбан, у самих тобыктинцев. Барымтачи скрывались в мало­людных местах у кереев.

Многочисленные жалобы сходились в одном: Оралбай уго­нял табуны только у богатых владетелей и должностных лиц, грабил богатые лишь аулы. Этими жалобами были завалены канцелярии Семипалатинска и Жетысу, ибо на границе сопре­дельных уездов и действовала шайка. Наконец, жалобы дошли до канцелярии самого «жандарала», генерал-губернатора. Дерзкие разбойники не побоялись и царских войск, – в конце февраля заманили в глухую степь отряд казаков, отправленных из Семипалатинска в погоню за ними, и на одном из биваков, ночью, угнали всех коней. Отряд в сорок человек несколько дней скитался по степи, выживая без пищи и воды.

Было еще одно обвинение, о котором Жиренше и Оразбай говорили со смехом, дальновидный же и осторожный Асылбек ожидал от него больших неприятностей. На оживленном тракте между Аягузом и Шубарагашем был подвержен нападению и ограблен крестьянский начальник, ехавший из Семипалатинска в Капал под охраной двух вооруженных стражников. Найманы и это нападение приписали Оралбаю с его шайкой. Уездный голова приехал расследовать и это дело.

Пять найманов прибыли как истцы и как свидетели. Они приехали на выборный сход вместе Тентек-оязом и как зашли вместе с ним в трехъюрточный дом, так и не выходили из него, требуя судебного решения от властей и не соглашаясь на улаживание дела по казахским обычаям. В жалобах найманов упоминалось также имя Базаралы, потому и уездный аким, как только прибыл на место, потребовал от биев, чтобы были за-

держаны и представлены пред его очи Оралбай и Базаралы. Грозно обвинял: «В ваших краях появился разбойник Оралбай. Он идет против закона, против царя, а вы все его укрываете! Виновниками допущения и укрытия этих преступлений явля­ются прежде всего бии и волостной старшина, и за это все они предстанут перед судом!»

При встрече Жиренше говорил Абаю следующее:

- Тут мы разошлись с Такежаном. У него понимание и наме­рение другое, чем у нас. Мы-то хотим ответить: «Об Оралбае ничего не знаем. Он уже давно ушел из наших краев. Ни люди, ни Базаралы не знают, где он, куда скрылся. Ловите его сами и делайте с ним что хотите. Тобыкты не станет за него засту­паться». Вчера мы договорились с Такежаном отвечать оязу именно так, а вечером к нему прискакал Дархан от Оспана и, наверное, что-то сообщил ему. Должно быть, произошла ссора между Базаралы и Оспаном. Этот велел передать Такежану: «Пускай оправдывается перед оязом и все валит на Базара- лы. Он у меня в руках». Тогда Такежан посылает в отцовский аул своих шабарманов и четырех стражников с ружьями, Ба- заралы доставляют сюда и сегодня к полудню отдают в руки ояза. Базаралы, опасаясь, что Такежан хочет отправить его на каторгу, просит тебя прийти и дать ему совет. Что ты скажешь на все это?

Абай понимал, что дело зашло уже далеко. Беда, обрушив­шаяся на Базаралы извне, была куда как серьезнее вражды и угроз Оспана. Но вышло так, что эти две угрозы сошлись в одно и то же время, и, понимая даже лучше Асылбека о воз­можных последствиях, Абай помрачнел. Он невесело смотрел на три большие белые юрты, составленные вместе, на то, как возле них застыла грозная стража, как носятся взад-вперед атшабары, показывая свое усердие. Где-то в глубине этих юрт сидел ояз Кошкин, собиравшийся чинить суд и расправу.

Асылбеку хотелось скорее разговорить Абая, услышать его мнение.

– Прибывший начальник должен был начинать с выборов. Но он собрал народ пока не для этого. Дело Оралбая, видно, для него важнее, крепко взялся за него, вызывает волостных, допрашивает, давит на них, чуть что не по нему, сажает под замок. Даже наказывает розгами! Кое-кто доносит ему, что мы покрываем Базаралы. Если Такежан как волостной голова подтвердит это перед оязом, то плохо нам придется. Ведь на­чальник хочет одного: чтобы мы все обвиняли Базаралы. И не в наших силах остановить потоки доносов^ А если мы попы­таемся вступиться за него, выставив невиновным, то что могут сделать с нами, как ты думаешь? – Так осторожно спрашивал Асылбек у Абая.

Но Абай продолжал молчать. Тогда высказался Оразбай:

– Вот, все как есть, мы рассказали тебе. Теперь скажи нам мнение вашего аула, а мы готовы присоединиться к нему. Но говори ясно: «Делайте так-то», «Не поступайте так-то».

Абай не успел ответить. Из начальнического помещения вы­шел атшабар, рядом с ним шагал стражник. Атшабар размахи­вал сложенной вдвое камчой и зычным голосом выкрикивал:

– Жиренше Шока-улы! Асылбек Суюндик-улы! Оразбай Аккулов!

- Вот, требует к себе Тентек-ояз! - сказал Жиренше и по­смотрел на Абая, словно торопя его с ответом.

Но и здесь Абай не стал сразу говорить и лишь пристально посмотрел на своих друзей. А когда заговорил, то голос его был тверд, кулаки сжаты.

– Не будьте трусливыми перед оязом, не пугайтесь его угроз. Если Такежан захочет отыграться на Базаралы, бессильный перед Оралбаем, не дозволяйте этого сделать. Оралбая пусть ловит сам Тентек-ояз, руки у него длинные. Жиренше все сказал верно, вы держитесь его слов. А что будет утверждать Такежан, мы уже знаем. Но нельзя допустить, чтобы из-за каких-то дрязг и обид доводить до унижения весь народ. Лучше сразу в моги­лу лечь, чем допустить его осквернение тем, чтобы заставить

людей подчиниться заведомой лжи и клевете. Сделайте все, чтобы не впутали Базаралы в эту скверну!

Подошли стражник и посыльный, повели трех биев в юрту начальника. Абай задержал на минуту атшабара, следовавшего последним:

- Е, за что ояз гневается на этих людей? Ты, пожалуй, по­слушай там, затем расскажешь мне. Никто не должен знать о моей просьбе, я поручаю это тебе одному.

Атшабар знал, кто перед ним. Выходец из этих краев, он, служа городскому начальству, не потерял уважения к знатным людям своей округи, особенно к известному в степи сыну Ку- нанбая. И он молча кивнул головой, соглашаясь и обещая.

Абай обратился к Ерболу и Абылгазы.

– Отправляйте людей по ближайшим аулам. Пусть все мужчины, конные и пешие, поспешат сюда. А сами идите, соберите всех людей, которые обслуживают этот белый аул начальства. И вообще всех, что пришли сюда, ведите на это место! Собирайте всех!

Между тем вокруг выборных юрт собралась внушительная толпа народу. Стражники, устрашающе покрикивая и разма­хивая плетками, иные – шашками в ножнах, не подпускали к юртам людей, старались их оттеснить дальше. Люди шараха­лись из стороны в сторону, и по их виду чувствовалось, что они настроены решительно. Абай понял, что грубые, жестокие действия Кошкина и исполнителей его воли привели степной народ к этому состоянию. Люди отходили, но недалеко, и вновь возвращались, и брожение толпы, ее беспокойство на­растали. Большинство знали, что Базаралы не виноват, все жалели его, а Такежана за его ложный донос резко осуждали. Собравшиеся большей частью были одеты затрапезно, серо, бедновато. Было много жатаков, пришедших вместе с Абаем. Здесь, в ауле ояза, они узнали об аресте Базаралы и сразу настроились воинственно. Насупив брови, молодые и старые жатаки угрюмо поглядывали вокруг себя и часто обращались

в сторону Абая с вопросом в глазах. Он же одиноко сидел в стороне, сосредоточенный и молчаливый.

Шабарман, которому Абай давал поручение, появился на­конец и, подойдя к нему, сказал несколько слов. Абай тотчас поднялся и направился к тому краю толпы, где стояли Даркем- бай, Абылгазы и Ербол.

– Я иду в юрту ояза, – сказал Абай. – Пойдемте и вы со мной. Там допрашивают биев, Жиренше и других. Базаралы тоже там. Я узнал, что этот начальник порет людей, унижает достойных и позорит уважаемых среди нашего народа людей. Если он и сейчас займется подобным, это будет плевком нам всем в глаза. Нельзя допустить, чтобы он хоть концом плетки коснулся Базаралы или Асылбека. Мы не можем допустить, чтобы невиновного клеймили позором, как преступника! Ербол, Абылгазы! Идите за мной!

Он направился вместе с ними к юрте Тентек-ояза.

В первой из трех составленных друг за другом юрт толпились только вооруженные стражники, урядники и чиновники мелкого разряда; никого из местного населения среди них не было. Допрос велся в следующей, средней, юрте. Проход туда был открыт, видно было начальство, сидящее за столом, покрытым зеленым шелком. Допрос вел сам ояз Кошкин, маленький, ху­дощавый человек с торчащими в стороны белесыми усами. У него было холодное, напряженное, злое лицо. Он топал ногами, выкрикивал угрозы, налетая на Оразбая, которого допрашивал. Рядом с оязом, чуть позади него, стоял курносый, толстенький человек, толмач, переводивший для начальства.

Возможно, не выдержав больше грубости Кошкина или уви­дев через раскрытую дверь Абая и воспрянув духом, Оразбай принял свой обычный горделивый вид бия и громко обратился к толмачу:

– Ей! Передай оязу: я не Оралбай, я не обвиняемый и не ответчик! Ты хорошо меня понял? Слово в слово передай: Жи- ренше и Асылбек говорили истинную правду, ну и я скажу то же

самое: никто здесь за Оралбая отвечать не может! Не только эти люди, но и родители его, отец с матерью, не могут нести ответственность за сына, которого уже больше года не видели! Он пропал без вести и в этих местах не появлялся! Если за него кто и должен отвечать, то это само начальство, которое никак не может поймать этого отчаянного молодца! Базаралы также не при чем! Наш волостной Такежан хочет впутать его в это дело соучастником, но мы, бии этого края, поддерживать его не можем! Базаралы не виноват. Я все сказал! И пусть ояз не орет на меня, как бешеный, а спокойно делает свое дело, советуясь с уважаемыми людьми этого края. Так и передай ему, толмач!

Когда толмач начал переводить, Абай восхищенно прошеп­тал Ерболу:

– Молодец Оразбай! Он, оказывается, настоящий джигит!

И он направился к средней двери, чтобы лучше слышать пе­ревод толстенького толмача. Но один из двоих стоявших перед входом стражников шагнул навстречу и преградил путь.

– Стой! Куда? – гаркнул он.

Абай спокойно ответил по-русски:

– Не кричите. Мне надо пройти к уездному начальнику.

Стражник не сдвинулся с места. Стоявший в дверях чинов­ник, молодой красивый человек, удивленный тем, что степняк говорит по-русски, внимательно посмотрел на Абая и негромко спросил:

– Чего вы хотите? Кто вы?

Абай снял тымак и, слегка прикладывая его к груди, с до­стоинством поклонился.

– Я Ибрагим Кунанбаев. Просто человек из этого народа.

Чиновник оживился, вышел из средней юрты и, оттеснив в сторону стражника, близко подошел к Абаю. Еще раз внима­тельно оглядел его, улыбнулся и сказал:

– Так вы Ибрагим Кунанбаев! Я вас знаю, о вас мне много рассказывал ваш друг, Акбас Андреевич, как вы его зовете. Давайте знакомиться, я – советник Лосовский!

Отдав ему салем, Абай не мог больше сдержаться и сказал возмущенно:

– Что там происходит? Все это обижает народ…

Лосовский, обернувшись, строго посмотрел на стражника, тот возвратился на свое место. Наклонившись к Абаю, советник тихо произнес:

- Вы это верно заметили. Не только обижает народ, но и на­носит вред государственному делу… Грубость и самодурство никогда не доводили до добра… Но ничего не поделаешь, каждый действует по-своему... - Говоря это, Лосовский покрас­нел. Оглянувшись и увидев, что другие чиновники, стоявшие в передней юрте, с насмешкой посматривают на него, вежливо разговаривающего с каким-то степняком, Лосовский сделал знак стражникам, чтобы Абая пропустили в среднюю юрту.

Толмач только что закончил переводить слова Оразбая. Взбешенный, Тентек-ояз вскочил с места и, выкатив глаза, за­кричал срывающимся голосом: «Я тебе покажу невиновых! Ты у меня тоже получишь свое!» И он махнул рукой стражникам. Двое набросились на Базаралы, схватили за руки, за плечи и повалили на пол, лицом вниз. Он не сопротивлялся. Два казака встали по сторонам и стали взмахивать над ним нагайками.

– Стой! Не сметь! – загремел голос Абая, который ворвался в юрту.

Казаки опустили нагайки. У Тентек-ояза затряслись его навостренные громадные усы, глаза сыпали злые искры, он выскочил из-за стола и, подбежав к Абаю, в безумной ярости уставился на него.

– Ты кто такой? Зачем пустили его сюда? – заорал ояз Кошкин.

Абай ростом был выше Кошкина, он смотрел на него чер­ными пылающими глазами – с неменьшей яростью и гневом. Кровь отхлынула от его лица.

– Я – человек! А вы не поступайте по-скотски! – крикнул Абай на русском языке. – Меня послал народ, который собрался. Быстро прекратите издеваться!

Задыхаясь от злобы, ояз Кошкин не стал отвечать Абаю, но повернулся к стражникам, отдал приказ: «Продолжайте! Бейте!» Потом снова повернулся к Абаю и, тыча пальцами в него, почти в глаза, крикнул:

– А тебя я сгною в тюрьме!

Абай продолжать кричать: «Не смейте бить! Стой! Не тро­гайте!» Но все было напрасно. Удары нагаек сыпались на Базаралы. Тентек-оязу и этого показалось мало: указывая на Жиренше, на Асылбека и Оразбая, трех биев, начальник кричал стражникам:

– Этому двадцать пять плетей! Этим – по тридцать! А этому – пятьдесят! – Последнее относилось к Базаралы, которому уже досталось и помимо всякого счета.

Абай был охвачен пламенем гнева, безрассудная отвага проснулась в его сердце. Не кровь бушевала в нем, а поток древней степной ярости. Бешеными глазами глянув на тще­душного ояза, Абай рявкнул:

– Теперь сам будешь в ответе за все! Запомни! Сам! – и широкими шагами устремился к выходу.

Проходя через переднюю юрту, громким, властным голосом приказал Ерболу и Абылгазы:

– Вперед, поднимайте народ! Крушите, ломайте все!

В среднюю юрту вбежал Лосовский. Призыв Абая показал ему, до какого предела дошло возмущение степняков, на что они могут решиться. Он подбежал к столу, ударил кулаком по столешнице и, уже не владея собой, резко бросил в лицо на­чальству:

- Прекратите безобразничать! Вы совершаете непопра­вимую ошибку! Так с ними нельзя обращаться! Немедленно прекратите экзекуцию!

Кошкин растерялся, не нашелся, что ответить. Нагайки, поднятые над Жиренше, Асылбеком и Оразбаем, замерли в воздухе. Базаралы поднялся на ноги, повернулся к Такежану, который в испуге держался ближе к русскому начальству.

– Ну ты и довел меня, Такежан! Берегись! Отныне мы враги. Буду жив – отомщу тебе.

Вдруг сильнейшие удары обрушились на стены юрты снару­жи, затрещали деревянные решетки кереге, густая пыль выби­лась из войлока и повисла в воздухе. Гнев людей, доведенных до края, излился бунтом.

Толпа плотным кругом сошлась под стенами тройной юрты, в руках у людей были короткие дубинки-шокпары и тяжелые плетки. Огромный, костлявый Даркембай кричал: «Ломай! Кру­ши!» Удары барабанным боем обрушивались на стены белых юрт. Пыль взвилась клубами. Деревянный остов войлочного дома трещал и прогибался, юрта зашаталась под напором живых, взвихренных неистовством тел.

– Круши этот дом! Растащим их приют!

В юрте кто-то из стражников выстрелил в открытый шанрак, через короткую паузу выстрелил еще раз. И на этот раз про­звучал тонкий, отчаянный крик ояза: «Прекратить стрельбу!» Кое-кто из пожилых людей в толпе испугался, услышав ружей­ные выстрелы, попятился от белых юрт, но их оттеснили назад молодые, яростные, неудержимые джигиты.

Абай, услышавший команду начальника, громогласно вы­крикнул во всеуслышание толпы:

– Не бойтесь! Больше они стрелять не посмеют!

Его крик подхватили Абылгазы, Ербол, Даркембай, выкри­кивая каждый свое:

– Вали этот дом! Рви на куски! Сметай с земли! Навались!

Бунтующая толпа собралась с левой стороны средней юрты и, словно примериваясь, замерла на минуту. Впереди толпы стояли молодые жатаки, в повязанных до самых бро­вей косынках, с открытой шеей и грудью. Вдруг снова раз­дался крик: «Навались!», и толпа ринулась на юрту. Затрещал деревянный остов и прогнулся внутрь, юрта пошатнулась и стала заваливаться на одну сторону. Когда она рухнула окончательно, сложившись в безобразную кучу, перед толпой

открылись зияющие проходы в первую и последнюю юрты. Из клубившегося облака пыли, повисшего в проеме шириной в одну долю шестиканатной юрты, постепенно стали проступать фигуры перебежавших туда людей. И, как бы и тут продолжая оставаться первым лицом, впереди всех стоял потрепанный, обсыпанный пылью Тентек-ояз.

– Ты сам виноват. Ты не начальник и благодетель людям, а нарушитель их покоя! – подступив к нему, крикнул Абай.

Затем он протянул руку и, ухватив за чапан Базаралы, вы­дернул его из ошеломленной, растерянной толпы начальства, стражников и судей.

– Уходи!