Страница - 11

К ПРОБЛЕМЕ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ОСНОВ КАЗАХСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ*

Казахстан является или, по меньшей мере, должен быть наследником кочевнической культуры. Возможна ли эта традиция сейчас, когда уровень развития цивилизации, культуры городской достиг невероятных высот и все технические и индустриальные достижения связаны с последней? На первый взгляд ответ очевиден. Экономическая система, основанная на кочевом способе производства — на скотоводстве, является невероятным анахронизмом и восстановлению не подлежит. Да, это выглядит безусловным. Но следует ли из этого вывод, что необходимо следовать только путем индустриализации, урбанизации, и пр. началами Казахстана в советское время. Логика нашего движения говорит о том, что мы взяли курс на то, чтобы идти вдогонку развитым странам по общепринятому индустриальному проекту. Применяя известный фразеологический оборот, “кое-кто на Западе”, как впрочем, и на Востоке, ушел уже и в постиндустриальную эпоху. Я не случайно употребляю этот оборот, поскольку наш путь воспроизводит и логику советского развития — “догоним и перегоним”. Главной методологической основой этой логики служит, по-прежнему, господствующее в умах нашей политической элиты, материалистическое понимание истории. Его трудно опровергнуть. Даже следование по либеральному пути в экономической политике понимается как подчинение уже спонтанному материальному интересу. Попытка Френсиса Фукуямы в работе “Конец истории?” расставить в этой проблеме все на свои места была встречена в штыки и переврана. Его записали в эсхатологи и др. нелестные группы.

Опровержение этого понимания жизнью не принимается в расчет, поскольку очевидность успехов в материальной сфере воспринимается, как удачное применение универсальных, объективных рыночных законов и т.д. То, что следование им дает все-таки достаточно широкий простор для выбора, то есть ту самую свободу, о которой пишет Фукуяма, говоря о победе либерализма, мало учитывается.

Свобода выбора заключается, прежде всего, в предпочтении своего, в выборе себя самого. Или, говоря словами Гегеля, в свободном выборе “не должно быть ничего, что не было бы мною самим”. Оставлять это на потом — означает рабски следовать фатально-материалистически понимаемым “экономическим” законам. Те социальные и культурные издержки, которые имеют место у нас, по меньшей мере, не совсем оправданы. Тезис: “Вначале экономика, а потом душа”, выключает из игры человека. Но настоящей экономики не бывает без души и без человека.

Особенности культурных основ стран

Позволю себе несколько избитый пример. В Японии существует система пожизненного найма. По закону о труде хозяин предприятия не имеет права увольнять своих работников. Это же чистый социализм! Если применять идеологические категории. Если экономические, то — это своеобразие культуры. Считается, что на Западе, в отличие от Японии, интересы отдельного человека ставятся выше групповых интересов. Думается, что это не совсем так. По-видимому, в Японии найдена более совершенная система сочетания групповых и личных интересов. Семейный, корпоративный дух, господствующий на японских предприятиях, не противостоит, но способствует развитию личности.

Предположим, мы согласились с важностью и даже фундаментальностью культурных особенностей страны в его экономическом и социальном росте. Какие своеобразные черты кочевнической цивилизации могли бы быть положены в основу современной казахской государственности?

Краткое понимание цивилизации

Если брать термин “цивилизация” в шпенглеровском смысле, как этап развития культуры, ее упадок, и последнюю стадию городской культуры, то термин “кочевническая цивилизация” есть парадокс или нонсенс. Если — в смысле только некой “культурной сущности”, то термин приемлем. Но должна быть некая логика, которая может вобрать в себя оба понимания этого термина непротиворечиво. Иначе и термин “казахская государственность” имел бы, как минимум, значение парадокса.

Особенности современной эпохи

Одно из новейших направлений в современном постструктурализме — номадология — утверждает, что кочевнический способ существования отрицает государство. И не только отрицает, но и создает машину войны против государства. Общественная организация кочевников является историческим прототипом образа постсовременного сознания — ризомы, где корневище, не имея центра, исходной точки развития, изначально “децентрировано”, представляет сетевидную структуру. Такая модель мышления противостоит “древовидному” мышлению, ориентированному на поиск инвариантного единства, закона, предполагающего поиск происхождения, зародыша, развития и т.д. Древовйдность — это государственная власть. Корневище же кочевника организовано по принципу карты и имеет широкую географию и лабильное размещение. В этом смысле кочевники — беспредпосылочны и как бы “не имеют ни прошлого, ни будущего, они только появляются и всегда становятся”. Недаром до сих пор не завершены споры о сроках возникновения казахского государства — 530 или 540 лет назад. Если смотреть на историю кочевников с точки зрения древовидной парадигмы, то нужно и можно установить точную дату возникновения казахского государства и доказать, что государственность казахов имеет древнейшие корни. Если -с точки зрения нынешней, постсовременной, то сегодняшние процессы интеграции, сотрудничества, взаимного влияния культур сродни территориальному принципу кочевника, заключающемуся в присвоении и обжигании, в обладании абсолютным движением или скоростью. И тогда происходит постоянное движение и смещение не только территориальных границ, но и единого древа политической власти.

Характерные черты кочевнической цивилизации

Думается, именно благодаря своеобразному мышлению кочевника, который мыслил не расстояниями, а скоростями, стало возможно обладать такими необъятными просторами, которыми является казахская степь. Благодаря не-разделению ее на линии дорог и некие пункты материальной культуры, которые создаются путем преобразования вещества природы, степь стала символом кочевничества, имея в своем ландшафте лишь некие сгустки кочевнического бытия, символы духовности. Прислушайтесь к названиям: Улытау, Каратау, Кокшетау, Мангистау, Бетпак-Дала, Баян-Аул, Каркаралы, Алтай, Тарбагатай. Разве в них не спрессованы история, время и бытие кочевой культуры, Величие степи и Великий путь во времени, о которых мы сегодня говорим. Это нервные узлы той, сетевидной структуры, не имеющей центра и растущей вширь, та “ризома” постмодернистского сознания, не разделяющая пространство, но позволяющая кочевникам разделяться в пространстве.

Вопрос состоит в том, “возможна ли какая-нибудь политика, способная реализовать мышление кочевника”.

Бытие кочевника, кроме особенностей мышления, связано с особым его отношением к природе. Если бытие цивилизованное или оседлой культуры связано с освоением, преобразованием природы, то пребыванию в мире кочевника характерно более созерцательное, не нарушающее гармонии природы отношение. Искусственное кочевника связано с преобразованием не внешней природы, но внутренней. Искусство казахов выражается в его отношении к слову. Признание сохранившихся на руническом алфавите текстов поэтическими произведениями, которое позволило исследователям констатировать существование тюркской поэтической школы, а историю тюркских литератур продолжить в глубь веков, может быть продолжено, по моему мнению, до такого вывода, что казахский язык сам по себе является поэзией. По крайней мере, практически вся тюркская литература облекалась в поэтические формы, и это называлось “асыл сөз”. То, что потом стало называться “қара сөз”, то есть проза, есть явление заимствованное и нехарактерное для казахского искусства. Тот факт, что орхоно-енисейские надписи не сопровождались музыкой инструментальной, а лишь музыкой молчаливого камня, задал необходимость поиска в них ритмического начала, которое неизбежно присутствует в речи.

Особенность кочевнического сознания невмешательства в природу вещей, просматривается и в отношении языка. Его агглютинативность или неизменность корня и образование новых слов с помощью нанизывания дополнительных морфем дает возможность пользования всей полнотой грамматических форм. А это в свою очередь — широкий простор для выражения безграничного разнообразия мышления. И здесь, как в Великой степи, нет привычных линий дорог и пунктов на маршруте, но есть ритм, как есть ритм в галопе лошади, мнущей ковыль. Как кочевник есть часть своего ландшафта, так казах есть часть своей речи. Поэтической речи. Как говорил Бродский, “речи вообще”.