Страница - 1

В 1922 году Сакен Сейфуллин написал повесть “Айша" Продолжая традиционную для казахской литературы тему женского бесправия, писатель по-новому рисует образ героини. Айша отличается личным мужеством, стойкостью характера и решительностью в борьбе. Она - не покорная жертва социальной несправедливости, а борец и победитель.

Август 1916 года. Последние дни знойного шилде, макушки лета, как называют здесь то время, когда травы, кустарники уже тронуты увяданием, а до осени еще далеко-далеко.

Сильный ливень прошел, и небо высветлилось, хотя комковатые тучи все еще скрывали воздушную голубизну, напоминая источенные весенние льдины, покрывающие чистую яркую воду.

И солнце ушло за низкие холмы, поросшие. редкими кустами карагана. Лошади, овцы, коровы, верблюды, застигнутые в поле дождем, обсохли и мирно щипали траву неподалеку от пяти аулов, расположившихся в той лощине, которую лениво пересекала мелководная Осень. И люди наслаждались дуновением легкого ветерка, которое схоже с прикосновением к разгоряченному телу нежной шелковой ткани. На крутом берегу реки виднелись три усыпальницы с высокими минаретами. Дневное марево размывало очертания минаретов, и казалось, что они колышутся, колеблются в прокаленном воздухе, но вот пала на землю прохлада, и силуэты островерхих башен резко обозначились на фоне бледного неба.

И звуки стали слышны гораздо явственнее, чем в полуденный зной. — Ках!.. Ках!.. Ках!;. Ак-кус!.. Ак-кус!, Ках, ках, ках! — донеслись возбужденные голоса оттуда, где паслось стадо, и на кромке холма вдруг показались несколько верховых, скакавших что есть мочи. Навстречу им двигался всадник на белом коне.

Аульчане все,какодин, высыпали из юрт и, приложив к глазам ладони, изумленно разглядывали скачущих. Зашлись лаем собаки, бросившиеся к стаду. Одна из них, белая гончая из среднего аула, вырвалась вперед, и казалось, что мчится она со скоростью падающей звезды. Всадник на рыжем коне появился из аула, расположенного в западной части лощины, и вскоре догнал других джигитов.

Лишь черненькая кудлатая собачонка, приютившаяся у закопченного очага маленькой юрты западного аула, равнодушно взирала на скачущих гикающих всадников, на злобно лающих собак. Кудлатка разок-другой тявкнула, надеясь получить подачку у женщины в грязной заплатанной одежде, хлопотавшей над огнем, но женщине было не до нее, и собачонка, недовольно ворча, вернулась на свое место.

Западный аул, откуда выехал всадник на рыжем коне, называли аулом Кадыра. Состоял аул из пяти юрт. Одна из них, кривоватая, но с крепкой кошмой, принадлежала самому Кадыру. Другие, латаные, низкие, прокопченные,- его старшим сыновьям, Сенбаю и 5Канали, и свату Кадыра. Одним словом, не было чужих в этом ауле, если не считать гостей, расположившихся неподалеку от юрты Сенбая близ своих стреноженных коней. Гости и хозяева вели неторопливую беседу, но вот раздался шум в стаде, и один из собеседников, поспешно взнуздав коня, скрылся за холмом. Из юрты канали, переговариваясь и пересмеиваясь, вышли девушки и

молодухи. Шумной толпой направились они к речке, и перед ними, перегоняя друг друга, стуча по земле босыми пятками, с визгом и смехом бежали ребятишки.

Широкие подолы двушек задевали землю, звенели шолпы, колыхались уки, мелькали зеленые и красные платки молодух, белые кимешеки.

Камзолы, чапаны, бешметы... Буйство красок, невольно вызывающее в памяти яркое весеннее цветение. Впереди лебедками плыли две молодухи с кумганами.

Мужчины, сидевшие близ юрты Сенбая, сдержанно задвигались, глядя вслед женщинам. Один из них, смуглый, рябой, в большом тымаке из белой мерлушки, смотрел пристально, немигающе, как голодный беркут в осеннюю непогодь. Сидящий напротив него джигит невольно усмехнулся.

<Ишь, как вылупился на Айшу,зло подумал он.- Видать, на богатство свое надеется, а сам-то на кого похож? На старую пятнистую щуку из тухлой заводи...>

Женщины скрылись в зарослях карагана. Одни, засучив рукава, поблескивая серебряными браслетами, достали куски душистого мыла и принялись умываться, взбивая густую белую пену. Другие, позвякивая кумганами, шутливо пререкались в ожидании своей очереди.

Айша утерлась платком и запела, оглядываясь по сторонам, будто впервые знакомилась с окружающим. Однако взгляд ее ни на чем долго не задержался. Лишь три высоких минарета на берегу Осени вдруг обратили на себя ее внимание, ибо напомнили ей рассказ знакомой женщины по имени Кантбала о том, как она, убежав от постылого мужа, нашла приют в нише одной из усыпальниц.

<В трудный час, когда деваться некуда, и такое место может стать убежищем - подумала Айша.

Женщины, все так же подшучивая друг над другом, направились к аулу. Айша по-прежнему оставалась печальной. Молча двигалась она в толпе женщин, закутавшись в черный сатиновый чапан.

Хмурое лицо, плотно сдвинутые соболиные брови, глаза, полные. тоски... Она не слыла в ауле хохотушкой, но на сей раз выражение ее лица было столь красноречиво, что даже посторонний заметил бы, что ее гнетет печаль. И сердца ее сверстниц сжимались от жалости к девушке, но они таили свои чувства и во что бы то ни стало пытались развеселить Айшу.

Тихий мирный вечер...

Женщины скрылись в юрте. Всадники, пересекшие ложбину, возвращались обратно. Белая гончая бежала рядом с рыжим конем.

Айша была младшей дочерью Кадыра.

Шакир, сын Боранбая из рода каракесек, в поисках невесты объездил множество аулов. Дошел до него слух о красоте Айши, и он в сопровождении куда ', присланного ему зятем, баем Бименде, появился в ауле Кадыра, где уже два дня сватал приглянувшуюся девушку.

Шакир был пожилым вдовцом, отчего и речи быть не могло о тайных

свиданиях нареченных, столь распространенных в казахском быту. Он хотел увезти Айшу к себе, выплатить калым провожатым невесты и не намеревался затягивать сватовство, ибо его опустевший дом срочно нуждался в хозяйке. Шакир обратился к Кадыру, его братьям, старшим сыновьям и быстро нашел с ними общий язык, - ему удалось выторговать Айшу за тридцать голов крупного рогатого скота.

Такая покладистость семьи Кадыра объяснялась в равной степени и богатством Шакира, и тем, что он состоял в родстве с самим Бименде. Если бы Шакир был помоложе и не обременен детьми, он, конечно, сватался бы к другой невесте, взял в жены дочь знатных родителей, сыграл пышную свадьбу, но богатые и влиятельные не хотели отдавать своих юных дочерей за рябого, с общипанной бородой старика, и ему пришлось довольствоваться Айшой.

Они сидели близ юрты Сенбая - Шакир и его спутники. Рыжий иноходец, на котором джигит, перегоняя белую гончую, мчался навстречу всадникам, был конем Шакира, и скакал на нем посланец бая Бименде.

Кадыр зарезал барана, позвал на той старейшин пяти аулов и, попотчевав их мясом, вдосталь напоив кумысом, испросил их благословения. Вместе с другими пировали старшина Сулейман и мулла Бекир - лишь двое средних сыновей Кадыра не присутствовали при сговоре. Один из них, Сапаргали, работал на Нильдинском заводе, другой, Абиль, пас табуны своего богатого дяди.

Кадыр был доволен тем, что в один день стал владельцем изрядного стада. Временами, правда, просыпалась в нем жалость к дочери, но богатство, неожиданно свалившееся на голову, было слишком весомым, чтобы долго печалиться о ее судьбе. В конце концов - такова женская доля!

На землю опустились сумерки, и четверо джигитов вышли из юрты жениха, направляясь в юрту канали, куда возвратились после омовения женщины. Один из них и был жениховым дружкой, посланцем бая Бименде, трое остальных жили в .близлежащих аулах.

• Ей, куда,- обратился к свату один из джигитов,- как придем к девушкам, спой нам песню...

Он сдвинул на глаза тымак, крытый пестрым шелком, оттопырил губу, куда заложил насыбай, смачно харкнул и лихо прошелся по струнам маленькойдомбры.

• Надеюсь, на этот раз и вы мне поможете,- посмеиваясь, ответил чернобородый посланец бая Бименде.
• Ассалаум-агелейкум! Здоровы ль вы? - кланялись джигиты, переступая порог.

- Е-е, милости просим, милости просим! Без вас какое веселье...- в тон им отвечали разбитные молодухи, а девушки прятали глаза, как велел обычай.- Чувствуйте себя как дома... В ногах правды нет...- наперебой галдели женщины.

Джигит с домброй повернулся к товарищам: - Хорошо! Если наше

присутствие не в тягость хозяевам, мы займем место на торе...- И тут же обратился к свату: - Проходи, куда. Садись рядом с нашими девушками. Куда, мельком оглядев присутствующих, чуть дольше задержал свой взгляд на лице Айши.

- Можно и пройти, благодарим за приглашение,- гудели джигиты, рассаживаясь.

Усатый парень, самый старший из всех, посмотрел на Айшу, на свата.

- Я слышал: наш куда - мастер песни петь. А ну-ка, Ахмет, дай ему в руки домбру,- скомандовал он.

Ахмет, тот самый парень, что жевал насыбай, передал инструмент свату.

- Что ж, послушаем, послушаем, как сладко поет ваш куда, - вставила одна из молодух, черноглазая, краснощекая, в белом кимешеке.

- Не обессудьте, но я не умею играть на домбре,- неловко выговорил сват, возвращая инструмент Ахмету.

Ахмет отстранился.

- О, куда! Чего ты стесняешься? Кто же поверит, что посланец бая Бименде не владеет домброй? Оставь свои шутки, - посмеивался он.

Сват смутился и побагровел, не зная, как вывернуться. Вспотевшими руками он неуклюже держал домбру и готов был провалиться под землю от стыда. Но его выручили вездесущие молодухи. Они мигом затеяли игру <жалгыз хан>, Ахмет ударил по струнам, и веселье началось. Лишь Айша по- прежнему не поднимала глаз, не участвуя ни в беседе, ни в игре.

- Айша, сыграй нам,- обратился к ней усатый джигит.- Мы пришли повеселиться, и нам обидно видеть тебя печальной. Спой что-нибудь!..

- Правда, правда... Поиграй, повеселись с подружками,- поддержала его краснощекая молодуха.

- Веселитесь на здоровье, если вам так хочется. А мне-то чего радоваться? - неприязненно отозвалась Айша.

- В нашей жизни тоже хорошего мало, но что толку грустить? Тоской горю не поможешь, держи выше голову, сестренка, - враз заговорили женщины. - Кошке игрушки, а мышке слезки. Играйте, коли играется,- ответила Айша. - В таком случае мы уходим,- отложив домбру, сказал Ахмет. - Нет, нет. Не обращайте на меня внимания. Садырбек, подойди ко мне, мне нужно с тобой поговорить,- обратилась Айша к усатому джигиту.

"Жалгыз хан" продолжилась. Айша наклонилась к джигиту и еле слышно прошептала:

- Ступай и еще раз скажи им: никогда в жизни я не выйду за сына Боранбая, хоть и осыплют меня всеми богатствами мира. Сам он старик, дом его полон сирот, лицо у него - не приведи аллах во сне увидеть. Не стану я его женой. А коли задумают меня продать,- как перед богом, клянусь: не будет у меня ни отца, ни матери, ни братьев. Они выдают меня за Шакира, чтобы отделаться от меня, а ведь я не причинила им ни горя, ни забот. И если они все же решатся на это, я исчезну, как день исчезает с наступлением вечера, и никогда больше им не увидеть меня. Ступай и подробно, ничего не

пропуская, передай им мои слова...

Глаза ее подернулись слезами. Садырбек незаметно покинул юрту.

Его уход не остался незамеченным. Не укрылись от женщин, джигитов и слезы Айши, отчего игра оборвалась сама собой.

- Что случилось? Играйте, прошу вас,- обратилась ко всем Айша.

Но веселье явно расстроилось. Джигиты один за другим покинули юрту, следом за ними потянулись к выходу женщины, и Айша осталась наедине с двумя близкими подругами - Бибиажар и Муслимой - да с женой брата Рахией. Чуть позже к ним присоединилась старшая невестка Рапыш. Трое ее детей подсели к огню, а женщины, устроившись на кошме, вполголоса беседовали в сумерках о нелегкой бабьей доле. До них то и дело долетали привычные звуки готовящегося к ночи аула: крики людей, загоняющих скот на котан, блеянье овец, мычанье коров.

В юрту вошла Салиха,, мать Айши. Кадыр взял ее в жены, когда умерла первая его жена, родившая ему четверых сыновей. Салиха нравилась ему, у нее от Кадыра тоже пошли дети, среди которых Айша была старшей.

Салиха тоже считала рябого Шакира неподходящей парой для дочери, но и она уверовала в смысл сладких речей посланца бая Бименде, прельстившись быстрой возможностью заполучить столько скота. Второй день ходила она, раздираемая сомнениями, и не могла прий- ти ни к какому выводу. Да и станет ли советоваться с ней Кадыр, который все решения принимал единолично, и уж если что втемяшится ему, то все, пиши пропало...

- Почему в темноте сидите? Раздуйте огонь! А где все остальные? По домам разошлись? - зачастила Салиха, виновато посматривая на Айшу, которая так и не изменила скорбной позы.- Ну, все разошлись, так и нам пора... Рапыш,- обратилась мать к старшей снохе,- ступай домой, тебя, наверное, муж заждался...

- Подождет, я только что, сюда зашла,- огрызнулась Рапыш, но не так-то просто было сладить ей со свекровью.

- Ступай, тебе говорят1 Тебя, Рахия, это тоже касается! - приказала Салиха, и обе женщины ушли вместе с нею.

Из темноты возник Садырбек, который, казалось, ждал их ухода. Он молча подсел к Айше, девушка по его лицу поняла, что нечего ждать ей от гонца радостных вестей.

- Ну? Что тебе ответили? - все же спросила она.

- Все то же,- подавленно начал Садырбек.- Я все им сказал, как ты велела, ничего не пропустил. Но они твердо стоят на своем. Бабские капризы, говорят. Все бабы, говорят,.начинают с таких выкрутасов, и разве не в обычаях предков выдавать девушку за вдовца? Про тебя говорят, что ты опомнишься лишь тогда, когда окажешься в богатом доме Шакира, где будешь жить, словно руки в теплую воду опустив... Велят, чтобы ты перестала упрямиться, дело сделано... Да и ты сама, наверное, знаешь - завтра они собираются провожать тебя. Сначала проведут по пяти нашим аулам, а после полудня снарядят в дальний путь...

Глаза Айши сверкнули, лицо окаменело. Некоторое время она сидела молча, но затем выпрямилась:

- Ну что ж, теперь будь что будеті..

- Меня тоже обругали. Сказали, что я должен был научить тебя уму-разуму, вместе того чтоб передавать твои слова,- как бы в утешение ей добавил Садырбек.

- Ладно, хоть и бранят тебя, но прошу, как брата прошу - сходи к ним еще раз и одно скажи: чтоб теперь на меня не обижались. Раньше, скажи, я им просьбами докучала, теперь не буду. Но и они пусть на меня не обижаются. Ты понял меня?

- Понял,- безропотно согласился Садырбек и вышел из юрты. Снова появились Рахия и Рапыш.

- Уф, еле избавились от свекрови, - заговорила Рапыш.- А вы что приуныли, пригорюнились? Поздно горевать. Дело сделано. Завтра Айшу будем провожать,- обратилась она к девушкам.

Бибиажар и Муслима молча переглянулись. Грустная Рахия теребила край платка.

- Нужно родных обойти,- заметила Бибиажар.- Как того обычай требует.

- Зачем мне все это? - не поднимая головы, почти простонала Айша.

- Э-э, не говори так, голубушка,- остановила ее Рапыш.- Вот увидишь, станешь хозяйкой, полной владыкой в доме Шакира, и все еще будет хорошо-хорошо. Шакир старый, ты - красавица, да он на руках тебя носить будет. Конечно, тяжко тебе расставаться с родным очагом, друзьями, но ведь ты, слава создателю, не за нищего идешь, а берут тебя в богатый дом. Разве по нынешним веременам можно бросаться таким мужем? Смотри, пробросаешься...

- Не хочу я продаваться, Рапыш. Неужели пара мне рябой сын Боранбая? Да он мне в отцы годится, так что не видать мне с ним счастья. И тебе, я чувствую, его богатство разум застило? - резко ответила ей Айша.

Рапыш так и ахнула.

- Ой-бай, девочка. Разве я зла тебе желаю? Я и о богатстве Шакира говорила лишь для твоей же пользы, чтоб ты так не убивалась. Не обессудь, милая... Если хочешь, я уйду.

- Я не гоню тебя,- тихо отозвалась Айша.

- Айша, позволь нам с Муслимой. спеть песню,- может, развеется твоя печаль,- нарушив тягостное молчание, предложила Бибиажар.

- Спойте, спойте, милые,- обрадовалась Рапыш.- А ты что скажешь, Айша?

- Если хочется, пусть поют,- устало ответила девушка.

- Эх, Айша, эх, сестренка! Не вечно быть нам вместе. Разбросает нас жизнь по разным сторонам света. Так что давай, Муслима, затянем напоследок нашу любимую.

- Что петь-то будем? - спросила Муслима.

- "Зулькию"; Начинай, а я подтяну,- сказала Биби ажар. Муслима, откашлявшись, запела:

Зачем расцветала она столько лет?

И стройной была для кого, эдди-ай!

Уж лучше бы ей не родиться на свет,

Чем слезы всю жизнь проливать, эдди-ай!

- Ты плакала долго, и слов больше нет.

Не плачь ты, мой светик-жаным, эдди-ай!

- вторила ей Бибиажар.

Тягучая грустная мелодия, похожая на жалостливую молитву, повисла в ночном воздухе, и казалось, что все аулы прислушиваются к песне.

Гусь раненый в омут упал, элди-ай!

А девушка с домом разлучена.

Кровь раненой птицы уносит волна,

Чужак увез девушку, элди-ай!

Ты с этим смириться, мой светик, должна, Не плачь, дорогая жаным, эдди-ай!

К юрте стали стекаться люди. Они стояли поодаль, не решаясь войти, и у многих на глазах блестели слезы.

А песня все плыла и плыла над аулами:

Кто девичьи слезы, скажи, признавал?

Кто понял рыданья ее? Элди-ай!

Как трудно подняться, упавши в провал!

Надежда - лишь воля творца, элди-ай!

Не плачь, не облегчишь ты горе слезой, Не плачь ты, мой светик-жаным, элди-ай!

Сильные голоса двух девушек, горькая безысходность музыки, бьющейся, как сокол, попавший в неволю, зачаровали слушателей. Молчал Садырбек, подошедший к юрте с джигитами из соседнего аула, Рахия, не таясь, вытирала мокрые глаза, Айша, сгорбившись, сидела спиной к певицам, и вздрагивали ее плечи...

За телкою сытой все стадо гурьбой.

Морщины мои - от невзгод, элди-ай!

За деньги постылый владеет тобой.

Кто может перечить творцу? Элди-ай!

Не плачь - не облегчишь ты горе слезой,

Не плачь ты, мой светик-жаным, элди-ай!

Слабые, жалкие слова утешения...

Разве могли они остановить слезы?

На привязи жить не желает овца,

В приволье - джайляу - уйдет, элди-ай!

А девушка в рабство по воле отца Уйдет к нелюбимому, эдди-ай! Не плачь, не гневи, дорогая, творца! Не плачь ты, мой светик-жаным, элди-ай!

Внезапно толпа расступилась, пропустив вперед рос- лого широкоплечего джигита. В руках у него была кам- ча, на плечах - выцветший чекмень, опоясанный куша- ком, на ногах - стоптанные сапоги-саптама. Видно было, что он недавно с дороги - даже рыжая шапка его запы- лилась. Во все глаза рассматривал он поющих деву- шек, согбенную Айшу, Садырбека, который, опустив го- лову, прислонился к кереге. Рапыш, заметив джигита, что-то шепнуЛа Рахии, и та подняла заплаканное лицо.

А песня Бибиажар и Муслимы продолжала будора- жить покой округи.

Пусть щеки впадут и румянец сойдет, Глаза пусть ослепнут от слез, эдди-ай! Но проданной быть не хочу я, как скот, Свободу мне смерть. принесет, элди-ай! Не плачь, дорогая, не плачь, перестань! Не плачь ты, мой светик-жаным, элди-ай!

- Абиль... Иди к нам. Когда вернулся? - дрожащим голосом спросила Рахия широкоплечего джигита, но тот, по-детски всхлипнув, отвернулся и закрыл лицо локтем, по-прежнему не выпуская из рук камчи. Женщины буд-то того и ждали - они зарыдали открыто, в голос, не таясь.

Абиля, брата Айши, усыновил их богатый дядя, и теперь молодой джигит круглый год пас табуны своего названного отца. В зимнюю стужу, в смертельный буран он не раз промерзал до костей, зато летом беспощадное степное солнце дочерна сжигало ему кожу. Но кому мог пожаловаться приемыш? И разве была справедливость в том, что родные дети дяди росли в холе и неге, жили в изукрашенных юртах, восседали на бархатных коврах, ели казы, жирную баранину, пили кумыс, требуя исполнения всех своих прихотей. Чем он, день и ночь не покладающий рук своих, был хуже этих бездельников? Ведь все они - внуки одного и того же деда, но проклятое богатство развело их в разные стороны. И если бы не богатство, разве додумался бы отец отдать рябому старику, обремененному детьми, нежную Айшу, похожую на белую лебедь. Будь проклято ты, богатство! И будь проклята бедность, вековая спутница казаха!..

...Четверо подруг - Бибиажар, Муслима, Салима и Айша - лежали, обнявшись, на большой перине в тесной юрте с плотно закрытым тюндиком и шептались о всякой всячине, зная, что ночь, которую они прово- дят вместе,- последняя: завтра покидает аул Айша, а потом, глядишь, и остальные разъедутся.

Поздним вечером, когда и песни были спеты, и народ улегся, спутники

жениха прозрачно намекнули женщинам, что не худо бы свести жениха и невесту, как того требует обычай, их поддержали и джигиты аулов, но Айша отказалась наотрез. И куда, и жених ни с чем отправились восвояси, крайне недовольные также поведением Абиля, который твердо заявил отцу с матерью:

• Айшу неволить не позволю. Пока я жив - этого не будет.

После чего обругал посланца бая Бименде, уважаемого Корженбая, и, вскочив на коня, исчез в темноте.

А землю тем временем поглотила тьма. канали вместе с джигитами Айдаром и Сериком охранял аул. Абиль вел себя странно: m и дело уезжал куда-то. под прикрытием ночной темноты, возвращался, снова уезжал...

Перевалило за полночь.

Лунный серп, похожий на отбитый краешек серебряного блюда, мчался от одной тучи к другой. Мчался, как иноходец по крепкой каменистой почве - не оставляя никакого следа, прячась в лохматых тучах... Но недолго таился месяц в своем ненадежном убежище. Вновь появлялся он, теперь уже в другом конце неба, и снова мчался, снова скрывался, точь-в-точь как та белая, гончая, которая на закате носилась от одного куста карагана к другому.

Близилась заря, и девушки замолчали, лежали тихо, не шелохнувшись, как голубки, запутавшиеся в сетке птицелова.

Айша никак не могла заснуть, вспоминая те горькие рассказы о печальных событиях из жизни знакомых и незнакомых ей женщин... Рассказы, которых она уже достаточно наслушалась за свою короткую жизнь.

Ей вспомнилась история Кантабалы из соседнего аула, столь похожая на сказку, несмотря на то, что Кантабала клялась и божилась, что все именно так и было, как она сейчас говорит.

<Муж взял меня в младшие жены, с тем чтоб я нарожала ему побольше детей. После свадьбы я в положенный срок родила ребенка, но недолго жило мое дитятко. Тут и посыпались на меня несчастья: дети рожда- лись один за другим и так же быстро умирали. И не стало мне житья от байбише. Ведь ты знаешь поговорку: <Сидящего бьют по голове, стоящего - по ногам>. Вот так-то! Били меня - по чему ни попадя. А муж мой ни в чем байбише не препятствовал.,

Не снесла я такого обращения и сбежала от мужа к родным; весной это было. Род мой кочевал в верховьях Сары-су, и темной ночью я одна-одинешенька отправи­

лась искать эту реку. Ничегошеньки у меня не было,-

кроме маленького курука в руках. Берег местами зарос густым камышом, а там, где голая степь,ямы, обвалившиеся колодцы. Ночь непроглядная, темная. Идешь, и жуть берет! Вдруг вижу: мелькнул впереди огонек. Пошла я на этот огонек, и - чудо! Сидит в степи под высоким камышом женщина. Волосы растрепаны, грудь голая, огонь разводит.

• Кто ты? - спросила я ее, не помня себя от страха. Глянула она на меня и

оскалилась. Похолодела я

вся даже, потому что поняла - ведьма, настоящая ведьма передо мной! Стукнула я куруком о землю, зашептала молитву, гляжу - исчезли и огонь, и ведьма... Ладно, дальше я бреду и вижу - опять огонек. Снова бросилась к огню, и - ужас - сидит там та же ведьма, скалится... Я опять куруком о землю, снова сотворила молитву - виденье исчезло. И так всю ночь: то и дело мелькал передо мной блуждающий огонек и маячила ведьма с распущенными волосами и обвисшими грудями. Под утро дождь как из ведра полил. Я до нитки промокла, но продолжала идти вперед. Вдруг вижу в рассветном полумраке впереди высокую черную башню. Подошла ближе, а это стоят в ряд три усыпальницы с высокими, как пики, минаретами.

Страшно мне, однако делать нечего. Шепча молитву, укрылась я от дождя в крайней усыпальнице. А небо все больше светлеет, и в свете дня все резче видны очертания усыпальниц. И вдруг - хочешь верь мне, хочешь нет - вся внутренность той усыпальницы, где я скрывалась, засияла ровным белым светом. Тут уж я криком стала молитву кричать, и это придало мне сил. Тут и дождь утих. Как я выбралась из усыпальницы, куда бежала - и не упомню даже, очнулась только, когда встретила кочевье, а уж они мне помогли добраться до родного аула...>

И еще вспомнила Айша. Вспомнила бледную, изнуренную тяжелой домашней работой Рахию, которая несчетное количество раз убегала от своего мужа - туч- ного, налитого жиром Ахмета, но в конце концов добилась своего: избавилась от постылого мужа.

О бегстве ее еще долго толковали джигиты аула.

• Удивительно, до чего упряма оказалась эта Рахия, - говорил Азим.
• Точно. Баба побесится-побесится, а потом все ж берется за ум, куда ей деваться, а эта ни в какую,- поддакивал Базекен.
• Чего еще от бабы ждать, если она стыд и совесть потеряла,- ворчал Уйткибек.

А джигит Кадырбек снова и снова рассказывал друзьям, как возвращался он со стороны Кос-Шоки вдоль берега Осени в ту пору, когда большинство родов уже перебралось на джайляу, и вдруг увидел, что по степи, колеблющейся в жарком мареве, движется одинокий пеший человек, почти неразличимый среди желтоватой степной растительности. Любопытный Кадырбек повернул коня в его сторону, но чем ближе подъезжал он, тем яснее становилось ему, что видит он перед собой ребенка, неизвестно зачем оказавшегося в этих безлюдных местах.

Неожиданно ребенок исчез. Кадырбек заволновался, но, приглядевшись, увидел, что малыш спрятался в какую-то выемку, притаился за кустом карагана так, что одна головенка виднеется.

• Эй, бала, ты зачем здесь? Чей ты? - крикнул Кадырбек, но тут же понял свою ошибку, ибо не ребенок был перед ним, а молодая женщина, закрывшая лицо ладонями. Оторопел Кадырбек, и конь под ним захрапел, косясь на кусты карагана. И хоть усмирил Кадырбек коня плеткой, но сам по-прежнему

терялся в догадках.

- Что за диво, и кто ты? Тебя что, ограбили?- Он снова ударил коня и оказался рядом с женщиной.- Эй, да язык-то есть у тебя или ты немая?.. Почему прячешься? Почему не отзываешься? - сыпал Кадырбек вопросами. Женщина приподнялась, и ахнул Кадырбек, узнав в ней Рахию. Была она совершенно голая, лишь длинные черные волосы развевались. Женщина снова спряталась. Кадырбек спешился, скинул чапан, отвернувшись, протянул его Рахие и, когда та прикрыла наготу, стал с ней разговаривать. Оказалось, что она, убежав от мужа, направлялась к родным, но Ахмет нагнал ее в степи, избил, сорвал одежду и ускакал прочь, оставив Рахию в чем мать родила... <Досыта намучилась бедняжка, но все же избавилась в конце концов от изверга Ахмета,- вздохнула Айша.- О, проклятое богатство! Людские сердца ты обращаешь в камень. Если бы жалели родные девушку, разве отдали б насильно за немилого, разве променяли бы человека на скотину?..>

Металась, вздрагивала во сне Бибиажар. Тяжкие вздохи подруги болью отзывались в измученной душе Айши.

<Интересно, как дальше сложится жизнь у моих подружек? Нареченный Салимы - толковый, понимающий джигит. Муслима пока не просватана. Ну а сын Дюйсембая, что сватается за Бибиажар, явно ей не пара: хвастливый, глупый, развязный. Ясно, какой из него будет муж...>

Зачем расцветала она столько лет?

И стройной была для кого? Элди-ah! Уж лучше бы ей не родиться на свет, Чем слезы всю жизнь проливать, эдди-ай!

Подушка Айши была мокрой от слез. <Неужели, подчинившись прихоти родных, я всю жизнь проведу в печали и rope?> - думала девушка.

Пусть щеки впадут и румянец сойдет, Глаза пусть ослепнут от слез, эдди-ай! Но проданной быть не хочу я, как скот, Свободу мне смерть принесет, элди- ай!

<Чем мучиться весь остаток дней из-за черствости родителей, лучше погибнуть, как сноха Кошкарбая,- размышляла она.- Да и могла ль поступить иначе эта пригожая, ладная, похожая на горную козочку женщина? Ведь ее выдали замуж за косоглазого сына Кошкарбая, приземистого, дерганого, с вечной идиотской ухмылкой на тонких губах.

Вот и еще одна горькая судьба степнячки...>

Сын Кошкарбая нещадно бил молодую жену с самых первых дней их совместной жизни.

- Потаскуха! Ты не любишь меня! - рычал он.

Богатый уродец точно сквитаться с ней хотел за свои несчастья. Но разве лебедка виновна в том, что у поганого стервятника от рождения мутны глаза и криво туловИще, и разве козочка может полюбить жабу?

Плача бежала по степи юная женщина, лицо сплошь покрыто синяками. Бесновалась, ревела вьюга, бушевала среди кустов, еле видных из-под

сугробов, свистела в трубах низеньких мазанок зимовки. Ледяной ветер охапками кидал колючий снег, и были погружены во мрак и небо, и земля.

<Что ж, такова, значит, моя судьба. И пусть скорее кончатся мои мучения>,- шептала женщина.

Не успела несчастная сделать и десяти шагов, как буран закружил, ослепил ее.

Темная ночь. Ни зги не видно, будто джинны танцуют вокруг. Вой, стон, рыдание. Молодуха шла, голося из последних сил, но криков ее, погашенных ветром, не слышал никто. Лишь вьюга выла все сильнее и сильнее, будто издеваясь над ней.

Облепленная снегом, она продиралась сквозь непогоду, спотыкаясь о каждую кочку, проваливаясь в каждую яму. Снег набился в сапоги, рукава, за пазуху, облепил лицо, мешал дышать, и она громко молила небо и землю о помощи. Ледяной коркой покрылась одежда. Катышками затвердели слезы на ресницах. Холоднее льда стала кровь. И только сердце билось по-прежнему, лишь глубоко внутри мертвеющего тела ее все еще теплилась жизнь.

Она спотыкалась, падала, вставала, снова шла, пока наконец не рухнула в высокий мягкий сугроб.

Все медленней и медленней билось сердце. Прыгали, кружились снежинки. Угасающему взору чудилось: злобные джинны сидят на снежинках, хлопают в ладоши, заливисто хохочут.

Смеялась, играла, плакала слепая вьюга, а потом нежно укрыла женщину пушистым снежным саваном, и наступила тишина...

Небывалое оживление царило с раннего утра в ауле Кадырбая. Скот угнали на пастбище, лошади были напоены, привязаны. Сизые ночные тучи не рассеялись еще, но то и дело раздавались громкие голоса, и мужчины сновали между юртами, угощая друг друга кумысом.

Девушки, молодухи, джигиты собрались в той юрте, где ночевала Айша.

Сама она сидела на торе и тихонько переговаривалась с Садырбеком. Лицо ее за ночь осунулось, глаза опухли от слез, взгляд, будто льдом скованный, был устремлен в одну точку.

И молодежь притихла, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими словами. Женщины постарше со- крушенно качали головами. В юрту зашел канали и столкнулся в дверях со своей женой Рахией.

- Чего носишься туда-сюда, собачье отродье? - накинулся он на нее ни с того ни с сего.

Рахия молча отвернулась.

- Чего морду воротишь? Ступай, позови Рапыш, бестолковая...

Вскоре появилась Рапыш. канали и на нее набросился с руганью. Его точно бес обуял, он никак не мог успокоиться. А может, все-таки стыдно было ему, что его юную сестренку выдают за старика? Кто знает?..

Женщины, стоящие у входа, пересмеивались. Одна из них, многозначительно переведя взгляд с канали на юрту Сенбая, в которой ночевал жених, съязвила:

- Кому - девушка, кому - кумыс; кому - слезы, кому - богатство.

- И богатые родственники в придачу, - в тон ей отозвалась ее товарка. Жанали побагровел, но, не найдя что ответить, пулей выскочил из юрты. И тут заговорила Рапыш:

- А ну-ка, молодежь, пойдите погуляйте. Жанали прав, что сердится: Айша перед отъездом должна отведать угощения родителей и родственников, как того требует обычай. Старшие ждут ее, а вы все никак не можете распрощаться...

Молодые люди переглянулись, но никто из них не двинулся с места. И Айша тоже сидела не шелохнувшись.

Не грусти, голубка, - снова заговорила Рапыш. - Мы все прошли через это. Разве не для чужого очага сотворил женщину аллах? Так что на все божья воля, и не нужно тосковать понапрасну, милая. Отец с матерью велят тебе попрощаться со всеми жителями аула, получить благословение аксакалов, отведать пищи в домах уважаемых людей. Вставай, не нужно горевать попусту...

Айша подняла опущенные веки, гневно сдвинула брови:

- Рапыш, я выросла у тебя на руках. И не было случая, чтоб я ослушалась тебя, чтоб мы не поняли друг друга. Но сегодня я говорю тебе: уходи, я не стану делать того, за чем тебя послали.

Рапыш так и ахнула от неожиданности.

- Что ты, что ты, голубушка,- заторопилась она.- Ладно, ладно... Молчу я... Я ведь только передала тебе родительское слово. Так что не обессудь, милая... Она вышла из юрты, и вскоре явился другой посланец родителей Айши.

- Отец с матерью велят тебе обойти аулы. Лошади с утра оседланными стоят, и твоя тоже. Если дочь ты им, то окажи дочернее повиновение, получи благо­словение старших,- сказал он.

Айша и не шелохнулась в ответ. Молодежь недоуменно переглядывалась, не зная, как к этому относиться.

В юрту стремительно ворвалась мать Айши, и все взоры обратились на нее. Салиха была разгневана. Мысль о том, что она, став владелицей тридцати голов скота и породнившись с Бименде, может держаться, как равная, с женой самого бая Айнаша, опьяняла ее, и она забыла свои вчерашние сомнения.

- Почему никого не слушаешься? Почему не идешь по аулу? - резко спросила она.- Разве ты первая девушка, покидающая родительский дом? Лошади готовы, люди ждут тебя. Немедленно выкинь из головы всю свою блажь! - приказала она и вдруг набросилась на присутствующих: - А вы что сидите, как неживые? Возьмите Айшу под руки и ступайте на улицу. А то раззявились тут, будто никогда проводов невесты не видели.

Айша подняла на мать холодные глаза.

- Что хотите со мной делайте, но прощаться я ни с кем не стану. В чьем доме готово угощение для меня? Чье благословение я должна получить? И на что благословляете меня вы, родители, сбыв меня с рук и продав вдовцу? Как пса

бездомного, гоните меня за порог, торопитесь, сердитесь! Не мил мне мой род, если он так поступает со мной! И если лошади готовы, то и я готова. Приведите сюда коня. Велите сесть в седла тем, кто поедет к каракесекам за моим выкупом. Тронемся в путь, довольно медлить, раз дело сделано. Я все сказала.

Наступило молчание, и опустила голову Салиха. А ведь права дочь!

Прельстившись богатством, поддались они на уговоры, и как бы не вышло из всего этого большой беды. Так, с опущенной головой и пошла Салиха прочь. Сторожкой, кошачьей поступью пробрался в юрту смуглый джигит, один из спутников жениха.

- Ты из рода каракесек? - спросила его девушка. - Да.

- Вы действительно готовы к отъезду? - Да.

- В таком случае заседлай для меня рыжую кобылу Шакира...

- Твоя лошадь давно под седлом.

- Нет, я хочу ехать на лошади Шакира. Она - резвее,- упрямо сказала Айша, и джигит не посмел перечить ей, опасаясь ее нрава, о котором был наслышан.

- Хорошо,- сказал он, уходя, но девушка вернула его с порога:

- Своего коня тоже приведи. Мы вместе сядем в седла и вместе тронемся в путь. Прощаться я ни с кем не собираюсь, запомни это. И поспеши...

- Хорошо, хорошо,- снова сказал джигит уже на ходу.

- А ты ступай и помоги ему,- велела Айша Садырбеку, и тот, удивленно глядя на нее, повиновался приказу.

Вскоре две оседланные лошади стояли у юрты Айши. Смуглый джигит и Садырбек вошли в юрту. Девушки, молодухи, парни притихли и молча взирали на происходящее, не веря своим глазам и ушам.

- Все готово? - повернулась Айша к вошедшим. И получив утвердительный ответ, принялась торопливо одеваться. Надела чапан, обмотала поясом талию, взяла в руки камчу.

- Ну, прощайте,- обернулась она к столпившейся молодежи.- Никому, кроме вас, я не скажу больше этоro слова. Отныне нет у меня ни отца, ни матери, ни родных. Отныне близкие мои - каракесеки. Прощайте, все прощайте! И если кого-нибудь из вас я обидела словом или делом, не держите в сердце зла на меня. Аллах велик! ..

И вдруг толпу словно прорвало. Раздался плач, послышались причитания:

- Айша-ау, неужели так уедешь?

- Неужели увезешь в сердце обиду?

- Ай, милая, так и не простишься ни с кем из своих?

- Не обессудь, голубушка, мы любим тебя.

- Побудь еще немножко.

- Айша, жаным, неужели и на нас зло в сердце держишь?

- Хоть с нами по-хорошему простись.

Все ахали, вздыхали, обнимали Айшу.

Наконец она с трудом вырвалась из объятий. - Довольно!.. Хватит!..

Девушки, перестаньте плакать... Прощайте... простите, если что не так...- Она

утерла навернувшиеся слезы и взобралась на рыжую кобылу, которую подвел к ней джигит.

За ней валом побежали девушки, парни, ребятишки, молодухи.

Взрослые аульчане молча следили за происходящим. На мать, на отца, на родственников Айша даже не оглянулась.

• В путь! - скомандовала она, взмахнув камчой, и конь ее помчался стрелой. И жених, и сваты, и родня девушки лишь рты поразевали от неожиданности, будто сплавщики, у которых сорвался и уплывает плот. Но вскоре Шакир пришел в себя и вскочил в седло. Его примеру последовали все остальные. Родственники, догнав Айшу, хотели проститься с ней хотя бы здесь, в степи, но девушка, услышав приближающийся конский топот, даже не оглянулась, а лишь пуще пришпорила коня. Рыжий иноходец, любимец Шакира, рванулся и оставил провожатых далеко за собой. На спине его цепко, как сокол, сидела девушка с нахмуренными соболиными бровями.

Небо прояснилось, и солнце залило землю сияньем. Всадники мчались на запад, туда, где жили каракесеки.

Тем временем, из-за могильника-усыпальницы на берегу Есени выехал человек на сивом коне. Плоское, широкое лицо, смуглый... На ногах большущие старые сапоги, поверх заношенного черного бешмета чекмень, подбитый верблюжьей шерстью. На голове - потертый тымак. В руках - камча с толстой белой рукояткой. Сбоку свисает тяжелый соил.

От взоров провожатых Айши джигита надежно скрывали высокие травы, а открытые места он пересекал галопом. Таким образом он опередил всадников и, выбрав удобное место, спешился, пригнулся, прислушался, крепко держа поводья.

Когда провожатые Айши проехали мимо него, он внимательно оглядел каждого из них, после чего снова взобрался в седло и тронулся по их следу. Перевалило за полдень, когда из-за другого могильника показался второй всадник. Бока его светлой поджарой кобылы с короткой гривой и редким хвостом были покрыты потом. Всадник поравнялся с минаретом, когда из скважины в стене вдруг выпорхнула пара удо- дов. Конь испуганно метнулся, но джигит успокоил его и, волоча соил, выехал на край обрыва. Здесь он остановился, отогнул меховое ухо тымака. Затем коснулся крупа кобылы камчой и пустился по следу. оставленному недавно сивым конем широколицего.

На верхней губе джигита чуть-чуть пробивались усики. Худощавый, светловолосый, скуластый, ехал он легко и быстро, будто перекати-поле, гонимое ветром. Когда он достиг вершины холмов Ак-Таса, солнце уже переместилось на запад, ушло за рощу Шотана. Юноша окинул взглядом ровную степь, омываемую рекой Сары-су, долину Кара-Шалгы. Вдали, подняв-облако пыли, шло стадо. Острым своим взором юноша различил двигающуюся в конце стада группу всадников.

• Вот они где,- громко сказал он и тут же заметил одинокого джигита,

который волчьей ходкой, скрываясь и таясь, следовал за верховыми.

Губы его тронула довольная улыбка, и он двинулся напрямик через степь, скатертью расстилавшуюся перед ним. Гнал во весь дух, не щадя коня, и вскоре достиг края Кара-Шалгы. Две пары глаз и ушей - всадника и коня - напряженно, вглядывались, напряженно прислушивались к каждому шороху. Конь легко, как серна, переставлял ноги, при каждом постороннем звуке прядал ушами, пугливо блестел глазами.

Внезапно он вздрогнул и шарахнулся в сторону. От неожиданности джигит чуть не выпал из седла.

Бесшумно, будто сокол парящий, вырос перед ним тот самый джигит на сивом коне, которого он заметил издалека, но затем упустил из виду. - Что, испугался, Алькей, - поддел друга джигит на сивом коне.

• Немножко есть, Абиль,- засмеялся юноша.- Я так спешил, что не заметил, как обогнал тебя. А у коня, как известно, глаза и уши спереди, так что ты застал нас врасплох.
• Они ли это? - указал Абиль на движущееся черное пятно, едва различимое в наступающих сумерках.
• Да, они направляются к Айдеке, но заночуют скорей всего в ауле Сыздыка, у бая Бименде. Ну, нам тоже пора, а то упустим их из виду, ночь наступает, - сказал Алькей.

- Ты прав, не минуют они таких богатых родственников,- согласился Алькей. Его кобыла заржала, и седок натянул повод. Сивый конь Абиля лишь неодобрительно повел ухом на призыв кобылы.

На землю опустился вечер. Провожатые Айши действительно решили остановиться в ауле Сыздыка. Они разбились на две группы. Жениха и его друзей Корженбай поместил у Бименде, а женщин и сватов, ехавших за выкупом, устроил у Мусереле.

Сыздык, чье имя носил аул, был отцом Бименде. Мусереле же, человек тишайший, среднего достатка, приходился Сыздыку племянником. На его матери Сыздык женился после смерти своего брата, отца Мусереле.

У бая Бименде имелось две юрты, и в каждой из них жила женщина. Юрты стояли рядом, чуть ли не касаясь друг друга. Большая юрта старшей жены, поменьше- младшей. В маленькой юрте кроме того хранились выделанные шкуры, продукты, товары для обмена и продажи.

Шакир и его спутники расположились в юрте старшей жены Бименде вольготно, будто в собственном доме, и чувствовали себя радостно, весело, как люди, чьи лошади взяли приз на состязаниях.

Бименде был крепким хозяином. Позади его юрт стояли телеги, жнейки. Жуя жвачку, громко сопели коровы, копошились овцы, телята, сбились в кучу верблюды с верблюжатами.

Лошади приезжих были привязаны близ меньшей юрты. Там же кипели самовары, подле которых сновали женские фигуры.

Бай Бименде будто распух от чванства. Казалось, тесно ему в юрте от мыслей о собственном величии. В самом деле, из дому шагу не сделал, только,

можно сказать, мизинцем шевельнул и тут же высватал Шакиру писаную красавицу. Ему, мастеру обделывать свои делишки с помощью самого беспощадного обмана, было приятно видеть столь наглядное подтверждение своей значимости.

Сияя, как лужа на солнце, заплывшим лицом, он обратился к старшей жене: - Вели зарезать барана пожирнее. Видишь, какую птаху наш родственник поймал.

- Для хорошего человека ничего не жалко,- в тон мужу отозвалась жена, но тут же не удержалась от язвительной реплики: - Не сглазить бы только... И почему он не присмотрел невесту среди наших девушек? Разве перевелись у нас лебедушки, достойные такого орла? - Не болтай, чего не понимаешь, баба! Чтоб я таких речей больше не слышал,- оборвал ее помрачневший Бименде.

Женщина, посмеиваясь, удалилась. Она заглянула в юрту токал, дала распоряжение приготовиться к разделке свежей убоины, затем выбрала на котане подходящего барана и, покончив с хлопотами, вернулась в свою юрту. Следом за ней зашел Корженбай.

- Проходи на почетное место,- улыбнулся ему Шакир.

- Э-э, я вижу, . удачная охота на красную лису сдружила вас,- добродушно заметил Бименде.

- Гончая достойна награды за такую добычу, гончая ждет угощения,- шутливо намекнул Корженбай, усаживаясь на торе.

Бименде весело расхохотался, колотя себя кулаками по тугому животу. Бокал с помощью другой женщины внесла огромный кипящий самовар и принялась заваривать чай.

Возьми <сто девятый> или <белохвостку>'. И самые свежие сливки давай, которые из-под сепаратора,- велел ей Бименде.

- Не волнуйся, самый лучший чай подадим, какой у нас есть,- успокоила его старшая жена.

- Крепкий чай со сливками - подходящий напиток для людей, везущих отменную девушку,- важно изрек Бименде, и гости закивали, задвигались, закряхтели, выражая тем самым удовольствие.

В юрту несмело заглянул невысокий мужчина с редкой, свалявшейся бородой, в поношенной одежде. Он, потоптавшись, остановился у входа и раскланялся:

- Здравствуй, Бименде. Салям, Шакир. Поздравляю тебя.

- Спасибо, коли не шутишь. Сам-то как поживаешь? - спросил Шакир.

- Скрипим помаленьку, - неопределенно ответил мужчина.

- Рад тебя видеть, Конырбай. Споешь сегодня в честь Шакира? Слыхал, поди, какую молодуху он себе отхватил? - обратился к нему Бименде.

- Ладно-ладно,- согласился Конырбай.- Как и в прошлый раз Шакиру пел, так и сейчас спою. Я бы раньше пришел, да ребенок у меня болеет, целый день меня не отпускал. Я и сейчас, можно сказать, хитростью из дома вырвался. Уж больно охота было с Шакиром да с вами повидаться.

Старшая жена расстелила перед гостями пеструю скатерть, выставила баурсаки, сахар. Токал тем временем разлила в узорчатые фарфоровые чашки чай.

- Конырбай, а ты отчего не женишься? Легко ли бобылю с малыми детьми?

Говорят, ты даже корову сам доишь? - обратилась к пришедшему старшая жена Бименде, хлопотавшая у самовара.

- Ой, Жумабике, иль думаешь, женитьба плевоедело? Кто ж за меня такого пойдет,- ответил Конырбай.

- Э-э, бедолага!.. Да почему же нет-то? Ты погляди на Шакира - месяца не прошло, как жену похоронил, а уже новую везет. Или Бименде возьми, я и помереть не успела, а он вторую жену привел,- уколола байбише мужа. Корженбай, Шакир и сам Бименде расхохотались.

- Ай, 5Кумабике, кого с кем равняешь? Не ровня я уважаемому Бименде. И кто задаром отдаст дочку за бедняка, а у меня средств совсем нету, чтобы жену купить,- закручинился Конырбай.

- Как знать! Все в жизни как-то устраивается, была бы охота,- возразила ему байбише.

- Подсаживайтесь к нам,- предложил Конырбаю Акаш, один из спутников Шакира.

- Не надо. Кушайте сами. Я так зашел,- смутился Конырбай.

- Иди, иди,- поманил его Бименде, и Конырбай решился наконец приблизиться к дастархану.

- Видать, не нужна тебе вовсе жена, а то нашел бы, чем заплатить, - развязно обратился к нему Корженбай, наполняя блюдечко густым настоем "белохвостки". - Прошлый год, когда ты на джайляу кочевал, у тебя скота много было, я помню...

- И я помню. Да только нет больше у меня этой скотины,- ответил Конырбай, неловко .потянувшись за крохотным баурсаком.

- Если признаешься, сколько у тебя на самом деле скота, то уж так и быть - сыщу тебе подходящую жену, - продолжал вышучивать его Корженбай.

- Ой, байгус!.. Вот сказал так сказал!.. Ведь и впрямь найдет. Наш Корженбай - сват ушлый! - усмехнулась Жумабике и хрупнула куском сахара. Все снова расхохотались.

- И впрямь, давай отчет Корженбаю, коли хочешь, чтоб твое дело сладилось,- подхватил Бименде.

- Хорошо, считайте... Две коровы с телятами - раз, десять голов овец с ягнятами - два, одна лошадь, один верблюд и один теленок годовалый. Вот и вся моя скотина, а в юрте трое ребятишек рты разевают, как галчата...

- Ой-ой! Куда ж ты остальной скот девал? Разве при жизни жены у тебя его столько было? - подозрительно спросил Корженбай.

- Куда девал, говоришь?.. Часть съели, часть в джут сдохла, часть потерялась... На днях вот жулики последнюю стоящую кобылу угнали... А прошлой зимой Абдрахман подлец взял верблюда, сказал, что будет возить с завода кладь в город, а мне деньги заплатит. Да так и не вернул ворблюда, и

денег я от него, считай, никаких не видал, если не считать задатку. А что задаток - гроши.

- Как же это так? - удивились присутствующие.

- Да вот так. Я говорю: где верблюд? А он говорит: твоего верблюда пристав арестовал и солдатам отдал.

- Каким солдатам?

- Тем самым, которых забрали из поселков, чтоб с немцами воевать. Абдрахман говорит: еду из города, а навстречу мне целое войско солдат. Поравнялся, говорит, я с ними, приставы и стражники,,что солдат вели, мне велели с верблюда слезть, да я не послушался. Они тогда избили меня и твоего верблюда со всей упряжью арестовали. Сели, говорит, на сани и уехали.

- И что же, только твоего верблюда забрали? Остальных не тронули? - поинтересовался Шакир.

- Да, он так мне сказал...

- И бумажки никакой не дали?

- Говорит, что не дали.

- И он тебе ничего не заплатил?

- Гроши заплатил, я же сказал, задаток. Чтоб он провалился со своим задатком! - вырвалось у Конырбая.

- Да ведь это чудеса какие-то, - сказал Корженбай, оглядываясь на Бименде и Шакира.

- Почему ж ты не попросишь нашего Бименде, чтоб он взыскал в твою пользу с Абдрахмана стоимость верблюда? - спросил Акаш. - Я просил, но уважаемый Бименде человек занятый,- Конырбай льстиво изогнулся, стараясь не глядеть на бая. А Бименде вновь напыжился.

- С Абдрахманом только дурак может дела затевать, - сказал он. - Такой собаке не то что верблюда, жира верблюжьего давать нельзя. Хотя... может, и не врет он. Прошлой зимой и впрямь много народу забрали в солдаты из поселков и аулов, много их по дорогам шаталось. Когда мы прошлой зимой возвращались из города с возами, мне самому пришлось ехать впереди, пока не миновали поселки на берегу Нуры. И всю дорогу к нам солдаты привязывались. Это дай, то дай... Ну, поговоришь с ними по-хорошему, они тебя и не тронут. Помню, сын белоусого, русского из Жыланды, нам встретился, оборванный весь, и целая шайка с ним таких же, как он. Узнал меня, руку пожал и жалостливо так говорит: <На войну отправляемся... То ли отпустит нас немец живыми, то ли головы сложим...> Вынул я из кармана пятерку, возьми, говорю. Он и взял. А меня не тронул.

- Его брата тоже на днях забрили,- заметил Корженбай.

- Трудно, поди, им на чужбине придется,- сказал Акаш.

- О чем ты? Конечно, трудно. Разве они не люди? Кому легко, когда немец всех, как овец, режет,- отозвался Корженбай.- А ты что скажешь? - обратился он к Шакиру.