Страница - 3

* * *

«Бежать в полумраке по незнакомому проселку – удоволь­ствие ниже среднего. А уж если учесть, что не по своей воле, то противно вдвойне. Я спотыкалась, чертыхалась, наконец, добе­жала до станции. На освещенной платформе стояла пара-тройка ребят, в павильоне сидела бабка с корзинками, но Семена этого – ничуть не бывало, как сквозь землю провалился. «Ну вот, и ладненько, замечательно даже. Долг исполнен. Отрицательный результат – тоже результат» Уже спускаясь по лестнице назад, я говорила сама себе вслух, пытаясь утихомирить одышку. Снача­ла я шла быстро, по инерции, но после перешла на прогулочный шаг, так как идти на Димкино гуляние, да и в свете последних событий, не очень-то хотелось. Но возвращаться было необхо­димо. Последний поезд ушел: я слышала его характерный звук. Единственный фонарный столб был снабжен тусклой лампоч­кой в плафоне вида козырька. «Прямо – довоенный образец!»

Я уселась на скамью под ним, и раскинула по сторонам, как Буратино в мультике, свои уставшие ноги.

И тут, напротив, в зарослях облетевшей ивы заметила Семе­на, сидящего ко мне спиной. Я на цыпочках подкралась к нему, горя желанием гаркнуть-напугать, но подойдя ближе, отказалась от своей дурацкой идеи – он спал. Подсев к нему со стороны че­модана, я пальцем, осторожно потыркала его в плечо. «Пусть уж спит у Димки – какое мне собственно дело…» От моего толчка, парень открыл глаза, увидел меня, но ничего не сказал.

- Что ж это вы? «Мир не без добрых людей!» Неужели не нашли во всем мире-то? А? Семен… или как там вас? - парень молчал. - А меня, между прочим, за вами вдогонку послали, как чернавку.

- Мне кажется, что вас, - он сделал ударение на «вас». - За­ставить сделать что-либо помимо воли – очень трудно.

- Тем самым, вы хотите заключить, что я спала и видела, гоняться за вами по поселку среди ночи?

- Не знаю.

- А почему вы не уехали?

- Денег нет. Думал, дождусь завтра, все разъедутся, я возьму у Димы свои заработанные и уеду.

- А-а-а! Хотите, я вам одолжу?

- Нет.

- Гусары денег не берут, да?

- Слушайте, я понял, что вызываю у вас если не неприязнь, то опасение. Больше того, признаюсь, что на вашем месте, может быть, выказал бы такое же недоумение или недовольство. Но ведь я же ушел. Что вам еще надо? Клятву, что моей ноги здесь больше не будет?

Мне, почему-то стало его жалко:

- Сколько вам лет?

- Двадцать один, двадцать второй.

- А мне – двадцать четыре – двадцать пятый. Мне почему-то казалось, вы старше.

- Это из-за седины.

- Какой седины?! Ой, не могу!..

- Оставьте меня в покое! Я вам предельно точно рассказал свой план: можете не беспокоиться.

- А я не беспокоюсь, - и увидев делегацию, вышедшую на поиски меня, крикнула. - Димка, мы тут!»

17

Утром следующего дня, я, наконец-то, спокойными трезвыми глазами осмотрелась вокруг. Действительно, все было вымыто-вы- лизано, выглажено. «О, мне никогда не добиться такой прозрачно­сти оконных стекол!» Мне не суждено было родиться домовитой хозяйкой. Зазвонил телефон – с почты сообщали о денежных пере­водах и уведомляли о том, что я целый месяц не забираю письмо. Почтовое отделение находилось в нашем доме, на первом этаже. Впопыхах накинув на халатик пальто, я спускалась на лифте, вспомнила о документах, вернулась, и у входа в квартиру, встрети­лась с Алексеем Ивановичем.

- Мария Львовна, вы куда босиком? Мы три недели боролись с вашей пневмонией!

- Там… почта… перевод…

- Замечательно. Оденемся, сходим и возьмем.

На кухне хозяйничала Глаша:

- Да про этот перевод сто раз напоминали. Приходили… там обратного адреса нет.

- Это Славик!

- Конечно, - Алексей Иванович улыбался. - Мария Львовна, это замечательно! Мы его найдем.

Адрес почтового перевода был… моим собственным. Так ниче­го и не узнав, мы вернулись домой. Пройдя на кухню – сели за стол.

- Глафира Владимировна, за все это время – ко мне никто не наведывался, нет?

- Приходила медсестра из нервного диспансера… извините, я его так называю, интересовалась вами от имени врача Иосифа…

- …Борисовича!

- Во-во. Но мы сказали, что в их помощи вы не нуждаетесь, так как хвораете плевро-пневмонией. Еще приходил домоуправ или как там его сейчас называют, интересовался задолженно­стью по квартплате.

- …Да, это Славик всегда делал…

- …Алексей Иванович погасил задолженность. А тут и вы поправились… Вы ешьте сыр – он не магазинный: это мой сы­нок прислал из Тбилиси, мой Резончик!

- Он что – грузин?

- Ну конечно грузин… Наполовину. Его отца я схоронила три года назад… Одна радость – Резо! Он сразу после пятнадцати лет уехал к тете: во-первых, иметь гражданство, учить язык, а во-вторых, и для меня главное – подальше от наших бандитов, армейской дедовщины.

- А я своего сыночка из армии не дождалась…

- Вот видите… я так вас понимаю. Мой младший брат про­пал в Афгане.

- Девушки, - Алексей Иванович вмешался в слезоточивую беседу. - Если так пойдет, то мы за чаем всех своих близких родственников похороним по второму разу. А надо постараться думать, то есть, не думать, а чувствовать, что справедливость есть, радость существует, любовь жива, дети рождаются. Ну-ка перестройтесь! - с этими словами, он включил музыкальный центр и поставил принесенный с собой диск Фэтса Уоллера.

* * *

«Гости давно разъехались на собственных «Крузерах» и «Рове­рах». Когда ночью все, считающиеся близкими, разбрелись почивать по норам, Димка с Людкой заперлись в мансарде, рассматривать по­дарки новоселам, подсчитывать барыши. Судя по периодическим, почти обезьяньим вскрикам, хлопкам в ладоши, были довольны уловом… Мне не спалось. Выскочив из постели, натянув майку и джинсы, я вышла на двор и, движимая любопытством, потихоньку, по-кошачьи, пробралась к летнему домику – там горел свет.

- А-а, Это вы?..- парень читал «Портрет Дориана Грея», уз­нала книжку из нашей библиотеки по переплету.

- Вам нравится Оскар Уайльд? - мне было на самом деле интересно.

- Эта вещь – очень, а другого я не читал…

- Ну, уж, скажете, что в детстве вы не слыхали о «Звездном

мальчике»?.. А чем же вам нравится именно эта вещь?

- Чем… Слогом, юмором, но, главное, подтекстом…

- Подтекстом каким?

- Что принятые отношения между мужчиной и женщиной – не абсолютная догма. Что точно так же могут существовать отношения между мужчинами. И между ними могут возникать самые невероятные связи. Я говорю о предопределенности по­лов, которая, судя по этой книге, мягко говоря – ложная.

- Связи… вы имеете в виду не только половые, надеюсь. Я ничего не имею против гомосексуалистов, вообще, но, если честно… может быть, еще не созрела…

- Вы где учитесь?

- В «меде».

- Ну и ну…

- Что, ну и ну? Я с третьего курса изучаю гистологию, рабо­таю в патанатомке…

- И как? Нашли разницу на клеточном уровне?

- Причем здесь это?

- Да, действительно, начали с «Портрета…». Неужели вы и в самом деле, не в состоянии себе представить, что то, что про­изошло с главными персонажами – мужчинами, не могло слу­читься с женщинами, по крайней мере, в границах конкретного произведения?

- Почему не в состоянии? Представить себе я могу что угод­но, но зачем же вычленять?

- Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Я вижу, эта тема вас слишком взволновала.

- Откровенно, да. Знаете, я частенько, что называется «сам-на-сам», думала, что мне, конкретно мне, было бы лучше с мужчинами вовсе не общаться: уж очень претит их недале­кость, поверхностная чувствительность, отсутствие интуиции, однообразие и т.д. И т.п. Но, в подобных рассуждениях, когда доскребала «до дна», получалось, что я лесбиянка, феминистка. Я знаю, это не одно и то же. Но примеряя к себе обе роли – ста­новилось жутко противно. Выходит, я – а-сексуал, Потому как противно было именно на стадии секса. И тогда я возвращалась мысленно к полу мужскому…

- Хотя, в наличии есть паркетный или, просто деревянный…

- И тогда я возвращалась к мужскому полу и философски журила себя за хитрость, вернее, за слабость и злость. Просто- напросто, у меня не было настоящей любви, в общепринятом смысле, а я как та лиса с виноградом… Зачем я вам все это рас­сказывала?

- Затем, что хотите сочувствия и откровенности с моей стороны.

- А вот и нет.

- Тогда спасибо. А в отношении любви: как говорится – она нечаянно нагрянет.

- А можно мне задать вопрос?

- И получить ответ, вы хотели сказать?

- Ну да, - от его напора я несколько растерялась. - У вас на предплечье наколка «Т.Ж.» - это имя? Ваше? Или чье-то другое?

Семен замешкался:

- Да…

- А у вас еще наколки есть?

- Есть одна, маленькая.

- Вы – беглый?..»

18

С ящика для белья упал мною наскоро переплетенный чей-то дневник - «туалетное чтиво», как бы выразился Славик. «Мне иногда кажется, что с него все полетело кувырком… Нет! «Оно» летело, но так как-то деликатно, стараясь ничего не изменить, никого не обидеть…

Наши отношения со Славиком… Они всегда были неодно­значны. А с появлением дневника… Что - с появлением днев­ника?

Восстановился статус кво. У нас опять появилась тайна. Ви­димо я не могу жить без тайн… Какая глупость…

Все – глупость. Эти люди в моем доме, посторонние, в общем-то… А вдруг они – жулики? Но ведь они спасли меня – не в переносном смысле слова… Нет-нет-нет-нет! Я просто схожу с ума или уже сошла… Почему меня это не пугает?..»

Я вышла из ванной. В прихожей стояли одетые Глафира Вла-

димировна и Алексей Иванович.

- Ну, вот и все. До свидания, Мария Львовна. Обед я оста­вила на плите – он еще слишком горяч, чтобы его ставить в холодильник.

- Да, - заметил Алексей Иванович. - Вам хочется побыть на­едине, понимаю... В любом случае, телефон у вас есть.

Они двинулись к выходу.

И тут я, как всегда, поступила наперекор.

- Что вы! Нет, не уходите. Останьтесь, прошу вас…

Глафира Владимировна замялась:

- Вы уж извините, но ко мне приехала племянница и вну­чок… А Алексей Иванович побудет с вами. Вам нехорошо?

Я села на стиральную машину и разрыдалась, слушая удаля­ющиеся шаги Глафиры.

Алексей Иванович виновато улыбался. В своей нелепой шля­пе-панаме он мне напоминал сказочного бродячего музыканта, а длинные седые волосы – почти «под горшок» - не казались седыми, а просто белыми, как у гномов.

- Алексей Иванович, простите, я поступаю неэтично, безрас­судно, конечно же… Вы тоже идите к себе…

- Мария Львовна, - его мягкий голос действовал на меня вол­шебно-умиротворяюще. - Да кто же вас так напугал? Я сейчас останусь с вами, - он говорил с расстановкой и очень солидно. - И мы па-га-ва-рым, - вдруг, по-мальчишески весело, перешел на кавказский акцент.

Сняв пальто, он помог мне слезть со стиральной машинки, и, проводив в комнату, усадил в кресло, а сам устроился напротив.

- А чтобы вам было легче, разговор начну я. Начну с того места, что вы были в тысячу раз безрассуднее, и во столько же раз, наверное, озорнее, что решились выйти замуж.

- Что? А? - и я залилась слезами.

* * *

«К моему удивлению, Семен не шарахнулся от вопроса, не обиделся, а, даже как-то криво усмехнувшись, достал из пачки сигарету, медленно раскурил ее:

- Хотите? - обратился ко мне, на что я отрицательно замычала.

- Я – не беглый, я – живой труп.

- Это такая аллегория? Вот уж не подозревала, что персона вроде вашей, почитывает русскую классику.

- А вот это здесь – совершенно не в тему…

- «Вот это»… укладывается в ваш образ, но Толстой…

- Слушайте, а не пойти ли вам…

- Позвольте мне самой решать, когда и куда мне идти про­гуляться… Я предлагаю вам перейти на «ты». Я же вижу, как изнутри вы распухли от дурных мыслей, а высказать их некому. Мужчины – народец-то хлипкий, в смысле сосудов, да и вообще. Глядишь, из живого трупа, неровен час перейдете в разряд мерт­вых… - я угнездилась на тумбе в летнем домике и продолжала удивлять и его и себя в том числе. - Итак, Семен, какая же цы­ганка обратила вас в живой труп?

- Ты что – чокнутая? Какая цыганка? Ладно, все, поговорили, спокойной ночи.

- Вот видишь – теперь меня обидел.

- Да пошла ты… Чем я тебя обидел? Всю дорогу вяжешься…

- Я пойду и буду корить себя, есть поедом, что оставила че­ловека не в «духах»…

- Отстань, - парень встал, намереваясь выйти вон.

- Сема, - я вскочила, перекрыла собой выход из домика. - Выслушай меня, не перебивай, ради всего святого! Конечно, я кажусь немного трехнутой, иначе и быть не могло, я не умею общаться. Потому что я – интроверт.

- Кто?

- Я – нелюдим, нелюдимка.

- Я заметил.

- Нет, не заметил ты ничего, кроме того, что я – ненормальная. Семен улыбнулся:

- Верно подмечено.

- Я сегодня, направляясь к Димке, в поезде, вдруг подумала, что это неправильно – смотреть на жизнь из-за угла. Трястись, высказывая свое мнение вслух… Я ведь всегда так жила, всю жизнь, - я отвернулась, скрывая слезы. А потом, собравшись с силами. - И вот в этом самом поезде вдруг взяла и сказала себе:

«Хватит! Хватит изливаться на бумагу!»

- На бумагу? Ты что – писатель еще?

- Посмейся, если будет от этого легче. Но вести дневник – это я тебе скажу – дело не из легких. По разным причинам. Вот голову даю на отрез: ты дневника никогда не вел!

- Не вел: вдруг прочтет кто-то…

- А-а! А писать так, чтобы было понятно только тебе.

- Ну, уж это шизуха! Ладно, садись, Наташа, кажется?

- Не знаю почему, Семен, я чувствую вину перед тобой… Меня обычно на таких посиделках никто не замечает, а сегодня я разошлась, потому что всю прыть, которую хотела излить на ехавших со мной старшеклассников, выплеснула здесь. И под руку подвернулся ты. И попало тебе незаслуженно.

- Да ладно, забудь, уйду я завтра…

- Нет, ты не так все понял, даже если уйдешь, весь ворох твоих проблем, недосказаний, мыслей, превративших тебя, по твоему же выражению, в живой труп – останется. И ты про­льешь его, как я на - ни в чем не повинную голову. Так не лучше, если ты поговоришь со мной сегодня, но завтра мы расстанемся навсегда, зато на душе твоей будет легче.

Семен вновь закурил, заерзал, видно было как внутри бо­ролся с собой.

- Нет, то есть, я не знаю, как быть…

- У тебя родители есть?

- …М-да…

- И девушка, которая, не дождавшись…

- Как же она могла дождаться, если я погиб?

- Как погиб?

- Погиб при исполнении…»

19

- Алексей Иванович, - поднимая заплаканные глаза. - Ответь­те мне – кто вы?.. Кто? Ангел или демон?

- Мария Львовна, так мы с вами забредем чересчур далеко. Я не претендую на посредничество между Богом и людьми, так как являюсь человеком. Я – не бесплотное существо, а вполне

материальное, значит – не ангел. Я определенно не мифологи­ческий хранитель судеб человеческих, не злой дух, не бес, а вот насчет гения, и не мне судить, да мы и не в Риме.

- Вы такой смешной, Алексей Иванович!

- Значит, я клоун.

- Не обижайтесь.

- И не подумаю. Я буду обедать. Глафира наварила щей, а это что? Пюре. Вы любите пюре? А с чем пюре? А-а, с котлетами. Класс!

Алексей Иванович, привычным хозяйским движением, на­полнил тарелки мои и свои, и с аппетитом принялся есть.

- Алексей Иванович, - начала я, зачерпывая щи из тарелки. - А где ваша семья? Очень уж непохоже, что вы такой, знаете, медведь-одиночка.

- Не такой и никогда таким быть не хотел. Но уже как 10 лет живу один. Моя семья в Америке. Жена и две девочки. Сейчас они уже невесты.

- А почему вы…

- Поначалу меня не выпускали из-за секретности разработок, но Женечка не желала ждать… А может, к тому времени, уже и не любила. По крайней мере, через два с половиной года – вы­шла замуж, а через три года после отъезда, я потерял их из виду навсегда. Женечка прекратила переписку. Не понимаю, чего она боялась?..

- Вы скучаете?

- Временами – очень. Но в основном, я весь поглощен рабо­той… А вы не ответили на мой самый первый вопрос.

- О моем замужестве? О моем замужестве можно написать целый сериал «тошнотворно-слезоточивый».

- «Богатые тоже плачут»? - Алексей Иванович улыбнулся.

- Нет, название неподходящее. Знаете, Алексей Иванович, я как-то не настроена говорить об этом. По крайней мере, сейчас. А вот вы так давно пытались мне поведать о своем открытии. Я, кажется, у вас была даже подопытным кроликом.

- Ах вы, проказница! Ну, не буду вас утомлять уговорами.

- Но вы не рассекретите опасные государственные тайны?

- Ах, вы об этом… Нет, к моей прошлой работе открытие имеет отношение косвенное.

* * *

«- Ну и что дальше?

- Дальше – больше. Я читал это письмо, читал… Смутно, где-то на поверхности, вертелось, что у меня умер отец – но всерьез я не осознавал сего факта. В то же время мозг сверлил вопрос, почему меня о таком событии извещают письмом, не телеграммой, ни по телефону. Я – к старшине. Он, само собой, разрешает звонок, соединяют моментально… а на другом конце провода – отец… Я дар речи потерял, трубку бросил. Прибегаю в казарму, к Семке, корешу своему и говорю, так, мол и так. А Семен, знаешь, рассудительный такой, неторопливый парень, типичный сибиряк.

«- Дай бумагу-то… - изучил письмо внимательно, а потом, как хватит меня по плечу, - смотри, пишет твоя мать: «…если бы не Слава, у меня бы не хватило сил…», Слава – это ведь твой отец?

- Да!

- Вот, почему отец взял трубку. Может, здесь речь о ком-то другом?»

И тут до меня дошло, я аж подпрыгнул от горечи и боли, так отца стало жалко.

«- Ничего не пойму, он ведь остался живой-невредимый…

- В том-то и дело.

- Раз ты во всем разобрался, надо и домой сообщить, мало ли что…»

- Нет, ничего я не мог рассказать – это все равно что, предать человека, не сдержать слова.

- Какого человека? Того, кто тебе жестоко солгал.

- В том и загвоздка, что не солгал. А человеку я клятву дал.

- Ладно, в конце концов, тебе виднее. А… дальше?

- Дальше - больше. Завтра - дембель, а мне – хоть в петлю лезь, домой неохота. Я говорю Семке - давай, если что я за тебя по тревоге сегодня ночью? Мне до зарезу, адреналинчика мор­ского хлебнуть надобно было, для ясности, понимаешь?! - (это ко мне) ведь ничего не было известно!!!

- Как ничего…

- Не перебивай. Семен мне не возразил, конечно: говорит – дело житейское. Ты вроде у меня на подмене. Так и сговорились. Я упал на подушку, уснул замертво.

Просыпаюсь – половины наших нет… Дневальный пересчи­тывает нас, а не проводит обычной переклички, новый старши­на… Я не сразу сообразил, пробудился ли.

Оказалось, ночью «по тревоге» поднялись избранные, по­фамильно… учение-испытание… там-трам- тарарам… лодка ушла с поля зрения локаторов в нейтральных водах и домой не вернулась… Шум, гам… Я хватаю свои пожитки, а там доку­менты Семена. Первым желанием было – идти к старшине… По пути узнаю – лодка… в общем все погибли. Я обалдел! Такого дембеля врагу не пожелаю…

- И ты так ничего и не сказал?

- Мог, но у меня уже возник другой план, план – не возвра­щаться домой…

- Кретин! А о родителях Семена ты подумал, а о своих?

- В том-то и беда, что думал, но криво… Не ожидал подоб­ного оборота – Семкины мать с отцом и сестренкой за десять дней до моего приезда, погибли - угорели; его бывшая подружка давно замуж выскочила и уехала. Короче, никто его не ждал…

- Но тебя ждали… Запутался ты сам в себе…

- Не знаю… Нет, я так не думаю. Другое дело – меня запута­ли, сознательно и давно.

- Ты обалдел что ли? Да твоим сомнениям цена – грош, а ты за эту сумму мстишь теперь так жестоко? Родители тебя похо­ронили в душе и балдеют от счастья? Может, кто-нибудь из них с инфарктом, в реанимации. Ведь ты не выяснил ничего, ни у кого не спросил… Но караешь. – я, выходя из летнего домика, на прощание, сказала. - Нельзя так, да мало ли что там произо­шло… Нельзя… Смотри, уже светает. Сразу как-то зябко стало. Ты в город поедешь?

- Д-да, получу расчет и…

- Может встретимся на станции. Я поеду домой. Но, если раз­минемся, ты о моих словах, все же подумай… Нет, разумеется,

я не собираюсь превращаться… ну ты понял. Я сама ненавижу, когда лезут в душу с советами… Но, так уж вышло. Извини меня, если… Короче, решай сам, - я побежала в дом».

₂₀

– Мария Львовна, я, конечно, постараюсь изъясняться как можно проще и доступнее. Но вы пообещайте, коли вам наскучит, либо покажется неинтересным, непонятным – дайте знать тотчас, дабы, самой не мучаться, и время не терять попусту. Уговор?

- Уговор, - согласилась я без проволочек, хотя подобного рода вступление не предвещало ничего захватывающего, а уже навевало тоску и попахивало резонерством. Абсолютно убежде­на, что в других обстоятельствах, быстро нашла бы повод мягко отказаться от выслушивания… Я не сделала этого, даже не из благодарности, не из вежливости, а скорее от безысходности – мне нужно было занять свои мысли чем угодно, кем угодно, лишь бы не думать о собственных бедах…

- …Мы, люди, слишком мало зная о себе, бесцеремонно пытаемся расширять знания обо всем, беспредельно, повсюду. А сам человек, его чувства, к сожалению, остаются предметом констатации, а по сути – тайной, за семью печатями. Нет, попыт­ки самопознания были. Вам знакомо слово атрибуция?

- Не очень, в каком контексте?..

– Атрибуция – это приписывание человеку, например, ха­рактеристик не представленных в поле восприятия… Необхо­димость «атрибуции» очевидна. Ведь информация, которую может дать наблюдение… недостаточна для адекватного вза­имодействия с окружением, социальным окружением. Потому эта информация нуждается в «достраивании»… Ну вот, вы за­скучали. Дайте мне шанс… Я попробую изложить по-другому. Как вы думаете, почему люди нуждаются друг в друге? Почему им необходимо общение, ну жили бы сами по себе, поодиноч­ке… Пользы-то сколько! Не мешали бы никому.

- …наверное, быть одному – скучно, что называется «некому стакан воды подать» - если нужно.

- Вот-вот-вот, правильно! Но ведь мы подбираем друг другу

«подателя стаканов» по каким-то критериям? Мы же руковод­ствуемся чем-то…

- Ничем мы не руководствуемся! - мне это стало докучать, и я ответила с долей раздражения.

- А-а, браки вершатся на небесах, - Алексей Иванович заулы­бался. - Этак никогда не добраться до истины, если абсолютно все отдавать на волю Господа. Но ведь Бог нас ра-зу-мом для чего-то наделил.

- Для чего только? - я незаметно смахнула слезу - и раздраже­ния и отчаяния одновременно. - Вот, отвечу вам сейчас на ваш вопрос. То есть, как я вышла замуж. Совершенно по-дурацки, неразумно, абсурдно и еще можно тучу эпитетов предложить… На Дальнем Востоке, во Владике, где мы жили в одном дворе, играли, ходили в школу, потом в институт… Мы были и очень разными и одновременно одинаковыми, до определенного воз­раста – это ничуть не мешало… Настало время делать выбор…

За мной ухаживали Оська и Славик. У каждого были свои тридцать три плюса и столько же минусов. Но Оська мне нравился самую чуточку больше, и именно поэтому, когда из мореходки он заявился ко мне с любовью, с любовью – по- настоящему, я не очень-то и сопротивлялась.

А спустя три недели, меня огорошили дважды: сначала сча­стьем, что я беременна, а затем болью – Славка во время учений подвергся какому-то жуткому облучению – его мало того, что списали на берег, но и предоставили квартиру здесь, в самом центре. Оська шепнул мне, что и у него и у Славика никогда не будет детей. А Славка, дурачок ничего этого не знал, и счаст­ливый звал меня замуж, с Осиного разрешения. Я плакала, как безумная, а в конце концов решила, что Славка несчастнее, и пошла за него…

- Бедная девочка… Бедные люди… - Алексей Иванович хо­дил маятником по квартире, взлохмачивая свою седую густую шевелюру.

- Нет, здесь все было осознанно. Я ведь Оське про ребенка не говорила. И когда появился Тарасик – Славка назвал – Оська, разумеется, в нем своего не признал. Еще нет-нет и пошутит по- житейски, мол, нагуляла. А вот, когда Тарасу исполнилось пять

лет, к нам, в город, в этот же самый дом, перебрался Оська. И все смеялся, что мы – неразлучная тройка.

Тут уж меня Славик втихаря предупредил, что Ося сильно болен, в результате каких-то там военных экспериментов. Ося и впрямь, поначалу был таким бледным, особенно, после химио­терапии – все волосы вылезли, глаза поблекли… Вот тогда… я ему призналась про Тараску… И не знаю, то ли эта весть, то ли молодость взяла свое, но он выкарабкался. Вот только никогда не женился. А мы, как дети в песочнице, продолжали жить играя. Тарасик любил Осю не меньше отца, а когда его призвали на службу, Оська взял и умер… И разлетелось все…

В конце концов, я попала в психушку.

• Мария Львовна, вы наверное, ждете от меня каких-нибудь охов, вскриков и ахов… Нет. Это того не стоит, по крайней мере, как свершившееся и отжившее прошедшее время. Не подумай­те, что я – черствый сухарь. Ничуть. Но ведь вы меня перебили своим биографическим вторжением.
• Да-да, конечно, для любого – чужая жизнь неинтересна…
• Отнюдь нет. Не была бы интересной – я не занимался бы этой проблемой. Просто я никак не подберу понятную и доступ­ную схему для изложения своей идеи.

Ну, вот, к примеру, что вам безусловно знакомо – поездка на эскалаторе в метро. Только в нашем городе, можно за один проезд или выезд, придумать модель чего-нибудь или составить годовой отчет…

• Ну, так, метро… - я пыталась сосредоточиться.
• Вы стоите на ступеньках и держитесь за поручень, вы двигаетесь в одном направлении, и, тем не менее, ощущаете, что локоть едет в другую сторону, и если его не перемещать по ходу движения, то почувствуете, что он вот-вот вырвется у вас из плечевого сустава. Лента перил едет быстрее.
• Ну, да…

- Вот так же и время – прошлое и будущее движутся в одном направлении. Более того, очень далекое прошлое, как и будущее, нашему взору как бы не подвластны, и покрыты патиной лет и тайной несбывностей. А на самом деле, время – это такая же атрибуция, в общем-то, конструкция, схема, где человек в ней

не винтик, не стрелка, а его часть, часть времени. Иначе он бы его не ущучил. Представьте, лента ступеней – будущее, лента поручня – прошлое, а человек – на стыке этих лент, вернее – ленты, как ленты Мебиуса, потому-то мы и можем заглянуть в недалекое прошлое и предположить недалекое будущее… Но знать его – точно – не можем, так как оно на той стороне ленты, что перевернута – оборотная.

- Выходит, человек – время?

- Да, но это говорит о том, что человек не будильник, а о том, что время материально. Также как эмоции, кстати. Я эмпириче­ски вывел, что в мозге нет отделов, вырабатывающих чувства. Есть отделы, поглощающие эти чувства, захватывающие их из эфира. А эфир ими наводнен.

Дитя рождается с точечными зарядами только ему принадле­жащих, приятных и неприятных, ощущений. А затем всасывает на протяжении всей жизни, как пылесос, чувства извне – по противоположности знака. Противоположные знаки притяги­ваются – это вам известно из школьной программы. А набрав их полный коробок – выплескивает наружу, и еще удивляется: как же он так мог сделать? Ведь это вовсе не в его стиле, вкусе и так далее…

- Ну? А как же тогда серийные убийцы и им подобные гады?

- Это уже патология. А в норме люди отличаются, как ни странно, только в момент появления на свет, то есть, тогда, когда у них в головках имеются заряды, грубо говоря, плюс и минус. А в последующем, все мешается, в зависимости от «погоды», любви, опыта, того, кто оценивает, в общем, апперцепция.

Но главное, то, что лента времени и сам человек из одного, если так можно выразиться, теста. В точке соприкосновения краев, грубо говоря, времени прошлого и будущего, место че­ловека. Хотя прошлое и будущее – это одно и то же! Потому как движутся в одном направлении. Ну, помните о той ленте поруч­ня на эскалаторе? - Алексей Иванович почти кричал.

- Да, - сказала я смиренно. Более того – испуганно. В таком Алексей Иванович был раже. А он, несмотря ни на что, про­должал.

- Именно в этой точке соприкосновения человек рождается,

там он и исчезает. Но исчезает только из поля зрения, потому что переходит на невидимую сторону ленты. Там же его посещает озарение. В этой точке он находится, по нашим часам, мизерные доли секунды, и она переворачивает весь его мир, потому как – она и его место нахождения, и момент его рождения, и миг смерти, и он сам как он есть!!! Большинство на стыке, как мы обозначили, ленты Мебиуса, появляется только при рождении и смерти. Это точка реальности, сиюсекундности, и на ней не так легко удержаться…

• Но…
• Да! Лента все время в движении, и вот тогда на помощь приходит память. Вспомнить все, что было в эту секунду, в этот миг, или его часть, это уже… - Алексей Иванович выдохнул. - Легко. Главное, продержаться и не ускользнуть в небытие.
• Как легко? Что значит – легко? Да и память несовершенна.
• Память совершенна. Потому что она вне человека, вне вре­мени, она – тот микрокосмос или макрокосмос, в котором-то эта лента крутится, живет.
• Вы хотите сказать…

- Я хочу сказать, что память – это аллегорически, произ-

ведение искусства, отражающее время. Вот, взгляните, здесь у вас висит картина «Завтрак на траве» Манэ. Кто-то помнит это полотно на вернисаже, а кто-то помнит сам завтрак, кто-то – запах воздуха в этот день, цвет воды в ручье, мягкость травы, настроение… Мало ли чего… И эти отпечатки, оттиски времени у каждого свои – не говоря о художнике, его натурщиках, зри­телях. Они все плавали вокруг да около, пока не обернулись в шар… Наподобие крысиного короля.

- Крысиного короля?

- Да, есть такое явление природы. Нечастое, но все же име­ющее место. Когда 50-60 крыс сцепляются друг с другом в огромный шар.

- Фу, какая гадость!

- Как сказать… Крысы не могут расцепиться, но продолжают жить, и живут подношением обычных крысок. Кто принесет мяска, кто рыбки… И крысиный король существует, то есть, память – это искусство. Искусство творения, творчества, вдох­новения…

- Ну, а эмоции, которыми наводнен эфир, берутся откуда?

- Эмоции это и есть та энергия, которая возникает при рож­дении человека. Ведь если в кровеносном русле нашей лены появился «плюс», «минус» витает в эфире и ждет встречи. И непременно дождется.

- Вы хотите сказать, что все предсказуемо?

- Это сказали до меня. Но предсказуемость неизбежна, как и то, что эмоции и есть тот вечный двигатель времени, а значит, жизнь!

- По-вашему, получается, мы все делаем наперекор себе, сверяем свою жизнь по времени, а надо время мерить своими чувствами и ждать, когда на тебя ниспадет озарение?

- Разумеется, не все так упрощено, но Мария Львовна, для первого раза вы усвоили очень много. Знаете, когда человек на­ходится в ожидании прекрасного, открытия – это не так уж мало. Он ждет и не пропустит это мимо себя.

- Как все у вас просто – плюс-минус и все тут!

- Увы, против этого не попрешь! Разве вы не измеряли чув­ство своей любви разрядом маленькой молнии, пробегающей от вас к рукам или лицу избранника?

- Н-не знаю… Кажется, что-то было подобное…

- А если этой молнии не случается, то лишь по причине тол- стошкурости, замусоренности собственных электродов чувств. А они должны быть оголены и открыты к контакту. Это все во власти субъекта, если он осторожничает, боится, не верит в предсказуемость…

- Значит, эскалатор движется всегда в одном направлении.

- Да, и осознавая это, можно безбоязненно стремиться…

- Стремиться куда?

- К познанию, Мария Львовна, уверенности, совершенство­ванию.

- Как же мы до сих пор жили?

- Также, не осознавая этого. Ведь главное – правила игры. Принимая правила, те или другие, следуя им, мы непременно достигаем истины. Спросите – почему?

- Потому что эскалатор движется в одну сторону.

- Разумеется. Но эскалатор, в нашем случае – это время, и прошлое и будущее. Мы ведь условились так? Раз мы часть этого времени, то даже если захотим, мы никогда не сможем опоздать или прибежать раньше. Все относительно.

- Алексей Иванович, я не буду лгать, что со всеми идеями согласна; может, я недостаточно их поняла, но чего вам удалось добиться – это вырвать меня из плена мрачного настроения и заставить хоть как-то думать.

Звонок в дверь.

- Это Глафира, скорее всего, - я подошла и посмотрела в гла­зок. - Нет, там, кажется, почтальон, - и открыла дверь.

- Здрасьте, это письмо заказное из заграницы. Но пришло на ваш старый адрес, пока переслали к нам… поэтому так долго… распишитесь…

Я взяла ручку, висевшую недалеко от телефонного аппарата в коридоре, расписалась.

Почтальонша зашмыгала носом и робко спросила:

- А вы не могли бы какой-нибудь документик представить? Оно не вам… - я взглянула на конверт – письмо адресовано сыну.

- Я, я его мать… Вот удостоверение личности… - и трясущи­мися руками, не без труда, вытащила его из сумочки для предъ­явления почтальонше.

- Так… Жидкова Мария Львовна…

- До свидания, спасибо, - дверь закрылась, щелкнул замок, у меня подогнулись ноги. Алексей Иванович ловко подхватил меня и провел в комнату. - Откуда письмо? От кого?

- Мария Львовна, не торопитесь, здесь английский. Кажется, что-то официальное. Штемпель стерт, я даже в очках плохо раз­бираю, но адресат Жидков Тарас. «Вручить лично».

* * *

«Семен получил у Димки расчет. До станции мы добирались порознь. А в поезде встретились, ехали в одном вагоне. Сидя напротив друг друга, жевали вчерашние пирожки, бутербро­ды, сыр «со слезой» - остатки пиршества с новоселья. Димка снабдил меня термосом с чаем, и я потчевала своего визави, по-хозяйски, удивляясь собственной прыти:

- Уф, представляешь лица своих родаков, когда ты перед ними объявишься… Это такое счастье… И твоим мытарствам – конец…

- Ты такая простая, надо же, она картинку «маслом» выпи­сала - «Не ждали»?

- А то? Конечно, не ждали, или «Возвращение блудного сына», - я настолько была поглощена радостью от предстоящей встречи, что совсем не замечала бурчания, исходившее от Се­мена и расценивала его, как обыкновенный «бздеж». - Но ведь надо выпутываться!

- Наташа! Ты не понимаешь… не знаешь деталей, - Семен нахохлился и отвернулся, уставившись в окно.

- За чем же дело стало? Расскажи!

- Я не могу, я поклялся молчать…

- Ты перед кем давал клятву страшную такую? - Я откровен­но веселилась.

- Перед Господом Богом! - чуть не крикнул, на полном серье- зе, Семен мне в ответ.

Я невольно съежилась, будто меня окатили ледяной водой, от веселья и след простыл:

- Да не ори ты, объясни толком.