Страница - 6

Какая она была, когда он впервые ее увидел, когда с компанией охотников с беркутами заехал к ней! Лицо белое, лоб открытый, шея лебединая, глаза сияют, брови тонкие, губы нежные, пухленькие, как у младенца! Фигура точеная, без единого изъяна, как ве сенний росток. А когда зазвенела она монистами в косах, вскакивая с места, когда округлила коленями белый подол платья, присев снова, когда прошлась в щегольских туфельках, выходя из комнаты, засмеялась с серебряным звоном, пошептавшись с матерью, когда разливала чай, чуточку смущаясь и представляясь тихоней, когда, придерживая тремя пальчиками, подносила пиалу, выстреливая глазами из-под падающих тяжелых ресниц, один из его приятелей уронил сахар мимо чаши. Попытался отшутиться:

— Какие в этих краях уточки трепетные! Чувствуют ястребов издалека.

И услышал в ответ от матери:

— А как же, если ястребы зоркие. — И тут же: — Акбилек, душа моя, проводи гостей до коней! — и сама с ней вышла отвязывать уздечки от коновязи; а у той оголилась нежнее шелка приподнятая рука: «Доброго пути!» — и, сверкнув глазами, наигранно склонила голову... все, все помнил, а лучше бы забьпь.

Особенно неповторим ее голос. Засмеется, и ты не знаешь, в каком ты мире. Все женщины на свете недостойны ее ноготка, ее следа.

И так день и ночь, и день следующий думает об Акбилек Бекболат. Как бы он ни пытался отне стись к ней с отвращением, даже ненавистью, она снова встает перед его взором такой, какой он увидел ее первый раз — ангелом во плоти. Пытался выбить ее образ из головы, вспоминая о своем иноходце, о своем ружье, охотничьих историях, — все мимо. Жеребец, дичь, зверь, забава, самые изощренные фантазии — все она заслоняла собой, все в конечном итоге приводило к мыслям о ней. Все заворожила собой Акбилек. Сам не понимал, почему.

Бекболат то встанет с койки, то ляжет, нестерпимо ему. Заглядывал несколько раз к Бле стящему с одним и тем же вопросом — нет новостей. Так что и спрашивать стало совершенно неудобно. Действительно, скоро станет посмешищем для всего мира. Вся вселенная разме стилась для него на кончике языка Блестящего, тянет к нему, и все тут. Но Блестящий всеща занят, ведет свои бесконечные разговоры со всеми встречными-поперечными казахами. Каждый переговоривший с Блестящим казах рождает в Бекболате надежду: «Е, этот, наверное, что-то рассказал об Акбилек». Но его ожидания никак не сбывались.

Бекболат стоит, опершись на перила больничного крыльца. На бревнах у сарая сидит Бле стящий и беседует с очередным казахом. Вот, наконец, наступил миг, когда он, проводив собе седника, качая головой, запахнул больничный халат и поспешил к Бекболату, возмущаясь по-русски:

— Вот жулик, вот ма-ашенник!

— Что? Что он сказал?

— Шорт знат! — И продолжил на родном языке: — Заверяет, что решили, что почтальон ограбленной почты ни в чем не виноват, теперь точно не оберешься неприятностей. А ведь меня из-за этой почты и арестовали!

И Блестящий объяснил суть дела. Бай Абен враждовал с волостным... Волостной вынес ему приговор и, скрепив его печатью аульного старшины, отправил с почтой в город. Абен прознал про интригу и послал вслед трех всадников. Они догнали повозку и, отобрав у возчика почту, выкинули его на дорогу, затем сами доставили груз в город. Приговор уничтожили, а остальные бумаги снесли в Совет. И заявили там: «Возчик сам почти напал на нас, требовал единственную нашу лошадь, не получил, тут же почту разбросал по сторонам, ну мы и собрали бумаги на дороге, вот, привезли». Волостной — родич Блестящему. Приговор с политикой наверняка подсказал ему сочинить сам Блестящий. Не получилось, ну понятно, отчего он так бесится: «Шорт знат!»

• Все равно все смазано. Материалы давно уже в губернию отосланы. Не сегодня, так завтра посажу Абена. Бог все видит! Да не буду я Блестящим, если не посажу! — горячился Бле стящий, подбив в заключение речь своим «шорт знат!».

Когда наконец Блестящий заткнулся, Бекболат попытался сменить тему:

• Тот парень, одетый, как русский, служит где-то?

Блестящий с недоумением посмотрел на него, соображая, зачем он спрашивает:

• А? Он агент ЧеКа.

Нет казахов, не знавших, что такое ЧеКа и кто такие агенты. От них держись подальше. Но Бекболату все равно, он тянет свое:

• А кем он вам приходится?
• Ты думаешь: есть места, ще нет наших людей? Да в ЧеКа все наши!
• Тогда как вас арестовали?
• Ой, дорогой! Это еще как посмотреть на это, — и подмигнул Бекболату. — Меня аре стовать нельзя. Я на следующий же день выйду. Как тебе моя тюрьма? Всегда можно найти решение. Арестован, слов нет, а вот лежу в больнице, — и помахал неведомо кому рукой.

Бекболат произнес еще пару незначительных фраз, а затем спросил о девушке. Блестящий ответил:

— Нет, пока ничего не слышно... — И добавил: — Чем думать о девице, подумал бы лучше о девичьих проделках.

— Е, при чем здесь это?

— Шорт знат! Тут агент забавную историю рассказал.

— Какую историю?

— Здесь одна учительница Мадиша жила. Ну ты ее, наверное, не знаешь. Полукровка. Был такой заносчивый рыжий старик ногаец... Лавку держал. А жена его казашка. И трое дочерей у них: Кадиша, Мадиша, Загипа. Вертихвостки. Мадиша совсем молоденькая. Так эта Мадиша встречалась с командиром одного отряда. Любила прокатиться с ветерком на его скакуне за городом. Ну однажды ночью кто-то в бахче лежком барахтается. Старик сторож пошел посмотреть, что такое, а они двое в разные стороны бегом. Сторож глядь — что-то белеть на земле осталось. Смотрит — коротенькие такие трусы. Ну, старик эти трусики ошес в ЧеКа. Как положено, вызвали Мадишу в ЧеКа и говорят: «Узнаешь?» — а она то пытается схватить трусы, то плачет. Ой, стыд, ай!.. Над этим случаем и смеялись... Ославила и казахов, и ногайцев, а?

История Бекболату не показалась смешной, и он пробурчал, словно она касалась лично его:

— Так она же по своей воле.

— Е, этим городским девицам только и надо, что потрясти своими прелестями, — произнес Блестящий и дальше опять заговорил о каких-то непонятных проблемах.

Бекболат слушал его и, не желая признать даже в мыслях своих причастность к этой грязи Акбилек, проговорил:

— Город, конечно, развращенное место.

Вот так беседовали, тут в больничных воротах показался еще один казах. Блестящий тут же подскочил к нему и завопил:

• Е, Жамбырбай, как живете-поживаете?

Поздоровавшись, Блестящий повел Жамбырбая в сторону, к бревнам, усадил его на них, и они заговорили меж собой. Говорят, говорят. Бекболат не отрываясь смотрит на них. Наконец Бле стящий взглянул на него, потом снова вцепился в Жамбырбая и о чем-то стал расспрашивать. Жамбырбай отвечает, Блестящий прерывает его и снова что-то выспрашивает. А затем улыбнулся Бекбо- лату и подозвал его рукой.

• Сюйинши! — потребовал награду за радостную весть.
• Бери, бери, — поспешил с ответом Бекболат.
• Девушка вернулась домой живой-здоровой.
• О святые, правда? Святые, ай, неужели правда? — только и твердит.
• Станем мы врать?
• Святые, ай, святые, ай!

С этой минуты Бекболат только и думал о том, как бы ему поскорее выбраться из больницы. На следующий день Блестящий при встрече с ним снова заговорил о бае Абене:

— Хочу еще одну жалобу подать. Если написать от твоего имени, как думаешь?

Бекболат ужаснулся. Если он и судился с кем, то только с волками и лисами, а судья — беркут, и жалоб на зверей, слава Всевышнему, писать не приходилось. Понятно, ответил как ответил:

• Дорогой, не смогу я. В таких делах я никто.
• Да ты что такой боязливый! Тут-то и бояться нечего. Все факты вот, у меня за пазухой, — и вытянул из внутреннего кармана пачку бумаг, а из нее листок, и давай: — Вот, вот, эта бумага его полностью разоблачает. И в нужное для разоблачения место давно отправлена. А это черновик.

Блестящий пошуршал бумагой и принялся читать. Бекболат вынужден был слушать. Послушаем и мы, кто его знает, может, когда-нибудь пригодится.

«Семипалатинскому губпробкому. Копия послана руководству «Казахского языка». Извещение от Жамандая Тайкот-улы, жителя Н-ското уезда Сартауской волости.

1. Дети разбогатевшего Абена Матайина выпили кровь у всех людей Сартау. Например, он в 1887 году был волостным в Саргау. В это время он вел себя как самостоятельный владетель: вроде автономии, ханской власти.

Все — налоги, сбор податей у простого народа, доходы, почта титулы, звания, должности — в руках только у приспешников бая Абена Матайина. А все документы аульных старшин и народных судей, которых он сам и выбрал, находились у его сына Абена, когда ему надо, вытащит бумагу да и подпишет, когда ему угодно.

— Правда?

— А откуда нам знать?

— Слушайте тогда.

• Абен Матай-улы к тому развел кругом конокрадов и брал у них лучших лошадей. С того времени у него на руках: гнедой — вор Ахмет Сагынай-улы; вороной — вор Босага Салыкбай- улы; и еще серого взял.

— Я не знаю.

• Также совратил жену одного человека, а потом за ненадобностью продал ее кому-то за скот. Эта привычка его до сих пор известна Совратил жену Бейсена Абиш-улы, продал Кулыку Буржыкбай-улы.

Также отправлял погостить своих подручных к свободолюбивым аульным старшинам, и если у кого мясо на столе оказывалось нежирным, выносил им приговор: столько-то лошадей, столько- то верблюдов за свою провинность обязаны были ему, зарезав, поднести.

— И это правда?

— Бывало, погостить он ездил.

• Приводим список работников Абена Матай-улы: шесть табунщиков, ночью пасут четверо, днем — двое, трое овцеводов, двое — ночью, один — днем, один пасет верблюдов и еще один — коров. На два его дома четверо доильщиков кобыл, двое убирают навоз, к тому же на эти же два дома шесть доярок. Всем им не заплатил ни копейки. Причины: вдовы должны за мужей, кто-то должен скотом, кому-то пообещал помочь жениться, кому-то — укротить разгулявшуюся бабу, кого- то обвинил в воровстве, кого-то просто считает своим рабом. Считает, что такое ему позволяет вера и служба А в жизни такой порядок, что после царя - освободителя нет такого официального права иметь рабов. Прошло уже 52 года с тех пор. Рабом у него Мусапир Жайтуган-улы, ходит за его лошадьми. А его детишки тоже, как рабы, пасут хозяйских баранов.

— Ну, что на это скажешь?

— Не зря же у него так? Если ты богатый, то как без работников?

• Также сообщаю, что в 1914 году Абен Матай-улы имел подряд на Копкольском заводе.

Возил туда каменный уголь, за пуд 11 копеек, а всем возчикам платил 9 копеек. Перевез один миллион пудов угля. Получается, что за счет возчиков он получил прибыли 20 тысяч рублей. В те времена, если посчитать, достоверно средняя лошадь стоила 20 рублей. Получается, что за счет всех возчиков он приобрел тысячу лошадей. А управляющему того завода был дружком, подарил ему двух прекрасных коней, два отличных двуствольных заграничных ружья. А когда подряд закончился, он велел украсть подаренные своему дружку-управляющему коней. И закадычного друга предал.

— Вы и об этом не слышали?

— Слышали, не зря говорили. Но откуда нам знать, сколько он там дохода получил с подряда? И лошадей своих вернул, это точно.

• Также в 1916 году он взял на Сарадырской ярмарке у купца Петра Павлова подряд на доставку на Иртыш 30 тысяч пудов немытой шерсти, за это получил 1 рубль с пуца, а возчикам заплатил по 90 копеек. Таким образом он съел три тысячи рублей народиBIX денег. В те времена овца стоила 6 рублей. Получается, что он обогатился на 500 баранов.
• Когда 25 июля 1916 года на Карабасском заводе вышел приказ о привлечении чернорабочих из инородцев, Абен Матай-улы заполучил оборонный подряд на вербовку. От желавших освободиться от работы он получил 96 лошадей, кроме того, оплату за завербованных рабочих от завода по подряду. К тому же вписывал в списки вместо мужчин в возрасте от 19 до 31 года детей и притворно больных, от других требовал по лошади, а если не давали, то грозился упечь. Так заполучил 140 лошадей. Нажились на этом четверо, с которыми он поделил выручку: Акып Жамышбай-улы, Сейит Толемис-ульг, - тут Бле стящий осекся, так как Сейит приходился не кем иным, как родным отцом Бекболату...

Озадаченный Бекболат только и сказал:

— Нет, наш отец тут вроде ни при чем...

— Если ни при чем, то значит ни при чем, — сказал Блестящий и продолжил читать.

• К тому же, став в 1919 году дружком городского коменданта Алексеева, зажал ненавистных ему людей, упек их за решетку. За освобождение поимел большие суммы. Комендант устроил Матай-уле победу на выборах на должность председателя Земского собрания. После этого Абен Матай-улы отправился в Шили и Шенгели, запутал тамошнее население и привез 30 лошадей.
• Также в прошедшем августе месяце волостной правитель Аббас Матай-улы, ссылаясь на якобы приказ Колчака и земства, распорядился собрать налог в сумме 130 тысяч рублей, подгонял аульных почтовых угрозой выслать отряд по налоговым сборам, у всех известных людей отнял деньги. Из тех денег третью часть, мы считаем, присвоили волостной Аббас Матай- улы, Абен Матай-улы и... (опять споткнулся на имени) и аульный старшина Жусип-улы.

— Будете спорить, что такого не было или нет?

— С чего это нам спорить? Деньги он собирал. Только кто знает, кто там и как нажился...

— А не знаете, так слушайте дальше.

1. К тому же в 1919 году, находясь в Семипалатинске, нашел ход и к казне Колчака и обещал поставить армии 300 лошадей. Вернувшись домой, выслал 70 коней. Привез мануфактуры на 70 тысяч, на 30 тысяч чай и фабричной выделки кожу, кроме того, денег сто десять тысяч рублей. А взамен недопоставленных 230 лошадей перечислил в казну Колчака 500 рублей. Но и после этого под предлогом сбора лошадей отправлял в свои табуны лучших чужих коней. Несмотря на присылаемые официально ему телеграммы, лошадей не отправлял, таким образом Матай-улы и (невнятно пробормотал имя) -улы эти 230 лошадей присвоили...

— Как раз в то время наш отец с такими примерами был не согласен, от того и разошелся с ним, — принялся ^: заверять доносчика Бекболат.

— И с этим не спорю, но ведь они общались.

— А можно как-то по-другому?

— Нет, это потом обсудим...

1. После этого состоялись общенародные выборы. Представитель Шамен Айдарбек-улы приехал в Сартау и после переговоров с Матай-улы выдвинул на должность волостного ревкома Жусип-улы, бывшего 20 лет назад 3-м аульным старшиной. Делать нечего, что спросишь, вот так один Матай-улы заменил собой выбор всего населения своего волостного ревкома. После этого заявил, что пришел приказ забить 40 быков, и с помощью милиции отобрали у 40 человек имевшихся у них быков.

— Точно. И у нас одного быка отняли.

1. Известно нам, что казна оплатила этот забой скота. Но нам от этого не легче, мы ведь знаем, кто из наших злодеев это мясо съел.
2. К тому же Матай-улы построил себе в двух местах две зимовки. Одно строение у родника Шакат на землях Алкебая и Корабая, Боксар-улы... Второй дом выстроил на восточном берегу озера, отняв землю у детей Курманбая, и северный берег занял, отняв землю у детей Топпазара, всех обездолил, заставил страдать бедняг.

— И это, скажешь, вранье?

— Нет, зимовки построил и земли занял.

1. Собрал со всех сторон лучших строителей бревенчатых домов, заставил их трудиться то на постройке одной зимовки, то на другой, а потом не оплатил им их труц. Дома у себя еду не готовит, а отдает распоряжения соседям: придем в гости, готовьте кумыс да мясо отварите пожирнее. Если съест со своими приспешниками у кого-нибудь жирного барана, то народ этот день считает для себя неубыточным.
2. Мягко говоря, жители Сартау — овцы, Абен Матай-улы — волк. Как бы ни было много баранов, что они все против волка?

Эти все злодеяния всем изве стны, стоит их только собрать вместе, а если справедливый человек пройдется по домам потерпевших, то все ему расскажут о еще неизвестных преступлениях.

Цель моего извещения: если справедливая власть проявит свою справедливость, то идеалы огромного числа народа будут удовлетворены.

Также в своем заявлении прошу: о ставить мое имя в тайне от Абена Матай-улы, гнев Матай-улы страшен, меня в покое не оставит.

Заявитель.

1920 год, 20мая».

Блестящий закончил читать донос, выпер вперед обличающий перст, ногтем безымянного пальца прочертил на бумаге:

• Вот тут 15 фактов, 15 непотопляемых уголовных статей, хоть к заднице камень привяжи, в хвост и в гриву!
• Откуда нам-то знать? Мы люди простые, - произнес Бекболат и развел руками, перепугавшись сам этой бумажки.

В те смутные годы его отец был с Абеном в ссоре. Причина ее заключалась в том, что не поладили они при дележе суммы, полученной от недопоставленных Колчаку 300 лошадей, вот и обиделся он на Абена. С тех пор не отозвался ни на одно его приглашение. Абен решил, что трус голову не поднимет, и при сборе 40 быков отнял одного и у Сейига. Сейиг не образумился. Тогда Абен стал поддерживать в противовес Сейигу его одноаульчанина Дурбеуила, сделал его важной фигурой. Сейиг не мог позволить начальствовать Дурбеуилу и организовал в ауле свою партию. Абен подначивал Дурбеуила. И тот, ссылаясь на долги Сейига перед кем-то, наслал на него милицию и отнял у него одну корову. Попытался Сейиг руками своего сына вернуть потерянное, да без результата. С тех пор пинки коленом от Абена только множились. Посягал даже на женщин его дома, на его земли, конокрадов насылал, что говорить — много чего неправедного натворил. Сейигу в борьбе с Абеном не на кого было опереться, открыто выступить никак не мог, и все! же поднапрягся и кое-как спихнул с поста волостного —* ставленника Абена — и на его место выдвинул городского сапожника-коммуниста. Сапожник хоть и коммунист, но все равно сапожник, хиловат оказался против Абена и слегка умом свихнулся. Плохеньким оказался волостсным — как легко его накануне с почтой обскакали. Историю эту Бекболат уже знал наизусть. Она ему была неприятна, но и отбросить ее просто так уже нельзя было:

Наш отец действительно недоволен был Абеном. Можно убрать его имя из этого заявления?

Блестящий ответил, рассчитывая на наивность приятеля:

Е, абсолютно можно, — заверил он, не вспоминая, что копия доноса давно отослана в органы. — Потому что Блестящий заботится о людях.

Но Бекболат уловил некоторую уклончивость ответа и решил устранить все недоговоренности:

А если это заявление уже отослано?

• Е, это легко поправить. Найдем выход.
• Будет правильно, если найдем, — вот и все, что сказал, хотя и не поверил полностью.

Недоверие к Блестящему имело свое оправдание. Да и как тут верить?

Блестящий — прогремевший аферист. Нет ни одной интриги, к которой он был бы не причастен. Начинал он толмачом у бая Абена. Знатную школу прошел у Абена, хватал все, что попадало под руку. И к краже государственных денег был причастен. У многих брал в «долг» — терпели, так все поставил. После переворота, как только скинули царя, занялся организацией выборов, развел дачу взяток. Бывало, приглашали его на той в его же честь, а он морду воротит, сами, мол, ешьте свое мясо: великую значимость свою демонстрировал. Отчего не покочевряжиться, когда тебе семь девиц ноги моют. Представляясь то «комиссаром», то «налоговиком», утверждая, что имеет приказ, мандат, собирал дань по всем волостям. Да что там говорить, приходилось ему и людей убивать, и воровать, и готовить подложные документы с поддельными печатями. Все, к чему он ни прикасался, рушилось, бедовало. Сто раз попадал в тюрьму, сто раз из нее выбирался. Врал и по-русски, и по-казахски одинаково ловко. Сколько он девушек завлек, развратил, бросил, ему жениться да развестись так же легко, как вывернуть шапку да надеть. Даже камень, брошенный ему в голову, лип к нему, бьешь его, а он лишь жиреет, как барсук. Сучит копытами, как жеребец, лоб выпуклый блестит, глазки играют, ноздри курносого носа подрагивают. Поджар, живчик, подлетает, как черт. Не усмотришь, как мелькают его руки, не уследишь, куда двинулся, сто масок на лице.

Бекболат с изумлением думал: «Надо же, и такие люди бывают! Да наверняка бессмертный Такой выживет и в ледяной стране. В любом случае надо выбраться из больницы, к людям, в степь, к казахам, а этот... пропади он пропадом! Только голову морочит!» — с такими мыслями Бекболат направился в больничную палату. В коридоре встретил врача без белого халата, наверное, уже собрался домой. И опять пристал к нему со старым вопросом:

— Когда меня вы отпустите?

— Завтра, завтра, — ответил доктор.

У Бекболата слегка поднялось настроение, прилег на койку, и снова мысли об Акбилек.

На следующий день в положенный час врач осмотрел его рану, присыпал ее белым порошком, вновь перевязал и дал разрешение на выписку. Бекболат снял больничный халат, оделся во все свое и снова вроде как человеком стал. Вышел на улицу, отряхнул борта чапана, повел плечами, подобрался, как птица, выскочившая из клетки, и, не оглядываясь назад, решительно зашагал прочь.

День облачный. Ночью дождило, в колее телег — грязь.

Знакомый город, знакомая улица. По ней идут, ее пересекают матушки, солдаты, площадь перед уездным Советом наполнена казахскими лошадьми...

Бекболат миновал два-три квартала и добрался до квартиры Толегена. Самого Толегена дома не оказалось, на службе. У плиты русская кухарка готовила обед.

— Аман, аман, — здоровается, узнавая...

— Е, не много ли мяса варите?

— Гости придут, — отвечала по-казахски, как могла.

— Какие гости?

— Комиссары собираются.

— Буду и я гостем, — произнес Бекболат, улыбаясь.

— Хорошо. Водки много, свинина есть, — пошутила.

— Брось, ешь сама свою свинину!

Кухарка рассмеялась. Бекболату хотелось о многом поговорить, но не с ней же... прошел из кухни в комнаты. Кухарка, недавно вымывшая полы, закричала:

— Эй, ноги вытри! — и схватила его за рукав.

— Е, отстань! Ноги чистые! — ответил Бекболат и, протянув по влажной тряпке,

лежавшей на пороге комнаты, подошвы сапог, прошел в нее.

Две чистенькие комнаты. Центр первой занимает большой стол. Вдоль него — стулья. В углу на вешалке висит одежда Толегена: двое брюк, одни из черного сукна, вторые из синей диагонали, шуба, брезентовый плащ, короткий камзол, стеганые штаны. И камзол и аульные штаны Толегену носить не к лицу. «Зачем он держит их?» — подумал Бекболат.

Посидел в этой комнате, разглядел, пощупал одежду, недоуменно покачивая головой: «Неужели все это он один надевает?», прошел в дальнюю комнату.

Между двумя окнами стоял письменный стол: на нем папка с бумагами, окаймленная кожей, четырехугольный каменный сосуд с медной крышечкой, по краям два бронзовых подсвечника и еще какие-то штуки для ручек, папирос. В стол встроена полка, плотно заставлен­ная книгами. Напротив у стены стоит сияющая сетчатая кровать, белые подушки, стеганое одеяло. Перед кроватью — небольшой плюшевый коврик, над ней — большие фотографии, у нижней спинки кровати — зеркальный шкаф, обитые бархатом шесть стульев.

Толеген по натуре господин. Советский господин. И титул у него советский. Приятели и не зовут его иначе, чем Продком. Все на свете можно найти у Продкома: и костюм «Москвашвеи», и черную икру. И для него самого, и дшт его друзей бьпие Продкома представляется е сте ственным. Но у каждой медали есть оборотная сторона. Вот и приходится ему от приятелей слышать иногда по поводу своего растущего благосостояния:

• И откуда ты все это берешь?

Толеген усмехнется и отвечает:

• Таков круговорот в природе.

Прием гостей в доме у Толегена связан с тем же круговоротом. А что делать! Партийцы заговорили о том, что убийцу его матери, пособника насильников его сестры следует устроить

на должность. Мол, у Мукаша есть заслуги перед партией. А выбор места поручили определить Ревкому: ревкомовец Балташ — бедняк, человек уклончивый, кто знает, что он предпримет, вдруг возьмет и пошлет Мукаша волостным в Сартау. Ко всему надо учесть и то, что бай Абен пере ссорился со всеми богатенькими волостными, наделал ошибок: в стороне стоять не будет.

Наконец появился, тонко кривя бе сцветные губы, и сам Толеген с разбухшим портфелем под мышкой, в серой кепке, из-под которой виднелись черные кудри и мышиные глазки. Войдя в дом, переговорил с кухаркой, пристально огляделся, оценил:

• Великолепно, великолепно, — проговорил по-русски.

Услышав его голос, Бекболат вышел к нему навстречу. Встретив между двух комнат, здороваясь, протянул ладони. Толеген поспешил перешагнуть порог, а только затем свел свою протянутую все же руку с ладонями гостя. Непонятно, отчего, видать, слышал о русской примете и поостерегся здороваться на пороге.

• Как здоровье, рана как? Поправился?.. Хорошо... Служба все время отнимает, не смог вырваться к тебе, — и принялся шумно и нудно осуждать себя за то, что не проведал в последнее время Бекболата в больнице.

Возложил портфель на стол, отошел в кухню, отдал какие-то распоряжения кухарке и, возвращаясь, продолжил:

• Есть новости и из степи. И в вашем ауле благополучно... И наш отец... — помешкал. — Настроение у него вроде неплохое.

Промолчал о том, что нашлась его сестренка. Ждет, как себя поведет Бекболат, а тот с чуть заметной радостью проговорил:

— Да, слышал, наладилось.

Толеген, почувствовав, что Акбилек по-прежнему еще желанна для Бекболата, взглянул на него поприветливей. Не зная, как выразить именно к нему свои симпатии, вытащил из кармана серебряный портсигар, наполненный дорогими изящными папиросами:

• Закуришь?..

Бекболат, не имевший привычки курить табак, все же посчитал неудобным отказаться, неловко потянулся к протянутому к нему портсигару, ковырнул двумя пальцами и, рассыпая папиросы, все же зацепил одну. Две- три папироски покатились по столу.

• Ничего, ничего, — поспешил успокоить диковатого земляка Толеген и сам собрал их в свой портсигар.

Почти трепетная приветливость образованного старшего брата Акбилек польстила Бекболату, и он в мыслях восхитился будущим родственником: «Этот парень всего достиг, любой похвастался бы таким шурином».