Страница - 7

Толеген вытянул из своего глубокого кармана белый платок, обильно орошенный душистым одеколоном, помахал им и обстоятельно, проталкивая уголок пальцем в ноздрю, подтер нос. Молчать с гостем, тем паче с женихом, невозможно, неприлично, не дикарь же он, а о чем гово­рить — неясно, Толеген шагает по комнате, протирает нос платком и подумывает приемлемый предмет для разговора. Подходящей темой показалось предстоящее застолье:

• Сегодня вынужден принимать гостей. Замечательно, что вы зашли в такой подходящий час.

Хотел было произнести присказку о том, что нежданного гостя ведет удача хозяина стола, да воздержался, показалась она ему слишком уж казахской, слишком двусмысленной, может и не прийтись по душе жениху. И Бекболат хотел ответить на его любезные слова, пошевелился, но не нашелся, что сказать, лишь смягчил выражение лица, что показалось ему красноречивей всяких словоизлияний:

• А-а, — и все.
• Из центра губернии приехал один товарищ. Его и пригласили, — разъяснил Толеген.

Следовало понимать: смотри, вот мой мир, мой круг знакомств, во-вторых, у меня связи и с центром губернии имеются, для тебя, женишок, я важная фигура. Бекболату надо же было поддержать разговор, опять шевельнулся:

• И кто этот парень?

Толеген ответил, что его зовут Акбала и он член губернского ревкома.

Поговорив в таком русле, Толеген, сославшись на необходимость проследить за готовкой еды, вышел. Посчитав неудобным оставаться одному без хозяина в комнатах, и Бекболат вышел наружу размяться.

Первыми гостями оказались Ыкан и Тыпан. Толеген встретил их:

• А, Ыка, проходите, — пожал ему руку, усадил на стул.

Бекболат приложил ладонь к груди и также протянул ему руку. Ыкан взглянул на него поверх очков и дал ему подержать свою тонкокостную кисть ребенка:

• Как поживаешь?

Толеген предложил стул и смуглому мордастому мужчине:

— А, Тыла, прошу.

Бекболат, решив, что зря здоровается двумя руками, набрался духу и же стко пожал лишь одной широкой ладонью его теплую мягкую ладошку. Тыпан постарался глянуть на него сверху вниз:

— Как жизнь, дорогой? — и, как бы шевельнув плечами, сел рядом с Ыканом.

Толеген шутливо обратился к двум го стям:

— Сколько ни просишь, а все равно граждане с казахскими пережитками никак не желают прийти вовремя! Рад вас видеть! — и посмотрел на часы с тонким браслетом.

Прозвучало достаточно тоскливо, Ыкан наигранно перепугался и, словно уличенный в страшном преступлении, вытаращил глаза и произнес, комично разевая рот:

• Мы что, рано пришли? — и тряхнул удрученно головой.

Тыпан не уступил Ыкану:

• Не нам стыдиться традиций отцов. К чему стыд, когда еще не сыт? — и, взглянув на Ыкана, побулькал смешком.
• Нет, не рано. Прежде всего я сказал, что рад вас видеть. — Толеген разулыбался. — Вот закуривайте! — и вытянул из кармана все тот же серебряный портсигар, открыл крышечку.
• Е, это другое дело, — произнес удовлетворенно Ыкан. достал из кармана поношенного коротенького бешмета продолговатую табакерку, открыл ее аккуратно и поставил перед собой. — Спасибо! Я только своим табачком балуюсь, — и добавил несколько слов по-русски.

Затем вытянул из табакерки квадратик резаной бумаги, лизнул наложенный на палец листок, сыпанул зернистый табак и принялся скручивать самокрутку. Накрутив поплотнее, послюнявил край языком как следует, слепил папиросину с безымянный палец толщиной с кончиком, схожим с необрезанным кончиком мальчуганчика, и аккуратно втиснул ее в обгрызенный, как лошадью, мундштук. Оставшиеся листки вложил обратно в табакерку поверх табака, прикрыл плотно крышку, табакерку — в карман. А оттуда вытащил огниво и кремень, крепко сжал огниво левой рукой, а кремень — правой и принялся высекать искру, огонек вспыхнул и разгорелся.

Бекболат внимательно наблюдал за всеми табачными манипуляциями Ыкана. Его заворожила та тщательность

и строгая последовательность в действиях курильщика, не уступавшая приготовлениям строгих богомольцев к намазу с их полосканием рта, омовением ног и расстиланием молитвенного коврика. Куря, Ыкан наполнял рот дымом и затем выпускал его целыми клубами. Он напомнил Бекболату неспокойного быка, в вечернюю пору поднимающего ноздрищами вихри пыли. В этом было некоторое преувеличение. Ыкан поступал культурнее, сдувая дымом уже нависшее перед ним дымное облачко перед собой, рука его с зажатым между указательным и безымянным пальцами мундштуком планировала в сторону. Блаженствовал.

Кого-то, наверное, удивит столь подробное описание табакокурения Ыкана, не о чем, что ли, писать. Замечу — есть. Можно еще закурить самому.

Когда нет настроения, скучно, глаза б никого и ничего не видели, когда сидишь и сожалеешь, что бездарно прожит еще один совершенно пустой час, каешься, тоскуешь, чем еще отвлечься, как не курением табака, не опием и не водкой? Врачи называют табак, опий и водку ядом, уверяют, что травим ими мы тело свое, сжигаем вены, да и кровь портим, вызываем болезни и быстрое старение да вообще убиваем себя. Но прежде разве сама тоска — не тот же яд? Разве она не пожирает душу? А злоба, клубящаяся в груди, — не отрава ли и не укорачивает ли она прежде жизнь? Яд вытравливают ядом. Не станем мы осуждать дымный кайф Ыкана, пусть себе хоть за губу насвай закладывает.

Снисходительность наша к Ыкану объяснима. Прежде жил он в большом городе, слыл конезаводчиком, знал цену и скакуну, и вину, был женат на русской даме. Принимал участие в съездах сторонников Керенского; как сам считал: повидал свет. А как взяли власть красные, так славно устроенный быт его посыпался, пришлось вернуться в родные чертоги с сединой и немощью старческой; скитания по квартирам, по углам, купить пальто дочери, сыну обувь не в состоянии, только разве брюзжать и осталось свободно в ухо старухе. Служба неважная, устроился заместителем начальника подотдела. Так с чего бы Ыкану быть благоразумным? Что ему еще остается делать, как не дымить с утонченными манерами едким табаком? Оставь, какое тебе дело до Ыкана?

А что Тыпан?

Тыпан — вот он, сидит нога на ногу в новеньких ботинках. Черные брюки добротного сукна, правда — всего лишь остатки прежнего гардероба, темный пиджак еще не вышел из моды, отложной накрахмаленный воротник рубашки подвязан галстуком в черный горошек. Как и Ыкан, университетов не заканчивал, пренебрегал службой, но пользовался авторитетом в обще стве своих.

Понятно, что Ыкану нынешние порядки не совсем по нраву. У большевиков честь и устои и пяти копеек не стоят, что им твои знания, твой опыт, твои благородные седины. Опять же головная боль — пенсия. Буцет она дана или нет — во тьме. Больше того, молодежь стала слишком о себе воображать, так и лезет с указаниями: «Поступай так, делай этак». Такие, как Балташ, даже не здороваются при встрече, косят глазом, исключение разве что Толеген, Бога не забывает.

И Тыпан всюду видит только «безобразия» и, недовольно выпятив губу, костерит и так и сяк все на свете... но к Советской власти конкретных претензий не имеет, бдит и исполняет службу ревностно, крепко стоит на ногах. Такой уж он, Тыпан, всюду найдет дырку, чтобы пролезть куда надо. Ыкан такого дара лишен, ведет себя, как на смертном одре: «Ну вас всех!»

Ау, мы ведь ничего не сказали о возрасте Тыпана и Ыкана! Сильно не ошибете сь, если раз предположите, что Ыкану лет пятьдесят, в другой — шестьдесят, рассмотреть пристальней не позволяет его живая мимика. Возраст же Тыпана вообще не поддается определению, варьирует в зависимости от круга общения: в анкетах он указывает 45 лет, а среди женщин ему 30 — 35 го­дочков.

Не совсем понятно, почему Толеген пригласил этих двоих пожилых граждан в компанию своих молодых приятелей, быть может, следовал каким-то казахским традициям, возможно, планировал как-то в будущем использовать их. Они, конечно же, довольны: «Считается с нами», пришли с готовностью, сидят и мнят о себе невесть что.

Тыпан лишен степенности, говорит живо:

— Ну как, Толеген? Как служба, успехи?.. Что, вернул зерно по тем налогам?.. Это ведь настоящее безобразие... — завелся, заговорив как истинным защитник казахов о жалобах аульчан на насилие, гнет...

Выслушивая пламенную речь Тыпана, Ыкан удивленно таращит глаза и произносит:

— Е, разве?! Е, разве?!

Ыкан в конторе засыпан сотнями приказов, отчетов, анкет, запросов, сам как безнадежный запрос, ничегошеньки он не знает о том, что творится за пределами его канцелярского стола, оттого и удивляется. Хотя, по правде сказать, у него никогда и мысли не возникало самому поинтересоваться, что за беды в степи.

Говорили больше о жаловании, поменьше о квартирах, об отоплении домов, о табаке, о том, как прожить и как нажить. За такой беседой и застали их молодые, еще зеленые комиссары с разбухшими портфелями под мышкой.

Один из подошедших — дружелюбный, как ягненок, Акбала; второй — и лицом, и одеждой темный — Бал- таш; третий — рябой Дога, имел оттопыренные губы, плоский нос, один глаз смотрит в небо, другой просит хлеба. Четвертый — Жоргабек — прогибался седлом перед Догой, перед Балташем — изгибался топорищем. Жоргабек подвизался землеустроителем, Дога — его начальник, а Бал та LH — глава уезда. Как только четверка появилась, сталкиваясь в дверях, Толеген воскликнул:

— А, входите, входите! — и кинулся им навстречу.

И наш Бекболат вскочил, вытянулся у порога.

• Э... — протянул Тыпан и приветливо встал.

Ыкан, не решаясь ни встать, ни сидеть, как прежде,

заелозил на стуле и скособочился на нем, считайте сами: приподнялся или стушевался.

Тыпан поздоровался рукопожатием с двумя товарищами, а остальным сказал:

• Виделись ведь сегодня? — и нарочито улыбается.

Ыкан, приветствуя Акбалу, кивнул ему. Сбоку Бекболат сует лопату свою к ладоням подошедших гостей.

Комиссары разбросали как попало по сторонам свои портфели, отдохнуть все-таки пришли. Балташ прошел к кровати и плюхнулся на нее. Жоргабек воспользовался любезностью Тыпана и сел на его стул... Акбала встал у стола и принялся перелистывать книги с полки. Дога устроился в стороне, сел у зеркала, закурил, прищуривая один глаз.

Оттого что ввалившиеся молодые господа с ходу заставили приплясывать перед ними весь дом, Бекболат, оглядев каждого, предпочел сесть от них подальше.

Толеген то входил, то снова отправлялся на кухню, точил ножи, готовил мясо к столу.

Акбала, рассматривая одну из книг, произнес:

— Эй, да здесь и Каутский есть.

Толеген ответил из гостиной комнаты:

— У меня и Энгельс есть, придерживаемся все-таки марксизма.

— Уа, да что ты! До марксиста ты не дотягиваешь, — надменно заявил возлежавший на кровати Балташ.

Жоргабек и Тыпан нашли приемлемую для обоих иную тему, обсуждая ее вполголоса, пере смеивались и гримасничали. Разговор сводился к водке.

—        Почему бы и не выпить? — заключил Жоргабек.

Не нашедший себя в этой «беседе птиц», Ыкан помалкивал в сторонке в одиноком сидении рядом с Бекболатом. Опустив голову, он погрузился в сложный процесс изготовления еще одной своей папиросины. Покурив, Ыкан оглянулся на не спеша вышагивавшего по комнате Акбалу, тронул за плечо Тыпана и спросил:

— Кто тот парнишка?

— Член губревкома товарищ Акбала, — ответил Тыпан и сжал губы.

В это время член ревкома с отрешенным видом прохаживался мимо пышной кровати по ворсистому ковру, останавливал взгляд на обитых бархатом стульях, на фотографиях товарища Ленина, товарища Троцкого и висевшем между ними снимке самого Толегена, осмотрел шкаф, стол, гардероб товарища Толегена пощупал и при этом издал почти стонущий звук: — Ым-ым...

Кто служит в уезде? Кто как живет? Кому можно верить, с кем можно работать? Чем они все озабочены? Какие книги читают? Как они относятся к русским? Кто беден, кто богат, кто порядочен, кто поганец?.. Озадачен Акбала. Как тут, пройдя по квартире и углядев все предметы

в ней, не протянешь: «ым... да...» и не сделаешь выводы. Акбала внезапно остановился рядом с Балташем и произнес:

— Все крупные состояния нажиты грабежом. Не так ли, товарищи?

Толеген и тут сразу же отозвался:

— Получено по ордеру в Совете. Право имею как председатель продовольственного комитета.

Разглядывавший потолок Балташ, услышав вопрос, повернул голову и, глянув на Акбалу, сказал, ероша и приглаживая свои волосы:

— Е, так ведь у богачей и реквизировано! — В глазах его читалась простая цитата: «Как коммунист коммунисту».

Простота хуже воровства. Предположили, что губернский товарищ завел привычный разговор о борьбе классов, а вот нет. Видя, что его не понимают, Акбала выразился яснее:

— Вся эта мебель изъята только у русских? Или реквизировалась и у казахской буржуазии?

Все обеспокоились. Балгаш взглянул в сторону сидевших на бархатных стульях товарищей и ответил, стараясь уйти от сути вопроса:

— Е, бывает, возьмут наши ребята кое-что национализированное государством, ну, держат у себя, как память о буржуях!

Находившийся в эту минуту в другой комнате, Толеген поспешил, перебежал из комнаты в комнату и спросил, глядя на Балташа:

-Что?

Балташ нахмурился, словно тот вмешался в разговор, не касающийся его лично, и отрезал:

— Так, ничего.

Толеген растерялся на секундочку, почувствовал, что пора брать инициативу в свои руки, и воскликнул:

— Давайте, друзья! Прошу к столу!

Гости с показной ленцой двинулись в гостиную комнату. Вслед за ними и Бекболат пристроился к краешку стола. Молодые господа, приняв его за работника, не поинтересовались даже его именем. Насколько унизительно было такое положение для Бекболата — трудно ска­зать, но то, что и он сам не испытывал никаких симпатий к комиссарам, — точно.

Стол ломился от блюд.

Вначале подали целые куски отварной баранины с луковым, наперченным, круто соленым бульонным соусом. За мясом последовала домашняя лапша. Затем жаркое поспело. На десерт — арбуз.

Как только принялись нарезать мясо, Толеген вынес, демонстративно пряча за спиной, некую стеклянную посудину из дальней комнаты. Тыпан скорчил недоумевающую физиономию и притворно поинтересовался:

— Что там у тебя в руке? — и потянул его за рукав.

— Ничего... Чуть-чуть этой самой... — смутился Толеген и поспешил пристроить вне сенную им склянку под столом.

— Что, чистый спирт? — не отставал Тыпан.

— Немножко «для разбега». — Толеген оглядел из- под век гостей и невинно улыбнулся.

— Ой, не положено такое, — сказал посуровевший Балгаш и краем глаза зацепился за Акбалу.

— Не знаю, как вас, а нас такое не пугает, — сказал Тыпан и погладил свой живот.

— Да вреда зде сь немного. Только для аппетита, — заверил Толеген и выставил на стол побле скивающую бутылку.

Все уставились на сей сосуд.

— Вот проклятье, ще ты находишь ее? — поразился Жоргабек и причмокнул.

— Бывает, подвернется случай... — ответил Толеген.

— Знает доходные места, — заметил Дога и подмигнул.

— Сегодня есть вечернее заседание? — спросил у Ты- пана Бал та ш.

— Сегодня не предвидится... — ответил Тыпан и игриво погладил бутылку. — Не будем ее сердить, сам знаю, как она сердится по-настоящему...

Давненько Ыкан не пробовал водочки. А тут — какая роскошь! Провались все, достанется ему или нет?! Компания принялась уточнять градусы водки, кривляясь, обсуждала и так, и этак занятный предмет... Ыкан не выдержал, поднял стоявший перед ним стакан и заявил:

— Хватит томить беленькую, наливай, дорогой

Застолье рассмеялось. Сидевший до сих пор скромно

Акбала распорядился:

— Велел же аксакал, наливай

Толеген, улыбаясь, разбавил спирт приготовленной водой и разлил его по стаканам:

— Правильно!

Балташ огляделся по сторонам и попросил Толегена:

— Занавески на окне-то опусти.

Гости подняли стаканы:

— Ну, за кого выпьем?

Считавший себя главой стола, Тыпан посмотрел на Акбалу и поспешил предложить:

— Думаю, надо выпить в честь прибывшего к нам гостя.

Акбала встрепенулся:

— Нет, не пойдет. За что-нибудь другое... За какую- нибудь социалистическую идею можно будет... — произнес он, отнекиваясь, чем только подчеркнул, что сам ее представляет.

Тут вскочил со стула Балташ и воскликнул, поднимая стакан:

• Да здравствует Советская власть! — и принялся чокаться со всеми персонально.
• Да здравствует! — подхватили все вокруг.

Как ни старался Ыкан выразительней воскликнуть «Да здравствует!», не было в нем, как у остальных, восхищения, граничащего с безумием. Превосходней всех выкрикивал здравицу Тыпан.

Второй тост — за большевиков, третий — за казахскую автономию, за ним — за гостей, в конце — за здоровье хозяина дома, водочка лилась и пилась. Только Бекболат так и не смог поднять свой стакан, вилку-то еле удерживал.

Пол-литра спирта потянула на полторы бутылки водки. Водка заметно оживила компанию, хохотали, разговор стал забавней. Акбала вовсю хвастался своей деятельностью в губернии, остальные внимали. Менее разгоряченные Дога и Балташ предпочитали больше не болтать, а смеяться над шутками Тыпана и Жоргабека, иногда и подшучивая вместе с ними. В питии усердствовал Ыкан, на мясо с особой ненасытностью набросились Дога и Тыпан. Впрочем, до приличных манер никому и дела нет, го сти уже раскраснелись, хватают друг друга за локти, забрасывают руки на плечо соседа, глазки сузились, кто-то пролил водку, тлеющие папиросы разбросаны по столу, вот-вот загорится скатерть. Дымят, талдычат по- русски, хохочут... с ума можно сойти. Наевшись-напившись, го сти перешли в дальнюю комнату. Их поведение для Бекболата становилось все более непонятным. Они проявили себя, как люди другого мира, он застрял между ними, как между небом и землей, видать, подумал он, все от моей малограмотности.

Бекболат не последовал за всеми, остался в гостиной. «Они ведь такие же парни, как и я, ау Если б мы учились в городе, тоже такими же были б!» — подумал и ненадолго пришел в себя. И сразу чувство стыда: что же это он так пренебрежительно о себе... Они тоже не без недостатков. Да чем их жизнь полней и интересней моей, если отбросить клубы табачного дыма, пьянство, бумагомарание, болтовню по-русски? Да как можно не помереть от тоски в этих комнатах с низкими потолками, не скучать на узких улицах по своевольной степи, по пикам Алатау, по зелени леса, по охоте с гончими и беркутами?! Да как можно жить, пригнувшись под потолком, прижавшись к стенке? Святые! Да они бесповоротно погрязли в этом адском существовании, ау! Неужели их не тянет увидеть родителей, родных, родичей своих? Ничем они не лучше. А наверняка презирают нас, меня, Акбилек...

Вошла кухарка, принялась двигать стулья, убирать со стола посуду. Бекболат, не желая ей мешать, вышел во двор, ополоснул руки, лицо и отдышался. Табачный дым отравил его до головной боли.

Отдышавшись, Бекболат, как мог, вольно расположился на ступеньках крыльца. В голове зазвучал рассказ Блестящего, словно он снова оказался в больнице, возникло желание поскорей уйти. Подальше от этих прокуренных, пьяных, деловых казахских комиссаров к людям! Желание усилилось. Давно уже должны были навестить его из аула. «Отчего нет никого? Отец тоже хо­рош... тоже любит представить себя государственным человеком! Или я ему уже не нужен?» — подумал так и обиделся на отца.

Вернувшись в дом, Бекболат услышал, как в дальней комнате молодые господа о чем-то разъяренно спорят. - До его ушей вдруг донеслось: «Матайин Абен... Мукаш». - Мукаш — тот самый Мукаш. Абен — вражина отца. Вот с кем ему хотелось бы встретиться с камчой лицом к лицу в степи! Бекболат осторожно прошел дальше и, присев на стул у дверей дальней комнаты, принялся вслушиваться в доносившиеся оттуда голоса.

Говорил Балташ. Стоя у стола, он прихлопнул ладонью стопку бумаг и перешел на русский:

— Во всех этих жалобах все правда... Почему богач богатеет? Люди для него — скот, трудом их богатеет, кровь высасывает у самых слабых. Бай Абен, на мой взгляд, самая настоящая сволочь, самый вредный элемент, сколько людей он погубил! Считаю, что с ним надо кончать. Материалы на Мукаша насобирала именно эта сволочь!.. Правда, и я не считаю Мукаша абсолютно не замаранным человеком. Наверное, и он обижал людей, но расправлялся он с баями. Он настоящий коммунист, идейный коммунист. Цель оправдывает средства.