Страница - 16

— Тьфу ты, да у меня глаза из орбит вылезут, коль в наше время я встречу девушку, которая дожидается парня из армии!.. Лучше скажи, что ей просто не подвернулся случай сойтись с другим, или джигит подходящий не встретился.

— В таком случае воспользуемся этим и сведем ее с Казтаем... Казтай, как тебе, нравится Майкен?

— Еще как нравится! — засиял обрадованный Казкен, будто разом семь зайцев поймал.

— Раз нравится, тогда сегодня же мы тебя на ней и женим! — объявил облегченно Рахман.

На этом «совещание» по выбору кандидатуры на место будущей жены Казтая завершилось. «Постановление» держалось в строжайшей тайне. А вскоре всех гостей, собравшихся в доме и во дворе, пригласили к праздничному дастархану.

На роль тамады Рахман выбрал Ахана, посчитав, что, в сравнении с другими ребятами, он имеет некоторую склонность к красноречию. Похоже, именно это стало огромной ошибкой.

Ахан решил продемонстрировать девушкам свои ораторские способности и начал длинную, цветистую речь.

Согласно секретному «постановлению», первый тост, чтобы внести окончательную ясность в суть проводимого застолья, он обязан был поднять за будущую невестку этого дома — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Затем две будущие родственницы должны были накрыть голову Майкен платком и взять ее под руки, а четыре джигита, оградив от возможных скандальных выходок со стороны гостей, препроводить девушку за занавес и усадить на заранее подготовленное место счастливой новобрачной.

Однако пустая, многословная трескотня Ахана в пух и прах развеяла замечательный план, продуманный с такой точностью. Хорошо, если бы во время своих словесных излияний Ахан смотрел в другую сторону, так нет же, как назло, он то и дело поглядывал на Майкен, словно других девушек в комнате вообще не было, и тем самым выдал так строго оберегаемую заговорщиками тайну.

Одна невестка не лучше другой, пел тамада, но та, что перешагнет правой ногой порог этого дома, непременно поймает удачу и в обязательном порядке станет счастливой. Когда же Ахан вперился взглядом в Майкен, обратившись к собравшимся с вопросом, где же, дескать, та девушка, которой выпало такое несказанное счастье, обеспокоенная Майкен, естественно, сразу осознала смысл происходящего. Не только она, все другие девчонки, пришедшие вместе с ней на той, сообразили, в чем дело, и теперь сидели наготове.

Как только сзади подошли женщины, чтобы накрыть голову Майкен платком, девушки дружно повскакивали с мест и подняли шумное «восстание». Они совсем не походили на учтивых скромниц прошлого с шелковыми характерами, что безропотно покорялись любому решению мужчин. Бойкие на язык, современные, почти феминистки, без пяти минут с высшим образованием, которое приобретали заочно, они знали, как постоять за свои права. Налегая на крик, эти сплошь «косые, кривые и стервозные», по мнению заговорщиков, девицы, включая «шифоньер», так заклеймили и пристыдили джигитов, что мало не показалось. А потом, не оборачиваясь, так же дружно покинули несостоявшийся той.

К опешившим и мрачно молчавшим парням, у которых словно кость в горле застряла, дар речи вернулся не сразу, а когда вернулся, они принялись искать крайнего. Взаимные обвинения переросли в конце концов в драку: кому-то подбили глаз, у кого-то вспухла щека, чья-то одежда оказалась порванной в потасовке — в общем, изрядно потрепанные, разбежались по домам.

Так закончилась первая и последняя в истории аула Мукур эпопея с похищением девушки.

Ну а что касается Казтая, он призвал в помощь удачу и той же осенью наконец-то привел бабушке невестку. А женился он на Нурлытай — той самой, которую Ахан обозвал «шифоньером», а Рахман отмел как «лентяйку». Люди порой, не ведая, понапрасну клевещут: милашка Нурлытай стала замечательной снохой старушке Кати-пе, а Казтаю — любимой супругой. Похоже, особенно доволен ею именно Казтай: стоит ему только произнести имя Нурлытай, как рот его тут же растягивается в улыбке до самых ушей.

Не зря казахи испокон веку говорят, что вслед за множеством страданий приходит пора блаженства. Вот и Казтай, росший сиротой, женился и зажил по-человечески. Таким образом, еще один дом в Мукуре наполнился радостью и счастьем.

Что ни говори, но и под счастливым шаныраком иногда имеется своя проблема. Ее как внутреннюю семейную тайну сторонний глаз, как правило, не замечает. В семье Казтая и Нурлытай тоже назрел сложный и неразрешимый вопрос. А связан он был с их первенцем Дарханом.

Дархан сейчас учится в четвертом классе. И мать его, и отец — слегка располневшие, но типичные степняки: круглолицые, смуглые, с черными как смоль волосами. Словом, чернее не бывает. Даже бабушку Катипу аульные старики называют не по имени, а «черной старухой». Судя по их словам, отец Казтая вообще был черным как уголь, с густо нависшими бровями и корявым, будто побитым оспой, лицом.

Хотя собственные родители и вся родня с обеих сторон были смуглыми брюнетами, Дархан родился белолицым и светловолосым, можно сказать, белобрысым, так что сами русские рядом с ним казались темными... Зато три дочери, появившиеся на свет вслед за сыном, в отличие от Дархана, были точными копиями отца с матерью — такими же смуглыми и черноволосыми.

Эта странная ситуация и не давала покоя Казтаю с Нурлытай.

* * *

Кто знает, как относятся к библиотекарю Даулетха-ну, громогласно объявившему о своем намерении написать энциклопедию Мукура, остальные жители аула, но вот у стариков он пользуется заметным авторитетом. Правда, неумелый язык старших никак не приспособится правильно произносить слово «энциклопедия», которое употребляет Даулетхан, однако его смысл они приблизительно представляют и решили, что это нечто вроде шежире — родовой хроники.

— Такому джигиту все под силу. Он необыкновенно образованный... Подобных грамотеев я даже среди кержаков не встречал, когда жил в Коробихе, — говорит о Даулетхане Лексей.

Столь высокая оценка, данная Лексеем заведующему аульной библиотекой, вовсе небезосновательна.

Образованный-то он образованный, но при этом, как другие, институтов не кончал и диплома о высшем образовании не имеет. По словам самого Даулетхана, по соседству с далекой прекрасной Алма-Атой расположен не менее красивый город Каскелен. Там он и окончил замечательный техникум, который готовит специалистов по культуре и литературе.

Сейчас в Мукуре, будто овец в отаре, не счесть молодых и зрелых специалистов, имеющих вузовское образование, однако, по мнению аксакалов, ни один из них даже близко не может сравниться с Даулетханом. Потому как никто из них не читает столько газет, журналов и всевозможных книг, как это делает Даулетхан. Возможно, такое желание у людей и есть, только, как говорится, недосуг. А библиотекарь щелкает как семечки все, что попадает под руку, ведь этому как нельзя лучше способствует его работа.

Ко всему прочему, Даулетхан известный общественник, на протяжении многих лет безотказно выполняет обязанности «пропагандиста». Так кого же, как не Дау-летхана, учитывая все эти обстоятельства, следует считать наиболее образованным? Не директора же совхоза, который зимой и летом занят только хозяйственными делами, не зоотехника же, вечно пропадающего на скотном дворе?!

Вообще-то, Даулетхан родом не из Мукура, а, похоже, из Аршаты, что расположен в низине. Окончив, как полагается, замечательный, по его словам, техникум в Кас-келене, он прибыл по распределению в свой район, но нужной работы в родном Аршаты не оказалось, поэтому и направили молодого специалиста сюда, в Мукур.

С тех пор прошло уже десять лет. Даулетхану скоро тридцать, но он пока не женился, все еще ходит бобылем, не собираясь поступаться свободой и опускать раньше времени флаг молодости.

— Насколько позднее человек женится, настолько дольше и продлится его жизнь, — объясняет он людям свое холостяцкое положение. — А мне хочется пожить долго, потому что я должен успеть полностью завершить «Энциклопедию аула Мукур» и тем самым оставить после себя неугасимую память в виде бессмертного наследия.

— Странно... Ты ведь уже лет десять пишешь эту вещь? Что это за книга такая, которой конца не видно? — поражается сутяжник Орынбай.

— Судя по всему, дело, за которое ты взялся, оказалось совсем не простым! — с еще большим сомнением говорит в такие моменты Нургали.

Похоже, переизбыток знаний иногда человеку вредит. Видимо, из-за этого обилия накопленной информации, которая просто распирает Даулетхана, он и стал в последнее время довольно часто спорить и конфликтовать с начальством. Это сильно беспокоит Орынбая, и старик опасается, что рано или поздно директор, разозлившись, выгонит парня с работы.

— Если Даулетхана вынудят уехать из аула, то, во-первых, энциклопедия Мукура останется недописан-ной, — тревожится Орекен. — Во-вторых, не останется никого, кто сообщал бы нам ежедневные новости... А в таком случае мы станем совсем темными: не будем знать, что творится в Америке, какова ситуация в Израиле и многого другого. Поэтому, ради самих себя же, ради общественности нашего аула, мы должны защищать и оберегать Даулетхана.

— Да лучше бы эта вредная книга вообще не была написана! — в корне противоположно Орекену считает Нургали. — Пес его знает, что он там про нас наплетет...

— Нет, Нуреке, — возражает ему Орынбай. — Где ты видел руководителя, который делился бы с тобой интересными новостями, происходящими в мире, и тем самым поднимал твой дух? Только и знают, что бубнить о благополучии скота, заготовке кормов и сена, вспашке и посевной. Даулетхан на фоне этой будничной суеты для нас словно глоток свежего воздуха. Поэтому надо радоваться, что он живет в нашем ауле.

— Возможно, ты и прав... Но иногда выходки этого парня кажутся мне сомнительными... думаю, совсем он безмозглый, что ли...

— Ошибаетесь, Нуреке. Все его поступки — честные. А поскольку они чересчур честные, то и кажутся нам несколько странноватыми. 

Вполне понятно и естественно, почему судьба библиотекаря волновала всех стариков в округе. Правда, беспокойство старших, и даже то, что начальство давно точит на него зуб, абсолютно не смущало самого Даулетхана. Он продолжал оставаться своеобразным бельмом на глазу.

Недавно во время большого собрания работников совхоза он опять выскочил на трибуну и набросился на руководство с критикой...

— Вы все хорошо знаете, что ветер начавшейся в апреле восемьдесят пятого года перестройки и до нашего аула донес крупные перемены и новые идеалы. Самые ценные из них — демократия и гласность. Благодаря им, мы окончательно избавились от множества старых обычаев и рутинных традиций. Это, конечно, замечательные изменения! — сказал Даулетхан, выставив вперед указательный палец. — Однако... взгляните-ка на ход нашего собрания!..

— А что случилось-то? — забеспокоились собравшиеся.

— Переходите к конкретному вопросу повестки дня! — постучал по столу председатель собрания.

— По конкретному вопросу мне добавить нечего.

— Тогда зачем же ты на трибуну вышел?

— Хотел поделиться мыслями о порядке ведения самих собраний... Наверное, все помнят, как проходили собрания в недавнюю эпоху застоя: выбирали президиум, в президиум обязательно включали директора, парторга, лучших работников совхоза и аксакалов... Все в точности, как сейчас!

— И что ты этим хочешь сказать? — выпучив на Даулетхана глаза, грозно спросил восседавший в президиуме директор Тусипбеков.

— А сказать я хочу вот о чем: пора нам избавляться от этой надоевшей традиции... Пусть в президиуме сидят лишь избранные собранием председатель и секретарь. Президиум — это ведь не тепленькое местечко, которое тебе в наследство досталось, так что все остальные пускай сидят в зале, вместе с простым народом... А иначе, по-настоящему открытого разговора, которого от нас требует нынешнее время, ни за что не получится: если существует такое явное расслоение на зал и почетный президиум, все выступления будут неискренними. Так что, по-моему, товарищи, пора нам кончать с этой закостенелой традицией! В этом случае мы изменим не только форму собрания, но и его содержание, то есть действительно ступим на путь подлинной демократии!

Кто поймет, о чем думало в этот момент начальство, а вот народ, простые труженики, собравшиеся в зале, дружно поддержали Даулетхана одобрительными возгласами.

По разумению Орынбая, ни один начальник не расстанется с легкостью со своим насиженным местечком в президиуме, а это означает, что произнесенные библиотекарем слова, скорее всего, иглой вонзятся в их сердца и накрепко застрянут в мозгах.

— У меня есть одно предложение, — заявил как-то директору Даулетхан.

— Ну, выкладывай! — дал добро директор.

— Вот что я думаю: необходимо прекратить выдачу производственных характеристик работникам совхоза, — ошарашил его Даулетхан. — Это — одна из устаревших традиций периода застоя, и даже более давних времен. Тогда она была необходима власти, поскольку такая характеристика ставила человека в зависимость от начальства, партбюро, профкома и так далее. Ну а сейчас на дворе эпоха демократии, и покушаться на свободу гражданина недозволительно. Зависимый от начальства человек не в состоянии до конца раскрыть личные способности, а потому не может применить все свои силы и энергию, принести достойную пользу обществу. Если человек боится открыто заявить свое мнение, выразить собственную точку зрения, это свидетельствует о его неполноценности. К сожалению, подобных ущербных людей среди нас слишком много.

— Это почему же?

— Потому что людям, которые высказывают критику и противостоят начальству, руководство вряд ли выдаст нормальную характеристику. Короче говоря, всему виной эти дурацкие характеристики.

— И что же ты предлагаешь?

— Надо немедленно прекратить практику их выдачи! Иными словами, следует с корнем вырвать из нашей жизни зависимость людей от подобных характеристик.

— Айналайн Даулетхан, соберись-ка с мыслями и выразись яснее, — попросил директор.

— Куда же яснее — я говорю о производственных характеристиках. Посредством этой никчемной бумаги мы ставим работников в зависимое положение от начальства, порождаем угодничество перед руководством. Вот о чем я толкую!

— Поясни конкретнее!

— К примеру, человека с плохой характеристикой не выпустят по туристической путевке за границу. Поэтому, чтобы всегда быть на хорошем счету и иметь,при-личную характеристику, он старается никогда не высказывать открыто собственное мнение, даже если оно верное. Уж лучше, как говорится, пожертвовать малым — он ведь понимает, что в этом смысле полностью зависит от начальства. Ну а такая зависимость нередко приводит к подхалимству. А лизоблюдство — страшный порок. Именно в силу его последствий и затянулись на столь длительный срок периоды культа личности Сталина и Брежнева.

— Все верно говоришь, светик мой, но ты поднимаешь вопрос, который решается на государственном уровне.

— Прогрессивные перемены каждый должен начинать с себя. Вот вы и прекратите для начала сами выдавать такие характеристики!

В ответ директор раскатисто рассмеялся и напомнил:

— Я бы с радостью, но как быть с молодежью, которая нынешним летом решила поступать в вузы? Без характеристик у ребят ведь даже документы в институт не примут. Разве не так?

— Возможно...

— Как же тогда поступить?

— Откуда мне знать...

— Вот видишь, светик мой. Как говорят русские, не по Сеньке шапка. Мои полномочия имеют определенные границы, а тот вопрос, который ты поднимаешь, может быть решен только с подачи государства... Нам это не по силам. Понятно?

— А что нужно сделать для этого?

— Ты вот что, напиши-ка обо всем в газету: выскажи, так сказать, мнение, пусть общественность прочтет и прислушается, проникнется твоими словами...

— Это вы мудро придумали! — обрадовался Даулет-хан. — Я так и сделаю... Обязательно напишу в газету и создам соответствующее мнение!

Даулетхан человек настойчивый и упорный в делах, за которые берется. Возможно, он обещанную статью уже и написал давным-давно, только вот на глаза мукур-цам такой материал до сего дня все еще не попадался...

К ежедневным производственным планеркам, что проводит по утрам в конторе директор Тусипбеков, аульный библиотекарь, естественно, не имеет ни малейшего отношения. Тем не менее, поговаривают, будто однажды Даулетхан встал с петухами и тоже явился на утреннюю планерку к директору.

— Я пришел к вам по специальному поводу, — объяснил библиотекарь аульному начальству. — Сейчас здесь собрались все руководители совхоза, ведущие специалисты, бригадиры и ответственные работники. Это замечательно. Будучи все в сборе, мы могли бы решить один неудобный и противоречивый вопрос... Он касается трудового отпуска каждого человека, любого из нас...

— Светик мой, Даулетхан, в такую горячую пору, как сейчас, я никому не могу позволить уйти в отпуск, — сказал, нахмурившись, директор.

— Не-ет, товарищ Тусипбеков, я не отпуск пришел для кого-то просить, хотя знаю, что среди рабочих совхоза есть и такие, кто не отдыхал десятилетиями.

— Ложь! — топнув ногой, крикнул главный агроном.

— Почему это ложь? Возьмите любого из чабанов — они ведь ни разу в своей жизни отдыха не знали!

— Чабаны сами отпуск не берут, — оправдался директор. — Какой еще нужен им отдых, разве есть что-нибудь лучше, чем жизнь в гуще природы — на джайляу?

— Верно говорите! — поддержал кто-то совхозного руководителя.

— Какой, интересно, чабан тебе пожаловался? — напустив на себя грозный вид, стал надвигаться из угла главный зоотехник совхоза.

— Никто мне не жаловался, — буркнул Даулетхан, досадуя, что не смог до конца донести свою мысль. — Данный вопрос касается трудовых отпусков вообще, в том числе и ваших, включая отпуск директора...

— Дорогой, мы на работу торопимся... Если есть что сказать — быстрее выкладывай!

— А вы меня тогда не перебивайте... Когда перебивают, я путаться начинаю.

— Ну говори же, не тяни за жилы!...

— Дело вот в чем... Когда вы, например, — сказал библиотекарь, обращаясь к главному агроному, — уходите в трудовой отпуск, вас освобождают от службы на двадцать четыре рабочих дня. Верно?

— Правильно, но это не новость, об этом все знают.

— В эти двадцать четыре дня в качестве рабочих включаются и субботние дни, так?

— Ну так...

— А теперь возьмем другую ситуацию: вы заболели и получили бюллетень. Когда после выздоровления вы сдаете больничный лист в бухгалтерию, субботние дни вам не оплачиваются, так как в этом случае суббота считается «нерабочим днем».

— И что?

— Как это, что?.. Напрашивается вопрос: какой же день суббота, рабочий или выходной? Почему так играючи меняется его суть? Нам нужно как следует в этом разобраться. Это принципиальный вопрос, товарищи!

— Разве мы не пыхтим в обе ноздри не только по субботам, но и по воскресеньям? — спросил кто-то из работников.

— Он же не имеет в виду конкретно наш совхоз, а говорит о ситуации вообще, и в его словах есть смысл, — высказался кто-то еще.

— Даулетхан верно говорит... выходит, на этот счет существуют две разные инструкции.

— Похоже, так...

— В таком случае следует, наверно, оставить одну из двух...

— Товарищи, тише! — призвал директор. — Дорогой Даулетхан, зачем ты морочишь нам голову таким сложным вопросом? Посоветуйся лучше с районным начальством. Отыщи возможность и обратись выше. В конце концов, проконсультируйся с правовыми органами. А что касается нас, разве для простых тружеников не все дни рабочие?

— Этот вопрос районное начальство вряд ли решит, и другие тоже, — спустя минуту добавил директор и глубоко задумался. — Ты, Даулетхан, лучше обобщи свое предложение и дай в газету в виде проблемной статьи. Пусть народ почитает и обсудит.

— Умная мысль! — обрадовался библиотекарь. — Я непременно напишу об этом в газету!

— Так и сделай, голубчик!

Следующий вопрос, не дававший покоя Даулетхану, он затронул на открытом собрании коллектива. Теперь не так, как прежде: количество подобных собраний в последние годы значительно увеличилось, да и люди стали смелее — высказывая свои мысли и суждения, говорят гораздо искреннее. Воспользовавшись демократичностью такого вот общесовхозного схода, Даулетхан и проявил активность, в очередной раз выйдя на трибуну.

— Что еще собирается выкинуть этот парень? — прошло волнение в зале.

— Товарищи, сегодня мне хотелось бы затронуть вопрос относительно всем известных часовых поясов, — на этот раз напрямик выложил Даулетхан.

Поскольку собрание открытое, народу присутствовало много, а среди людей встречаются всякие. В зале зашумели: кто-то попросту веселился, кто-то поднял Даулетхана на смех, а кто-то внимательно ожидал дальнейшего.

Председатель собрания, стуча то по столу, то карандашом по графину, насилу прекратил поднявшийся в зале крик.

— Дорогой Даулетхан, ты бы обобщил свою мысль конкретнее и коротко доложил, — обиженно сказал он стоявшему на трибуне библиотекарю. — Что ты себе позволяешь — решил превратить собрание в балаган?

— Прошу прощения... Но у меня не было такого намерения. Просто, когда меня кто-то перебивает, я начинаю путаться в том, о чем хочу сказать.

— Не шумите! Пусть выскажется...

— Хотя и ветреный слегка, но этот джигит знает, что говорит. Давай, милок!

— И скажу... Все вы встаете в шесть часов утра и немного спустя отправляетесь на работу. Верно? — придавая вес своему голосу, спросил Даулетхан у присутствующих. — Ну а в шесть часов, когда вы просыпаетесь, солнце успевает подняться на высоту курука. Зато в шесть часов вечера, когда рабочий день заканчивается, кругом уже темень. Особенно в зимние дни, тогда шесть часов вечера — это как час ночи. Решил я проверить, почему так получилось, и вот что выяснил: вся суть в ошибочно принятом у нас часовом поясе.

— Любопытные речи он завел!

— Ничего любопытного тут нет... Просто кто-то, не знающий местных особенностей, приравнял нас к алма-атинскому времени... Столице-то, естественно, все равно... В шесть часов утра у них только начинает брезжить рассвет. А вечерние сумерки опускаются часов в десять-двенадцать. Там люди, как мы, не мучаются.

-Ну, и что ты предлагаешь?

— А предлагаю я вот что: нам необходимо перейти на новосибирское время... Тогда все нормализуется. Будем вставать и ложиться в срок... Взгляните на карту сами! Новосибирск, с которым у нас часовая разница, по своей долготе находится даже на несколько градусов ближе к Алма-Ате, чем мы. То есть наш аул расположен дальше, на несколько градусов восточнее, чем Новосибирск. Почему же мы живем по алма-атинскому времени?

— А что нам-то прикажешь делать?

— Я требую включить этот вопрос в повестку дня открытого собрания и в постановлении изменить наш часовой пояс. Другими словами, в дальнейшем нам следует ввести в жизнь порядок работы по новосибирскому времени!

Высказавшись, Даулетхан спустился с трибуны. А аулчане в замешательстве зашушукались, не зная, воспринимать предложение библиотекаря в шутку либо всерьез.

— А полномочно ли наше собрание принимать такое постановление? — нерешительно спросил председатель президиума у директора.

— Конечно, не полномочно, — ответил тот. — Изменение часового пояса — это вопрос не нашей компетенции. Слова твои, возможно, и уместны, дорогой товарищ. Но ты лучше все это красиво и аргументированно изложи в газетной статье. Пусть все в районе прочтут и выскажутся.

— Напишу! — вновь с твердой уверенностью пообещал Даулетхан.

Видите, человек, который много знает и много читает, и идей выдвигает множество. Такой активности, вызванной образованностью и широким кругозором библиотекаря, безусловно, способствуют демократия и гласность, так что ныне авторитет Даулетхана поднимается в гору.

Правда, нет худа без добра и наоборот: суя всюду свой нос, он окончательно утратил симпатию начальства и стал для него бельмом на глазу. Вот поэтому старики, много на своем веку повидавшие, и ждут с тревогой, чем же все закончится, жалеют библиотекаря.

Однако самому Даулетхану хоть бы хны: что с ним поделаешь, если он иногда даже в армейские вопросы вмешивается...

— Вы знаете, что недавно десять парней из аула призвали на переподготовку? — спросил как-то неуемный Даулетхан у директора. — А переподготовка — это повторная подготовка. То есть тех мужчин, что подзабыли военное дело и воинские навыки, заново призывают в армию и пропускают через курсы переподготовки, чтобы оживить в памяти забытые знания. Не так ли?

— Ну так... Говори дальше...

— А разве трое из тех десяти парней, которых недавно забрали из военкомата, не демобилизовались из армии всего месяц или два назад? Зачем их снова забрали? Неужели за два месяца они успели все забыть? Мне кажется, намного больше пользы было бы, если б эти джигиты работали в совхозе — сено косили, урожай убирали... Разве я не прав?

— Дорогой мой, этот вопрос ты лучше задай военкомату, — ответил директор. — На худой конец, напиши в газету, чтобы породить нужную дискуссию.

Однажды Лексей, который искренне переживал, что бедный парень рано или поздно угодит в беду, из-за того что слишком много читает, отправился к нему в библиотеку. Пришел, а Даулетхан привычно уткнулся в книгу.

— Агай, я тут скучаю в одиночестве, как хорошо, что вы пришли, — будто ребенок, обрадовался Даулетхан. — Вот, про город Венецию хочу вам кое-что сказать... Ежегодно он на несколько миллиметров опускается в воду. Это же неслыханное бедствие... Катастрофа всемирного масштаба!

— Господи помилуй, говоришь, катастрофа?

— Да, агай, бедствие огромных масштабов! Вот вы, агай, задумывались хотя бы раз над тем, как нам спасти Венецию от этой трагедии?

Лексей в недоумении приподнял сведенные плечи.

— Ну а я знаю! — объявил библиотекарь. — Я знаю способ, как спасти Венецию... Необходимо со стороны Адриатики соорудить дамбу. А потом спускать через шлюзы излишнюю воду.

Лексей, как бы всячески поддерживая слова Даулетхана, усиленно замотал головой, ну точно лошадь, которая отмахивается от мух.

— Ладно, насчет Венеции мы что-нибудь в этом роде придумаем... А вот как, по-вашему, нам сохранить Пизанскую башню?

— А с ней-то что случилось? — растерялся Лексей.

— Наклонилась она.

— Наклонилась?

— Да, сильно наклонилась... если в один прекрасный день она упадет, мировая культура навсегда лишится одной из своих жемчужин.

— Ужас, сложная, однако, ситуация!

— Еще какая сложная!.. Это ведь самая глобальная проблема нашего времени. Я в последнее время много об этом размышляю. Совершенно измучился, потому что никак не могу найти решения.

Лексей поцокал языком.

— Меня еще одна вселенская проблема страшно тревожит, — грустно признался Даулетхан. — Через триста миллионов лет вот это солнце на небе навеки погаснет...

— Господи, типун тебе на язык, не болтай дурного! — аж подпрыгнул на месте Лексей.

— Это не дурь, а самая настоящая правда, агай! Солнце погаснет, на Земле станет холодно, а человечество, животные и вообще все живое исчезнут с ее лица... Вот я и думаю, ради чего мы живем, ради чего стараемся?..

Во имя чего так упорно стремимся вперед? Работаем в поте лица, не замечая даже, как проходят зима и лето? Зачем пытаемся оставить негаснущий след? Ведь знаем, что все в мире непостоянно, что когда-то все исчезнет? Ну, скажите мне, пожалуйста, ради чего же мы так выбиваемся из сил?!

Лексей не ответил, только вытаращил на библиотекаря удивленные глаза.

— Даулетхан, милый мой, ты бы жену поскорее себе взял! — ни с того ни с сего сочувственно сказал он спустя паузу.

Библиотекарь не придал его словам значения, ведь этот надоедливый совет, который он не раз слышал от стариков, уже плешь проел ему на голове.

— Даулетхан, ты меня слышишь?.. Я ведь хочу, чтобы ты просто позаботился о себе. До каких пор будешь мыкаться холостяком? Если у тебя материальные затруднения, так мы же земляки — поможем сообща...

— Опять предлагаете жениться? — спросил Даулетхан, отодвигая книгу, которую просматривал.

— Да, давай женись!

— Когда?

— Да хоть когда! Если скажешь, что завтра, мы только поддержим.