Страница - 26

Сюда же, не скрывая, приплюсовал острейшую беду чуть ли не поголовной безработицы среди молодежи (тогда очень смущались этого "буржуазного" слова, заменяя его на по-советски улучшенное трудоустройство), а еще заострил внимание верхов на никудышнем положении восточно-казахстанских лесорубов, обитавших не только подобно Робинзону Крузо на полном кустарно-самодеятельном обеспечении, но и без каких-либо надежд на улучшение.

Такие записки Снегина не сразу, однако целей достигали. Честно глядя избирателям в лицо, он никогда не надеялся на мгновенное решение вопросов, не обещал людям златых гор, молочных рек с кисельными берегами, наметанным глазом определял на месте, за какими просьбами-обращениям стоит предельно тупиковое, действительно никак не разрешаемое собственными силами, а за какими — явное захребетничество или скрытое, но хронически застарелое иждивенчество.

Того и другого было навалом.

По необходимости обращался в Госплан и Совмин, к министрам, председателям комитетов, их первым замам, не давал дремать прокурору республики. Усвоил точную методу

— не тратить попусту необратимое время на всяческие церемонии и промежуточные инстанции, а брать сходу сверху и ни в коем случае не верить услышанным заверениям чиновных тузов, забыть об унизительных позах просителя, ибо он, депутат, никакой не проситель, а — народная властъ

Прекрасно понимал тут всю условность. Но там, где другие пасовали, он был настойчиво-наступателен и безуступ-чиво-непреклонен.

В январе Пятьдесят второго получил коллективное письмо комсомольцев и членов профсоюза с железнодорожной станции "Аврора" (Восточный Казахстан) -15 подписей. Клуб на замке. Молодежи вечерами девать себя некуда. SOS! -да и только.

"Аврора — богиня утренней зари. Вот тебе и заря!", — вздохнул Снегин.

Четкие пометки легли на обращение "авроровцев":

" 1) Без 15 мин. 9 вечера по телефону с Колесниковым

— в Управлении Турксиба.

2) В тот же вечер — разговор с заместителем начальника Политотдела Турксиба. Обрадовал: "А у нас на станции Луговой и в Семипалатинске совсем нет клубов!" Только под нажимом пообещал".

О, как сгодились Снегину фронтовые навыки начальника штаба и командира артиллерийского полка в разговорах-тол-ковищах со всеми этими зажравшимися Колесниковыми! Вспомнил и отцовы рассказы про его работу на Турксибе с Муха-меджаном Тынышпаевым — исходя из конкретных ситуаций, Тынышпаев тоже действовал не только лишь одним пряником.

И Колесниковы поначалу не признавали Снегина — ишь выискался Гриша Добросклонов! Но вскоре запасовали перед его, если угодно, макар-нагульновской решимостью в случае недоговоренности как следует привести их, вконец зарвавшихся, в чувство.

Турксибовские Колесниковы, смекнув, оберегли себя от такой встряски. Немедленно пооткрывали клубы — и не только на "Авроре".

А с другими, которые тянули резину, отношения превращал в самые бескомпромиссные.

Не раз действовал и через обкомы, горкомы, райкомы партии.

В том же январе Пятьдесят второго завалился Дом культуры в райцентре Предгорное. Дал знать в обком — секретарю Шмелькову, что так негоже. Тот оказался понятливым и расторопным, вскоре по-фронтовому четко отрапортовал Снегину:

"дом культуры восстановлен, созданы необходимые условия для его работы. Ремонт произведен за счет неиспользованных средств на социально-бытовые нужды области" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 621, лл. 2, 4-5).

Ликовал наедине с самим собой: "Ага! Стало быть, при большом желании кое-что можно сделать. Но вот только почему у нас почти всегда и везде надо ждать, пока жареный петух в одно место клюнет?"

Случалось и партийный обком не реагировал. Тогда поднимался еще выше, добивался своего — и опять-таки вовсе не сугубо личного, а — народного.

О том, кто пренебрегал депутатскими запросами, тоже не забывал. Брал на прицел. Писал же как депутат депутату (как коммунист коммунисту) одному из секретарей Восточно-Казахстанского обкома партии Иванову (речь шла о необходимости строительства новой школы и приобретении музыкальных инструментов для ребят): 

"Товарищ секретарь!

Вы сами депутат и отлично понимаете, как бывает тяжело, когда насущные наказы избирателей остаются невыполненными. Убедительно прошу Вас повлиять на Восточно-Казахстанский совнархоз и облпотребсоюз включить просьбы лесорубов Зыряновска для решения. С уважением...",

Долго ждал ответа.

Не дождался. Выходило, значит, так: ты к нему с, родным уважением и человечностью, а он-то чем к своим же избирателям?

И вот тогда раздалось, в переполненном депутатском зале заседаний Верховного Совета Казахской ССР это громовое Снегинское, брошенное е трибуны в лицо секретарю обкома партии:

"Вель-мо-жа!!"

Такого этот зад, привыкший к ненарушаемой испокон дет законопослушной благочинности и заученно-читаемым речениям, признаться, еще не слыхивал.

Но Иванову и его опекунам крыть было нечем.

А их, этих самых опекунов, был сонм. Как же иначе: Восточный Казахстан — это не только индустрия и горняцкое дело; это еще и дивные горно-речные, озерно-лесные красоты, сказочное обилие рыбы, грибов, цветочного меда и всего прочего, чего только душа пожелает, а опекунская партгос-дуща обычно желала о-очень многою и никаких отказов ей тут не водилось.

Куда подевался потом Иванов, не знаю. Да и, честно признаться, знать не хочу.

В бархатный сезон трудовых отпусков, всегда почитаемый весьма уважающей себя и свое бесценное здоровье многочисленной партгоспрофкомсноменклатурой ("Заслуженные больные и отдыхающие нашей республику, шайтан плешивый прибрал бы их к себе!" — сам слышал не раз, как презрительно отзывался об этой рублике Кунаев), Снегин сообщал избирателям через толкового председателя райисполкома:

"На днях я был на приеме у товарища Кунаева. Говорил о трудностях исполнения депутатского долга, о строительстве для Вас школы и Дома культуры, Обещал помочь, Но главная тяжесть. и ответственность лежит на наших с Вами плечах, па нашей совести, дорогой Сергей Иванович, И я очень прошу Вас держать меня в курсе событий. Верю — вместе нам удастся кое-что сделать.Крепко жму Вашу руку. Дм. СНЕГИН. 14. IX. 67" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 620, л. 43).

Встречи с сельскими избирателями насущных проблем не упрощали, хотя уже специальной горняцкой терминологии они не требовали. Все становилось ясно (и больно) без нее.

Павлодарская область. Качирский район. Совхозы "Мирный" и "Веселая роща". Роща, она-то и в самом деле, быть может, веселая, но положение с местной школой — аховое.

Снегин заносит в депутатский дневник отчаянную просьбу учительницы к школьным ребятам и девчатам:

"Дети, тише — потолок рухнет!"

Нет в "Веселой роще" ни мастерских, ни врачей, ни клуба.

В совхозе "Советский Казахстан" есть библиотека, но фонд художественной литературы мал. С учебниками — беда. Издательство "Мектеп" ("Школа") их выпускает недостаточно. Нужны коровник, телятник.

Всем необходима межрайонная телевизионная вышка.

Надо оборудовать по уму переезд на железной дороге по автомобильной трассе Михайловка — Качиры. Сколько уже там было страшных случаев!

Требовалось навести порядок в землепользовании. Куда ж это годится: горные массивы по бумагам значатся в севооборотах, а они — пустоши! Кому очки втираем? Самим же себе!

Старый председатель колхоза "Путь к коммунизму" с душевным стоном поведал Снегину, какой этот самый путь -почти вся молодежь подалась в горняки, а в колхозе остались одни инвалиды, да его ровесники и, как он выразился, красноармейки -то есть вдовы погибших на фронте воинов. Как же больно резануло по сердцу это слово — красноармейки! Разом припомнились однополчане, погибшие на полях боев и поумиравшие от ран в госпиталях или еще где. Пришлось сжать до хруста кулаки и незаметно отвернуться от старика кокну...

В тот день и вечер — 5 декабря Пятьдесят седьмого года (это был праздник — День Сталинской Конституции) депутат Поцелуев-Снегин исповедал на приеме избирателей тридцать одну человеческую душу. Каждого (и каждую) терпеливо выслушал. Каждому (каждой) дал выговориться. В депутатской тетради фиксировал главное.

Учительница имя рек. В доме и школе холодно, морозы зверские, а печи топить нельзя -пожарные запретили.

Милиционер. 22 года служш исправно. Заработал туберкулез. Нужна работа по состоянию здоровья, которого нет. Работы пока тоже нет.

Директор детского дома. Ираида Ивановна Мель. Паровое отопление. Мастерские. Учебники и школьные принадлежности.

Заведующий клубом села Лесная Пристань. Шикунов. Есть духовой оркестр для молодежи. Здание школы -типовое. Но нет зимней и летней обуви. Особенно детской. В чем танцевать? А на работу и в школу в чем?

Аскар Жампеисов и Туркестан Акежанов из поселка Столбоуха. Они рабочие, но их незаконно облагают молоко- и мясопоставками. На лесозаготовительном участке с марта никто не видел ни одного кинофильма.

Секретарь сельсовета. Сельсовету положена лошадь, а содержать ее некому. И сена на нее тоже нет.

Председатель месткома. Дров людям на зиму по 4 кубометра и одну лампочку Ильича в 60 ватт на каждую семью. Хочет поехать на могилу отца, погибшего уже после Дня Победы — 11 мая 1945 года — в Чехословакии.

Старец. Афанасий Сиделъников. Красный партизан. Мизерная пенсия. Дважды писал в Кремль Ворошилову. Оба раза письма возвращались.

Петр Коробко из села Лесная пристань. Два сына погибли на войне. Сам без ноги — потерял в бою с басмачами в 1921 году.

Егорова. Второй муж — инвалид войны. Егоров. А первый муж —эстонец Пусэп. Погиб. Сынок -16 лет. Не хочет быть Пусэпом. Хочет быть Егоровым.

Маркел Иванов. 1894 года рождения. Сын Филарет погиб на фронте в 1943 году. Другой — арестован. У дочери пятеро детей. Муж ее инвалид. Как и на что жить?

Все это были его земляки-казахстанцы, соотечественники, действующие (и бездействующие) лица огромной и далеко не всегда оптимистической трагедии. Невольно вспомнилось: однажды ехал Баурджан Момыш-улы в поезде (рука на перевязи), попросил соседа по купе — майора НКВД поднять наверх чемодан с записями.

"Уф! Какой тяжелый!.. Золото что ли?

"Не золото, а горе"

— ?!

"Самое тяжелое в человеческой судьбе — это горе, сынок".

В марте Пятьдесят восьмого к Снегину, опухшая от слез, обратилась Мария Николаевна Сосновская. Ее сына убили ночью выстрелом из ружья. Со слов несчастной матери выходило: ни за что, ни про что. И даже не сам старик-пасечник убил, а его молодой зять. Но суд никак не наказал преступников. Сын в могиле, а оба непрощенных злодея ходят на свободе и никто их наказывать не собирается.

"Быть такого не может", — поначалу подумал Снегин.

Но чем глубже изучал по документам и показаниям живых людей обстоятельства уголовного дела, прекращенного решением суда, тем убедительней вырисовывалась картина полной невиновности старика и его зятя. Полностью выяснилось другое: нападавшей стороной был ее пьяный сын с очумевшим от сивухи собутыльником. Той роковой ночью они не сумели внять мольбам старика уйти подобру-поздорову, принялись, громя улья, за разбой. Но пасечник и его зять были не из робкого десятка.

Пришлось объяснять все несчастной матери заново. Кажется, поняла.

По сходным мотивам добивался он помилования еще в в начале Пятьдесят третьего фронтовика Антона Фомича Кондратенко, оказавшегося за колючей проволокой лагерной зоны.

Конечно, это было намного труднее, чем в самый разгар летних пассажирских перевозок отписать начальнику городской железнодорожной станции просьбу предоставить на поезд Алма-Ата — Москва два билета командированному решением Союза писателей Казахстана в Литературный институт поэту Скалковскому. Или поместить в номенклатурную больницу внезапно заболевшего на курсах повышения квалификации в Алма-Ате председателя обычного рабкоопа Жумакена Сем-баева. Или же снять с горняка Прокопова незаконно начисленный ему местными властями годовой оброк с подсобного участка в виде 45-ти килограммов картофеля, 260-ти литров молока, 110-ти куриных яиц и 92-х килограммов мяса.

Но — помилований добивался.

Хорошо зная, как чудовищно несправедлива была тогдашняя Фемида со своей дырявой повязкой на глазах и весами справедливости. Их чаши виновен — не виновен стремительно опускались согласно давней поговорке "Закон, что дышло — куда повернул, туда и вышло".

Но к чести большинства самых ответственных фигур тогдашего Президиума Верховного Совета республики разных созывов, они умели понимать Снегина — Председатели Президиума Ташенов и Ниязбеков, заместители Председателя Лукьянец и Крюкова, секретари Президиума Амриев и Рамазанова...

Их понимание (слава Аллаху, уже не противодействие!) определяло начало успеха. Но всегда ли, он, этот самый успех, сопутствовал Снегину?

Если бы это было так!

Опускались ли у него руки?

Нет,

Правда, временами накатывали отчаяние и обида. Но он справлялся с ними, и тогда на страницах его депутатского дневника рядом с сугубо деловыми записями появлялись стихотворные строки: "Путь мой был бы бессмысленно долог И любовь беспредметно пуста, Если-б друг мой — пытливый геолог Не раскрыл нам вот эти места".

Он по-прежнему, как до Большой Войны, писал "если-б" через дефис, а вместо плинтуса выводил все еще по-отцовски флинтус, потом спохватывался, зачеркивал и дефис, и букву ф преображал в п, но при повторах его снова неудержимо тянуло к давно привычному.

Больше всего на свете он боялся, что после очередной, выматывающей душу и силы, поездки по избирательному округу его непрошенно снова настигнут последствия фронтовых ранений и контузий. Чаще всего это были, говоря языком медицины, сильные спазмы сосудов головного мозга. А произойти это могло (и случалось же!) совершенно внезапно. За спором с непримиримым оппонентом. За деловой беседой. В одиночестве за письменным столом у себя дома. Или же в Союзе писателей. В областном театре на вечернем спектакле, когда сопереживал он не только персонажам Мольера, Шоу, Булгакова (и даже Кожевникова — "Щит и меч", Павлодар, 3 октября Шестьдесят седьмого года), но и местным режиссерам и актерам с актрисами, как и он, страстно убежденным в великой правоте классика: "Театр — это кафедра, с которой можно сказать много добра". Непоправимое могло случиться и в редкие дни и часы загороднего досуга -на любительской рыбалке или же на охоте, куда редко, но все-таки выезжал с верными друзьями.

В такие катастрофические мгновения он выучился (научился) управлять неуправляемым, владеть (совладать) собой (с собой). Но этой выучки (врачи ей поражались: быть того не может!) ему хватало только лишь на то, чтобы не повергнуть собеседника (а собеседницу тем более) в испуг, а то и шок, с деланной неторопливостью и всей деликатностью объяснить, ч то он почувствовал себя очень плохо (даже совсем-совсем скверно), и лучше всего им покамест отложить разгоряченный спор или мирную беседу, деловой разговор или же что-то еще, с чем всех нас, не испрашивая наших же разрешений И наших желаний, сталкивают жизнь и Провидение.

А дальше?

А дальше он опускался на первый попавшийся служебный стул или кабинетный диван, а то и на пол или на сырую землю, холодный камень, шершавый ствол поваленного старостью или бурей дерева — ладонь правой руки всегда отчетливо ощущала эту сырость и шершавость, но сознание уже не подчинялось. Однако опять-таки невероятным усилием воли он заставлял предельно напряженный мозг не отключать ни речь, ни зрение, ни память, и до спасительного появления медиков или (если за городом) друзей держался, держался, держался. Л потом, увы, карета скорой помощи, белый потолок больничной палаты. Микстуры, порошки, таблетки, процедуры. И не на сутки-другие. Вот так после очередного депутатского вояжа — с осени Пятьдесят седьмого на зиму Пятьдесят восьмого свалился в крутой штопор и вычеркнул из активной жизни (проболел) три месяца-30 суток ноября, по 31-му дню декабря и января = 92 х 24 часа = 2208 часов кряду!

"Куда же это годится? Мучаю не только себя, а и Зорьку с Надей, детишек, Баурджана, всех друзей. Есть ли конец этому?" — вопрошал он себя, очнувшись от нестерпимых, адских головных болей.

Но снова встав на ноги, он всецело полагался на старое фронтовое (артиллерийское) правило, согласно которому по одному и тому же месту снаряд не бьет вторично, и уже не отбывал ни в какой из элитных сочинских санаториев, будь он имени Орджоникидзе, Фрунзе, Фабрициуса или еще кого. Невольно думалось: что за несусветная чушь, что за беспардонная глупость — да неужели застреливший себя Орджоникидзе, скончавшийся под ножом кремлевского хирурга Фрунзе, погибший в авиакатастрофе Фабрициус, чьими именами названы эти элитные черноморские здравницы, более всего на свете обожали комфортабельно оздоравливаться?

А край непуганных (номенклатурных) идиотов (так точно и справедливо нарекли разлюбезное Отечество любимые Снегиным сатирики) не знал никаких рубежей и пределов, подкидывал новые и новые снаряды-шарады и снаряды-ребусы. Они беспощадно и прицельно били по его душе и сердцу не повторно, а многократно.

Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

И какой же недюжинной дисциплиной ума, убежденной верой не в абстрактное светлое будущее, а в день нынешний, надо было обладать, чтобы именно так и жить достойно, с полной самоотдачей, расписав каждые сутки на часы, а зачастую минуты, ради блага конкретных людей, конкретной республики, конкретной страны, а не всего прогрессивного человечества (нет ничего проще любви к оному для профессиональных гуманистов, куда как сложней любить хотя бы одного человека).

Если я скажу здесь, что благородный реестр добрых дел у Снегина — как у писателя, как у депутата Верховного Совета многих созывов, как у члена ЦК, наконец, как у гражданина — в самом буквальном смысле бессчетен, то никаким преувеличением это не будет. Сколько я знал народных избранников, у которых депутатские спецблокноты (а в них авторитетнейший гриф каждой страницы, заранее так и рассчитанной на полезные для избирателей дела, обладал магической властью) до самого конца созыва оставались девственно-нетронутыми.

У Снегина же эти, в ярко-алых коленкоровых обложках, служебные блокноты истончались не ежемесячно и не еженедельно, а ежедневно. Собственно, к новым выборам только эти обложки и оставались от них. А когда он не мог использовать официальный государственный бланк и депутатские полномочия из-за внезапно, но неспроста свалившейся на него партийно-чиновной опалы, то писал на обычном листочке бумаги всегда четкой, буква к буковке, полуклинописью с легким наклоном вправо, например, такое ходатайство:

"Заместителю председателя Алма-Атинского исполкома городского Совета депутатов трудящихся т. Ахметовой (Кунуш Хасановне).

Ко мне за советом и помощью обратился юноша Мурат Сауракбаев. Ему 18 лет. Комсомолец. Обладая сейчас лишь писательским правом, я не могу оказать ему действенной помощи и потому обращаюсь к Вам. Человек находится в начале своего самостоятельного пути, хочет стать рабочим. Таких поддержи вовремя, и они станут верными гражданами Родины. С уважением — Снегин. 9. IX. 1965". (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 2, д. 300, л. 1).

Не надо лепить или ваять из Дмитрия Федоровича этакого былинного батыра-богатыря, который в гордом одиночестве выходил на единоборство с многоглавой гидрой отъявленного бюрократизма за интересы простых (и не-простых) тружеников.

Воистину, бюрократизм и все прочие беды наши были махровыми. Но опять-таки почти никогда не действовал Снегин в каком-либо одиночестве. Усердные, ставшие в своих беспрестанных занятиях патентованными профессионалами, разномастные ругальщики нашего с тобой, дорогой мой друг-читатель, минувшего уже давно изнемогли и охрипли, выложили языки на плечо от своих бесконечных проклятий и обличений. Действительно, давнее и недавнее прошлое проклинать было и есть за что.

Но Снегин всегда досконально знал, как результативно использовать все рычаги прежней системы, способной не только превращать человека в безотказный винтик, но столь же безотказно и на полном ходу устранять самые различные собственные неполадки, извращения, перекосы.

Вот только один из способов, использовавшихся Снегиным всякий раз с максимальной отдачей для пользы дела. Сессии Верховного Совета республики собирались с регулярностью и точностью часового механизма.

Да, они во многом были формальны и декларативны. Кто спорит? Об этом уже давно писано-переписано. Но почему-то никто не вспоминает о том, что перед каждой такой сессией аппарат Президиума Верховного Совета, в частности, его Отдел Советов (изнанку его работы уж я-то знаю) рассылал каждому депутату отпечатанный на казахском и русском языках реестр адресов самых влиятельных инстанций, где депутат мог беспрепятственно побывать с тем, чтобы практически выполнить наказы, данные ему на встречах с избирателями перед выборами и после выборов. Реестр состоял из координат не менее 40 ведущий министерств, управлений и комитетов, с указанием конкретных часов возможных встреч с первыми руководителями, их фамилий, имен-отчеств, адресов и номеров телефонов. И не приведи Господь какому-нибудь министру или председателю комитета уклониться от деловой встречи с Депутатом. На дальнейшей карьере такого уклониста обычно ставился жирный крест.

Вот эту позитивную беспрепятственность, непреходящий страх власть имущих лишиться привычной Номенклатурной кормушки хорошо знал и всячески использовал Снегин. Да И в конце концов далеко не все из оных были подлыми чинодралами и отъявленными конформистами.

Для себя лично, для своей семьи, родных и близких сам Дмитрий Федорович ничего и ни у кого не испрашивал, а уж ежели прижимали обстоятельства и нужда, то никогда не действовал в обход законов, как это сплошь и рядом практиковали другие, его высокого общественного положения люди.

Но, как поведал нам однажды (а если точно, то 23 декабря Девяносто девятого года) сам СнегиН, при очередной встрече с Кунаевым (а у них хотя бы раз в год была пот ребност ь свидеться ненакоротке) Димаш Ахмедович поинтересовался: "Что же э то ты, Митя, фронт овик, раненый-перераненный, а ходишь пешком. Или денег нт свою машину Нет?" — "Какие там Деньги! Получаю с то семьдесят рублей в месяц за должность в Союзе писателей: И ни копейки больше. На пенсию же по инвалидности не проживешь. А у людей представления о писателях часто такие — денег куры не клюют, тогда как если разделить литературное вознаграждение на годы, потраченные на ту или иную книгу, то и получается не больше восьмидесяти рублей в месяц. У любого советского дворника зарплата и та выше… Но обо веем этом я успел подумать, а Димашу, конечно, не сказал. А он тогда сам предлагает: "Вот что, Митя. Составь-ка ты список самого Главного из того, чтонаписал в своей жизни. Поди нет провалов в памяти? Вот и прекрасно! Тебе скоро семьдесят! Наберешь на томов пять-шесть, а?" А я, признаться, как-то и не думал о своем Собрании сочинений. Классик, что ли? Тогда о-очень сложно было с изданием такого Собрания!.. Требовалось добро мно-огих са-амых высоких инстанций. Не Только у нас. Однако я не подрастерялся. "Разумеется, наберу", — отвечаю. А сам думаю: "Господи! Прости меня, грешного, но хотя бы не передумал Димаш! Да ведь ничего в мире нет случайного!" Вот и вышел мой Пятитомник. Не сразу. И тут не обошлось без приключений. Иные из них Вы лучше меня и Володи Ермаченкова знаете. Я вам обоим тоже очень благодарен!.. Но вот, наконец, итог-пять белых книг. Кунаев мне: "О-о! Теперь ты богач, Митя!.. Стало быть, сможешь купить себе машину. Бери самую лучшую "Волгу"! Я тебе помогу". И, знаете, помог!.. Ну а больше я у него ни-че-го не просил, И ни у кого не просил… Да и тут, с "Волгой", получилось все будто само по себе, без просьбы… — вроде как виновато молвил нам Снегин. — До сих пор бегает эта "Волга"! Кто за рулем? Да, конечно же, Дмитрий Второй!.."

В свое время (1937 год) Сталин назвал депутата — слугой народа. Понравилось всем, а записным глашатаям официального пафоса — особенно.

Но депутат в переводе с латыни означает посланный, Едва ли есть смысл настаивать на том, чтобы в публицистическом обиходе вернуть этому понятию изначальное значение. Тем более что ныне, как и в прошлом, увы, далеко не каждый из депутатов — депутат. Доказательствами этой истины переполнены эСэНГэвские (словечко-то какое!) заседательские будни народных представительств всех уровней. Да, на них подчас решаются дела воистину судьбоносные. А как же может быть иначе? Трудные годы отката от пржней системы, коренного переустройства государства (государств) и общества (обществ) все-таки чему-то да основательно научили (подучили) всех нас — без исключения.

Однако, положа руку На сердце (а теперь можно на Коран, Библию или на Конституцию), кто из нас скажет, когда и где видел своего депутата в своем избирательном округе?

Да вообще, как, этого депутата, легитимно посланного Вами в Парламент, зовут по фамилии, не говоря уже про имя-отчество?

Молчите?

То-то и оно.

Как говорил в исторической дилогии "Фаворит" (о светлейшем князе Потемкине-Таврическом, который никогда не строил потемкинских деревень!) незабвенный и высокочтимый Снегиным Валентин Саввич Пикуль, этим в наших краях даже кота не удивишь.

А Снегин (в отличие от депутатов-фантомов, депутатов-призраков) в самом буквальном смысле, даже уже не обладая депутатским мандатом, в любую из пережитых им и его родным казахстанским народом эпох был истинным его слугой.

Слугой Народа!

Всегда и во всем.